НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-10-23-01-39-28
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
2024-10-30-02-03-53
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
2024-11-01-01-56-40
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
2024-10-30-05-22-30
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.
2024-10-31-01-50-58
Казалось бы, что нам Америка. Мало ли кого и куда там избирают, у нас тут свои проблемы, по большинству житейские. Так, да не совсем. Через несколько ступенек, но исход заокеанских выборов заметно аукнется и в России. Хотя бы в отношении всего, что связано с Украиной. А это, между прочим, тот или иной...

Здесь не слышно, о чем поет хор на другой стороне

05 Августа 2015 г.

pravosl 22

Если идти от Варшавского шоссе к деревне Боброво, то справа будет Воскресенский собор – человек двести причастников воскресным утром, завалы машин на парковке, и праздничный гул, и суета.

В соборе на службе – ползающие по полу дети и хмурые благочестивые мужики – уже не бандиты, но ктиторы, усталые тетки и картинно скромные, спрятанные в платок красотки, трогательные церковные интеллигенты и мысаминеместныесукраиныприехали, антикварные теперь бабушки и привычные теперь монахини, многодетные менеджеры и одинокие сумасшедшие, и даже библейского вида старик – библейского не из-за бороды, а в силу возраста, до которого в нашей палестине уже не живут.

– Источника бессмертного вкуси-и-и-те, – нежно поет хор, и доверчиво тихая очередь медленно надвигается на священника, а священник то наклоняется к детям, то выпрямляется, и сразу же взрослые, большие люди сами склоняются к чаше, которую он держит в руках, – и что-то важное, что-то неуловимо значительное случается там, между ними, в этот бесконечно повторяющийся, но каждый раз все-таки единственный момент.

Но когда очередь отступает от священника, она сразу разваливается на двести человек, и все они – подняв детей на руки или вертя в руках телефоны – выходят во двор, туда, где торгуют выпечкой, и можно шуметь, и на стене ларька надпись: «кофе с собой от Кузьмича».

И когда они уже вышли во двор, у них остается только то общее, что все они – живы.

Но это на одной стороне жизнь, а на другой стороне – смерть.

Если идти от Варшавского шоссе к деревне Боброво, то слева, напротив собора, будет забор. Симпатичный такой, деревянный и темно-зеленый.

Правда, с колючей проволокой.

Им огорожен Бутовский полигон, где за год с небольшим расстреляли двадцать тысяч человек. Привозили, вели в помещение – почему-то хочется произнести именно серое слово «помещение», оно похоже на тот процесс, который чуть позже происходил, – и там сначала одни сверяли лица и фотографии и уточняли анкетные данные, а потом приходили уже другие, и те, другие – вели.

Они вели стоявших к ним в очереди псаломщиков и генералов, старых большевиков и старых меньшевиков, инвалидов и архиереев, строгальщиков и машинистов водокачки, шорников и шоферов, и сапожников, и сторожей, и членов колхоза «Верный путь».

Но та очередь вовсе не была доверчивой, зато, скорее всего, была тихой, и пока их вели – сначала по одному выводили из помещения, а потом еще сколько-то шагов по направлению к яме, верный путь, не собьешься, – что-то важное, что-то неуловимо значительное происходило там, между ними – и теми, кто шел, и теми, кто вел, – в этот двадцать тысяч раз повторявшийся, но каждый раз все-таки единственный момент.

Хотя те, кто вел, вряд ли старались его остановить или запомнить, и даже если бы могли сейчас – оценив масштаб сделанной ими работы – что-то сказать, то сказали бы: ну, что поделаешь. Время было такое.

А время было уже позднее, утро практически, солнце в глаза, и очередь иссякала, разваливалась на отдельные трупы и еще одежду, плохо присыпанную землей, и кто-то ведь наверняка в этой очереди был последним, уже после рассвета, но идти ему было всего ничего, близко и быстро, а вот ждать сложней, и особенно здесь, и особенно если ведут после всех, но вели, наконец, и его, и помещение освобождалось, и заполнялась земля.

И общее у всех тех, кто в нее лег, было только то, что их уже не было. Но получается так, что на одной стороне жизнь и на другой стороне жизнь.

Получается так, что ты выходишь со службы во двор и идешь мимо выпечки, мимо Кузьмича, и переходишь дорогу, заходя внутрь всего того, что огораживает деревянный зеленый забор, а там – жизнь.

На засыпанных ямах, на перепутанных костях и стыдливо прикрытых когда-то землей штанах и рубашках машинистов водокачки и членов колхоза «Верный путь» – растут розы. А немного дальше, за розами, растут уже неизвестные, но такие уютные, мелко-голубенькие цветки, а за ними другие, вокруг тебя на ветру выгибается целый полигон цветов, ожидающих хоть одного взгляда, и пахнет августом безупречно подстриженная лужайка, и слепни жужжат.

И здесь не слышно, о чем поет хор на другой стороне, там, в соборе. Здесь бессмертный источник – солнце.

Ленивое, воскресное солнце, то самое, что посмотрело когда-то в глаза выходившему из помещения, тому последнему, кого оттуда вывели и повели, но солнце этого уже не помнит, ему, солнцу, все равно, и розам все равно, и даже эти голубенькие цветки – забывчивые, потому что живые, ведь жизнь – это и есть способность забыть о смерти, способность цвести, и жужжать, и ползать по полу, и вертеть в руках телефон – так, словно бы нет и никогда не было той вечной очереди, из которой каждого обязательно выведут и поведут.

По инф. vz.ru

  • Расскажите об этом своим друзьям!