ЖИЗНЬ НА ПЕНСИЮ
ПОДРОБНОСТИ
ДЛЯ ДУШИ
НА КАЛЕНДАРЕ
ОБЩЕНИЕ
ПАРТНЕРСТВО

Журналист Михаил Таратута: почему Россия — совсем-совсем «не Америка»?
Григорий Саркисов, lgz.ru   
18 Июня 2020 г.

В конце 80-х, когда на просторах СССР задули «ветры перемен», и Михаил Тататута стал для нас «первооткрывателем» целого континента. Он рассказал о реальной, не придуманной пропагандой Америке. Он был первым журналистом, бравшим интервью у Элизабет Тейлор в её доме, и первым советским корреспондентом, освещавшим церемонию вручения «Оскара». Даже дежурное «Нью-Йорк – город контрастов» звучало в его передачах как-то иначе, и за всеми этими «контрастами» мы видели живых людей с их радостями и печалями. Словом, ломал стереотипы и мы ждали его репортажей в программе «Время» с не меньшим нетерпением, чем, скажем, очередного «Взгляда». Впрочем, и сейчас, в свои 72 года, он остаётся в обойме, его имя на слуху не только у телезрителей со стажем.

Журналист Михаил Таратута: Америка научила широкому взгляду на вещи

– Михаил Анатольевич, за «зубра» не обижаетесь?

– Не обижаюсь, но «зубр» – это выражение из давних времён, так называли некоторых маститых советских журналистов, а мне меньше всего хотелось бы ассоциироваться с ними.

– Вы – один из самых известных носителей фамилии Таратута. Наверняка, интересовались, что это означает?

– Слышал, что «таратутой» украинцы называют кушанье из варёной свёклы, солёных огурцов, хрена и лука с маслом. Правда, женщина из Молдавии, работавшая помощницей у нас на даче, утверждала, что «таратута» – сорт декоративной тыквы. Не знаю, насколько верны все эти «расшифровки» фамилии, но, видимо, мои корни с Украины, хотя все близкие родственники – москвичи, и сам я родился в Москве.

– А родились вы, можно сказать, в богемной семье, папа – директор Большого зала консерватории, мама работала в кино. Тогдашняя московская богема «варилась» в атмосфере «шестидесятничества». Это повлияло на ваши взгляды?

– Одно уточнение, – это был отчим, мой родной отец умер, когда мне было десять лет. У нас в семье обычными темами были музыка, кино, и вообще культура. Так что я не рос в атмосфере диссидентства, а как-то сам пришёл к убеждению в справедливости коммунистической идеи, и, подобно многим в то время, считал, что её неверно воплощают. Марксистские идеи победы всего хорошего над всем плохим весьма привлекательны, они овладевали целыми народами и странами, и надо было повзрослеть, набраться советского опыта, чтобы понять, – эти красивые идеи не имеют практического воплощения.

– Насколько я знаю, в юности вы не планировали быть журналистом, ваша специальность – лингвистика, переводчик с английского и шведского языков, и ещё студентом иняза имени Мориса Тореза вам довелось побыть военным переводчиком в Египте, потом служили в Бангладеш. А как пришли в журналистику?

– С юности мечтал путешествовать, увидеть жизнь людей в других странах, и работа переводчиком казалась мне единственной для тех закованных в «железный занавес» времён реальной возможностью повидать мир. После Египта и Бангладеш понял, что меньше всего хочу заниматься переводом чужих, порой глупых и пошлых мыслей. Мне было интересно думать самому, наблюдать, и делиться своими наблюдениями с другими - так еще в Бангладеш и появился мой первый очерк о жизни в этой стране. Сам процесс писания доставил огромное удовольствие, даже эстетическое наслаждение, и я понял: вот это – моё.

– Наверное, особый «кусок» вашей журналистской жизни – работа на Иновещании в Гостелерадио СССР, куда вы пришли в 1974 году, начав с редактора и закончив заместителем заведующего отделом радиовещания на США. Говорят, атмосфера там была не очень весёлая, не случайно же до невозможности идеологизированное Иновещание называли «братской могилой для журналистов». А у вас была ещё и нашумевшая история с корреспондентом Associated Press, оказавшимся на редакционном партийном собрании...

– На Иновещании я прошёл много «ступенек», был редактором, старшим редактором, выпускающим, главным выпускающим... Что касается истории с американцем, то её иначе как глупой не назовёшь. На том партсобрании обсуждался какой-то скучнейший вопрос, тема, спущенная «сверху», что-то об «ответственности коммуниста за порученное дело». Американец выдержал минут десять, и исчез. Но дело мгновенно дошло до парткома и меня обвинили в «потере политической бдительности», поскольку за это собрание отвечал как раз я. Правда, через годы я её «нашёл», и спустя девять лет поехал в США собкором.

– Как же вас, однажды потерявшего политическую бдительность, выпустили в логово мирового империализма?!

– Времена наступали вегетарианские, вот и выпустили. Если говорить о работе собкора, к тому времени – а шёл уже 1988 год – это была не первая моя поездка в США. До этого оказаться в Америке было всё равно, что полететь на Марс. А уж попасть в обойму зарубежных корреспондентов могли только выполнявшие «особое задание Родины», либо ребята с очень-очень большим «блатом». Конечно, были случаи, когда в числе счастливчиков оказывались и вполне достойные люди, но это было так же трудно, как попасть на телевидение. А в годы «разрядки», а потом и горбачёвской перестройки, проводилось много наших выставок за рубежом, и можно было съездить за «Железный Занавес», устроившись переводчиком. Так я несколько раз побывал в Штатах. Америка всегда занимала в сознании наших людей особое место, это была смесь восхищения, идеализации, страха и – отторжения. Любопытство брало вверх даже у тех, кто думал об Америке как о месте, где творятся сплошные капиталистические ужасы. Конечно, у меня был огромный, фантастический интерес к Штатам, но в своей первой поездке в Штаты в 1979 году я был весьма зашорен советской пропагандой, даже при том, что на Иновещании мы имели доступ к закрытой информации о Западе. Естественно, оказавшись в США, искал подтверждения этим своим навеянным пропагандой представлениям, но не находил их.

– Испытали то, что называют сегодня «цивилизационным шоком»?

– Нет, шока не было, а вот одно открытие в своей первой поездке сделал, и это было малоприятное для нас открытие. Оказалось, что в США наше московское радио... не слушают. В Америке просто нет коротковолновых приемников. Всё вещание – на средних волнах, а мы-то пятьдесят лет вещали на коротких! Наши сигналы могли ловить разве только любители дальней связи на самодельных коротковолновых приёмниках, да двести-триста местных коммунистов, у которых сохранились довоенные «коротковолновки». И это была вся наша аудитория в Штатах! Получалось, что все полвека в пустоту уходили брошенные на американское вещание колоссальные человеческие, материальные и финансовые ресурсы. О чём я и доложил по приезде в Москву на редакционном партийном собрании. Что тут началось! Начальство было в ярости, топало ногами и кричало, что я не прав. Но мне уже чисто профессионально было интересно, – а что можно сделать, чтобы дойти с нашим вещанием до американцев? Понадобилось еще несколько поездок, чтобы понять: сделать это можно не через внешнее, а только через внутреннее, американское вещание. В те уже перестроечные времена на Иновещании сменилось руководство, я выпросил у нового начальника гигантскую по тем временам сумму в 7 тысяч долларов, и отправился в Штаты реализовывать свою идею. Это было как раз накануне визита Рейгана в Москву, и у американцев тогда появился немалый интерес к России. В США я нанял пиар-компанию, которая оповестила несколько тысяч местных радиостанций в сотне больших и малых городов, что в период визита Рейгана в Москву можно бесплатно снимать со спутника сигнал Московского радио. Так мы получили сразу несколько миллионов слушателей в Америке. Конечно, руководитель Иновещания радостно доложил о своём успехе «наверх», а я стал пользоваться начальственным расположением как человек, который всё это придумал и сделал. Но к тому времени меня уже просто тошнило от Иновещания.

– Ну и ушли бы на телевидение...

– А как? Попасть на ТВ «с улицы» было невозможно. Набравшись наглости, попросил своего непосредственного начальника поговорить с руководством Иновещания насчёт моей работы в США в качестве корреспондента. Эта работа была пределом моих мечтаний, – и это сбылось!

Я был направлен в Сан-Франциско, где за год до этого побывала Раиса Горбачёва. Когда ей сказали, что в этом городе нет нашего корпункта, Раиса Максимовна выразила недовольство. Руководство Гостелерадио такие вещи ловило на лету, – было решено создать корпункт радио в Сан-Франциско, куда и послали вашего покорного слугу. А через две недели после моего приезда в Вашингтоне умер корреспондент программы «Время» Владимир Дунаев. Владимир Павлович был замечательным человеком и блестящим журналистом, на мой взгляд, лучшим из той плеяды, если не считать великолепного Александра Каверзнева. Когда я приехал в США, он взял надо мной своего рода шефство. И вот такая беда... Вскоре после смерти Дунаева мне позвонили из Москвы: отныне вы – корреспондент программы «Время». Я им отвечаю: но я же радийщик, не знаю телевидения... «Больше никого в Штатах сейчас нет, - говорят мне. – Так что идите и работайте, мы вам уже выслали деньги, нанимайте студию, оператора и монтажёра, а через две недели ждём от вас первый телерепортаж...».

– И как вы сделали этот свой первый репортаж?

– Американский оператор и монтажёр были моими первыми телевизионными учителями. Порой бывало ужасно стыдно, когда монтажер спрашивала меня: «Как хочет сэр монтировать материал?», а «сэр» поначалу просто не знал, чего надо хотеть! Многому я научился и у коллег на американском телевидении, просто смотрел, как они делают свои репортажи, как снимают, как монтируют материал. Это была хорошая школа телевидения, но это была американская школа, и, возможно, поэтому мои репортажи по стилю заметно отличались от того, к чему привык советский зритель. А будь у меня школа программы «Время», то, наверное, и репортажи свои снимал бы как все...

– Итак, с 1988 по1999 год вы проработали в США, – были корреспондентом программы «Время», заведовали корпунктом Гостелерадио в Сан-Франциско, потом вели популярную программу «Америка с Михаилом Таратутой», успели за десять лет подготовить около тысячи репортажей о США, да еще и снять три фильма – «Играя по правилам», «Чужие деньги» и «Своя земля». А что было для вас самым сложным в «освоении Америки»?

– Для многих, кто туда попадал даже на короткое время, самым трудным оказывался огромный, просто немыслимый для нас, советских людей, выбор всего и вся, начиная от медицинской страховки и сумасшедшего ассортимента в супермаркетах, до квартиры или автомобиля. Говорят, в те годы было несколько случаев, когда наши просто падали в обморок при виде ассортимента из тридцати тысяч наименований в американских супермаркетах, – после советских-то гастрономов с пустыми полками. Вот это уже был настоящий шок. Бывало и иначе. Когда один из последних секретарей ЦК приехал в Штаты, американцы, как они тогда любили это делать, повели его в супермаркет. Увидев забитые всякой всячиной полки, он лишь пожал плечами: мол, и у нас к приезду высокого начальства в магазины завозят продукты...

– Были надежды, что и у нас в скором времени станет «как в Штатах» – сытно, богато и, как ни крути, свободно?

– Конечно! Вся моя работа и была направлена на то чтобы показать нашему зрителю, как это делают американцы, чтобы мы переняли лучшее из того, что придумано и создано здесь в самых разных сферах жизни. А ещё хотел разрушить многие бытовавшие у нас мифы, – например, о том, что мы очень схожи с американцами.

– А что, мы так уж сильно от них отличаемся?

– Да мы – абсолютно разные! В первую голову, у нас разная система ценностей. Для американцев гражданские, личные свободы всегда стояли на первом месте. Для нас, выросших в системе патернализма, они как раз всегда оказывались на периферии, нам главное, чтобы было сытно-безопасно, а всякие там свободы и права – это уж как получится. Это сказывалось и на политике, и на поведении людей: у нас же было принято считать, что американцы лицемерят, когда заводят разговоры о правах и свободах, указывая, как нам жить.

Мы выросли на коллективистском мировоззрении, американцы – на индивидуалистическом, – что, кстати, вовсе не подразумевает эгоизм, как многие у нас думают. Для американцев это, прежде всего, воплощение личных устремлений, но не за счёт ущемления прав других. У американца – сначала я, потом моя семья, и уже потом всё остальное. У нас – сначала государство, потом коллектив, а потом уже, что останется, то и я... А возьмите отношение к личному пространству. У нас исторически так сложилось, что это понятие вообще отсутствовало, – какое же личное пространство у крепостного холопа?! Да и большевистские идеи коллективной жизни от коммун до коммуналок совсем не подразумевали личного пространства. Но главной нашей бедой во многих отношениях, в том числе и в культуре поведения, стала отрицательная селекция, которую проводили власти после 1917 года. Это лишило страну культурного слоя, вытолкнув наверх людей низшего сословия, определенно не имевших представления о личном пространстве.

Сейчас, конечно, кое-что в России изменилось, но ведь ещё недавно у нас стояли в очередях, упершись носами в спину впередистоящего. А в Штатах, к слову, люди ходят так, чтобы никого ненароком не то что не толкнуть, но и не задеть случайно. Для кого-то это «мелочи быта», но, согласитесь, в них отражается многое.

– В США вам приходилось встречаться с бывшими соотечественниками. Я понимаю, что у всех всё сложилось по-разному, но, видимо, большинство прижилось-обжилось-обустроилось на новом месте?

– В Америке две ярко выраженные группы «наших». Первая группа – потомки старой русской эмиграции, оказавшейся в Америке после революции 1917 года. К ним же примыкают и потомки перемещенных лиц, приехавших в США после Второй мировой войны. Это национально однородная группа русских эмигрантов. Вторая большая группа – еврейская эмиграция. Эти группы практически не пересекаются друг с другом, – возможно, потому, что в русской староэмигрантской среде бытовали антисемитские настроения.

У меня, кстати, есть добрые друзья в обеих эмигрантских группах, мы дружим уже много лет, и даже когда не видимся год или два, такое ощущение, что и не расставались. «Успешность» русской эмиграции тоже разная. Если новая волна эмигрантов в целом достаточно быстро вжилась в американскую реальность, нашла здесь свою нишу, то старая эмиграция оказалась в этом смысле не такой успешной. Русские, приезжавшие сюда после 1917 года, покидали Россию не по своей воле, они были буквально выброшены из своей страны, и надеялись пережить смутное время большевизма и вернуться на Родину. А потому особо и не стремились интегрироваться в американское общество. Сейчас в Америке живут их потомки, это уже американцы и по образу и по стилю жизни, пусть по крови они и русские.

– То есть, борща и холодца они уже не едят?

– Они-то едят, но для настоящих американцев это экзотика, они и холодец называют «холестириновым кошмаром». С борщом та же история. В Америке знают только протертые супы, и для них борщ – это неэстетично плавающие в тарелке нарезанные овощи. Но те, кто хоть раз попробовал борщ, сваренный моей женой Мариной, потом, собираясь к нам в гости, всегда спрашивали: а борщ будет? Вот с пельменями было попроще, американцам они знакомы по китайской кухне. Но мы над американскими желудками особо не экспериментировали, и, скажем, гречкой их никогда не кормили.

– Какой американский репортаж запомнился вам более всего, и кто из американцев произвёл на вас самое большое впечатление?

– За годы в Америке было много встреч, и каждая была по-своему интересной. Но особенно запомнилось интервью с Элизабет Тейлор. А дело было так. Года через полтора после начала моей американской командировки мне позвонил незнакомец. Русские нотки в его вполне приличном английском я уловил сразу, и предложил перейти на родной язык. Он ответил – и этот выпендрёж, свойственный иным эмигрантам, меня всегда умилял – мне, мол, всё равно, на каком языке разговаривать. Но, в конце концов, перешли на русский. Он предложил сотрудничество: обещал устраивать интервью с голливудскими «звёздами», и помочь сделать репортаж с церемонии вручения «Оскара».

Через пару недель пришёл факс от секретаря Элизабет Тейлор. «Госпожа Тейлор любезно согласилась на интервью советскому телевидению, – говорилось в послании. – Вам надо заплатить 2 тысячи долларов за услуги гримёра, 2 тысячи – за услуги визажиста, 3 тысячи – за операторскую группу, и 10 тысяч – за аренду павильона для съемок интервью». Я ответил, что признателен за приглашение, но, к сожалению, не располагаю таким бюджетом. Дней через десять приходит второй факс. Смысл письма: госпожа Тейлор готова оплатить все вышеназванные услуги, она даже разрешила провести съемку интервью в её особняке, и вы будете первым журналистом, берущим интервью у неё дома, но имейте совесть, – оплатите хотя бы операторов. На операторов деньги у нас нашлись, и вскоре мы сидели в роскошном особняке голливудской «звезды» в не менее роскошном районе Бел-Эйр, этакой «Рублёвке» в западной части «города ангелов», где в разное время обитали многие известные люди, - например, «отец хоррора» Альфред Хичкок, чета Рейганов, бизнесмен Илон Маск...

Сидеть пришлось долго, – хозяйка опоздала на пять часов, хотя всё это время находилась в том же особняке. Правда, голодными нас не оставила, – в обеденное время её повар прикатил столик, уставленный закусками и напитками. Наконец, «звезда» вышла к нам, и не без изрядной доли кокетства извинилась за небольшое опоздание. Когда началось интервью, обнаружилось, что волнуюсь не только я, впервые в жизни общающийся с «мегазвездой», но и сама «мегазвезда». Однако волнение быстро улеглось, – Элизабет оказалась очень милой, обаятельной и общительной, ни капли рисовки в её поведении не было. Кстати, тогда я понял, отчего она предпочитает только свою съемочную группу. Они знали все ее удачные ракурсы, знали, на каком фоне её снимать, какое должно быть освещение. Всё – и платье, и причёска, – должно было подчеркивать знаменитые фиолетовые глаза великой актрисы. Но, главное, мы быстро наладили с ней контакт, она просто и откровенно отвечала на все вопросы, «запретных тем» для неё не было. Эта встреча оказалась самым ярким эпизодом моей почти двенадцатилетней американской командировки.

– А насчёт приглашения на «Оскар» ваш знакомец тоже не обманул?

– Нет, не обманул. Более того, здесь нас ожидал сюрприз. Через полчаса после начала церемонии вдруг наступила тишина, и диктор объявил: впервые в истории церемонию награждения освещает советское телевидение, и в зале присутствует корреспондент советского телевидения мистер Михаил Таратута с супругой. И тут же все прожекторы – на нас. Признаюсь, чувствовал себя не в своей тарелке, это было неожиданно и непривычно. Это было первое освещение советским телевидением церемонии «Оскара».

– Столько лет в чужой стране – немалый срок, некоторые даже находят у вас легкий американский акцент. Насколько изменила вас и чему научила жизнь в Штатах?

– Начёт акцента – это выдумка журналистов, нет у меня никакого акцента, а есть, скорее, специфика выговора, я и в детстве так говорил. Когда жили в Америке, в моей семье было запрещено разговаривать по-английски. Избегали мы и вставлять английские слова в русскую речь, – а такое часто встречается у людей, долго живущих за границей, на ум порой первыми приходят английские термины. Для меня сохранение чистоты языка было ещё и профессиональной необходимостью, все-таки я работал на телевидении, и, согласитесь, было бы странно, если бы наш журналист вдруг заговорил в эфире с акцентом.

Чему научила меня Америка? Наверное, более широкому взгляду на вещи, толерантности к «непохожести», к чужому мнению. Мы же люди не очень терпимые, не принимаем взглядов, не совпадающих с нашими представлениями, а часто не готовы даже просто выслушать собеседника-оппонента. Америка быстро приучает и к пунктуальности. Там ещё потерпят ваше пятиминутное опоздание на деловую встречу, – если, конечно, вы позвонили и предупредили, что застряли, например, в пробке. Но если опоздали на десять минут, или, не дай Бог, больше,– никакие оправдания уже не принимаются, и дела с вами никто иметь не станет. После Америки появилось и много бытовых привычек. Например, к свободной планировке квартиры. У нас же со времён коммуналок вся квартира в перегородках, а в Штатах квартиры открытые. У меня и московское жилище так устроено, – вот, скажем, столовая и гостиная находятся в одном пространстве, разделение только обозначается деталями декора, но нет никаких стен.

– В одном из давних интервью вы сказали, что к концу командировки устали от Америки. И хотели вернуться. Там стало неинтересно?

– Соединенные Штаты – очень интересная страна, но для журналиста важно быть там, где происходят значимые события. Все девяностые года такие события происходили в России, и у меня появилось какое-то ощущение «существования жизни на периферии». И ещё. Когда вы долго живёте в стране, вам надо выбирать: либо вы по-настоящему интегрируетесь в жизнь этой страны, либо – уезжаете. Сидеть на двух стульях столько лет - психологически очень трудное раздвоение, и к концу у меня наступил такой момент, когда я уже не мог ни говорить, ни читать по-английски, ни смотреть американское ТВ. Хотел – говорить по-русски, смотреть русские программы по телевизору. А в то время такой возможности еще не было, это сейчас вся наша эмиграция сидит у телевизоров как прикованная и смотрит российские программы. Словом, в конце концов, решил – надо уезжать.

– Ваше возвращение из Штатов, уж извините, триумфальным не назовёшь, вы сами как-то назвали себя «телевизионным аутсайдером», но сomeback на российское ТВ случился достаточно быстро. Всё – благодаря сильному характеру?

– Не знаю, может, и характер виноват. Расскажу такую историю. Еще когда я работал в Америке, в начале девяностых, обанкротился Внешторгбанк. А он питал валютой все советские заграничные учреждения, от посольств до корпунктов. Из Москвы звонят: денег нет, но вы держитесь, а главное – не распродавайте корпункт. Что делать? Возвращаться? Но у меня только-только началась работа, мне здесь интересно. Значит, надо придумать, как зарабатывать самому. Так в то время жили практически все наши корпункты, ребята во Вьетнаме, например, днем подрабатывали на стройке, а по вечерам что-то лепили для программы «Время».

Я для стройки точно не создан, а потому попробовал пойти по другому пути. Американцы, вопреки нашим стереотипам, люди душевные и отзывчивые, и друзья со студии в Сан-Франциско свели меня с теми, кто профессионально занимался продажей рекламы. Но, увы, даже эти профи не смогли продать ни одной рекламной минуты на российское телевидение, тогда это никому не было нужно. Но что-то надо было делать, и я занялся бизнесом, чтобы зарабатывать на жизнь, а параллельно работал над программой «Америка с Михаилом Таратутой». При этом студия в Сан-Франциско давала мне возможность работать бесплатно, хотя это стоило больших денег. У меня со студией сложились особые отношения. В какой-то момент – это было в конце 80-х – у Минфина начались затруднения с валютой, из Москвы перестали переводить деньги за спутниковые перегоны моих репортажей, и мы задолжали десятки тысяч долларов.

В одном из сюжетов я обратился к министерству финансов, – мол, у меня к вам, товарищи, есть деловое предложение: вы отдаете американцам долг за спутниковую трансляцию, а я продолжаю делать интересные репортажи. Историю подхватили все американские корреспонденты в Москве, она обошла многие телесети в Штатах, а я дал интервью, кажется, всем ведущим американским телеканалам. В конце концов, деньги американцам заплатили. Потом Советский Союз рухнул, а вот программа «Америка с Михаилом Таратутой» осталась, так что, нет худа без добра.

– Вы работали на ЦТ, НТВ, РТР, в телекомпании «Мир» и на канале «Россия», так что вас можно считать в полном смысле слова «телевизионным» человеком. Чем наше телевидение конца 90-х отличается от нынешнего?

– В девяностых в эфире царила свобода, люди говорили в эфире что хотели, и это было совершенно нормально. Сейчас рамки дозволенного сильно сузились, выйти за эти рамки не может практически никто, всё запрограммировано, появилась самоцензура. Правда, в девяностые «свобода от рамок» доходила порой до безобразия. Помню, «Комсомольская правда» взяла интервью у моей тогда совсем еще юной дочери, которая в силу возраста не знала, что с иной прессой надо быть бдительным, и твои слова могут переиначить с точностью до наоборот. Что они и сделали, да ещё и выдали это за моё интервью! Большее свинство трудно себе представить! Да, в девяностые было много разного, СМИ становились ареной «войн» олигархов, но тогда хотя бы можно было услышать разные точки зрения. Если смотреть с чисто технической стороны, то, конечно, сделанные «на коленке» программы девяностых не идут ни в какое сравнение с нынешним, очень профессиональным в этом отношении, телевидением.

– По части свободы мнений наше ТВ сильно отличается от американского?

– У нас рамки устанавливает власть, а в Америке всё решает партийно-идеологическая принадлежность телеканала. Скажем, CNN работает на демократов, а «Fox» – на консерваторов-республиканцев. Собственно, сейчас почти все ведущие каналы – рупоры демократов. Эта ситуация обострилась в последние несколько лет настолько, что сегодня лишь двое из десяти американцев доверяют своим СМИ. Говорю об этом с сожалением, потому что я застал еще классическое, высокопрофессиональное американское телевидение, у которого учился. Там обязательно проверяли факты, прежде чем выдать их в эфир. Сейчас это не столь обязательно, - главное, чтобы выдаваемая информация укладывалась в принятую на канале картину событий.

– Говорят, корпоративная цензура на ведущих американских телеканалах может дать фору и самым свирепым «первым отделам» советских времен. Этими отличается и Фейсбук. Вот и вас недавно «забанили» за безобидный материал о расовых проблемах Америки...

– С Фейсбуком всё разрешилось быстро, в тот же день они извинились и «разбанили» мой пост. С американскими телеканалами сложнее. Конечно, там нет «первых отделов», но есть то, что я называю либеральной диктатурой. Столкнулся с этим во время недавней поездки в США, где снимал очередной фильм. Американская либеральная диктатура родилась в университетских кампусах, и группы, именующие себя «прогрессистами», отвергают любой взгляд, не вписывающийся в их идейные рамки. Скорее, это левацкие группы социалистического толка. Инакомыслие тут не имеет права на жизнь: думающие по-другому либо с позором изгоняются, либо предпочитают молчать. Самое печальное, что эта вышедшая из кампусов культура перекинулась в общество, в СМИ и социальные сети. Вас могут обвинить в расизме по любому поводу, и даже без повода. Скажем, если вы считаете, что важна жизнь не только черных, но и все жизни, – вы для них уже расист, и вам объяснят, что белый человек изначально виноват перед чёрным, за грехи своих предков, за рабовладение, за сегрегацию. А значит, должен ползать перед чёрными на коленках и просить прощения.

Стоило полузащитнику бейсбольной команды сказать, что он не позволит погромщикам топтать американский флаг, и что он любит Америку, – на парня посыпались обвинения в расизме, фашизме и прочих «измах». Сегодня в Америке модно не любить Америку, и эту «моду» тоже ввели прогрессисты. Не случайно же в событиях последних недель в США так силён элемент неприятия существующей системы. Прогрессисты кричат: Америка подгнила, давайте разрушим её до основания, но о том, что должно появиться на развалинах, у них особой определённости нет. Это очень плохой признак, когда всё больше людей идёт за анархистами, требующими то перестать финансировать полицию, а то и вообще ее упразднить.

– В фильмах «Майями. Понаехали тут... в Майями», «Сан Франциско. Иммигранты», «Санта Фе. Под колесом истории» вы рассказывали о расовых и этнических проблемах в США. Но и сегодня миллионы чернокожих американцев, несмотря на немалую «социалку», всё больше смахивают на римских люмпенов, главной задачей которых было производство себе подобных, за что государство снабжало их «хлебом и зрелищами». Американская политкорректность – только ханжеское прикрытие реального расизма, а все эти публичные ползания на коленках - лишь часть политического шоу, которое must go on, несмотря ни на что? Откуда – кризис?

– В системном кризисе, переживаемом Америкой, нет какой-то одной «верёвочки», за которую можно потянуть, чтобы распутать весь клубок американских противоречий, и дело не только в расовых проблемах. Сегодня Америка достигла такого градуса раскола общества, когда диалог между противоборствующими сторонами становится невозможным, и раскол этот проходит по многим линиям. Это и политический раскол, когда партии, способные раньше договариваться и находить компромисс, уже этого не могут, в результате чего и Конгресс стал нефункциональным.

Есть идеологический раскол: часть страны сильно «полевела», и если еще лет десять назад такого лидера либералов-прогрессистов, как социал-демократ Бенни Сандерс, трудно было представить на большой американской политической арене, то в 2016 году он там появился, а в 2020 году за ним идут толпы почитателей. Есть и раскол «географический», когда жители мегаполисов и глубинки испытывают взаимное недоверие и неприязнь. Есть ещё и гендерный раскол, все эти «MeToo», когда женщине, обвиняющей мужчину в домогательстве, надо верить только потому, что она женщина, а все мужчины – заведомые негодяи. Расовая проблема – самая застарелая, она идет от времен рабовладения и сегрегации.

В конце 50-х и в 60-е годы движение за права человека сделало очень многое: было покончено с сегрегацией, приняты законы, юридически ликвидировавшие любую дискриминацию по расовому признаку. Тогда появилась масса социальных программ для чернокожих, и их число постоянно росло. Это не только денежная помощь и талоны на еду, – это ещё и появление ранее невиданных «социальных лифтов», когда в 70-е годы была создана система квот для приёма чёрных в государственные учреждения и университеты. Многие воспользовались такими «лифтами», и сегодня мы видим немало чернокожих юристов, ученых, военных, врачей, чиновников и политиков самого высокого ранга. Кто хотел – тот поднялся. А в последние десять лет уже и частные компании скорее возьмут на работу чёрного, даже если он уступает в чём-то белому претенденту, – потому что чёрный может пожаловаться в суд, что его не взяли из-за цвета кожи. По той же причине чёрных опасаются уволить, – сразу обвинят в расизме, и выйдет себе дороже.

Политкорректность получила и лингвистическое развитие: сразу после отмены сегрегации под запрет попало слово «ниггер», что естественно, ибо это была презрительная кличка негров у белых плантаторов. Потом опальным стало совершенно нейтральное слово «негр», обозначающее лишь расу. Произнести слово «негр» сегодня – пострашнее матерщины где-нибудь у нас в храме. И если в тексте надо было употребить «негр», надо было писать так: «слово на букву н.». Потом следовало говорить «черный», а позднее появилось и вовсе лингвистическое чудовище – «афроамериканец».

– Это уже какой-то лингвистический кошмар...

– Этот лингвистический кошмар стал возможен именно на фоне либеральной атмосферы в Штатах, когда белые, по мнению прогрессистов, должны замаливать грехи перед чёрными, предоставляя им всякого рода преференции. Но надо было вовремя остановиться, чтобы не развратить людей. Не остановились. И если в начале помощь была необходима, то занимаясь этим полвека, Америка взрастила огромный отряд потомственных люмпенов, целые династии которых никогда не работали, а жили только на пособия. Разумеется, неверно грести всех чёрных под одну гребёнку, среди них много работающих людей, получающих небольшую зарплату, – но они не нищие, протягивающие руку за подаянием. Таких людей можно только уважать, они живут трудной, но достойной жизнью. Это малообеспеченная группа, у этих людей неполноценное питание, у них нет средств на медицинскую страховку, и значит, и на полноценное медицинское обслуживание, в результате именно по ним коронавирус ударил особенно тяжело. К слову, вопреки утверждениям некоторых наших журналистов, афроамериканцев лечат от этой заразы так же, как и белых. Беда в том, что они уже приходят с набором запущенных хронических болячек, усугубляющихся коронавирусом, и, естественно, чаще становятся его жертвами.

У чернокожих американцев есть ещё одна особенность: если эмигранты из разных стран, попадая в американский «плавильный котёл», ассимилировались в общей массе, то чёрные были отрезаны от этой «переплавки», просто не допускались к ней, и в результате образовали субкультуру со своим языком, одеждой, музыкой, со своим восприятием мира, – мира, в котором общество им чего-то недодаёт, в котором им все обязаны, в котором они – жертвы нескончаемого белого расизма. А либеральная белая публика словно играла в поддавки, убеждая себя и других в «несмываемой вине белой расы», в необходимости «беспрерывного покаянии за грехи предков».

Ситуация усугубляется еще и тем, что три десятилетия глобализации лишили Америку огромного количества рабочих мест, зарплата не повышалась последние тридцать лет при растущей инфляции, в результате реальные доходы сильно упали, и что опять же больнее всего ударило по малоимущим чёрным американцам. Вот на таком фоне в США и начались события последних месяцев. Американская пороховая бочка дождалась своей спички, - смерти Джорджа Флойда.

– Все эти события – просто манна небесная для демократов накануне выборов. Они же говорят, что во всём виноват Трамп, доведший страну до ручки...

– Ирония в том, что именно при Трампе состояние американской экономики резко улучшилось, безработица упала до рекордно низкого уровня, а все биржевые показатели, напротив, взлетели. А либеральные «прогрессисты» и демократы обвиняют его в том, что в Америке «всё стало хуже». Нынешними беспорядками воспользовались многие, и прежде всего, радикальное крыло, выступающее под лозунгом «Жизнь чёрных имеет значение». Они полагают, что только протестами не обойтись, нужна революция. Примерно те же цели преследуют правые и левые радикалы. Слева – это «антифа» и анархисты, считающие, что надо покончить с ужасным капитализмом, справа – ультранационалисты, борцы за этнически чистое, без «цветных» государство. И, конечно, в нынешних беспорядках резво поучаствовал откровенный криминал, – уличные банды и многие из 17 тысяч заключенных, выпущенных на свободу из опасений массового заражения коронавирусом. Вместе с люмпенами они и составили основной костяк погромщиков.

– В политкорректной Америке есть сторонники «чистого апартеида»?!

– Это небольшая группа, но они есть. Политически нынешние волнения оказались удобны для демократов, стремящихся свалить Трампа. Волнения ослабляют его, и укрепляют позиции демократов, поддерживающих протесты, и, как получилось, погромщиков. Не случайно же в разгар погромов губернаторы-демократы медлили с введением национальной гвардии, а демократы-мэры не отдавали внятных приказов полицейским, и тем оставалось молча наблюдать бесчинства толпы. В общем, всё, что во вред Трампу – то на пользу демократам, и чем хуже ситуация – тем лучше для них.

– Каковы шансы Трампа на победу в ноябре?

– Если бы вы спросили меня о шансах на победу Трампа месяца четыре назад, я бы уверенно ответил, что его переизберут, поскольку на руках у Трампа все козыри. Сегодня у него козырей почти нет, – разве только деменция Джо Байдена, который уже неважно соображает, сбивается с мысли и не всегда может закончить начатую фразу. Если демократы выставят Байдена соперником Трампа, он станет легкой добычей своего конкурента. Но у меня есть сильные подозрения, что перед партийным съездом, который должен будет выдвинуть официального кандидата от Демпартии, Байдену найдут замену.

– В 2003 – 2005 годах вы были профессором кафедры общей социологии в Высшей школе экономики, а потому спрошу вас как профессора, – насколько далеко могут простираться пределы демократии, и где та черта, за которой она превращается в охлократию, в хаос и анархию? Застрахована ли Америка от революции?

– Думаю, что застрахована, поскольку политическая система, несмотря на нынешний кризис, обладает большой устойчивостью. Не случайно же американская Конституция продержалась 240 лет всего с 27 поправками. Америка переживала и не такие кризисы, достаточно вспомнить Американскую революцию, или Гражданскую войну, движение за права человека и протестное движение против вьетнамской войны в 60-е годы, не говоря уже о время от времени вспыхивающих социальных бунтах вроде нынешнего.

В 1992 году мне доводилось вести репортажи из Лос-Анджелеса, где были жуткие погромы, тогда погибло 64 человека, а сумма ущерба превысила миллиард долларов. Америка перемолола это – перемелет и нынешний кризис. Но, скорее всего, страну ждут какие-то реформы. Да, проблем хватает, и сегодня США напоминают «зависший» компьютер, систему, накопившую ошибки и требующую перезагрузки. Несомненно, Америка «перезагрузится». Не менее сложно будет решить проблемы на международной арене, где уже брошен вызов глобальному американскому лидерству.

Идея американской исключительности, морального превосходства и проистекающей из этого великой американской миссии, берущая начало от пуританской идеи пилигримов о построении Царства Божьего на земле, сегодня под угрозой, поскольку появились новые центры влияния – Россия и Китай. Впрочем, сам Трамп отнюдь не одержим идеей повсеместного американского присутствия, он попытался было «вернуть Америку домой», но вряд ли ему это позволят.

– Америка и Россия могут стать партнерами в обозримом будущем? Не говорю о братской дружбе, но мы могли бы вместе решать экологические проблемы, осваивать Космос, изучать Мировой океан. Или нас могут объединять только общие угрозы, и мы будем переругиваться, пока на Землю не нацелится какая-нибудь космическая каменюка, и только тогда вместе начнём бороться за выживание?

– Увы, сегодня политический класс Америки рассматривает Россию как перманентного, экзистенциального врага. И Трамп едва ли переломит эту ситуацию, хотя время от времени и посылает нам доброжелательные сигналы. Он наладит с нами отношения, разве что переизбравшись на второй срок и получив контроль и на верхней, и над нижней палатой Конгресса. Пока у нас есть ограниченное военное сотрудничество в Сирии по предотвращению случайных конфликтов и какая-то совместная работа спецслужб по борьбе с терроризмом. Сотрудничество в освоении Космоса ограничивается отправкой астронавтов на наших ракетах и поставками в США российских ракетных двигателей. А вот научные контакты практически свернуты. В марте я снимал фильм в США, и убедился, что даже рядовые американцы, не говоря уже о представителях американского истеблишмента, весьма неохотно идут на контакты с «токсичными русскими», - опасаются стать орудием в руках «русских пропагандистов».

– Вернёмся к делам телевизионным. Когда телевизионщиков обвиняют в низкопробных передачах, они кивают на зрителя, – мол, это он требует «развлекуху», и мы лишь подстраиваемся под его, зрителя, вкусы. Но разве не телевидение формирует пристрастия аудитории?

– Мне кажется, в 90-е годы наш зритель был готов к восприятию серьезных, глубоких программ. Но этот момент был упущен с конца девяностых. Начальство решило, что народ устал от проблем, и надо дать ему повеселиться. И народ начали веселить, уходя от серьезных тем. Так воспитали зрителя, желающего только развлекаться. Такой зритель «делает рейтинг», а высокий рейтинг привлекает рекламодателя. Отсюда и эти жуткие, за нечастым исключением, сериалы, идущие в самое «смотрибельное» время, а всё более или менее приличное для ещё не разучившихся думать людей, отодвигается в сетке на полночь или за полночь.

– В 2018 году вы работали над фильмом «Политобозреватели советской эпохи», и, возможно, были знакомы со многими из них. Кто произвёл на вас самое большое впечатление – и как журналист, и как личность?

– В первую очередь это, конечно, Александр Каверзнев. К сожалению, я не был знаком с этим поразительным человеком. У него была такая манера разговора, такой стиль общения со зрителем, что его всегда хотелось слушать. Работая над своим фильмом, я посмотрел последнюю работу Каверзнева, фильм об Афганистане. Сложнейшая тема – и ни единого лживого слова. Фильм этот создавался сорок лет назад, в 1980 году, но он смотрится и сегодня именно потому, что человек говорил правду. А когда не мог говорить, – предпочитал молчать, но не врать. Мне очень нравился Владимир Дунаев, с которым мы познакомились перед моей поездкой в США. С удовольствием смотрел репортажи Бориса Калягина, Владимира Цветова, умевшего говорить даже о том, о чем говорить было нельзя. Конечно, как тут не вспомнить и замечательного Александра Бовина, один «бальзаковский» вид которого уже внушал доверие.

– А есть человек, которого вы назвали бы великим?

– Из ныне живущих – это Илон Маск, он двигает нашу цивилизацию вперед, и это великий человек. Яркая личность для нашей страны – всеми нелюбимый Горбачёв. Не потому, что он выдающийся мыслитель, сумевший заглянуть в будущее России, а потому, что оказался в нужное время в нужном месте, и не предпринял ничего, чтобы пролилось много крови. Желая того или нет, Горбачёв перевернул страницу российской истории, и хотя бы по этой причине он в нее войдет.

– Какое своё достижение вы считаете главным, и ваши самые удачные проекты?

– Наверное, главное – что я сумел одним из первых рассказать людям правду о стране, которая вызывала и вызывает у наших сограждан огромный интерес, и, надеюсь, я рассказывал об этом объективно, не скрывая ни достижений, ни недостатков Америки. А самым удачным проектом я бы назвал программу «Америка с Михаилом Таратутой». Она была востребована, её ждали люди, а для меня очень важно вот такое ощущение нужности. Главное для меня - процесс творчества, будь то книга или фильм. А если еще и результат хороший – тут уж вдвойне приятно.

– Как вы относитесь к популярности?

– Она грела сердце, и этого в моей жизни было предостаточно, но с годами стал относиться к этому спокойно, и, видно, потому совсем не переживал, когда в свое время вышел из «зоны популярности». Сегодня мне абсолютно всё равно, популярен я или нет, для меня главное - понравилась моя работа или нет, получила или не получила она признание моих читателей и зрителей. Вот из-за этого я могу искренне переживать.

– Что для вас самое интересное в жизни?

– Люблю бывать в разных странах и рассказывать об этих путешествиях людям, всегда привожу из таких поездок очерки. Люблю свою работу. Люблю смотреть на внучку, - ей уже три с половиной года, – и слушать её милую болтовню. Это всё очень простые вещи, но они и составляют мою жизнь сегодня.

– А чего больше всего не любит Михаил Таратута?

– Глупых людей, – и потому, что с ними неинтересно, и потому, что они отнимают время, когда ты вынужден с ними общаться. Не терплю самовлюбленных эгоистов, подлости и отсутствия интеллигентности, не могу простить высокомерие и неуважение к другим людям. А ещё не люблю говорить по телефону.

Не каждый журналист так популярен и интересен, как Михаил Таратута. Его работы не были проходными. И новые с нетерпением ждет зрительская аудитория. Надеемся, что так же ярко в своей профессии он будет светить еще очень долго.

Еще любопытные публикации можно прочитать здесь:

По инф. lgz.ru

  • Расскажите об этом своим друзьям!

Тэги:

У нас есть похожие статьи и новости: