- ПУТЕВОДИТЕЛЬ:
- ЧТО ПРОИСХОДИТ?
- Новости: выбор тем
- НАШИ ПЕНСИИ И ПРАВА
- Пенсии и деньги: выбор тем
- Права и возможности: подробней
- Наша безопасность: темы
- ЗДОРОВЬЕ
- Здоровье: каталог болячек
- ДОМ, БЫТ И ДАЧА
- Дом, быт и дача: выбор полезных тем
- Еще полезные «не мелочи»
- НАШИ ВНУКИ
- Темы «внуковедения» — выбор
- СТИЛЬ ЖИЗНИ
- Психология и стиль: выбор тем
- ДЛЯ УМА И ДУШИ
- Чтение: темы
- Музыка из прошлого
- ...И еще для души!
- СОТРУДНИЧЕСТВО
Зураб Церетели: С детства кисть и краски были моими главными игрушками |
| Александра АНДРЕЕВА, журналист, заслуженный работник культуры РФ |
| 17 Марта 2023 г. |
|
Зураб Константинович Церетели. Список наград, перечень орденов – бесконечен. Этот огромный реестр можно дополнить десятками призов, званий от иноземных держав. Каким же делом должен заниматься человек? Кому или чему должен служить творец, чтобы получить такое признание? Ответить на все «как?», «каким?», «почему?» мог только хозяин регалий.
Советский, грузинский и российский художник-монументалист. Скульптор. Живописец. Герой Социалистического Труда. Лауреат Ленинской премии. Дважды лауреат Государственной премии СССР. Лауреат Государственной премии Российской Федерации. Кавалер ордена Ленина. Полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством». Академик… Это все – о Зурабе Константиновиче. 1997 год. Осень. Концертный зал «Россия». Концерт Иосифа Кобзона. Закончилось первое отделение, антракт. Народ высыпал в фойе. Шум, обмен впечатлениями – все, как обычно… И вдруг я увидела среди зрителей Зураба Константиновича. Шанс? Конечно. Упустить? Да нет же! Невысокого роста, чуть полноватый, седой – о таких говорят «крепко сколочен». Одет согласно событию: черный дорогой костюм, белоснежная рубашка, бабочка. Аристократ. На художника, по моим представлениям, ну никак не смахивал. Профессор. Педагог. Гуманитарий. Скорее всего, историк или филолог. Подошла. Представилась. Не удивился нисколько, слушал так, словно встреча была запланирована: внимательно, спокойно, доброжелательно. И главное – улыбка. Он все время улыбался. Глаза и улыбка говорили: «Я вас слушаю, весь внимание». «Интервью? Согласен. Дня через два устраивает? Вот и хорошо. Адрес записывайте: Большая Грузинская, 15. Жду часиков в 12». Звонок пригласил на второе отделение. Проследила взглядом, где сидит мэтр: третий ряд, соседи слева и справа – Ю. Лужков, А. Шилов, Б. Мессерер… Следующий ряд – музыкальный: А. Пахмутова с Н. Добронравовым, Т. Хренников, О. Фельцман, Ю. Саульский… Цвет, звезды российской культуры. Я тоже пошла на свое место, где-то в середине зала: мы были на работе, съемочная группа Иркутской государственной телерадиокомпании – режиссер Надежда Золотуева, оператор Алексей Бодров и я, журналист. …Подъехали вовремя. У ворот кнопка. Нажала. Ворота с шумом разъехались. Слева от въезда у стены – группа мужчин. На стене – контур будущей мозаичной картины. Стоят, задрав головы на набросок, и эмоционально говорят. Шумно, энергично, серьезно. Видно, идет какой-то творческий «диспут» на грузинском языке. В центре – хозяин. Обернулся на шум ворот. Узнал, улыбается. Широко раскинул руки – проходите, я вас жду. Это была первая встреча с творцом. Через несколько лет мы еще раз встретимся. И снова съемки и продолжительная беседа. В этой статье я объединю обе встречи. Оглянулся к группе, что-то по-грузински сказал. В ответ закивали: «Да. Понятно». Нас пригласил следовать за ним в одно из зданий. Это музей живописных работ. Галерея. Справа и слева от дорожки к ней на высоких постаментах – бюсты. Мы идем сквозь строй. На нас смотрят князья и княгини, цари и царицы. Вся российская власть, от князей до Николая II. Изваянные в бронзе государевы мужи смотрят на нас, словно вопрошая: ну что, наследники? Мы хотели и делали, собирали русские земли. А вы цените это? На первом этаже – мастерская и кабинет. Галерея – этажом выше. В кабинете – письменный стол, много телефонов, кожаный диван и кресла. В мастерской – мольберт, несколько начатых работ, десятки кистей и краски, подрамники с натянутым холстом… И вот свет поставлен, аппаратура настроена – поехали. – Зураб Константинович, кроме того, что вы – творец, я ничего о вас не знаю. Начнем с детства. Что привело вас сюда? – С детства? И это правильно! Но то, что я грузин, родился и вырос в Грузии, там крестился, учился… Это вы знаете. Как к этому пришел? Все просто. Дядя у меня был Георгий Нижарадзе. По маминой линии. Художник. Признанный. Его знали, почитали. Не могу точно сказать, по каким причинам, но в 1930-е годы в Тбилиси прибились многие русские художники. Сначала приезжали поработать, а потом оставались. Позднее, уже повзрослев, я понял: это были творцы, увлеченные модернизмом, авангардом, то есть новыми течениями в искусстве живописи. Социалистический реализм не давал им возможности писать и рисовать так, как они предпочитали. И вот выход – Грузия. «Мы под защитой Кавказа», – любили они говорить. Все они, так или иначе, дружили с моим дядей, бывали у него дома. В Тбилиси тех лет была одна из лучших в стране Академий «ваяния и зодчества». Там работал и дядя, и его друзья-живописцы. Так что их объединяла и работа, и взгляды на проблему: куда же идти и развиваться искусству живописи? Кто-то из них в Академии вел курс «Портрет», кто-то был специалистом по «Пейзажу», кто-то по «Скульптуре»… Короче говоря, вся эта творческая элита часто собиралась на посиделки у моего дяди. Видимо, в те годы не было еще такого строгого «железного занавеса». Люди ездили во Францию, Италию. Учились. Приезжали – рассказывали. А я был свидетелем и очень внимательным слушателем всего, что говорилось. «Последняя выставка Пикассо...». «Когда я учился у Родена…». «А вы знаете, как это оценил Шагал?..». «У Модильяни это не очень, а вот у…». И так далее. Мелькали имена, фамилии, слова: жанр, пластика, форма… Мозг все это запоминал. Впитывал. И где-то там, в сознании, все откладывалось. Вот эти люди, их рассказы, оценки и заложили фундамент моей будущей профессии. Они не отвергали социалистический реализм. Нет. Рассуждали, что в этой идеологии надо принять, что нет. Спорили до хрипоты. Это было не критиканство. Не желание что-то охаять. Это был разговор о высоком искусстве. Разговор, поставленный на правильные рельсы. Эти люди влюбили меня в живопись. Их знания, опыт, мастерство, секреты – всему нашлось место в детской памяти… Вот так оно началось. Давным-давно это было. Ответил? Да, забыл. Я все время рисовал. С детства. Кисть и краски были моими главными игрушками. – Понятно. После школы, получается, путь у вас был один – Академия. Которую вы, скорее всего, окончили на отлично. Так? – И так, и не совсем. Да – Академия. Учился с огромным желанием. «Песнь о Тбилиси» называлась моя дипломная работа. Было это в 1958 году. Вы же понимаете, разговоры об авангарде в дядином салоне не смогли не повлиять на мое творчество. В дипломе они нашли свое отражение: широкие мазки, условность изображения, яркие краски… До этого работа была представлена на одном из просмотров. И она очень понравилась Мартиросу Сарьяну. (Мартирос Сарьян (1880-1972 гг.) – армянский, советский художник. Живописец. Природа Армении, пейзажи – главная тема его полотен. Оформлял книги. Как театральный художник писал декорации к оперным постановкам. Народный художник СССР. Депутат Верховного совета. Академик. Лауреат многих премий.) – «Песнь о Тбилиси» – работа яркая. Красочная. Я был спокоен за судьбу диплома. Наступил день защиты. Защиты первого живописного детеныша. На защите присутствовал Владимир Александрович Серов. Человек, чей авторитет, слово, даже взгляд что-то значили. И немало. (Серов Владимир Александрович (1910-1968 гг.). Президент Академии художеств СССР. Человек в свое время известный, заслуженный. Орденоносец. Хороший художник. Но все новое категорически отвергал. Абстракционизм и модернизм оценивал критически. Бичевал на всех уровнях. Вместе с Н. С. Хрущевым громил выставку художников в Манеже в декабре 1962 года.) – И вот, увидев мою работу, Серов снимает меня с защиты диплома. Особенно ему не понравилась палитра картины. «К чему эти яркие, кричащие тона? Что за размашистая работа кистью?» Настоятельно требовали заменить красный кадмий, яркий кобальт. Что посоветовали? Золотистую охру, белую и ультрамарин. Без ярких, солнечных красок «Песнь о Тбилиси» не могла существовать. Что же делать? Первое – паника. Все летит в пропасть. Конец! Но подумал. И выход нашел. Простой. Написал портрет спортсмена. Парень – грузин. Спортивная форма. Очень скромная цветовая гамма. И что вы думаете? Диплом защитил на пять с плюсом. Высшая оценка. (Заразительно и долго смеется.) Для всех и для меня это было сенсацией… И вот сегодня сижу я с вами в этой мастерской. За окном в парке – музей под открытым небом, лес моих скульптур. С юмором вспоминаю тот эпизод. А тогда? Трагедия, конец жизни. Если бы Серов был сейчас жив – он бы покраснел, ему бы стыдно было: нельзя так относиться бездушно к молодым… – У вас так много работ на исторические темы. Петр, Колумб да и мы только что прошли сквозь строй российской власти… Откуда интерес? – Все уходит в детство. Школа дала хорошее образование. И у нас были хорошие учителя по истории России и по истории Грузии. Нам рассказывали, как верно служили державе наши предки. Показывали, как множили славу России. Сейчас так не учат. Академия, понятно, эти знания сделала более глубокими, основательными. Мое первое место работы – Институт истории и этнографии Академии наук Грузии. Скромная должность – архитектор-дизайнер. Но мне этнография и археология всегда были интересны. Почему? Потому что это ведь тоже история. Экспедиции по местам раскопок дали очень многое. Эту школу надо было пройти. И как я уже позднее понял, судьба водила меня по правильным дорогам. И этнография, раскопки – не случайный эпизод в жизни. Этнография заставляет вглядываться в жизнь прошлых веков. Ведь из глубин поднимают предметы утвари, одежды. И у тебя складывается ясное представление о прошлом. Как жили, на чем сидели, в чем варили, как одевались, как украшали свои жилища. Вот такая скромная работа дала мне огромные знания истории прошлого. Научила тщательно и много работать, обращать внимание на мелочи. Постепенно, медленно шло накопление материала. Пополнение знаний. И когда лет четырнадцать назад я решил сделать группу бюстов-портретов царедворцев, я был уже готов к работе. Я понимал не только что я хочу, но и как я это буду выполнять. Конечно, я еще и читал много. О каждом правителе. Что сделал для державы? Конкретно. Сфальшивить нельзя было ни в чем. Даже пуговица, мельчайшая деталь одежды, прическа – все должно было соответствовать эпохе. И я сделал это. Вы видели. (Исторический центр Москвы. Метро «Китай-город». Недалеко от метро, метрах в ста пятидесяти, – переулок. Он носит необычное название – Петроверигский. В 1699 году здесь появилась церковь. Церковь «Положения честных вериг святого апостола Петра». Ее название дало имя и переулку. Храма давно нет, а переулок здравствует. В сентябре 2017 года в этом районе столицы прошло еще одно важное, считаю, историческое событие: появилась «Аллея правителей России». Выстроились бюсты государственных мужей, державников – от Рюриковичей до наших дней. Да, до наших. К той «компании», через строй которой мы прошли, входя в галерею, прибавились руководители Советского периода, первые президенты СССР и РФ. Московская «Аллея правителей» – проект Церетели. Он носит просветительский характер. Это же здорово – увидеть в одном ряду всех, кто стоял у власти в царской России, затем в Советском Союзе, затем в «новое время», начиная с 1990-х годов. Увидеть всех. Слова «хороший», «антинародный», «народный» здесь не работают. Всех, кого история призвала во власть. Из песни слова не убрать… Это факт.) Собеседник встал. Прошелся по мастерской, выглянул в окно. Подошел к мольберту. Разглядывает полевые цветы на холсте. Взял кисть. Обратился к нам: – Можно, мы будем говорить, а я, отвечая, еще и рисовать? – Конечно. А мы наблюдать и снимать процесс. Тема ваших монументов и статуй в основном история? – Не сказал бы. По-разному. Но на исторические темы работ много. Здесь рядом – Тишинская площадь. Установлена на ней моя работа «Дружба навеки». Это к 200-летию добровольного вхождения Грузии в состав Российской империи. Под крыло. Высокая стела украшена буквами русского и грузинского алфавита. Читаются цитаты великих россиян и грузин (поэтов, философов) о России и Грузии. Они о любви к России и Грузии, воспевают героев, славят державы и народы. Или возьмите памятник Петру I на Москве-реке. Да, тоже к дате: 300-летие российского флота. Петр – олицетворение события. Он же – создатель. И «Поклонная гора» к событию – 50-летию Победы над фашизмом. И Колумб к событию – 500 лет со дня открытия нового континента – Америки. «Рождение Нового Света» в Пуэрто-Рико – тоже к той же дате… А вот, допустим, проект «Измайлово» – к Олимпиаде московской. Проекты в Гаграх и Адлере – заказ. История ни при чем. Да, кстати, тот проект в Пуэрто-Рико в 1994 году комиссия ЮНЕСКО назвала лучшим произведением пластики двадцатого века. Приятно. Признание. – А не к дате? – Видели у входа скульптурную группу? Я ее назвал «Мои любимые художники». В память о великих живописцах. Ван Гог, Матисс, Пикассо, Шагал, Модильяни рассматривают полотна грузина Пиросмани. История. Но не к дате. Есть у меня «Зоя Космодемьянская» и «Владимир Высоцкий», «Царица Тамара» и «Шота Руставели», «Пушкин» и «Чаплин» … Много. История. Но не дата. – Музей на Петровке – это что? – Музей современного искусства. Такого музея больше нет в стране. Я всю жизнь покупал полотна художников-модернистов. 2000 полотен. Подарил городу. Эти полотна и составили основу музея. Во дворе у меня собраны все мои скульптуры. Это тоже музей. Но «музей под открытым небом». Они такого объема, как были созданы мною в мастерской. Затем, став огромными монументами, разбежались по всему миру. Но варианты – вот они, за окном. Зазвонил телефон. Извинился. Взял трубку. Слушает. «Можно, я вас оставлю буквально на несколько минут?» Ушел. А мы поднялись на второй этаж посмотреть живописные холсты. Огромный зал. Все в картинах. А тема одна, почти одна – цветы. Охапки и небольшие букетики. На клумбах и на полях. Цветы в кашпо и вазах, ведрах и стаканах, в банках и корзинах, в графинах и кружках… Нереально яркие цвета. От желтого, ярко-красного, небесно-голубого и зеленого пестрит в глазах. А все вместе – яркий праздник, праздник жизни… Вернулся. Спустились. Продолжаем: – У вас такое многообразие цветов. Ваша привязанность? – Мое настроение. Заставляют забыть проблемы. И учат радоваться. Радоваться жизни. Вас удивила яркая мозаика? Так это ж мой почерк. Мой декоративный колорит. В жизни много серого, тоскливого… А это увидишь – и на душе светло, и петь хочется… – Любите петь? – Слушать люблю. Часто включаю песни Иосифа Кобзона. Часто встречаемся. Общаемся. Дружим. И голос его очень люблю. А если уж о музыке сказать, какую предпочитаю – для меня все вокруг музыка. Даже наш с вами разговор. Тихо, мягко звучит голос – музыкальность. Птицы поют – музыка. Шум ветра – музыка. Идешь по лесу. Тихо. Лист не шелохнется, но и это музыка. Музыка тишины. – Вы перечисляли ваши монументальные работы. Я поняла, что каждая вам очень дорога. А есть среди них ваша особенная гордость? Он снова стоит у мольберта. Заканчивает очередной букет – анютины глазки… Нашел нужную краску, сделал ярко-желтый мазок. Отошел. Оценил. Подумал. – Особенная? Это храм. Храм Христа Спасителя. (Немного истории. Через пять лет после победы над Наполеоном Александр I подписал Указ о строительстве храма. Храма Христа Спасителя. В росписи стен Божьего дома должны быть увековечены имена тех, кто отстоял Россию, спас ее от иноземца, жизни не пожалел. Как же шло возведение, как шла реализация царского указа? Чтобы узнать больше, стала искать информацию. И чем больше читала, тем больше вопросов задавала сама себе. И главный сводился к одному. Почему? Почему в России любое благое дело должно пройти через мученические испытания, непонимание, отвержение прежде, чем исполнится? Почему эпитет «многострадальная» должен сопутствовать судьбе самой правильной, нужной и благостной затее? Не обошла многотрудность, многосложность, трагичность и эту судьбу. Судьбу царской задумки. В октябре 1817 года на Воробьевых горах в Москве положили первый камень в фундамент будущего храма. До 1825 года, восемь лет, худо-бедно все шло по плану. А потом – стоп. Оказалось, и место не то выбрали, и финансовые махинации присутствуют… Прошло еще 14 лет. Назначает царь нового архитектора – К. Тона. Выбрали новое место – Волхонка. Недалеко Кремль, набережная Москвы-реки, короче, исторический центр столицы. И снова закладка камня. И было это уже в 1839 году. Сорок лет строили. До 1860 года. 23 года расписывали: стены, купола, иконостас. И украшали храм своими творениями великие В. Суриков, П. Клодт, В. Верещагин и многие другие известные мастера. В мае 1883 года освятили. И было это уже при Александре III. В 1931 году «великие преобразователи» заговорили о том, что очень нужен России, столице Дом Советов. И лучшее место для этого – Волхонка, земля под храмом. Года два шло «раздевание» храма. Выносилось все позолоченное и золото, посеребренное и серебро. А потом – взорвали. Вместе со всем, что создали великие живописцы. Война отодвинула «мечту» о Доме Советов. А потом и совсем забыли – зачем взорвали святыню. И на этом месте поселился бассейн. Большое озеро – лужа у Кремля. Нормально? И истории нужен был такой борец, как Илья Глазунов. С 1962 года Илья Сергеевич везде говорил – храм нужно восстановить. А уж когда хозяином Москвы стал Лужков – пришел к нему. И подарил альбом. А в альбоме – фото уничтоженного храма. Полистав, Лужков удивленно спросил: «Как? И это все было взорвано?» Вопрос был, по сути, решен – строить… Вот уж когда загудели все медийные колокола. Надо – не надо. «Мошенники…». «Созидатели…». «Сатанисты...». «Богоборцы...». Но Лужков был не останавливаемым в своем решении.) – Вас с самого начала подключили к работе? – Нет. Через какое-то время. Когда уже и проект реконструкции был сделан, и другие предварительные работы выполнены. На проведение всех видов работ объявлялся конкурс. Помню, объявили конкурс на изготовление куполов, крестов и врат. Знаете, сколько было претендентов? 30 скульпторов, литейные мастера. Было серьезное жюри. Возглавлял его митрополит Ювеналий. Претенденты представляли свои проекты. Жюри отбирало. Право отливать кресты и врата выпало мне. Наше предложение показалось интереснее, чем у других участников конкурса. – Сложная работа? – А вы как считаете? Ведь надо было восстанавливать так, как было раньше. До революции. А где образцы? Кто знает, как было? Ведь когда взрывали – все погибло. Все пропало. Собирать информацию «как было» приходилось по крупицам. И собирали. И находили. И радовались. Где-то отыскались элементы росписи, литья, чеканки. Чертежи случайно обнаружили. Звонят из Русского музея: есть мнение, что нашлась модель западного портала (портал – порто, врата, главный вход). Затем эскизы образов Петра и Павла – детали композиции северного портала. Все возрождалось из пепла. Вставало из небытия. Мы отлили 12 врат храма. Кресты на пять куполов. Самый главный из них – девять метров высотой. Тяжеленая махина. С одной стороны – это произведение искусства. С другой – сложнейшее техническое сооружение. Сплав творчества и инженерной мысли. – А качество не уступало тому, дореволюционному? – Вот еще серьезнейшая задача! Слухи, что раньше качество… Это зачастую мифы. Непосвященные утверждали «Храм был из мрамора». Миф. Анализы химические показали – сказка. На деле – бетон или крошка мраморная. Газеты начала века сообщали, что в Храме Христа Спасителя ведутся реставрационные работы. Это 1913 – 1914 годы. Почему? Что-то сломалось, сгнило, пришло в негодность – восстанавливали. Причина – не учли при строительстве воздействие на сооружение климата: морозы, вода, воздух. Эта же беда сегодня преследует старинные храмы Европы. Нам хотелось не повторять ошибок, сделать на века. Потому тесно сотрудничали с учеными – физики, химики, инженеры… Использовали самые последние мощные технологии. - А внутренние росписи? Купола, стены, иконостас? - Это все делали художники Академии. Мы выиграли конкурс. Наши живописцы. Больше четырехсот художников работали круглые сутки. И уже в августе 2000 года патриарх Алексий II освятил храм. А над Москвой поплыл звон крупнейшего православного собора. Событие для страны православия – великое. Андрей Дементьев – друг Зураба по этому поводу нашёл такие слова: …И вот над возродившимся собором Поплыл впервые колокольный звон. И тихо замер потрясенный город, Как будто исповедовался он... – Сколько труда, бессонных ночей и поисков, сил и здоровья ушло. А сделано дело – выходят на арену «специалисты». И полилось море критики, навешивания ярлыков… – Честно сказать, не обращаю внимания. Я знаю, как я это делаю, сколько сил вложено – и их измышления на меня не действуют. Мне их искренне жаль. В таком молодом возрасте исполнять платные политические заказы?! Обманывать общество. Себя. Это ж на их психику очень влияет. Думаю, они это и понимают, и сами страдают. Но желание угодить заказчику побеждает. А Бог-то смотрит, видит. Я художник. Могу создать. А вот проект сделать фактом жизни – решает власть. Смотрите, сколько создано при Лужкове Юрии Михайловиче (перечисляет). Мечта всех городов – так украшаться. Ан нет – его все охаивают. Зачем? Бог, повторяю, видит. А я над всем работал и с радостью, и с удовольствием. – Мы уже пришли в 2000-е годы, а хочу вернуть разговор в начало шестидесятых. Вы живописец. И вдруг – эмаль, мозаика, литье, скульптура. Как? – Я всегда считал: художник – это кисть, краски, полотно. И вот наступил 1964 год. Меня отправляют на учебу во Францию. Франция – это Пикассо для меня. Попадаю в его мастерскую – и в сознании произошел переворот, перелом, слом… Оказывается, художник, если к этому есть желание, может делать и фарфор, и мозаику, и скульптуру, и эмаль… Перелом коренной. Я человек ищущий, мне все хочется попробовать. Сразу там начал изучать витражи, мозаику, эмаль. Искусство эмали уходит глубоко в древность. Знаете, была грузинская, армянская, русская, византийская эмали. У каждой своя история. Свое происхождение. Изучил, как развивалось искусство эмали в XIX веке во Франции. – Мне всегда эмаль казалась камерным нежным видом искусства: кулоны, медальоны, камеи, перстни… – И я так считал. До того. А это, оказывается, очень даже монументальный живописный элемент. Эмалевые витражи, оказывается, возможны и панно. Но она же очень боится мороза. Не выдерживает. А у меня, видели там, на улице, – и «Троица», и «Александр Невский» – эмаль, крупногабаритные панно. И 40, и 45 градусов выдерживают. – Как? – А вот так, после долгих исканий, проб, мучений и терпения изобрел свою, морозоустойчивую. Да и патент получил на изобретение. Мое исключительное авторское право пользоваться. Все передаю молодым. Следующему поколению. Здесь, в России. – Но с мозаикой во Франции не только Пикассо работал, многие художники… – Конечно. Был в мастерской Марка Шагала. Видел, как он использует мозаику со скульптурой. У него многое перенял. Дружил с Сикейросом. Он был у меня в Тбилиси в гостях. Видел, как я работаю. С Дали был знаком… Это о том, кто повлиял на меня… Слушаешь воспоминания, и кажется – он в рубашке родился. По жизни шагал припеваючи. Все без проблем, и везде поддержка. Но это неправильный вывод, ошибочный. И не понимали, и не принимали. Вернулся из Парижа. Живет в Тбилиси. Семья. Диплом с отличием. Работать любит. Но… Заказов нет. Картины не очень-то продаются – Третьяковы и Мамонтовы в очередь не выстроились. Проекты, которые рождает, не востребованы. Короче, художников много – работы мало. Такова реальность. И так продолжалось достаточно долго… Но Бог есть, считает мой собеседник. Курортный город Пицунда. Море, солнце, кипарисы. Место райское. И на фоне этого – санаторий. Стоят в затылок друг другу безликие, серые близнецы-пятиэтажки. Однообразие. Скукота. Неприглядность. Глазу не за что зацепиться. Разве что море, Пицундскую бухту разглядывать. Как же всю эту унылость сделать карнавалом, ярким праздником? Как же эти грустно-бетонные фонтаны превратить в поюще-сверкающий фейерверк? Правительство поставило задачу перед чиновниками – осовременить. Но как? Головная боль. Проблема. И тут у одного из авторов проекта «Преобразить Пицунду» что-то щелкнуло в сознании… Он вспомнил. Вспомнил яркое, солнечное панно в кабинете главного архитектора Тбилиси. Не панно – многоцветный мозаичный ковер. Вот таким полотном да прикрыть безликое однообразие! И художника нашли, в Пицунду привезли и показали – видишь? И объяснили – что. Художником этим был наш герой. А чиновником – сам Посохин М. В. Главный архитектор страны. Лауреат многих наград, орденов и премий.
С чего началась работа? С проекта на ватмане. И в макетах, чертежах. А проект еще и защитить надо. А потом еще и команду исполнителей собрать. И впрягся наш герой в эту, казалось бы, непосильную работу. Но и он теперь уже не просто художник. Он – главный художник стройки и руководитель оформительского цеха… И вот на глазах отдыхающих постепенно менялся пейзаж. Что же они видели? Фонтаны, похожие на океанические глубины, где прописаны морские звезды и цветные рыбки, осьминоги и раковины, крабы и кальмары… Они видели новые детские городки, где играют герои детских сказок и фантастические существа… И везде: чеканки и литье, резьба по дереву и эмаль, мозаика и чудные скульптуры. Нашлось место в дизайнерском оформлении всему, что знал, чему учился. Что подсказали экспедиции, горные луга, лес и звездное небо… Отдыхающие останавливались, смотрели, наблюдали, хвалили. И были среди них люди разные, в том числе и Алексей Косыгин, и Екатерина Фурцева, и Сергей Герасимов с Тамарой Макаровой… …Художник, между тем, сделав очередной мазок на холсте, предложил: – Может, разговор в парке продолжим? Смотрите, какое ясное небо, воздух. И мы вышли. Гуляем… – Вы считаете, Пицунда – ваш старт? – Да. И очень удачный. Посыпались один за другим заказы. Успевай делать. А это все – это было уже потом. А начало – там. Я же говорю – есть бог. – Зураб Константинович, ваши работы достаточно малы, миниатюрны. В парке. А в готовом виде – гиганты. Петр, если мне не изменяет память, чуточку не дотягивает до ста метров. Вы принимаете участие в монтаже статуй? – Видите ли, считаю, идея, рожденная художником, им же должна быть воплощена. Так живу. Так работаю. Такой принцип у меня. Знаете, сколько отливки деталей, монтажа приходится переделывать? И если не хочешь, чтобы твое творение было искалечено, испорчено – участвуй в процессе от начала до конца. Даже место, где будет установлен монумент, нужно самому выбирать… И все нужно уметь делать своими ручками. Я все умею: и чеканить, и сварку выполнить, и самую сложную деталь отлить. Микеланджело даже кусок мрамора выбрать для будущей скульптуры никому не доверял – сам. Были у него секреты отбора качественного мрамора для работы… Фрески, лежа на спине на лесах под куполом храма, сам расписывал. Школа. Учился и я этому. – А ваша Академия как учит студентов? – Молодежь талантливая сегодня приходит. Способная. Наша задача – отыскать таких. Научить. И сохранить. Сохранить их индивидуальность. Чтобы, не дай бог, не проглядеть нынешних Филоновых, Шагалов, Малевичей… Дать им возможность выразить себя в живописи, скульптуре… Это важно – не потерять свой почерк. Свой творческий взгляд. Не разглядела Россия свой «модерн и абстракционизм» когда-то. И где сегодня творчество этих новаторов? В Париже, Германии, США. Обидно. Этого не должно быть. Все должно остаться здесь. На этой земле… В царской Императорской Академии художеств создавались все условия, чтобы научить студента отливать детали, собирать модели. Так растили мастеров. Россия ими всегда славилась. Этот дух, эти принципы мы стараемся восстановить. И поддерживать. И я вижу, как будущие художники приходят на монтаж, где идет сборка. Перенимают опыт, практику. Задают толковые вопросы. Это радует. У нас в Академии свой литейный двор. И у молодых есть площадка для работы. – А живописцы? – За годы в Академии скопились тысячи прекрасных студенческих работ. Но жаль, не видит их зритель. И наша забота сейчас – пропаганда. Показать эту живопись большому числу зрителей. Имена ребят должны знать. Это же наша академическая школа, и к ней нужно привлекать внимание. (Прошли годы. И это желание президента Академии полностью реализовано. Выставки работ студентов проводятся по несколько раз в год.) Разговаривая, идем по парку. За забором – высотки. Они окружили усадьбу мэтра с трех сторон. Балконы и лоджии выходят в сторону двора. Мелькает мысль: «Надо же, каждодневные экскурсии, не выходя из дома. Балкон. Бинокль. И разглядывай». Автор у каждого постамента остановится, ему есть что рассказать, а нам – снять и записать. «Бальзак» – во Франции, эта – в Севилье, эта – у входа в ООН, а эта – Брокпорт, Штат Нью-Йорк. – Я много раз была в Грузии, в Тбилиси. И хочу вам сейчас сказать о любви к этой стране. К многоголосью песен, к книгам Думбадзе, к талантам Соткилава, Анджапаридзе, Пиросмани, к музыке Канчели, к грузинскому кинематографу… – Спасибо вам большое за эти слова о моей Родине. А я так отвечу: о любви к России и к Грузии, обо всем сказал в памятнике на Тишинской площади. Мы православные. У нас одна вера. У нас один крест. Мы под его защитой. И он всех нас надежно оберегает. – Самое главное ваше желание? Отвечает, не задумываясь: – Работать. Я не могу оценить свой труд, сказать: это – хорошо, это – плохо. Просто мне очень хочется работать. Ищу, создаю. Хочется все время идти вперед. И делать свое дело хорошо. А там – время покажет. Чуть выше в интервью он упомянул имя Сикейроса. Знакомы. Дружили. Были в гостях друг у друга. В Мексике и Грузии. Как же великий мексиканец оценил талант русского грузина? «…Я утверждаю, что он вошел в необъятные просторы будущего искусства, сочетающего в себе скульптуру и живопись. Творчество Зураба Церетели приобретает международное значение…» Рука выводит эти слова, а в голове крутится строка стихов А. Дементьева о нашем герое: «Минует все. Останется искусство…». Минует все. Останется искусство… Их я и вывела в заголовок.
|
