- ПУТЕВОДИТЕЛЬ:
- ЧТО ПРОИСХОДИТ?
- Новости: выбор тем
- НАШИ ПЕНСИИ И ПРАВА
- Пенсии и деньги: выбор тем
- Права и возможности: подробней
- Наша безопасность: темы
- ЗДОРОВЬЕ
- Здоровье: каталог болячек
- ДОМ, БЫТ И ДАЧА
- Дом, быт и дача: выбор полезных тем
- Еще полезные «не мелочи»
- НАШИ ВНУКИ
- Темы «внуковедения» — выбор
- СТИЛЬ ЖИЗНИ
- Психология и стиль: выбор тем
- ДЛЯ УМА И ДУШИ
- Чтение: темы
- Музыка из прошлого
- ...И еще для души!
- СОТРУДНИЧЕСТВО
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.
«Небом единым жив человек…» |
| 25 Ноября 2019 г. |
|
Андрей Вознесенский. Советский, русский поэт. Лауреат Государственной премии СССР и РФ. Почетный член десяти академий мира: Российской академии образования, Американской академии литературы и искусства, Баварской академии искусств, Парижской академии братьев Гонкур, Европейской академии поэзии… Старый сборничек
Держу в руках небольшой сборник стихов. Год издания – 1974. Сорок пять лет назад я взяла эту книжечку в библиотеке телерадиокомитета. Сдать «забыла», оставила себе, так как купить ее тогда было просто невозможно. Было неловко, но вернуть сил не было. Перед сном я читала ее, заучивала наизусть. Стихи, понятные и близкие по духу, помогали уйти от проблем, непонимания, одиночества. «…Не те вы учили алфавиты, *** «Скука – это пост души, *** «…Даже если – как исключение – *** «…Позорно знать неправду и не назвать ее, *** «… Их ночная вода поила Будь книжка одушевленной, я б объяснила ей, как удачно сложилась ее судьба – все эти годы она, в отличие от своих собратьев, востребована: ее читают, у нее есть свое место в шкафу. А многие другие фолианты куда-то исчезли, так что могут лишь позавидовать этому невзрачному с виду сборничку… Политехнический…Май, 1995 год. Подготовка одного из спонсорских проектов требовала съемок в столице. Это официальная сторона командировки. А неофициальная – встречи. В плане И. Глазунов, Ю. Левитанский, А. Кузнецова, А. Вознесенский. С последним все оговорено. Звоню. В ответ: «А знаете, вы позвонили удачно. Завтра в Политехническом вновь собираются поэты. Будет много молодежи. Приглашаю. Там и поговорим». Старейший и крупнейший в мире музей науки и техники. Его стены помнят лекции К. Тимирязева, Н. Бора, Н. Вавилова, И. Мечникова… Это о науке. Но как объяснить, почему «дом науки» стал и «домом поэзии»? Непонятно, но… Случайные литературные вечера стали тра-ди-ци-он-ны-ми. Роман науки с поэзией длится второе столетие. Выступления Блока, Есенина, Маяковского, Хлебникова, Брюсова. Им на смену пришли Багрицкий, Асеев, Евтушенко, Рождественский, Ахмадулина, Окуджава… И вот после 30-летнего молчания огромный зал – вновь битком. Много молодежи. Много людей пожилого возраста. Среди зрителей – Гайдар, Явлинский, Чубайс, Лукин. Тогдашнее руководство страны. И приближенные к ним. На сцене из молодых, но уже известных – Д. Быков, поэт Вишневский. Из мэтров-шестидесятников – Евтушенко и Вознесенский. Пробилась к нему, напомнила о вчерашнем разговоре. – Ах, да… Но вы же видите, здесь это сделать просто невозможно. Давайте завтра, в 11.00, у меня дома. И вот назавтра топаем на Котельническую. Зашли. Необжитая квартира. Пыль. Открыл окно, извиняется: мы ведь в основном в Переделкино живем, уже 20 лет, здесь бываем по случаю. Устраивайтесь, я сейчас. Решили вести беседу на фоне шкафа с книгами. Подключились. Я устроилась в кресле. Второе – рядом. Вскоре появился хозяин – весь в белом. – Любите белый цвет? – Поэт – как белая бумага, и Бог на ней что-то пишет… «Юнона и Авось»Перед отъездом я попросила группу студенток-журналистов подготовить вопросы, которые бы они задали поэту, если бы у них состоялась такая встреча. С этих вопросов и началась беседа. – Несколько раз слушала вашу «Юнону и Авось». Чья идея поставить оперу? Ваша или Рыбникова? Ему, чувствуется, приятны ребята из Иркутска: слушает внимательно, улыбаясь. – Кому? Идея пришла Марку Захарову. Было так: он пришел ко мне с предложением сделать оперу по «Слову о полку Игореве». Я его выслушал. Но даже предположить такое я не смел. Как? Это шедевр. И вдруг я его буду трогать руками? Нет. Не могу. Неловко. «Марк, я могу делать только что-то свое. А это…». «А что, у тебя есть что-то свое, что потянет на оперу?». И я предложил ему поэму «Авось». Марк прочел. Понравилось. Ухватился. Стали искать композитора. Сознаюсь, я видел композитора. Марк предложил Рыбникова. И пошло. Дальше началась сумасшедшая работа. Замолчал. Задумался. Отошел от темы разговора: – У меня в голове сейчас идея создать фильм по «Юноне…». Авантюрная судьба гениального графа Резанова не отпускает. Сами посудите: кандидат в любовники Екатерины. Позднее – женитьба на дочери Шелихова. Затем – кругосветное путешествие. Еще одна кругосветка… да… И во главе всего – он, Резанов. Это же сценарий для голливудского фильма, деньги нужны будут огромные. Серьезная, многосерийная эпопея. … Извините, я несколько ушел от вопроса. Начали делать оперу по поэме «Авось». Кстати, мы хотели ввести еще один образ, еще одну героиню – Матерь Божию. Но вводить ли ее? Даже со священнослужителями советовался. Специально ездил к Иоанну Сан-Францисскому. Справка: Иоанн Сан-Францисский. В миру – князь Дмитрий Алексеевич Шаховский. Москвич. Окончил Императорский лицей. Но служба в России не случилась. 1917 год по-своему повернул его судьбу. Белое движение. Эмиграция. Проживание в Европе, затем – переезд в США. Монашество. А далее – вся его жизнь была посвящена служению Православной церкви. Он – автор многих религиозных трудов. Писал хорошие стихи. Человек широко образованный, эрудированный, Иоанн был великолепным рассказчиком. Дружбы с ним искали многие.
Будучи в Америке, Андрей Андреевич и познакомился с Иоанном, специально ездил к нему обсудить проблему – писать или нет образ Девы Марии. – И он меня убедил – нет. Вот смотри, Андрей, говорил он, в мировой литературе есть романы об Иуде, Христе, о Петре и Павле – короче, о многих. А о Марии? Нет! За всю историю никто не посмел, даже не пытался войти в ее психологию. И я согласился – нет. В опере, правда, где-то отдаленно, на ультразвуке ее голос есть. И вот работа закончена. Все позади. Начальство должно принимать спектакль. И – о, ужас – не принимает! Я в панике. Он все время рассказывает стоя – ему так удобнее. Вспоминая, как было, снова волнуется. Его руки все время в движении. То мочку уха тронет, то виски потрет, то щеку погладит… – Не приняли? А как объяснили? – Прямо – ничего. Понимаете, это было время очередной кампании против церкви. Это сейчас – включи телевизор – все крестятся, молятся. А тогда? Я помню, вышел мой сборник «Парабола». И художник нарисовал Собор Василия Блаженного. Купола. Кресты. И что вы думаете? Верх купола на рисунке попросили обрезать – крест, нельзя. А в опере? Треть спектакля – церковные песнопения! Кто такое позволит? Это – один момент. А второй – Америка. Отношения-то не очень. А тут русский союз, любовь в Америке… У меня опустились руки – два года работы коту под хвост. Конечно, у меня были друзья. Их родители занимали высокие посты. Дети – ребята прогрессивные, любили рок, могли на мам и пап повлиять. Но ничего не помогло. Никаких перспектив на «пропустят», на премьеру… И вдруг Марк Захаров говорит: «Поехали. Есть у меня еще один человечек. Сможет помочь». Берем такси, подъехали к Елоховскому Собору. Марк: «Поставим свечки Казанской Божьей Матери». Поставили, помолились. Я купил три образка: для Караченцова, Рыбникова, Шаниной. И все. О человечке, о ком говорил Марк – ни слова. Разъехались по домам. Справка: Елоховский Собор – Кафедральный Собор Богоявления Господня Московской городской епархии, находится в Басманном районе столицы. Когда-то – глухомань, где селилась беднота. Там, в селе Елохово в 1389 году построили деревянную церквушку, которую с годами сменил каменный храм. Сегодня его называют «сердцем жизни православной России». Здесь крестили А. С. Пушкина, здесь хранится икона «Казанская Богоматерь». По преданию именно она спасла Россию от поляков. Здесь служил и завещал похоронить себя патриарх Алексий II.
– После поездки сижу дома, места себе не нахожу. И вдруг наутро звонок Марка: «Разрешили. Без поправок. Без изменений. Все, как есть». Не расспрашивал у Марка, кому он звонил ночью. Может, Андропову? Не знаю. Но считаю, опера «Юнона и Авось» – протеже Казанской Божьей Матери. Она нам помогла. Не случайно пропустили. Я вам скажу: в жизни вообще многое, если не все, – не случайно. Нам от судьбы идут знаки. Но мы не всегда их слышим. А если слышим – не понимаем… – Но ведь «Юнона…» зацепила не только Рыбникова. Я помню, в конце 70-х вышел диск «Песни М. Таривердиева на стихи А. Вознесенского», где несколько романсов композитор написал на стихи из «Юноны…». Особенно трогательно звучала «Молитва Резанова Богоматери»: «Ну что Тебе надо еще от меня. – Да. Да! Мика (так ласково называет он композитора) был первооткрыватель. И это, и «Не исчезай», и «Живите при свечах», и «Убил я поэму» – все это он написал. И многое другое. Но у него есть секрет: свои песни он должен сам исполнять. Для него важно авторское прочтение, как его душа чувствует – он же в душе поэт! Мне, знаете, не нравится, как исполняет его дуэт Беседина и Тараненко. Нет, я их люблю, но в исполнении – академизм какой-то. А вот когда за роялем Мика – это уже что-то святое, религиозное получается… Кто нашептывает поэтуЛирику Андрея Вознесенского, действительно, боготворили все звездные композиторы СССР: Щедрин и Пахмутова, Рыбников и Мартынов, Бабаджанян и Фельцман, Паулс и Тухманов… И каждое произведение, написанное на его стихи – это шедевр. Мы до сих пор с удовольствием слушаем «Песню на бис» и «Танец на барабане», «Верни мне музыку» и «Миллион алых роз», «Начни сначала» и «Не исчезай», «Затменье сердца», «Полюбите пианиста», «Подберу музыку»… Слушаем и грустим, плачем и веселимся. Но вот только ассоциируются эти песни в нашем сознании с исполнителями, но не с автором, чьим сердцем и чувствами наполнены строки и рифмы этих песен.
–Так, так, – продолжает Андрей Андреевич наш разговор, – какие еще вопросы приготовила мне молодежь? – А вот такие, например: «Люблю Вашу поэзию. Но что вдохновляет Вас на творчество? Радость, горе, печаль?». – Не знаю. Радость ли? Печаль ли? Черт его знает. Потому что сам человек, когда пишет, не понимает ничего. У меня же еще своеобразное писание. Никогда не пишу сидя в комнате. Мне нужно ходить, бродить, быть под небом, чтобы непосредственно с небом был контакт. Кто верит, считает, что это Бог, кто нет – связь с космосом. Или энергия какая-то идет. Не знаю. Но ты ходишь, думаешь. И вдруг, чувствуешь, будто тебе кто-то начинает диктовать. Ты только торопись, старайся запомнить закодированные слова. Я думаю, эта энергия не иссякает никогда. Причем, у художника есть выбор: думать, кто тебе нашептал. Та сила (пальцем в потолок), или та (пальцем в пол). Нашептывать может и та сила, и другая. И лишь с годами начинаешь понимать, что откуда. Да-да! Так и есть. Не удивляйтесь.
КорниНаверно вы, уважаемый читатель, заметили, как поэт часто и подробно говорит о Боге, религии, духовном, вере… Откуда это? Как и когда он пришел к Храму? И откуда эта фамилия – Вознесенский… Учитель, друг и очень близкий ему по духу Борис Пастернак писал: «Во всем мне хочется дойти Вознесенский был такой же. Задав себе однажды вопросы: кто, когда, откуда, как? – он пытался найти на них ответы. Искал основательно. В архивах, расспрашивал близких, копался в истории. Но о корнях самые точные, верные и правдивые ответы он получил из церковных книг. Там записи велись без путаницы, искажений и неточностей, от рождения и до ухода. Из церковных книг поэт узнал, что его пра-пра-прадед Максим в 1670 году служил дьячком в селе Семеновское Ивановской губернии. Сын Максима был священником в той же церкви. Каждому духовному лицу по окончании семинарии давали новую фамилию – по названию прихода, где служил священник. Вот один из его предков, Федор, сын дьячка Максима стал Семеновским. Через какое-то время его отправляют на новое место службы, в глушь – село Вознесенье. В бумагах так и записано: «село Вознесенье, что в медвежьем углу». Сыновья Федора, закончив семинарию, стали уже Вознесенскими. В тех же книгах поэту удалось увидеть тексты, написанные рукой его пра-пра-прадедов. И они, эти свидетели далекой жизни, показали, что это были грамотные, образованные, эрудированные люди. Конечно, не все дети шли по дороге родителей. Семьи были многодетными. И пути-дороги у братьев и сестер складывались по-разному. Нашел поэт среди родственников земских врачей, учителей, поэтов, воспитателей и писателей… И совсем уже по-своему сложилась биография отца поэта – Андрея Николаевича Вознесенского. Это – большой ученый. Гидроэнергетик. При его участии проектировались самые крупные в Союзе ГЭС, в том числе и наша – Братская. Вот так коротко о корнях моего собеседника. И я поняла, искать дорогу к Храму, к вере ему не нужно было. Он родился с этим. На генетическом уровне. «Переделкинские посиделки»– Какие еще вопросы придумали для меня сибирячки? – «Ваши стихи с годами становятся похожими на конструкции, бетонную кладку. Если бы не это – могла стать поклонницей Вашей. А так – нет. Сложно понять». – Очень рад этому вопросу. Говорит, могла бы стать моей поклонницей, если б не конструктивизм? Думаю, не надо себя ломать и поклоняться, если не по душе. Да, мои стихи иногда кажутся абсурдными. А жизнь вообще не кажется абсурдной? То, что я пишу, мне кажется, – реальное отражение жизни. Я так думаю. А что касается этой девушки, желаю ей стать поклонницей Сальвадора Дали, Малевича, Эрнста Неизвестного… Это все художники, которые в нашем абсурдном мире нашли красоту, преодолевая абсурдность… А потом, может быть, и к моим стихам она подойдет (улыбается)… Еще вопросы? – Как появился в вашей судьбе Пастернак? Что для вас общение с ним? – Пастернак? (Замолчал, перевел взгляд на портрет Пастернака в рамке на полке, пауза). Да. Так случилось волею судеб. Случайно. Отправил ему по почте свою школьную тетрадочку со стихами. А он, великий Пастернак, очень серьезно отнесся: прочитал, позвонил, пригласил. И все случайно! Я ведь и сейчас случайно снимаю дом в Переделкино рядом с домом Пастернака. А тогда мне было 14 лет. От станции пешком топаю к нему в гости. Сердце так колотилось, из груди выскакивало! А потом… мы с ним дружили 14 лет. Мне очень повезло, что судьба подарила возможность видеться, беседовать, общаться с ним. И, конечно, во всем, что произошло позднее с моей психикой, «виноват» Пастернак. Отношение к Ленину продиктовано им. К Хрущеву – тоже самое. Я был наивен, как все мои сверстники. Хрущева же мы обожали – считали, он принес нам освобождение. Пастернак показал мне абсурдность нашего государства. Для меня он – последний гений ХХ века, а может и всего человечества! Я знал его, как самого чистого и светлого человека, любящего страну, патриота. Какая же травля началась после того, как ему Нобелевскую премию присвоили – в СМИ предателем называли, грязной свиньей. И тиражировали эту ложь это в государственном масштабе! Вот это и поломало мою психологию, превратило меня в то, чем я стал. И когда на встрече в Кремле Хрущев орал на меня, я знал, что сказать. И это было заложено во мне Пастернаком… Да, Вознесенскому повезло, что он еще ребенком имел возможность посещать «переделкинские посиделки» в доме Пастернака, разглядывать гостей, слушать их разговоры. А среди гостей были Ахматова и Хикмет, Журавлев и Ливанов, В. Иванов и Рихтер, Симонов, Федин, Асеев… Читались вслух Пушкин, Есенин, Чехов… и современные поэты, звучала музыка… Гости говорили о новых течениях в литературе, живописи, музыке, критиковали и радовались, осуждали и поздравляли… Подросток слушал, впитывал, учился, думал. Что формирует натуру, характер, душу человека? Думаю, все, что его окружает. И вот такое общение, да еще в таком раннем возрасте – неоценимо. Он приобщался к высокому, учился ценить чужое мнение, постигал понятия «хорошо» и «плохо». И это осталось с ним и в нем на всю жизнь. Кеннеди и другие «интеллектуалы мира»Обходим с хозяином гостиную. На стенке вижу бабочек в красивых рамках – разных размеров и оттенков. – Любите собирать бабочек? – Для моего поколения бабочка – это, прежде всего, Набоков. Это он собирал бабочек. А эта (показывает на развороте книги огромную бабочку) – грамота города Орлеан – я его почетный гражданин. За что? За стихи. Ничего больше в жизни я делать не умею… Обращаю внимание на фотопортрет Жаклин Кеннеди: – Вы были с ней знакомы? – Я этой семье очень признателен. Роберт Кеннеди меня даже как бы спас. – !? – Когда для меня были плохие времена: сложные отношения с руководством страны, меня не выпускали. И вдруг в Союз писателей приходит телеграмма от Р. Кеннеди – он приглашает меня к себе личным гостем. Перепуг тут у нас страшный был. Но отпустили, даже без «переводчика» – с Кеннеди же ссориться тогда никто не хотел. Потом Тедди Кеннеди (сенатор, младший брат Джона Кеннеди) приезжал к нам в Москву, гостил у нас. Вы знаете, это удивительная семья интеллектуалов. Возьмите, вот, Жаклин. Мы с ней дружили, и она в Америке была на всех моих вечерах. Удивительно тонкаянатура, понимала стихи. Очень любила Россию и даже выпустила книгу о русском боярском костюме. – На каком материале? – Много работала в архивах. И сюда приезжала. Знакомилась с историческими источниками. Вот, вроде бы, далека от нас, и такая любовь к России… – Когда случилось «Беловежье», вы были в Америке. Как оттуда смотрелись наши «революции», развал Советского Союза? – Да, я был тогда в гостях у Артура Миллера. (А. Миллер – известный американский драматург). И когда туда пришли эти новости, помню, с каким ужасом говорил Миллер: «Боже, что вы творите, Андрей? Это же конец мира! Совершенная разруха». А знаете, как Жаклин сказала? – Как? – Когда раньше в СМИ писали о сплошных врагах, я думал: «Боже, ну какие враги? Кому мы нужны»? А Жаклин сказала мне (и написала – вот на полке ее письма): «Андрей, Россию вашу растащат, как хищные птицы, те, которые вокруг». Тогда я не понимал этой фразы. Но теперь вижу, как была права эта женщина, совершенно вроде далекая от нашей жизни! Правду, видимо, говорят, что большое видится на расстоянии. – С такой болью она приняла наш развал? – Да. Ведь для интеллектуалов мира Россия – духовная сокровищница. И до сих пор мир это переживает. И к политике это не имеет никакого отношения. Если мир потеряет духовность России – мир тоже рухнет. Вот смотрите: какая-то страна – это политик, какая-то – экономист. А наша – духовность: искусство, поэзия, душа… Не будет этого, человек перестанет быть человеком. И лучшие люди мира это понимают… «Когда в минуты роковые…»– Вы любите уезжать? – Раньше думалось – как бы подальше уехать. Отдохнуть, повыступать, покуражиться – мировая слава и т. д. Сейчас – нет. Отовсюду скорей надо домой… Есть какая-то страшная энергия в нашей жизни. Стихи здесь диктуются, и ты должен успеть их записать. – Вы читали за рубежом лекции. Как молодежь воспринимает нашу культуру? Чем они от наших ребят отличаются? – Да, читал в Пенсильвании студентам лекции «Русская поэзия ХХ века». Но едва протянул семестр – так хотелось домой. Они удивительные люди: с одной стороны – ничего не знают, с другой – если чем-то увлеклись, то знать об этом должны все, досконально! Увлеклись, например, футуризмом – знают все о Бурлюке, Крученых, Хлебникове – гораздо больше наших студентов. Но если что «не проходили» – Лермонтов, Баратынский и другие – вообще ничего не знают… – Были у вас в жизни случаи беспредельного отчаяния? – Я думаю, у каждого человека есть моменты, когда ты близок к самоубийству. Написал поэму «Оза». Не берут. Не печатают. Это было время, когда в Кремле на меня топал Хрущев, крича «убирайся». Но и за рубеж не выпускали – я как бы вне закона. И тогда я решил уйти из жизни. Написал два письма. Одно Хрущеву. Смысл примерно такой: Дорогой Никита Сергеевич! Я не буду вам мешать строить коммунизм. Но сделайте для меня такую вещь – напечатайте поэму «Оза». А я тихо, аккуратно ухожу из жизни. Второе – Джону Кеннеди, который тогда и про поэта-то такого не слышал. Дурак, одним словом, молодой, тридцать лет. Итак, письма написал и стал продумывать, как уйти. Варианты были разные. Из окна выброситься – всмятку, не эстетично. Повеситься – тоже не эстетично. Уйти ведь надо красиво! Решил застрелиться. Но пистолет где взять? Слышал, что у поэта Александра Межирова еще с войны пистолет сохранился. Пошел к нему: «Саша, дай пистолет». «Зачем?». «Бандитов попугать. Они меня шантажируют, и я их попугаю». Но, думаю, Саша что-то сообразил. «Знаешь, Андрей, Юля (жена) выбросила его в пруд. Побоялась дома держать. Но если очень надо, поезжай в Тбилиси. Там на рынке за три тысячи любой ствол купишь». Я тогда был небогат, начал занимать. Назанимал, завтра ехать. А вечером вдруг звонок из журнала «Молодая гвардия»: «Андрей, ЦК ВЛКСМ решил сделать наш журнал самым популярным в стране. Нам дали карт-бланш. Напечатаем все, что принесешь. Есть?» «Конечно». И, знаете, словно закодировано было сверху. Принес. Прочитали. Конечно, ничего не поняли – это сумасшедшее можно печатать? Нас трое сидело в комнате: Никонов – редактор, Солоухин и я. Вот Никонов и говорит: «Андрей, убери вот это. Очень уж несоветские строчки». Я не знаю, что на меня нашло, но отвечаю: «Да, ладно, не надо. Я уже печатаюсь в другом издании». И забираю рукопись. Остановили. Напечатали без изменений. Уже потом, какое-то время спустя Солоухин мне сказал: «Я подивился твоей наглости. Знал же, что у тебя полные кранты везде». А потом жизнь по-новому пошла: счастье, любовь. Лежал как-то на берегу моря и подумал: «Вот дурак-то какой был бы, если б что-то сделал с собой. А тут какое счастье! Жить, купаться, любить, целоваться…
Байкал, Шагал и скрипка Паганини– Судьба часто спасала? – Было. Помню, в Париже на авиасалоне пришел на выставку, познакомился с нашими летчиками-испытателями. Они пригласили назавтра полетать с ними. Но не случилось – накануне хорошо погулял и проспал. А проснувшись, увидел сюжет по ТВ: наш лайнер летит… и вдруг разваливается на глазах. Вчерашние знакомые пилоты погибают. Случай? Ангел-хранитель? Не знаю. – Чего боитесь в жизни? – Боюсь, что сигналы ОТТУДА исчезнут. Вдруг возьмут и прекратятся! Для меня каждый такой сигнал – вдохновение. Не будет этого – жизнь потеряет смысл. – О чем сожалеете? – О чем? (Пауза). Видите ли, я очень люблю поэзию, живопись, архитектуру. Заниматься всем сразу – невозможно. Ведь каждое требует всего тебя, полной отдачи сил. Делать вполсилы – не могу. А вот если бы у человека было три жизни, тогда… Очень жалею, что у человека не три жизни. – Вы не были в нашем городе, при слове «Иркутск» – какие ассоциации? – Первое – это Вампилов. Знал его. Распутин был открытием для меня. Байкал. У меня есть фотокартина: Байкал, волна, брызги, замерзшие на лету – очень люблю это фото. Байкал – это символ России… А потом он читал нам стихи, свои из «Юноны…», Бродского… Звучат «Начни сначала», «Я вечный твой поэт…», «Запомни этот миг», «Ты меня на рассвете разбудишь» – А можно стихи, посвященные Шагалу? – Он и вам близок? Мы познакомились с ним в Париже. Позднее я гостил у него. Он – у меня, здесь. Трагическая судьба: эмигрант, антисоветчик. Поэтому его выставок и не было в нашей стране. Помню, приехал он и пришел ко мне в гости. Я жил в какой-то развалюхе и подарил ему букетик полевых васильков, что росли у меня во дворе. Он взял их и зарыдал. А за окном картина: забор-развалюха, сорняки, крапива, васильки. Шагал посмотрел и говорит: «Это лучший пейзаж, который я видел»… Помолчав, поэт вернулся к просьбе. Читает: Лик ваш серебряный, как алебарда. <…> Как занесло васильковое семя <…> В небе коровы парят и ундины. Он читает с чувством, переживая снова и снова встречу с тем, кого любил, почитал, и кого уже нет… Мы вышли из подъезда, оглянулись – высоко-высоко в одном из окон нам машут вслед. Белая фигура. Темная рука. Прощальный взмах. Рассказав об этой давней встрече – отдала долг. Долг человеку, чьи поэтические строки временами были для меня единственными советчиками, единомышленниками, собеседниками. Дописала, поставила точку, пустота. А в ушах звенит голос Карела Готта «Скрипка Паганини», А. Вознесенский. «Ты плачешь, скрипка Паганини… Каждый раз, когда слышу эту песню, понимаю – это о нем она рыдает сегодня. Об Андрее Андреевиче Вознесенском.
|
