НА КАЛЕНДАРЕ

«Необычный актёрский дар…»: вспомним Виктора Павлова

А. АНДРЕЕВА, журналист, заслуженный работник культуры РФ   
24 Марта 2024 г.

Выдающийся актер России, сыгравший и в театре, и в кино много замечательных и запоминающихся образов Виктор Павлов. Его нет с нами уже 18 лет. Зрителю он запомнился ролью студента, пришедшего сдавать экзамен со скрытой рацией в фильме «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика».

«Необычный актёрский дар…»: вспомним Виктора Павлова

Фото: стопкадр из фильма «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика»

Над Малым театром кружит стая голубей. В основном – белые. Устали. Сели. Щебечут, милуются. Переговариваются: гули-гули-гули. Снова к небу – кувыркаются, парят. Не над Большим – он через площадь. Не над ЦУМом – он рядом. Над Малым. Что это за голубиная привязанность? Ответ получила из окошка театральной кассы: «Так это же Витюшино хозяйство!» – сказала продающая билеты на спектакль женщина. – «?». – «Ой, простите, Виктора Павловича. Наш актер. На чердаке голубятню построил, под крышей. С разрешения главного, конечно. Но нам нравится. Не вы первая спросили».

…Наконец-то на просьбу дать интервью получила в ответ «Да». Почему «наконец-то»? Да потому, что это были самые долгие переговоры в моей практике. Как правило, после первого же звонка вопросы: где, когда, во сколько удобно? В данном же случае звонила каждый раз, когда случалась командировка в столицу, но ответ был один – «Не могу». А далее следовали объяснения, почему «Не могу». Время шло. Но звонить периодически я не уставала. А на том конце, вероятно, утомились отказывать. И однажды я услышала «Да». И время назначил – 21 апреля. Было это в 1999 году.

Площадь у Малого театра. Театральная. Среда, 16:00. Пришли загодя. Снимаем картинки к передаче. Афиша. Название спектаклей, где занят наш герой: А. Грибоедов «Горе от ума», А. Островский «Лес», П. Бомарше «Преступная мать, или Второй Тартюф»… Адресные планы, прохожие…

А вот и он показался из-за угла Театрального проезда. Идет прямо к нам. Стоит группа с телекамерой – значит, его ждут. Плотный, среднего роста. Черная куртка, голубая в мелкую клеточку рубашка. Черная сумка через плечо. Ничем из толпы прохожих не выделяется. Не скажешь, что актер. Таксист. Слесарь. Сантехник. Широко улыбается. Со всеми за руку поздоровался. Пригласил следовать за ним.

Гримерка. Все стандартно: трюмо, столик, лампа, плюшевый коричневый диван. Так выглядят все гримерки, где мы успели поработать.

А вот это – нигде не видела. Шкаф. Старинный шкаф. Темно-коричневое дерево. Резьба. Вместо стекол – собранные в складку матерчатые темно-вишневые шторы ручной работы. Сразу видно, из другого века «житель».

Сидим у зеркала. На столик можно опереть руку с микрофоном. Готовы к работе. Мой собеседник и улыбается, и добродушие на лице. Но чувствуется некоторая напряженность. Скованность, зажатость. Словно к бою готовится.

– И это какие же у нас вопросы к нам? (Так и спросил: «у нас», «к нам». Говорит четко, проговаривая каждое слово, словно чеканя. Со стороны можно подумать, идут съемки эпизода в кинофильм.)

– Зритель вас любит по киношным работам. (Ему нравится, что «любят», улыбается.) Но есть еще театр. Дом. Быт. Об этом и вопросы. У нас.

– Спрашивайте.

– Трогает и нравится все, что вы делаете на экране. Ни тени игры. Все так натурально и естественно. Как вам удается быть самим собой? (Слушает вопрос, разглядывая себя в зеркало. Что-то с плеча смахнул. Ухо потрогал. Подняв руки вверх, пригладил волосы. Развернулся на микрофон.)

«Необычный актёрский дар…»

Фото ru.wikipedia.org

– Ну, это, наверное, правильно. Самое главное – быть самим собой. Уметь. И вопрос правильно задали. (Он еще не раз будет давать оценку вопросам.) Что предлагают в пьесах? Обстоятельства. Это как лыжня, как бы тропинка, и ты должен найти, как пройти по этой тропинке… Открыть что-то в себе и пойти. Я не играю там какого-то человека (крутит рукой у головы). Я говорю. Говорю своей душой, это главное – душой, сердцем. Это такая трудная штука – быть самим собой. Трудная наука – быть собой. Но она у меня в крови, в основе моей. Все, что предлагает автор пьесы, я стараюсь прожить страстно, своей сердечной мышцей. Тогда и будет правдиво. Я бы так сказал. А иначе… Этому учили.

– В этих стенах?

– Да. Щепкинское училище при Малом театре. Звучит серьезно. «Высшее театральное училище (институт) при Государственном академическом Малом театре России».

Было это в 1959 году. После вечерней школы Витя Павлов решил пойти учиться на артиста. Свою минуту славы он уже успел получить на школьной сцене. Родители сопротивлялись. Но кто их советы слушает? Он так хотел поступить, так полюбил это лицедейство, что подал документы сразу в несколько училищ. Даже в цирковое. Авось где-то повезет! Повезло. Во все был принят. На Щепкинском остановился.

– Училище здесь недалеко. На Неглинной. Пешком туда-сюда. Нас Пашенная принимала. Вера Николаевна. Понравился я ей. Мы думали, что вести нас четыре года будет она. Но не получилось. Передали нас под крыло Анненкову Николаю Александровичу. И это было счастье, что мы к нему попали. Мы позднее это поняли. Каких удачных и красивых личностей он вырастил! Миша Кононов, Олег Даль, Виталий Соломин, Ярослав Барышев… Это все мой курс. Наш курс был вообще особенный. Каждый – это такая заноза. Да так и должно быть. Актера нет, если без характера, без своего «я». Без этого в нашем деле нельзя. (Говорит не торопясь. Нащупывает каждое слово, определение, слова подбирает медленно.) Николай Александрович наставил: себя не потерять, в работе не жалеть, но и постоять за себя, если надо…

Н. А. Анненков, 1899–1999 гг. Родившись в канун ХХ века, прошел через все беды, горести и радости времени: война, революция, становление, война, победа… Поступал в Институт путей сообщения, поступил. Но окончил Щепкинское. Судьба. В 1925 году был зачислен в штат. Вот в такие руки попал знаменитый курс. Они попали в руки человека, имя которого в Союзе знал каждый. Каждый, кто ходил в КИНО и слушал радиопередачу «Театр у микрофона». Это был народный артист СССР, лауреат Сталинской премии (трижды). 200 ролей, сыгранных в театре, и 32 киноленты за плечами. Педагоги анненковского масштаба не только по книжкам и учебникам учили своих студентов. За ними был жизненный опыт, мудрость, профессиональное мастерство. Они талантливо соединяли теорию с практикой. Днем учитель за трибуной – лектор. Вечером на сцене – артист. Студентов в восторг приводило умение педагога перевоплощаться. Сидя в зале, они не сразу осознавали, что их педагог на сцене. Так он умел перевоплощаться: походка, голос, манеры, движение рук – все другое. Найти надо суметь. Во всем свои краски, свои нюансы. Удивительная метаморфоза.

– Мне очень повезло. Пройти рядом с ним столько лет! Наблюдать! Учиться! Это подарок… Чему я еще научился, так это грим накладывать. По-серьезному, по-настоящему.

– У кого?

– Да ни у кого. Сам по себе. Понимаете, заболел. Голос потерял. Ни один врач не мог ничего сделать. Я, конечно, запаниковал. А вдруг навсегда? И решил – из театра никуда. Если не артист – значит, еще кем-то. И решил – гримером. Книг накупил. Стал самостоятельно учиться… А потом и голос вернулся. Все замечательно. Но уж гримировался всегда сам. Я это хорошо умею делать… Окончил. Мне было 23 года. Нас по разным театрам развели. Я ведь во многих из них за свою жизнь поработал. С разными режиссерами. Но самый первый был «Современник». Нас с Олегом Далем туда определили.

«Современник» тех лет – самый молодой театр Союза. Ему всего семь годков. Первоклашка. У истоков рождения – Г. Волчек, О. Ефремов, О. Табаков, Е. Евстигнеев, Н. Дорошина. Новобранцев приняли. Но, как покажет жизнь, в этом дружном, сроднившемся коллективе приоритеты давно уже были расставлены, кто на что способен определено, главные роли расписаны. Без работы их, конечно, не оставили. Роли были. Но малоинтересные, второстепенные, незначительные. Если Олегу еще иногда предлагалось что-то значительное, Павлову – нет. Ефремов Олег не разглядел в нем, не увидел ничего. Не замечал. Молодой выпускник тяготился своим положением. Нервничал. Переживал. В настроении домой приходил прескверном. Его отец, чиновник из «Россельмаша», душой и сердцем переживал за сына, наблюдая его терзания: «Витюша, прощайся ты с этим актерством. Ну его к лешему. Поступай в Тимирязевскую академию. Специалистом хорошим станешь. А это? Ни денег, ни покоя!»

Но он упорно ходил на работу. Ждал. Так прошло два года…

2203 8 1

– Виктор Павлович, что самое главное должен актер получать от режиссера?

– Пройдя не один театр, я скажу так: внимание, вни-ма-ни-е. Вот тогда, только в таком случае происходит творческий процесс. Ведь человек – натура чувствительная. Он хорошо понимает, ощущает, когда нужен. Чувствует, когда не замечают, игнорируют, его не встречают (во время монолога у него все играет – лицо, брови, глаза). Тогда человек теряет себя. Теряет связь возможностей. Состояние, знаете, как на вокзале: ты приехал – никто не встречает. А вдруг? Нет, показалось, не меня! А это? Нет, не меня. И стоишь никому не нужный. Так и в театре – не нужен. И сердце тогда переполняется совсем другой заботой. Театр и актер должны жить в любви, любить друг друга. А если этого нет – не нужно сожительствовать. Не стоит. Иди туда, где тебя ждут. (Слово «любовь» иногда он заменял другими словами: «внимание», «дорожат», «нужен». Но содержание одно: тебя должны ценить. Наука анненковская.)

Промаявшись два года, ушел. Хлопнул дверью «Современника»! Позднее он так оценит свое пребывание в его стенах: «В театре было много холода и обиды и зла…»

– А дальше?

– В Ермоловский театр пригласили. Это здесь недалеко, в начале Тверской улицы, рядом с Центральным телеграфом. Все, о чем можно было мечтать, нашел. Занятость. Во всех ведущих спектаклях: М. Булгаков «Бег», А. Островский «Лес», «Последний посетитель» В. Дозорцева, «Бал воров» по пьесе Ж. Ануя… И судьбу личную нашел в театре. Долго добивался. Женился. Татьяна Говоркова… Знаете, человек не всегда знает свои силы. Особенно актер. А когда есть уважение и внимание, человек раскрывается. Надо же? А я и не знал, что так могу. Потенциал твой раскрывается, когда тобой дорожат.

– Но вы же и отсюда ушли?

– Да. Позвонил неожиданно Андрей Гончаров, главный режиссер Театра имени В. Маяковского. Для меня это было событие. Неожиданное событие. Сам Гончаров! Значит, я нужен.

– Я помню то время. Критики только позитив писали о театре.

– Не всегда. До прихода Гончарова театр буквально едва выживал, почти полный упадок. А Гончаров пришел, и все изменилось. Через короткое время билеты стало не достать. Очередь с ночи занимали. Вот что такое может сделать человек талантливый.

– Извините, но он и труппу собрал какую!

– Это да. Верно. Молодые безумно талантливые – А. Джигарханян, Т. Доронина, Е. Леонов, А. Лазарев, С. Немоляева. Конечно же, я не раздумывал. Перешел. И ввел он меня сразу во все ведущие спектакли. Вы же понимаете, что тогда шло? Позднее они вошли в золотую коллекцию Госфильмофонда. По ним были сняты телевизионные фильмы. Я имею в виду спектакли театра Маяковского. Их сегодня по каналу «Культура» телевидение показывает частенько. Какие спектакли? «Беседа с Сократом» по пьесе Э. Радзинского, «Дети Ванюшина» по пьесе С. Найденова, «Аристократы» Н. Погодина… Но самое для меня главное, скажу я вам, было то, что Гончаров ввел меня в спектакль «Человек из Ламанчи». Взял на роль Санчо Пансы. Представляете? Спектакль уже шел очень успешно. В этой роли был Евгений Леонов. Но случилось так, что он переходит в Театр «Ленком» к Марку Захарову, и роль осталась без актера. Я занял его место. Играл в паре с Александром Лазаревым. Он Дон Кихот, я его верный друг Санчо Панса. Для меня до сих пор это одна из самых дорогих и любимых ролей… Любимых работ… А уж с Лазаревым в дуэте – это так было интересно… такое не часто случается на сцене… (Задумался. Молчит. Мысли, видимо, там, в воспоминаниях.) Нелегко, конечно, было. После Леонова его место занять. Но все получилось, и очень удачно.

Помните, в начале интервью мой собеседник сказал: «Актер должен играть страстно, сердечной мышцей». Именно так играл он своего Санчо. Все дело в том, что по жизни Павлов очень походил на своего героя: в мыслях, поступках, оценке ситуации. Играя, узнавал себя в своем герое. Какой он, собственно говоря, есть в глубине души? В своей основе? Дон Кихот – Александр Лазарев – в одной из сцен произносит монолог. Это любимый текст моего героя. Он сделал его своим жизненным кредо, постулатом. Как жить, чему следовать, стремиться быть…

Мечтать, пусть обманет мечта!

Бороться, когда побежден!

Искать непосильной задачи

И жить до скончанья времен!

Любить, пусть обманет любовь!

Остаться неведомо где!

Когда опускаются руки,

Тянуться к далекой звезде!..

В этом театре у него все складывалось отлично. Коллеги его уважали. Наталья Гундарева, работавшая с ним в одно и то же время, в своей книге и о нем написала несколько мыслей: «Особенность его в том, что по состоянию души и по ощущению жизни он весь – актер. Его невозможно представить в другой области человеческой жизни. Иногда за него бывает страшно: настолько щедро он выплескивает свой талант в жизни. Кажется, для работы у него уже не останется энергии. Но это напрасные страхи. Он неисчерпаем».

Дело в том, что за любым театром (в разной степени) ходит молва: «засилье интриг». Мой собеседник от этой стороны жизни театра абстрагировался. Он мог постоять за себя. Заступиться за слабого. Прямо, без экивоков и оглядок на других, резал правду, если был уверен. Но плести закулисные интриги и каверзы было не в его характере. Коллеги это видели. И очень ценили. Но через годы ему и отсюда пришлось уйти. И тоже хлопнув дверью. Это, видимо, имела в виду Гундарева, когда написала «щедро выплескивает свой талант в жизни». Говорить о великих и талантливых правду у нас не принято. Ведь «он такой след оставил в искусстве!». Мне кажется, это неверно. Любая вседозволенность рождает продолжение. Разве когда-нибудь кто-нибудь пытался подсчитать, сколько сломанных судеб начинающих актеров и актрис на совести великих и талантливых? По-моему, нет. А они, между прочим, никогда не останавливали себя в желании нахамить, прилюдно унизить, несправедливо обходить ролями. Или до безобразия напиваться при подчиненных. Вседозволенность! Безгранично талантливый А. Гончаров тоже этим грешил. Накричать, сорвать на другом настроение для него было обычным делом. Случилось так, что однажды В. Павлов стал свидетелем одной некрасивой сцены. Его это не касалось. Мог бы мимо пройти. Не прошел. Высказал уважаемому патрону все, что думает по этому поводу, – и уволился. Гончаров переживал уход такого артиста, звонил, звал назад. Не получилось вернуть. Такие демарши мой собеседник совершал не единожды. Через свои убеждения, правила перешагнуть не мог.

– Сегодня, оглядываясь назад, вы можете назвать театр, сцену, где особенно были нужны?

– (Задумался, в окно посмотрел.) Я не сказал бы «нужен». Интересен. В том или ином качестве: комик, трагик, лирик… И, понимаете, я это всегда чувствовал. Это, знаете, как запах миндаля (он делает глубокий вздох, подносит к лицу сжатые пальцы, словно что-то в них держит. Принюхивается. Водит носом из стороны в сторону, словно пытается уловить ускользающий запах цветущего ореха. Выдохнул.) Не почувствовал, не уловил – значит, его нет. А то, чего нет, – искать не надо…

Борис Клюев, народный артист РФ, коллега по работе в Малом театре, вспоминая о нем, сказал: «Характер был непростой. Не мог ужиться и служить в одном театре. Побродил знатно в поисках своего места».

– Короче, вернулись туда, где учились?

– Дело в том, что меня сюда еще лет 20 назад приглашал Царев Михаил Иванович, один из моих учителей. Как-то звонит: «Витя, приходи. Разговор серьезный у меня к тебе (в то время М. И. Царев был директором Малого). Роль есть!» Я пришел. Но это буквально ненадолго. В «Короле Лире» сыграл шута. И все. Остаться навсегда не согласился. Тогда я к этому еще не был готов. Внутренне. (Долго молчит, склонив голову. То ли слова подбирает. То ли мысль выстраивает.)

– Почему?

– Уровень был не тот. Профессиональный уровень! Его еще и наработать надо было. В одном театре. Другом. Пятом…

Я понимаю, о чем он говорил, что имел в виду. Играть на одной площадке с О. Далем, с Л. Куравлевым, с М. Кононовым – это одна история. А выйти к зрителю в дуэте с В. Пашенной, Е. Гоголевой, Б. Бабочкиным (помните, знаменитый Чапаев?), И. Любезновым, Н. Анненковым, Е. Самойловым, М. Жаровым (я назвала лишь часть гениальных лицедеев Малого театра того периода) – это другая история. Очень требовательный к себе, он где-то в душе сомневался, соответствует ли он тогдашний их статусу. Вытянет ли? А если провал?

– А потом уже время прошло, стал в себе уверенней. И когда позвонил уже Соломин Юрий Мефодьевич – не раздумывал. Сразу пришел. И точно знаю – отсюда уже никуда. Это мое. Дом это мой. Родной.

– И с учителями выходили на сцену?

– (Не сразу, через паузу.) А знаете, это очень правильный вопрос с вашей стороны: как это, мол, я со своими педагогами? Очень правильно спросили. (Он повторяет и повторяет вопрос, варьируя словами. И у меня создалось впечатление, что он и сам-то впервые этот вопрос себе задает. По ходу беседы исчезли скованность, ершистость. Беседуют хорошо знакомые люди.) Как? Очень даже без сомнений и колебаний. Уверенно. С годами же – а процесс творческий незаметно идет – понял, могу… Со многими выходил. Но чаще других со своим учителем Анненковым. Да он и сейчас работает… Удивительный человек, редкий – Николай Александрович. Он ведь один остался из той труппы. Один. Все его коллеги – товарищи, партнеры – давно уже там, покинули этот мир, а он все играет, ходит на работу – 75 лет. Играет с нами на одной сцене. Среди другого, непонятного ему, поколения. Нет, я, конечно, за него рад. И слава богу! Но нас он совершенно не понимает. И не знает. Другой мир. Он чувствует, что мы совсем другие. Шутим, смеемся. Над чем? Анекдоты – все не так… Я вот думаю, может, оно и не надо – столько лет выходить на сцену? 75-80 – и все! На отдых! Я так считаю. Нет, совсем он нас не понимает…

Тогда, много лет назад, я не обратила внимания на эти мысли моего визави. Сегодня остановлюсь на них. Почему? Видимо, с годами наша память переозвучивает, переоценивает многое. И сегодня я бы спросила его: «А вы? Вы его понимали?» Ведь что нужно человеку в таком глубоком возрасте? Когда ум ясен, память цепка, но тело предает? Ничего не нужно. Кроме: посидеть, поговорить, порасспрашивать. И неизвестно – кто больше получил бы от такого общения?! Тот, у кого глаза еще «на восход», или у кого – «на закат»? Это очень точно подметил в одном из своих стихотворений мой любимый Юрий Левитанский.

…Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,
За то, что суетно так жили, так спешили,
Что и не знаете, чего себя лишили,
И не узнаете, и в этом вся печаль.

…Мне тем и горек мой сегодняшний удел –
Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,
Каких сокровищ под ногами не заметил,
Каких созвездий в небесах не разглядел!

Столетний юбилей Анненков Николай Александрович встретил на сцене Малого. Читал стихи, отрывки из спектаклей. Его поздравляли. Говорили много красивых слов, дань уважения – таланту, профессии, возрасту. Через несколько дней он ушел из жизни.

– В столице – 150 театров. (По данным «Википедии» на тот момент. Сегодня – более 200.) Ваш – в тройке лучших. Почему?

– Это так. Театр – как человек: своя судьба. Знаете, какая иногда с ними бывает беда? Молчит. Годами. Существует. Перебивается. Или вдруг из стороны в сторону начинает бросать. В нашем – все хорошо, стабильно, надежно. Дело не в столетней истории. Нет. Театр всегда чувствует время. Зрителя. Я живу сейчас. И со зрителем разговариваю от имени моего времени. Как разум подсказывает. Сегодня. А вот как понять «сегодня»? Это все в руках режиссера. Каков режиссер – таков и театр. Это я хорошо понял: Хейфец, Морозов, Соломин… Я считаю, моя встреча здесь с Юрием Мефодьевичем – удивительное дело. Ввел меня во все большие спектакли: Ф. Шиллер «Коварство и любовь», А. Островский «Лес». Я вам точно скажу: со мною чудо произошло. Он так сумел меня «открыть» – сам себя не узнаю.

Позднее на многих театральных фестивалях Виктор Павлов получил не одну премию за роль Аркадия Счастливцева в спектакле «Лес». Но одной из наград он особенно гордился, дорожил ею. Существует Международный фонд К. С. Станиславского «Московская премьера». Эту награду Павлов называл «диплом моей любви к актерам». Участвуют в распределении награды актеры. Они выбирают. Именно это он ценил: коллеги выделили, свой брат оценил. Это дорого.

Пресса писала: «А. Счастливцев в исполнении В. Павлова – это сам ТЕАТР. Со всеми достоинствами, пороками. Его герой смешон, удивителен. Его то жалеешь, то восхищаешься…».

– Или вот возьмите Морозова Бориса Афанасьевича. /Морозов Б. А., 20.11.1944 г.р. Работает в лучших театрах столицы. Много приглашали за рубеж. Его спектакли идут и сегодня в Варшаве, Сеуле, Тель-Авиве, Нью-Йорке…/

Он постоянно ищет что-то новое, придумывает, что-то пытается найти такое, что до него не делалось. Лично мне и вообще театру открыл Бомарше. Театры ставили одно – «Безумный день, или Женитьба Фигаро». «Севильский цирюльник» по всей стране. А он с какой-то дальней полки отрыл в библиотеке пьесу «Преступная мать, или Второй Тартюф». Честно скажу, не скрываю – даже не слышал такого названия. Это чудо, удивление. Я играл в спектакле главного злодея Бежарса. Играть это – наслаждение, праздник. Есть над чем и думать. И что играть.

«В. Павлов играет не классического злодея. Его злодей основательный, рассудительный. Ему веришь. Доверяешь. Он внушает всем и каждому все, что захочет. И жертвы верили ему. Это виртуозный коварный интриган с добродушной улыбкой и доверительной интонацией». Так писала пресса, оценивая игру Виктора Павлова в этом спектакле.

– Так что вот – театр силен режиссурой. Я не мистик, но мне кажется, наш театр кто-то свыше охраняет (палец в потолок). И режиссеров нам посылает тоже оттуда. Вы спросили: «Сила театра в чем?». Я, кажется, ответил.

Подумал. В окно посмотрел. Голубь сел со стороны окна. Улыбнулся. Для него голуби над театром – это души ушедших коллег. Он даже именами их наградил. Белая роскошная красавица голубка – Гоголева Елена Николаевна. Серый надутый важняк – Царев Михаил Иванович. А этот живчик – прыгает, скачет, задирается ко всем – Ильинский Игорь Владимирович. Может, поэтому и улыбнулся белоснежной голубке. И дальше продолжил:

– Но не только режиссер делает спектакль. Есть огромный коллектив творцов, там, за кулисами. Их работа – основа будущего зрелища. Они формируют это зрелище. Гримеры, художники, декораторы… Они шьют нам костюмы, одевают нас. Они знают все: этот бант – так, усы – эдак, шляпа не из этого времени, стул не петровского века… Жаль, что их имена зритель не знает и они не выходят на поклон. А что мы, артисты? Нам остается роль только выучить, войти в образ и растратить свое сердце, душу на эмоции. А вообще, скажу вам, театр – очень сложный организм. Здесь столько несостоявшихся судеб, столько надежд похоронено. Сломанных. Нереализованных. Но никто о них не знает, не слышал и не услышит. Это все происходит как-то незаметно, тихо, страшно. Ну, а ведущие актеры, те, которых вы знаете, – это, по-моему, артисты, которых очень бог бережет. Да. Бог бережет.

– И вас?

– Конечно. И меня.

Дальше, не ожидая вопроса, собеседник меняет тему разговора:

– Мы все о театре. Но я ведь еще и в кино, надо вспомнить, много работал!

– Почему о театре? Нам же, зрителям, ваша «театральная история» неизвестна, вот вы чуточку приоткрыли ее судьбу. А теперь и к кино перейдем. По кино вы знакомы очень хорошо.

– Знаете, я и там успевал. А это всегда дилемма – договориться с руководством. Театр это не очень приветствовал. Но у меня получалось.

Он умел договариваться не только с театром, но и с кино. Вопрос оплаты не последний в этом деле. И потому, согласившись на съемки, он, естественно, задавал вопрос: «Сколько?». Но в какой форме? «Вы получаете себе хорошего актера? Так? А хороший актер что будет иметь от кино?». И мило, простодушно улыбаясь, ждал ответа. И, как правило, получал нужный ответ.

– Я ведь где-то в 150 кинолентах снимался.

– Ваша первая картина?

– Самая первая – «На семи ветрах» у Станислава Ростоцкого. Я играл Митю Огольцова. Студентом еще был, учился. Где-то 1962 год. Тогда познакомился и с Ларисой Лужиной, и с Вячеславом Тихоновым, и с Владимиром Заманским. Мои сцены были в дуэте с Леней Быковым. Впечатление от всех – удивительное. Вообще-то, замечу вам, – всех, с кем работал, снимался, считаю своими близкими, родными… всех люблю!

Его приглашали много и часто. Но долгие годы это были эпизоды. Малозначительные, короткие. Миша-шофер, милиционер, подвыпивший гость, снабженец, студент-заочник, почтальон, муж Ксении, парень с авоськой… Но зритель обязательно запоминал эти короткие эпизоды, где был занят Павлов. Почему? Выразительность образа, индивидуальность, самобытность приковывали к себе внимание. «У Павлова есть острое чувство юмора. Он безошибочно определяет ту золотую середину, когда без наигрыша, без старания рассмешить, оставаясь серьезным и сосредоточенным, можно вызвать смех и понимание зрителей. Его Дуб – всем Дубам Дуб», – говорил Леонид Гайдай, восхищаясь его игрой.

– Станислав Ростоцкий – один из первых. А потом уже я снимался у Евгения Ташкова, Леонида Гайдая, Виктора Трегубовича, Владимира Венгерова, Светланы Дружининой, Евгения Герасимова, Станислава Говорухина, Юрия Кары…

И он безотказно шел. Работал. В чем мотивация его безотказности? НУЖЕН. Позвонили. Пригласили. Значит нужен. Нельзя отказывать. С особой теплотой и любовью говорил он о работе с режиссером Ташковым Евгением Ивановичем. Талантливый режиссер и сценарист снял не более 20 кинополотен. Но каждое – шедевр. «Майор Вихрь», «Адъютант его превосходительства», «Подросток» – по роману Ф. Достоевского, «Уроки французского» – по рассказу В. Распутина, «Три женщины Достоевского», «Приходите завтра», где Екатерина Савинова сыграла Фросю Бурлакову, «Дети Ванюшина»…

Евгений Ташков снял его в двух работах: «Майор Вихрь» и «Адъютант его превосходительства», где Павлов гениально сыграл агента белой разведки Мирона Осадчего.

– Мы всю жизнь дружим с Евгением Ивановичем. Встречаемся, перезваниваемся. Сейчас ведь какое время? Кино хорошее не снимают. У него работы нет. Вчера я с ним разговаривал: «Как живете, Евгений Иванович? Давно ведь ничего не снимаете. На что?» – «Да как живу, Витюша… Участком. Огородом. Картошку, капусту выращиваю. Икра баклажанная. Варенье. Вот и живу». Грустно и больно все это (подытожил мой собеседник).

Позднее, вспоминая работу с актером над ролью, Евгений Иванович писал: «С Виктором работать было легко. С ним главное было – найти глагол. А дальше он уже все сделает сам».

В русском языке есть давно забытое, не употребляемое слово «глаголить» – растолковывать. Так вот, вначале два творца находили точное толкование «Что есть герой?». А дальше в работу включались талант, способности фантазии артиста. К роли готовился истово. Рисовал своего героя. Это он делал прекрасно. С карандашом и блокнотом для рисунков никогда не расставался. Затем перед зеркалом отрабатывал все: жесты, повороты головы, мимику лица, глаз, походку… Натуральность, естественность, точность образа получала огранку. Делал он это филигранно, безупречно. Работать умел. И любил. Отсюда и результат.

– Все, что я сделал с Ташковым, очень дорого и любимо… Журналисты меня часто спрашивают: «Какие картины – вехи, знаковые в вашей работе?». Про «вехи» и «знаковые» – не знаю. А любимых много. Это и «Место встречи изменить нельзя». Очень люблю фильмы: «Строговы», «Даурия». Работать с режиссерами Виктором Трегубовичем и Владимиром Венгеровым, считаю, было большой удачей. Ведь в родных краях снимали, в Забайкалье. Станицу казачью построили. Просторы. В Монголии снимали…

«Даурию» снимал В. Трегубович, а «Строговых» – В. Венгеров. К Венгерову в фильм он сам напросился. Режиссер его не видел ни в каком качестве. Но он сам, прочитав сценарий, приглядел себе роль Демьяна. А тут – не получается. И тогда актер сделал себе грим и предстал пред очи режиссера. Тот его не узнал. Перед ним Демьян – таким, каким он видит его по роли. Но кто этот актер? Когда понял – судьба роли была решена.

– Вы называете любимые фильмы, а ведь сняты они по произведениям наших иркутян – Георгия Маркова и Константина Седых.

– И снимался с удовольствием. С радостью шел на работу… Понимаете, я сам-то не считаю себя москвичом, хотя и родился здесь. Но запрограммирован-то я был в Чите. Там родители жили и работали. Сам папа из Енисейска, мама – иркутянка. Жили в Чите. Но мечта у мамы была – ребенка сделать москвичом. Сюда переехали. Я родился. Получилось – москвич. Бабушка и дедушка в Чите похоронены. Деда я, правда, не застал. А бабушку помню. Много мы с ней разговаривали, когда приезжал. Интересные были беседы. Еще обещал приехать, не смог. И похоронить не смог. Жаль.

– Что помните из детства?

– Жили мы в доме Наркомата. Отец – на фронте. Приезжал. Помню запах его шинели и гимнастерки. Запах шинели отцовской… Помню пленных немцев – шли по Москве. Интересно войну воспринимал (он родился 5 октября 1940 года в Москве, в районе Арбата, на Ситцевом Вражке). Мама гуляет со мной. В небе – аэростаты. Почему-то они напоминали мне перетянутый нитями колбасный батон. И я спрашивал маму: «Когда нам дадут от этой колбаски отрезать немножко? Кусочек». Недоедали… Из тряпок мячи шили, самокаты сами сколачивали. Но это же – детство, все помнится только прекрасное. Вот так вот.

– Семья?

– Дочь. Врач-терапевт. Но врачам не так много платят сейчас. Денег хватит на обед и дорогу. Так что помогаю. Хорошо помогаю. Чтобы все хорошо. Да и внучка растет. Люблю очень. Девочка хорошая, умница у меня. Справедливая. Внимательно всегда рассматривает, что это мы там и как делаем, взрослые… Я смотрю на нее и думаю: куда идет ее физика, что с ней будет? Она еще такая маленькая. Ей не знакомы ни хитрости, ни вредность, никакие штучки-дрючки. Сердечком живет своим. Если б даже я не знал ее, все равно любил.

Вероятно, «хорошо помогаю» было большой ответственностью. За семью. Чтобы не хуже других. И это тоже мотивация работать. Работать безотказно. И много. За семь лет девяностых (с 1990 по 1997 г.) он снялся в 37 фильмах. И полная загруженность в театре.

Он не говорун. О семье, личном говорил мало. Но от сердца. Помолчав, перешли к работе.

– Я ведь и за рубежом снимался. Приглашали. В Турции, Чехии, Югославии. Месяцами жили иногда в командировках. Но это так – работа. А жить надо здесь, в Москве. В России сниматься. Где ты знаешь эту почву. Этот воздух. Этих людей. Дышишь с ними одним воздухом: в церкви, в метро, в транспорте. На работу я добираюсь на троллейбусе и по городу езжу тоже. Пока едешь, с водителем успеваю переговорить: как, что, дела, настроение…

– Зритель вас обожает.

– Конечно, я же вижу. Но я по-здоровому отношусь к этому. Голова не кружится. Я плохого никому не сделал. Ни у кого ничего не взял. Подходят. Здороваются. Спасибо говорят. «Вы такой актер!» Повезло мне. (Показывает на шкаф у стены.) Видите? Старинный. Работа редкая. Как-то звонит мужчина: «Мне уже много лет. Наследников не вырастил. Наследства тоже. Но есть у меня шкаф. Ценный. От деда достался. Хочу вам подарить за вашу работу». Спасибо. Вот привезли, стоит.

– Не думали преподавать? Опыт такой!

– Что вы? Не каждому дано! К тому же я ведь не прихожу домой только переночевать. А там – свои дела. Не скажу, что в домашнюю работу влюблен. Но делю себя между домом и работой правильно. Обед приготовить. Прибрать. Помыть. Для меня нет разницы (и снова игра, делает суровое лицо): это – не мое, не мужское. Жене всегда помогаю. Дом же. Она у меня всю жизнь в одном театре. Серьезная. Да я и не взял бы другую.

У них дом очень гостеприимный. На «посидеть за чаем» заскакивали Павел Лунгин и Борис Хмельницкий, Александр Абдулов, Валерий Носик… С Носиком они работали в Малом. Выходили на сцену в одних спектаклях. В. Носик ушел из жизни в 1995 году. В. Павлов очень переживал уход друга и коллеги и даже написал стихотворение, ему посвященное, где есть такие строки: «Не верю я надгробным всем речам. Ты для меня живой и ближе брата…»

Друзья называли моего собеседника «человек-праздник». На гитаре играл прекрасно. Пел задушевно. Всем рисовал портреты карандашом и раздаривал. Говорят, очень даже получалось неплохо.

Передо мной сидит человек. Улыбчивый, добродушный. Не рисуется. Не хочет казаться. Такой, как есть. Каким природа создала. И я задаю себе вопрос: трудный характер, неуживчивый – в чем он? Мне кажется, его колючесть, занозистость, «агрессивность» – это просто защита. Желание заставить уважать себя, свои взгляды, личность, в конце концов. Какое счастье, какой великий шанс дарит судьба людям с таким нравом – попасть под крыло такого руководителя, как Соломин Юрий Мефодьевич. Павлову судьба подарила этот шанс. Было это в 1993 году. Наконец-то он обрел свой Дом – Дом Островского. Навсегда...

Не случайна фраза Н. Гундаревой «за него страшно». Она далеко смотрела. И многое понимала. Сумасшедший темп работы, огромная загруженность не прошли бесследно. Ему было всего 65 лет, а он пережил уже четыре инфаркта. На последнюю съемку семья не отпускала. Не уговорили. Уехал. Со съемок домой доставили на носилках. Болел. Но считал дни – завтра встану, все пройдет – и на работу. Не случилось. На сайте Малого театра коллеги напишут о нем: «Виктор Павлов принадлежит, безусловно, к числу Лучших Мастеров Малого театра. Его необычный актерский дар и виртуозное владение профессией позволяют говорить о нем как об одной из самых ярких звезд на небосклоне современного искусства…»

Мы уже заканчивали работу, оставалось один-два вопроса, и вдруг он, обращаясь ко мне, говорит:

– Знаете, с кем я сейчас разговариваю?

– ?

– С теми, кто принес мне Запах Моей Мамы! Ее давно нет, но вы мне его принесли. Из Иркутска. Она ведь, я уже говорил, оттуда. Спасибо вам за это.

2203 8 2

Могли ли после этого еще какие-то вопросы звучать? Конечно нет. Мы поблагодарили. Распрощались. Прошли с ним вдоль театра. И разошлись…

Он называл голубей «души актеров», работавших в Малом. Сегодня его коллеги, увидев на крыше белого голубка, грустно отмечают: «Витюшина душа прилетела. Домой тянет».

  • Расскажите об этом своим друзьям!