ЖИЗНЬ НА ПЕНСИЮ
ПОДРОБНОСТИ
ДЛЯ ДУШИ
НА КАЛЕНДАРЕ
ОБЩЕНИЕ
ПАРТНЕРСТВО

Моя «сибирь». Фрагменты воспоминаний (часть 2)
Василий Козлов   
22 Июля 2023 г.

Вспоминается страстный книгочей, милиционер Иван Соловьев. Он был неотъемлемой фигурой литературных встреч. Работники МВД рано выходят на пенсию, и все свободное время он посвящал общению с книгами и авторами. У него была большая библиотека, много книг с автографами. Особенно он почитал Евтушенко, это был праздник для него, и забавное зрелище, когда он в составе эскорта из четырех-пяти евтушенколюбов сопровождал поэта по улицам Иркутска.

15-е Дни духовности и культуры в Иркутске, 2003 год. Встреча в пединституте

Ранее:

Но главным книголюбом сегодня, без которого читательская плеяда Иркутска была бы скучноватой и неполной, является, конечно же, Константин Яковлевич Житов. Без него не обошелся ни один праздник Дней русской духовности и культуры, ни одна поездка гостей за пределы Иркутска, ни одна литературная встреча в областном центре, в Иркутском доме литераторов, библиотеке Полевых или в «Молчановке». Как он успевает везде, одному Богу известно, иногда мне казалось, что не один, а три Кости Житовых одновременно участвуют в действах, потому что один человек не может перемещаться из одного места в другое с такой скоростью. Казалось, он знает о писателях все, даже то, о чем сами писатели не догадываются, и если кто-то однажды посетил Иркутск, навсегда обретал телефонное внимание Кости. Когда возникали вопросы о книгах, о биографии какого-то писателя, а информации не найти даже в интернете, то последним народным энциклопедистом и академиком оставался Костя Житов, если уж он не знает, то не знает больше никто. Иногда он мог что-нибудь и напутать, да так, что и сто чертей не распутают, но кто без греха?..

Новые поколения читателей ушли в интернет и пока не слышно, чтобы собирались возвращаться.

Миронов с улицы Миронова

В девяностые, когда рушилась прежняя жизнь, к редакции журнала прибился Михаил Миронов. Он действительно жил на улице Миронова, и это само по себе являлось штрихом к портрету. Внешне производил странное впечатление, ходил в армейском кителе и галифе, вся не узкая грудь его была утыкана юбилейными медалями, значками, слева вверху красовались несколько «поплавков», синих лакированных знаков о высшем образовании, хотя он не производил впечатления эрудита. Он писал стихи, издал книжку стихов за свой счет, я даже выбрал одно стихотворение для журнала, мне нравилось, что он не приставал со своими стихами ко мне, ему оказалось достаточно одного разговора в начале знакомства. «Литературное» знакомство состоялось позже, а вначале он зашел ко мне и предложил организовать торговлю разными вещами возле дома литераторов, там возвышались две клумбы, и они его совершенно устраивали в образе прилавка, к тому же он предложил торговать журналами «Сибирь». Предложение было экзотичным, наверное, нигде не было такой торговли, когда рядом с воинской амуницией, сапогами, гимнастерками и галифе, значками, марками, монетами, кухонным скарбом лежали литературные журналы «Сибирь» разных лет, книги иркутских авторов. Место было оживленное, на язык Михаил был неумолчным, умел уговаривать покупателей и иногда зарабатывал на «табачишко», мне казалось, что сам процесс для него важнее, и он даже готов был платить за непроданные журналы.

Может, не к месту, но вспомнился еще один странный человек, его можно было часто встретить на центральных улицах Иркутска, он говорил скороговоркой без умолка, когда поравняешься с ним, посмотрит, приподнимет шляпу, не останавливаясь, бросит одно слово: «Солидарен», – и почешет дальше, как печник в поэме Твардовского после чаепития с Лениным.

Приходили в Дом литераторов и в журнал чисто шукшинские «чудики». Николай К. в длиннополом холщовом плаще, в шляпе с неширокими полями, при короткостриженной бородке, писал рассказы, я даже опубликовал один из них в «Сибири». Изображал из себя попа-растригу (на самом деле недолго прислуживал алтарником в одной из иркутских церквей), любил разговоры на религиозные темы, все это выглядело наивно и напоминало неубедительную игру самодеятельного актера. Я напрямую не высказывал ему свое недоверие к «образу», но он, видимо, это почувствовал и для убедительности пришел ко мне в рясе, неся под мышкой пиджак, так как переоделся за углом. Я спросил его, зачем весь этот цирк, он обиделся, ушел оскорбленным. К тому времени у него началось обострение, его поместили в клинику. Он даже написал мне длинное письмо с упреками. Больше мы не встречались.

Леня Лебедев, божий человек, как и Николай, сочинил легенду, что учился в Московской семинарии. Мне было забавно, когда они встречались у меня, я интересовался, кто преподавал, скажем, Закон Божий, кто сектоведение, кто древнегреческий, кто латынь и т. д. Они называли фамилии, я им возражал, называя другие, взятые с потолка, запутывая их окончательно. Все понимали, что участвуют в спектакле, и каждый выбирал для себя подходящую роль.

Бывали случаи и потяжелей.

Я поднялся по лестнице и в прихожей перед дверью увидел человека, читавшего журнал «Болгарская литература». Слева, рядом с дверью, ведущей в «зеркальную» залу, располагались стеллажи с периодикой, каждый мог пользоваться периодикой. Писательская организация выписывала все основные газеты и литературные журналы Советского Союза и социалистических стран на их языках. Я прошел в свой кабинет, вскоре он появился у меня, поздоровался, сел.

– Можно, я журнал посмотрю? – он протянул руку, взял с полки «Сибирь» и, раскрыв его, углубился в чтение. Мельком глянул на меня:

– Я тут на подводной лодке ненадолго прибыл.

Помолчал.

– А вы здесь работаете?

Я все понял – не очень далеко от нас находился соответствующий диспансер и, видимо, пациент прогуливался по набережной и набрел на наш дом. Задавал ему какие-то вопросы, намекал, что мне пора уходить, но он на них не отвечал.

– Мне мама сказала, чтобы я не болтал лишнего, – бросил фразу, не поднимая глаз.

Я настроился на его волну:

– У вас подводная лодка через пятнадцать минут отходит.

Он вскочил:

– Да, надо спешить. Можно, я журнал возьму почитать?

Был еще человек – некий Анатолий Суворов…

Впрочем, хватит. Это герои иного времени. Все меньше странных людей вокруг, все меньше ярких писателей, есть ли в этом какая-то взаимосвязь, я не знаю.

«Поэт» с топором

В журнале было правило отвечать авторам: если прислал рукопись по почте – письменно, если пришел сам – устно. Рукописи поступали со всей страны. В редакцию авторы приходили постоянно, даже если их не публиковали, – пообщаться, приобрести журнал. Ныне редакции в выходных данных сообщают авторам: «Редакция знакомится с письмами читателей, не вступая в переписку. Рукописи не рецензируются и не возвращаются».

***

Автор принес стихи. Я прочитал. Встретились. Поговорили. Я разобрал «по косточкам» несколько стихотворений.

Фамилия автора была какой-то театральной, кажется, Доброcкоков, если это не был присвоенный себе самому псевдоним. Он с упертым упорством приходил снова и снова, я всегда спокойно и тщательно пытался объяснять недостатки, приводил примеры из старой и новой классики, говорил откровенно и прямо. Он слушал, как мне казалось, понимал, о чем я говорю, но я чувствовал, что пользы от этого никакой нет, и однажды посоветовал ему попробовать писать прозу. Тогда я не понимал, насколько болезненным может быть авторское самолюбие и тщеславная маниакальность. У меня еще не было опыта. Он ушел. Я уловил что-то необычное в его жестах, мимике, глазах, но смысл перемен в нем открылся через некоторое время.

Я уехал на неделю в командировку, а когда вернулся, жена сказала: «Приходил какой-то странный человек, высокий, моложе тебя, лицо сухое, как бывает у бывших зэков, взгляд напряженный. Спросил тебя, я объяснила, а он молча стоял, руки за спиной, пока я не закрыла дверь». Я понял, что это Доброскоков. Понял и забыл.

Он появился в редакции. Стихов не принес, о чем-то поговорили. Я спросил, зачем он приходил ко мне домой.

– А ни за чем, убить тебя хотел, – он серьезно посмотрел на меня. – У меня топор был с собой, если бы ты открыл, я бы ударил.

– И что дальше?

– А дальше все прошло.

Он развернулся и вышел. Больше я его не встречал. Нигде. Никогда. Действительно у него возник такой порыв или он это придумал, я не знаю.

Опыт учил меня не говорить несостоявшимся писателям всей правды о их сочинениях, заворачивать ответ в цветистые обертки, чтобы не будить в человеке зла. Отказывать надо уметь, но я так и не научился этому нехитрому – или хитрому? – правилу. В моем кабинете звучали и истерики чувствительных поэтесс, и уличный мат утонченных интеллигентов, и демонстративное хлопанье дверью бывших друзей, и нешуточные угрозы.

В беседах с авторами они чередовались, я мог повторять одни и те же выработанные и казавшиеся мне убедительными аргументы, облаченные в устойчивые фразы. Авторы были изобретательнее, у каждого имелись свои методы воздействия на редактора. Один приходил с бутылкой, другая с шоколадкой, третий с какой-нибудь редкой книгой, иной приводил в доказательство своей состоятельности мнения авторитетных людей или приносил дюжину изданных книг или журналов с публикациями и не мог, а может, и не хотел понимать, почему я отказываю, когда он уже опубликован и неоднократно.

Автор по фамилии не то Молчанов, не то Говорин, уже не вспомнить, подарил мне однажды сразу пятнадцать своих книг, – появлялись частные издательства, отменялись прежние нормы и правила. Это был не литературный, а вообще никакой уровень: неуклюжие и безграмотные поздравления к праздникам, посвящения родственникам и друзьям, гороскопы, обряженные в рифму и размер. Объяснять человеку, что хорошо, а что плохо, было бессмысленно, он находился в параллельном измерении.

06 2

Девяностые годы стали литературным и культурным обвалом в стране. До этого порога всякий автор, независимо от уровня таланта, мог понять, почему ему отказывают, теперь казалось, что говоришь c авторами на разных языках. Напечатанный текст меняет представление о себе самом, иным авторам кажется, чем больше книг он издал, тем выше поднялся по ступенькам совершенства. Но лучше меньше, да лучше относится и к литературе.

Случались и авторы-психологи. Один вполне состоявшийся писатель, издававшийся и в Иркутске и в Москве, после того, как я отказал ему в публикации повести, принес роман. Я прочел, договорились по телефону о встрече.

Я услышал его через стену еще в коридоре. Человек в серьезных летах, излишне грузный, он шумно дышал, трудно протиснулся в дверь и сразу рухнул на стул. Стал рассказывать, что ночью был сердечный приступ, жена вызывала «Скорую», оказалось предынфарктное состояние, поставили укол, велели не волноваться и обратиться к врачу в поликлинику, сейчас пойдет записываться. После этой тирады он выжидательно посмотрел на меня:

– Ну, как роман, будешь печатать?

Что я мог ему ответить, хотя по взгляду догадался о подготовленности вопроса и предварявшего его сюжета. Сказал, что, объем журнала не позволяет печатать романы целиком, но отрывок постараемся опубликовать. И опубликовал.

Однажды я отказал в публикации стихов одному автору, которого публиковал ранее, уж больно механическими и бездушными становились стихи. Раздосадованный, он принес в Дом литераторов вязанку своих публикаций, среди которых, как говорили очевидцы, был и Женский настенный календарь за 1985 год, показывал всем от дежурной до сотрудников журнала в доказательство моей неправоты.

Были авторы покладистые, от некоторых не просто отбиться, иные жаловались по начальству, один стихотворец даже дошел до главы епархии, чтобы взять его в свидетели как последний аргумент против моей неправоты.

Я понимал, что писатели – народ чувствительный и с ними надо разговаривать обходительно и учился этому. Но для того, чтобы держать, как говорится, планку, соблюдать высокий, насколько это возможно в провинциальном журнале уровень, приходилось отказывать многим, в том числе известным писателям, по разным причинам, и как не покажется нелепым, по их творческой несостоятельности тоже. Есть такая театральная фраза: «Если плохого актера хвалят, он становится только хуже». Это относится и к писателям.

***

Есть авторы, прославившиеся в начале пути единственным произведением, а затем всю жизнь писавшие посредственные вещи; есть те, кто следовал конъюнктуре, писал заказные тематические романы на вполне литературном уровне; есть авторы одного стихотворения, иногда даже шедевра; есть пишущие всю жизнь, издающие собрания сочинений, но не поднявшиеся до уровня литературы. В советское время были выработаны критерии оценок художественного произведения, признанные в литературном сообществе, сегодня эта система упрощена. Золотой стандарт советской литературы теряет ценность. В капиталистической реальности литература живет по законам рынка, занятие литературой становится бизнесом, умеешь продаваться, значит, ты писатель, художества мало кого интересуют.

  • Расскажите об этом своим друзьям!

Тэги:

У нас есть похожие статьи и новости: