100 лет Даниилу Гранину: цена «склада личности»

Люди родятся каждую минуту. Минуты складываются в часы, дни. годы. И одной 365-й из нас довелось появиться на свет 1 января. Это не бог весть как хорошо: получается, что «своего дня рождения» у человека как бы и нет.

Но родиться на новый год и прожить девяносто восемь с половиной, как Даниил Александрович Гранин — это, конечно, грандиозно. Три вековых юбилея отметили мы в течение последних месяцев — Александра Галича, Александра Солженицына и Даниила Гранина.

Можно заметить, что «антисоветский градус идет по нисходящей». Галич — радикальный антисоветчик, «без оттенков». Солженицын — с одной стороны, тоже радикальный антисоветчик, но с другой — славянофил, государственник и даже «приятель Путина». А вот Гранина, случается, «поливают с двух сторон». Для многих убежденных сталинистов, Гранин чуть ли не «власовец». А с точки зрения радикальных демократов, он же — советский литературный бонза и даже «гонитель Бродского». Чтобы заслужить такие обвинения, надо было прожить жизнь не только долгую, но и насыщенную.

Я очень люблю всех трех юбиляров и не боюсь признаться в своих литературных вкусах, пусть и невзыскательных. Мой любимый антисоветский роман — «В круге первом», а мой любимый советский роман — «Иду на грозу». В подростковые годы для меня это была книга номер один, какое-то время исполнявшая роль, так сказать, «настольной» (даже, несмотря на то, что ее герои — физики, а у меня способностей к физике и точным наукам, увы, не оказалось).

Объективно, «Иду на грозу» — не лучшее творение Гранина, и сегодня его помнят скорее как автора военного направления, а также, конечно, «Зубра» — документальной повести о биологе Тимофееве-Рессовском. «Иду на грозу» в наши дни воспринимается как такая «беллетристика для подростков и юношества» (интересно, так ли было в момент ее выхода в начале 1960-х?)

Но это хорошая беллетристика, «крепкая». Где-то между производственным романом о передовой отрасли и научной фантастикой: задача, которую пытались решить герои книги — управление грозовыми процессами — сегодня до некоторой степени решена. По крайней мере, тучи разгонять научились, и ничего такого супер-интересного или романтического в этом не находят. Но с другой стороны, сегодня физика атмосферы — отрасль, имеющая прямое отношение к тематике глобального потепления, а это вообще безразмерное поле деятельности.

Роман, что называется, «схематичен». В «труппе» или «команде» действующих лиц — на первом плане два молодых и талантливых физика. Один из которых, Олег Тулин, не только молод и талантлив, но еще и красив, и удачлив, другой же, Сергей Крылов, скромен, но зато упорен (он-то, конечно, и есть главный герой). Они «пробивают» через академические и военные круги идею экспериментальных полетов в грозу. Конечно, с целью научиться управлять ею.

В ходе этих опытов, у них терпит аварию попавший в грозовую тучу самолет, гибнет один человек — но не Крылов и не Тулин, а совсем молодой талантливый аспирант Ричард, такая «сакральная жертва». Руководитель проекта Тулин элегантно разводит руками, опускает очи долу и устремляется на другое перспективное направление. А упрямый Крылов «взбрыкивает» и не дает-таки свою идею похоронить. Правда, обаятельная девушка все равно выбирает Тулина, а одинокий Крылов, стиснув кулаки и зубы, идет вытягивать науку.

Что-то в этом есть узнаваемое, какой-то даже «соцреализм». Но все эти герои — и Обаятельный Карьерист, и Сакральная Жертва-Аспирант, и Голенастая Девушка, и, тем более, Упорный Энтузиаст — ничуть не «ходульны». Это — живые люди. Как и академики, за которыми угадываются тени Ландау, Капицы и даже «перенесенного в физику» Лысенко. Даже наименее удачно выписанный персонаж, бездарный карьерист Агатов, — все-таки тоже живой, просто «по жизни малость фанерный». Автор мог бы сказать: «Э, да вам, я смотрю, повезло, коль вы его не узнаете, мало они из вас кровушки попили».

И ткань романа — «живое мясо», оно из пальца не высасывается.

«Иду на грозу» — роман о физиках-шестидесятниках, и о том грандиозном и былинном времени, когда наука уже получила гигантскую поддержку государства (благодаря атомной бомбе — будем называть вещи своими именами), но не успела забюрократизироваться.

Если некоторые сталинисты любят называть 1930-е годы «эпохой тридцатилетних наркомов» (за которыми — целая пирамида очень молодых начальников, хотя значительная часть этих начальственных мест освобождалось расстрелами), то 1950-60-е можно с осторожность посчитать «эпохой тридцатилетних завлабов». И хотя число тех, кто тогда «ухватил птицу счастья», не так велико, уж скромное-то обаяние в том было.

Автор не указал возраст Тулина и Крылова (они однокурсники и ровесники), но определить его нетрудно. За два года до основного действия Крылов, приглашенный на работу из Ленинграда в Москву, наблюдает, как строители лепят на новый дом огромные цифры 1959. Значит, действие происходит в 1961 году, когда и писалась книга (имя Гагарина упомянуто в тексте один раз мельком — понятно, что космический триумф несколько мешал автору, чья сфера чуток «пониже космоса»).

При этом, Крылов и Тулин явно не принадлежат ни какому поколению фронтовиков — такие юноши ни за что не остались бы в тылу! А о войне в книге вообще ни слова нет, еще не набралось «расстояние, на котором видится большое». Год рождения героев — самое раннее, 1927, а может быть, и попозже. Значит, в момент основного действия им максимум по 34 года — а возможно, и поменьше.

За этот лаконичный срок Сергей Крылов успевает:

— вылететь из института с третьего курса за прогулы бездарных лекций;

— поработать на заводе и попытаться выдвинуть научную идею на базе заводской лаборатории;

— «получить по носу» от настоящих физиков и преисполниться решимости стать одним из них, начав со слесаря в НИИ;

— продвинуться из слесарей в лаборанты, а затем и в научные сотрудники;

— уйти от академика-экспериментатора к академику-теоретику;

— пережить страстный роман с девушкой-мотоциклисткой в кожаных штанах;

— разочароваться в академике-теоретике и уехать в годичную морскую экспедицию на научном судне;

— узнать, что разочаровался он зря, и пережить тяжелый катарсис;

— пережить непростой роман с замужней женщиной;

— получить приглашение из Ленинграда в Москву, а через пару лет и должность завлаба — и бескомпромиссно отвергнуть ее, узнав, что его директор тормозит прогрессивные работы Тулина;

— присоединиться к Тулину и помогать ему штурмовать небо.

С этим человек подходит к 35-летию (и диплом, и кандидатскую он защищает походя). А теперь простой и краткий вопрос.

Клево?! Да. Это вам не «Мальборо» — клево!» из нашей юности... Все это успевает «скромный» герой. Про удачливого Тулина говорить нечего, он руководитель проекта, выполняющий важное государственное задание.

Сопоставить уровни жизни тех времен и наших очень непросто, слишком многое изменилось. У героев нет никаких личных машин. Их жилищный вопрос трудно назвать решенным: Тулин живет в старой питерской квартире на Фонтанке с матерью и тетками, Крылову его московский покровитель выхлопотал комнату в коммуналке. Но эти люди не стеснены, те соблазны, что существуют вокруг них, в общем, доступны им. Они походя берут такси, заходят в рестораны (вкусы еще не утончены, едят шашлык и мороженое в сопровождении коньяка, порой «закусывают крюшон грибами и луком»).

Вот милая цитата: «По субботам приглашали девушек в кафе «Север» или Дом ученых, щеголяли узкими брюками, пестрыми рубашками: нравилось, когда их принимали за стиляг — ворчите, негодуйте. Девицы дразнили чинных дам из Дома ученых своими туго обтянутыми юбками со скандальными разрезами. Под мотив узаконенных фоксов сороковых годов выдавали такую трясучку, что старички только моргали».

А вот как разговаривает «скромный» Крылов с академиками, по возрасту старше его вдвое, если не больше.

«Крылов раздраженно повысил голос:

— Пусть даже Тулин в чем-то спешит, но запрещать... Я не могу с этим смириться, я не понимаю.

— Кроме Тулина, я вижу, мы еще во многом не сходимся, — сказал Голицын. — У нас, очевидно, разные понятия порядочности.

— Ах-р-р... — Крылов задохнулся.

— Ну-с, продолжайте.

Крылов сцепил руки за спиной.

— Мне будет трудно при такой нетерпимости, — медленно подбирая слова, сказал он, стараясь говорить сдержанно и четко»...

Стараясь говорить сдержанно, однако! А вот, с другим академиком:

« — Значит, вы не верите?

— Но ведь вы не можете поручиться, вы сами видите! — заглушая свой страх, воскликнул Крылов.

— Раз вы не верите в нашу работу, тогда все понятно, — сказал Данкевич.

— Что понятно, что понятно? — Крылов лихорадочно отключал один рубильник за другим. — Очень рад, что понятно».

Вот так рождается высокая наука. Без высоких слов. В «Иду на грозу» очень мало высоких слов — там куда больше ругаются. Но то, КАК они ругаются, действовало на романтического юношу попритягательней рыцарских и фантастических романов.

Правда, один весьма важный «аспект» не вызывает доверия: и Крылов, и Тулин не женаты. В художественной литературе вообще сильно повышенный процент холостых мужчин, которых можно женить или сорвать с насиженного места в приключения. Но это не очень-то жизненно. В эпоху, когда прогресс уже бил ключом, а противозачаточных средств еще не было, не отличавшиеся монашеским поведением физики-шестидесятники, в основном, женились рано. А молодой ученый, обремененный семейством, да еще в коммунальном быту, вряд ли почувствует себя так свободно. Впрочем, в Крылове что-то есть и от ученого монаха, с которым случаются два грехопадения, столь понятных извинительных.

В преддверии гранинского юбилея я по старой памяти позвонил одному из старых физиков примерно того поколения, и он мне сказал: «Я знал, что мне нужна еда, пара пиджаков, две пары брюк — и возможность делать то, что мне интересно». Государство же тогда давало ученым явно побольше, чем две пары брюк и пару пиджаков.

...Отечественная наука рухнула в нищету в 1990-е, и остается только гадать, при каких обстоятельствах заканчивали свои дни постаревшие Крылов и Тулин. Но ведь и к тому моменту, когда я заканчивал школу, в начале 1980-х, авторитет науки как-то потускнел, хотя никакого краха державы никто еще близко не предвидел.

В романе есть один, совсем уж мимолетный момент. Менее удачливая девушка Катя стыдит цветущую подругу Женю:

« — Да, я должна быть расчетливой, — сказала Катя. — У меня нет такой внешности. Я не камея. И отец у меня не инженер. Я всем обязана своей воле. Ты знаешь, при моей язве желудка...»

Вот это «и отец у меня НЕ инженер» совершенно сбивало с толку такого читателя, как я — даже не 20, а 15 лет спустя, в конце 1970-х. Что уважаемый автор имел в виду?! Может быть, тут ошибка? Лишнее смысловое «не»? Надо бы: «Я не камея — и отец у меня инженер». Ну, тогда понятно!

За ничтожный по историческим понятиям срок престиж инженерной профессии в СССР был уничтожен. На место одного толкового (и хоть в чем-то независимого) пришли десять плохих и бедных инженеров.

С наукой все было сложнее. Она тоже стала массовым занятием, и в этой массе подрастворились настоящие энтузиасты. «Социальные лифты» ржавели и тормозились. Государство все меньше чувствовало себя в силах хорошо кормить такую ораву интеллектуалов. Становилось все яснее, что лучше ученых живут многие другие, прежде всего, пресловутые «торгаши». (Вопрос на засыпку: а что, в 1960-е «торгашей» не было? Или они плохо жили?)

Помню, как в год окончания школы мне еще один знакомый физик кричал: «Дожили! На физфак МГУ — пять человек на место! А в какой-нибудь гнилой Плехановский — девять!» И хорошо помню, что мне этот научный снобизм не понравился. Хотя — при том ассортименте товаров — любить «торгашей» было действительно не за что. Но общество шло в тупик — и выход из тупика не нашел никто, «ни ученый, ни поэт».

Какое место займет наука в будущей России, пока, на самом деле, неясно. Сохранится ли «Иду на грозу» в читаемой литературе, хотя бы для подростков и юношей? Бог весть. Я же, грешный, чувствую, что я тоже скорее из тех, кому нужны «пара пиджаков, две пары брюк и возможность делать то, что мне интересно». Цену за такой «склад личности» каждый из нас заплатил свою.

По инф. rosbalt.ru

• Расскажите об этом своим друзьям!