Майя Небоялова. Классная Валентина

Данная публикация – отрывок из повести «Цепкие лапы судьбы», которую по сюжетной линии можно отнести к жанру детектива, однако детективного содержания не так уж и много, автор больше внимания уделяет формированию характеров героев, взаимосвязи судеб, стянувшихся в узел вокруг гибели одного из них. Майя Владимировна – братчанка, пенсию выслужила по северному стажу ещё 15 лет назад, но продолжала работать, пока несчастный случай не привёл к инвалидности.

Очень хочется, чтобы, подводя итоги жизненного пути, я не нашла грубых огрехов в орнаменте, составленном лабиринтом моей судьбы, по которому я шла и иду, сделав первый шаг от входной двери в него и, надеюсь, очень нескоро, последний – из двери, над которой горит надпись «Выход». Я считаю, что мои воспитатели могут гордиться своими питомцами, которые стараются жить так, чтобы не вредить себе и другим. Всю свою сознательную жизнь расцениваю свои поступки, как полезные и вредные для себя и окружающих. Думаю, что именно в этом заключается главная задача разумного человека. Утверждая это, конечно, прежде всего, я сужу по себе. Моё мировоззрение до сих пор не изменили никакие передряги жизни.

* * *

Наша классная руководительница, Валентина Семёновна, сторонница передовых методов обучения и воспитания подрастающего поколения, страдальчески морщила носик, заходя в производственные классы. Она была очень хрупкой и болезненной для физического труда. Даже голос сильно повысить не могла, сразу краснела вся и садилась на стул, чтобы отдышаться, если приходилось настойчиво, громко и неоднократно просить учеников соблюдать тишину.

Для меня результат педагогических экспериментов вчерашней студентки имел большое значение. Средний балл в наших аттестатах получился значительно выше ожидаемого. Во всяком случае, бегать по этажам новостроек в спецовке, заляпанной раствором бетона, никому из нашего класса не пришлось. Нарушая все инструкции, вчерашняя студентка очень быстро втолковала нам разницу между почти беззаботным существованием тех, кто учится в институте (ведь там «сессия всего два раза в год», как поют они в шуточной песне), и суровыми трудовыми буднями рядовых строителей коммунизма.

Вспомнив свои студенческие годы, учительница позволяла исправлять неудовлетворительную оценку, сдав зачёт по всей теме. Сначала только на её уроках ученики старших классов перестали единицы и двойки получать, потом в этот эксперимент втянулись все предметники.

Ещё одним её нововведением была, как мы называли, «продлёнка». Эта странная методика заключалась в том, что конт­рольную работу по математике можно было выполнять сколько угодно долго, даже в ущерб другим урокам, пока не выполнишь полностью и правильно.

Директор интерната сначала довольно резко возражал против такой «уступки тугодумам», но юная преподавательница настаивала, что её методика себя оправдает. Ученики поймут, что не отделаются от проверки знаний, получив неудовлетворительную оценку, и будут лучше готовиться к контрольным работам. Наша классная оказалась права, дополнительное время скоро стало невостребованным среди учеников нашего интерната.

Сейчас, наверное, такие эксперименты не дали бы положительных результатов. Слишком многие современные ученики знают, что по сравнению с доходами их родителей зарплата у преподавателей школы мизерная. Мы жили в другое время. Во всяком случае, личные бюджеты наших родителей мало чем отличались от доходов работников просвещения. Может быть, мы просто были наивнее современных детей и наши потребности и запросы не выходили за рамки обычных бытовых удобств и дружественной атмосферы в самом ближайшем окружении.

Мы даже не мечтали вырваться за пределы территории интерната, хотя почти у всех были нормальные семьи. Но все сельские дети знали, что аттестат о среднем образовании городской школы даст возможность выбрать гораздо более перспективную профессию, чем специалист любого ранга в сельском хозяйстве. Тем более, что многие из нас на опыте старших братьев и сестёр убедились, что колхозники являются, по существу, заложниками государства, и мечтали вырваться из этого заколдованного круга.

* * *

К урокам готовиться в часы внеклассных занятий стало веселее. Длинные столы и жёсткие стулья с прямыми спинками сменили удобные отдельные столики, «размером с промокашку», как шутил наш учитель труда, и табуретки с мягкими сиденьями. Лекции по истории, географии и чтение по ролям литературных произведений по программе можно было записывать на магнитофон и слушать в наушниках. Все послабления в интернатовских правилах не были для меня, как теперь бы сказали, инновациями. Мама использовала их и кое-что ещё в нашей сельской восьмилетке. Она по натуре рационализатор, который считает педагогику инструментом воспитания человека. Мама очень добросовестный учитель, мастер своего дела, правда, излишне амбициозный.

У нас в семье существует легенда, как мама отказалась защищать докторскую диссертацию. Какой-то доброжелатель по секрету сообщил ей, что в кулуарах соискателя высокой учёной степени считают слабым теоретиком, называют народным академиком, сильным практиком. Я бы ответила сплетнику: «Пусть говорят, зря не скажут», – или что-нибудь позабористее. А мама просто уехала домой, не считая нужным обозначить для такого поступка уважительную причину. Мне кажется, что «степеней известных» мама всерьёз стремилась достигнуть, пока папа был жив, ради того, чтобы доказать ему преимущества городской жизни в сравнении с прозябанием в захолустье. Вдовство потушило в ней «огонь желания» сеять разумное, доброе, вечное в профессорской мантии.

Мамина концепция строится на том, что внутренняя дисциплина формируется в человеке всю жизнь и очень зависит от воздействия внешних факторов на психику ребёнка, который представляет собой начальную стадию развития взрослой особи. Среди самых важных мама называла школьное системное образование, семейный уклад, круг чтения и выбор для просмотра телевизионных передач и кинофильмов. Поэтому я в самом раннем возрасте познакомилась с произведениями Маршака, Чуковского, Волкова. В домашней библиотеке у меня хранятся книжные раритеты: «Дикая собака Динго», «Повесть о настоящем человеке», «Два капитана» и ещё много книг, которые были списаны из фондов современными библиотекарями как устаревшие. Эти книги в хорошем состоянии, и, я думаю, когда-нибудь о них вспомнят и снова начнут читать не только школьники.

Дома я не засыпала без книги, в интернате полюбила читать всё, что задано, сидя на полу, на кожаной подушке от старого папиного кресла, которое задолго до папиной кончины было вынесено в сарай. В интернат семейную реликвию мне прислала с оказией мама. Я удобно устраивалась на мягком сиденье, а книгу и локти удобно располагала на пуфике. Ребята, которые таскали свои личные столики по комнате для приготовления домашних заданий, со временем признали моё право на собственный укромный уголок. Никто из взрослых меня за это тоже не ругал. «У нас пока не казарма, а дом для детей», – говорили воспитатели. Уроки труда стали настолько практичными, что и мальчишки, и девчонки тратили на благоустройство нашего быта много свободных часов. Два последних школьных года наш интернат с каждым днём всё больше напоминал мне родной дом, когда папа был жив.

* * *

Когда я переселилась в интернат, то очень скучала по родным местам. Но ностальгия быстро покинула меня, потому что вокруг были дети, как и я, выросшие среди тайги. Они были очень похожи на моих друзей-односельчан. В старших классах интерната не было детей из неблагополучных городских семей, мы все приехали из сельской местности и не стеснялись своего происхождения. Ведь даже в самых бедных избах люди давно не жили вперемешку с козлятами и телятами. Беспробудным пьянством, когда забывают обо всём на свете, не только о детях, никто из родителей моих одноклассников не страдал. Такие вот у нас были деревни. С разумным сибирским укладом жизни.

Отстающих учеников в классе почти не осталось, но не всё, что было нужно вы­учить, понималось и запоминалось сразу. Это не означало, что в дневнике неминуемо появится «пара» или «кол». Ведь теперь преподаватели в особой тетради записывали фамилию двоечника и тему, которую он «не осилил». Если ученик был не готов к уроку, спокойно себя никто не чувствовал, пока не стирал со страниц «кондуита» своего имени. Два дня в месяц, выходных для успевающих учеников, «твердолобые дубы, которые думают, что взрослый мир – сказочное лукоморье», как называла выпускников, не желающих осознать важность выполнения заданий, мамина коллега – преподавательница русского языка и литературы, доказывали, что заполнили пробелы полноценными знаниями. Времени для этого все учителя не жалели, не говоря о нашей «классной Валентине». Это слово стало прозвищем учительницы. В том смысле, что она – отличный, прекрасный человек.

* * *

Мне в Валентине Семёновне нравилось то, что она считала характер человека зданием, который надо складывать по кирпичику, думая о его архитектуре, от фундамента до крыши. Проект тоже должен быть продуманным, по крайней мере, надо чётко знать, что желательно получить. Никто не будет строить жилой комплекс по проекту санатория. В педагогике нет таких чётких критериев, как в строительстве. У архитекторов человеческих душ часто получаются Пизанские башни, личности с заметным креном, отклонением от перпендикуляра, проведённого по линейке морального кодекса, библейского или перетолкованного реформаторами на более современный лад. Тем более что эталона душевного облика человека не существует. Поэтому законодатели придумывают систему наказания за поступки, несовместимые с общепринятой моралью в данный исторический момент. Родители машут розгами и ремнями, угрожая физическим наказанием детям, государство пугает взрослых судами и прокурорами.

Мы жили не в специнтернате. Учреждение было общеобразовательным, но со сложившимися традициями. Мы не воровали, не развратничали, не издевались друг над другом и взрослыми, ни исподтишка, ни напоказ. Если выразиться более определённо, в нашем интернате не было места подлости. Что относится к этому понятию, было чётко прописано в правилах поведения. Как и то, «что такое хорошо и что такое плохо».

В каждом классе это ещё больше конкретизировалось, не только преподавателями, но и детьми. Наш класс под руководством Валентины Семёновны стал дружным, потому что исчезли явные причины враждебности. Все в нашем коллективе были хорошими учениками, каждый имел возможность проявить свои таланты. Не надо забывать, что мы, дети из семей со средним достатком, и одевались, и питались одинаково.

Не сразу и не все, но абсолютное большинство подростков поверили, что учителя действительно озабочены будущим каждого ученика, не только «любимчиков». Особенно Валентина Семёновна как наш классный руководитель. «Вы работали десять лет, чтобы получить аттестат, значит, обязаны достигнуть хорошего итога», – это был лозунг руководительницы нашего выпускного класса. Мало того, что Валентина Семёновна всегда сама присутствовала на переэкзаменовках, в комиссию приглашались ещё двое-трое ребят из старших классов.

У вечных двоечников появилось желание учиться. Никто не хотел корпеть над учебниками лишнее время и потеть под взглядами экзаменаторов. Каждый ученик осознал и считал своим личным решением, что, если выполнить заданное всё равно придётся, лучше сделать это вовремя, как положено. Это стало понятно каждому, даже тем, кто давно махнул на учёбу рукой, решив получить рабочую специальность. В ПТУ выпускников средней школы тогда с любыми оценками принимали.

Более успешные ученики тоже были вовлечены в эксперимент. Азарт, как известно, может многое заставить сделать. Мы заключали пари, каждый за своего неуспевающего друга, на итог зачёта. Из-за спора очень рьяно следили за процессом изучения темы, подбирали материал, писали шпаргалки вместе с неудачником.

В результате выпускные экзамены на аттестат зрелости весь наш класс сдал на «хорошо» и «отлично». Одну-две тройки в аттестатах имели не больше пяти-шести человек из класса. Ребята были не тупые, видно, особо упрямые. Такие, которые готовы были купить билет и назло слишком подозрительной билетёрше, осуществляющей фейс­контроль, не пойти в кино. «Не хотим быть, как все, и никто нас не заставит», – говорили они. – «Чахлой бабе надо отработать с отличной характеристикой положенный срок в школе, материал для диссертации набрать, вот она на вас, как на подопытных кроликах, разные методы пробует и в тетрадочку аккуратно всё записывает».

* * *

Нашу классную руководительницу после трёх лет работы в школе пригласили в аспирантуру столичного института, мы переписывались некоторое время, а потом потеряли её из вида. Что не удивительно, на двадцать писем в неделю ни один человек не способен ответить.

Даже если Валентина Семёновна, преследуя личные цели, три года управляла своими подопечными, как марионетками в кукольном театре, не просто завидуя славе Образцова, но деятельно и успешно подражая ему. Даже если наша классная была лицемеркой и превратила нас в инструменты, на которых сыграла, энергично дирижируя, как Ростропович и Утёсов, написанный ею бравурный марш успешной карьеры, лично я, в свою очередь, нисколько на неё не в обиде. Не всё ли равно для чего это делалось и кем, если у начинания были благие цели, вот главный критерий для меня. Три десятка мальчиков и девочек взрослели в интернате и стали неплохими людьми.

• Расскажите об этом своим друзьям!