НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-10-23-01-39-28
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
2024-10-30-02-03-53
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
2024-11-01-01-56-40
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
2024-10-22-05-40-03
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
2024-10-30-05-22-30
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.

Распутинская проза — последний всплеск большой литературы

07 Апреля 2015 г.

rasputin

Издательство АСТ выпустило «Зону затопления» Романа Сенчина. Повесть о строительстве Богучанской ГЭС и переселении жителей сибирских деревень в город некоторые критики назвали ремейком распутинского «Прощания с Матёрой». Другие увидели в ней иной, постмодернистский смысл — эсхатологический образ Потопа, спастись от которого удастся немногим. Стоит ли работать «по мотивам» великих произведений? Существует ли подлинный деревенский уклад сегодня? Можно ли повлиять на общество художественным словом? «Культура» побеседовала с писателем.

Культура: Говорят, Валентин Григорьевич лично благословил Вас на создание этой повести. Не боялись писать после Распутина?

Сенчин: Благословил — громко сказано. На одном литературном мероприятии год назад я спросил Валентина Григорьевича, можно ли сегодня писать о новых ГЭС и переселении из деревень. Не секрет, что в литературе есть закрытые темы — после великого произведения глупо говорить о том же самом. «Прощание с Матёрой» — как раз такой текст. Вроде бы все сказано, поставлена точка. Но жизнь продолжается, появляются новые грани... Я, конечно, с ним об этом не рассуждал. Только спросил — можно ли. Распутин, как-то воспрянув, ответил: «Конечно. Нужно. Нужно бить в набат». И добавил, что у него сил уже нет, и веры нет, что его слово что-то изменит. В 2009 году он и еще несколько человек совершили поездку по Ангаре от Иркутска до плотины Богучанской ГЭС. Это и стало основой для фильма «Река жизни». Тяжелая картина, горькие слова говорят пожилые люди. И от Ангары-то почти ничего не осталось — цепь водохранилищ: Братское, Усть-Илимское, теперь вот Богучанское. В фильме показаны старинные сибирские села — Кеуль, Кежма, Паново, которые вскоре должны были исчезнуть. Последние месяцы доживали. После этого путешествия очень быстро умер один из его участников — иркутский издатель Геннадий Сапронов, и Валентин Григорьевич совсем, кажется, разуверился в переменах к лучшему.

А Вы? Книга вышла не очень-то оптимистичной. Кстати, как относитесь к определению «ремейк»?

Сенчин: «Ремейк Распутина» — звучит смешно. «Зона затопления» — ремейк «Прощания с Матёрой» в той же мере, в какой все произведения о Великой Отечественной — ремейки «В окопах Сталинграда». Распутин — огромный писатель, один из последних представителей той большой литературы, что была в 60–70-е. Часто перечитываю его повести и рассказы «Деньги для Марии», «Последний срок», «Уроки французского». Его проза, совсем не радостная, парадоксальным образом укрепляет меня, да и многих читателей. Конечно, существуют и критики «деревенщиков». Но их нападки — нелепость хотя бы потому, что распутинская проза стала последним большим всплеском русской литературы. После нее — или полный штиль, или слабая рябь.

Как родилась идея написать роман о Богучанской ГЭС? Были автобиографические предпосылки?

Сенчин: Я родился и вырос на Енисее. С детства знал, что ниже по течению строят самую «большую ГЭС в мире» — Саяно-Шушенскую. Был знаком с ребятами, которых переселили из зоны затопления Саянского водохранилища. Не раз там бывал: помню запах прокисшего аквариума, который исходил от этого скопления воды, где гнили деревья, чернозем... Страшное, какое-то нереальное зрелище, когда плывешь по водохранилищу, а под днищем лодки стоят деревья — верхушки в полуметре от поверхности... Иногда вода спадает, и открываются следы поселков, затопленные леса. Бывая в Красноярске зимой, поражаешься — мороз за сорок, а Енисей не замерзает, через город мчится черный, парящий поток, взбудораженный Красноярской ГЭС. Мне казалось, что Саяно-Шушенская — последняя из такого рода электростанций, а оказалось, что их продолжили строить. Тот район, где появилась Богучанская, раскинулось новое искусственное море, мне дорог. Кусочек моей родной Сибири. И я решил попробовать написать о том, как это происходит сейчас. В «Зоне затопления» есть личные воспоминания о Туве, Красноярском водохранилище, которые я вложил в уста одного из персонажей.

У героев были прототипы? Вы рассказывали, что встречались с переселенцами в Абакане, Минусинске, Красноярске. Кто-то особенно запомнился, может, чем-то удивил?

Сенчин: Раскрывать не буду, хотя кое-кто фигурирует в книге под настоящими именами и фамилиями. Удивили, в общем-то, все. Кежемский край — удаленный, изолированный уголок Сибири. Большинство деревень стояли во многих километрах друг от друга. И в каждой — свой говорок, свои слова, которые понимали только местные жители. Потрясающая черта — разговариваешь с человеком, и он по строю речи, по поведению кажется коренным сибиряком, а начинаешь расспрашивать, оказывается, приехал тридцать лет назад с Волги или двадцать лет назад из Казахстана. Но место, где довелось пожить, сделало его вот таким, коренным. Познакомился с двумя старушками, которых еще детьми, вместе с родителями, выслали — одну из Латвии, другую с Западной Украины. И они считают настоящей родиной этот уголок. Хотел сказать «суровый», но о Сибири до сих пор очень много штампов. Морозы, климат... Это, конечно, есть. Но самые большие и мясистые помидоры растут именно в Сибири, здесь можно выращивать баклажаны, арбузы, перец. Кежемский край был очень удобным для жизни, недаром русские поселились там еще в семнадцатом веке. Теперь эти люди распылены по разным городам Сибири. Искал тех, кто рад переселению, — стоило показать и таких ради художественной правды, но не нашел. Есть один персонаж, но он вряд ли вызовет симпатию... Люди в большинстве не хотели ехать в город. Многие просили выделить землю, помочь перевезти срубы, технику, сохранить хозяйство. Но им давали квадратные метры — и все. С недовольными начальство очень грубо поступало. У меня в книге есть несколько таких моментов.

Существует стереотип, что теперешний деревенский житель — забулдыга, который только и мечтает поскорее смыться в город. Все-таки распутинская Дарья, родившаяся до революции (лет своих не знает, церковные книги куда-то увезли) и нынешние переселенцы — представители разных времен...

Сенчин: Один из героев моей книги, уже пожилой человек, замечает, что в юности думал: вот умрут тогдашние старики и старухи, и кончится деревенская жизнь. Будут жить на земле, но по-городскому. К этому, кстати, при Хрущеве приучали, отсюда и совхозы, которые противопоставили колхозам. Но, старея, те, кто хотел жить по-городскому, превращались в таких же, как прошлые поколения, стариков и старух. Не знаю, какими будут лет в семьдесят те, кому сейчас тридцать-сорок, но наверняка в шортиках большинство из них не станет щеголять. И на сленге разговаривать. Природа диктует свое. Насчет выпивки... Заметил: чем глуше, чем дальше от города или райцентра, тем сильнее люди зависят от своего труда, а не от зарплат и автолавок. Там мало пьют. Бывают, конечно, гулянки, случаются сцены, которых и у Шекспира не сыщешь, но черное глушение водки — редкость. Разумеется, таких островков деревенской цивилизации с каждым годом все меньше. Один из них — в Кежемском районе — исчез с запуском Богучанской ГЭС три-четыре года назад.

Вы пишете о деревне со знанием дела...

Сенчин: Формально я вырос в городе, но наш Кызыл, до революции называвшийся Белоцарском, до сих пор достаточно деревенский. Много изб, огороды чуть ли не в центре. Бабушка жила в частном доме, после ее переезда в Минусинск у нас была там вроде как дача. Но не для отдыха, а для выращивания овощей, для кроликов, для кур... А в начале 90-х родители переехали в деревню километрах в пятидесяти от Минусинска, и я смог не только наблюдать, но и участвовать в поселковой жизни. В то время были перебои с доставкой хлеба из поселка, точнее, с «центральной усадьбы», где располагалась пекарня. Это приводило к беспорядкам. Многие могли бы сами печь хлеб, но где взять зерно? После того как закрыли ферму, даже украсть стало невозможно. Растить свиней тоже не получалось — свинью травой не прокормишь. В общем, грустная картина. Сейчас, говорят, получше, но ненамного. Работы нет, но почти все получают какие-нибудь пособия, пенсии. Организовывать свое дело, заниматься фермерством боятся — столько раз уже обманывали, что теперь никакие уговоры не действуют. Поселковая и настоящая деревенская жизнь, в глубинке, — разные истории.

Получается, уходящий мир крестьянской цивилизации существует по большей части в литературе. Считаете, что можно повлиять на ситуацию художественным словом?

Сенчин: Повлиять не пытаюсь. Главная задача литературы — не морализаторство, а честное отображение происходящего. Для меня литература — прежде всего документ. Художественность, талант автора делает этот документ бесценным. Если начинать специально выстраивать повесть с учетом нравственности, обязательно влить туда дозу духовности, то ничего хорошего не получится. Такие попытки бывали не раз, и все они (отсчет от героических од времен Ломоносова) терпели неудачу.

Тезис покажется многим сомнительным...

Сенчин: Со мной спорят по этому поводу, стыдят даже. Но я согласен со словами Василия Шукшина: «Нравственным или безнравственным может быть искусство, а не герои... Честное, мужественное искусство не задается целью указывать пальцем: что нравственно, а что безнравственно, оно имеет дело с человеком «в целом» и хочет совершенствовать его, человека, тем, что говорит ему правду о нем».

Вопрос о смысле искусства, его задачах — сложный.

Сенчин: Об этом еще Толстой с Чеховым спорили. Они считали друг друга большими художниками, но во многом не соглашались. Как-то раз Чехов слег с обострившимся туберкулезом, и его пришел навестить Толстой. Хотел поддержать, но вместо этого стал высказывать свой взгляд на литературу. Антон Павлович, которому врачи запретили разговаривать, принялся горячо возражать. Через несколько лет Чехов навестил в Крыму умирающего, как тогда все считали, Толстого. Они снова почти разругались. И Лев Николаевич пошел на поправку... Это напоминает историю с протопопом Аввакумом и его соратниками. Их держали в разных землянках, но иногда стражники по ночам выпускали узников, разрешали поговорить. И они тут же начинали спорить о вопросах веры. До драк доходило, но и помогало укрепляться в своих принципах, да и, остыв, осмыслив, принимать некоторые доводы оппонентов. Вообще, в литературе заложена критика существующего положения дел. Никуда от этого не денешься. Сегодня мы живем при капитализме и причин критиковать действительность более чем достаточно. А указать путь, показать свет в конце туннеля — это уже сверхзадача, с которой справляются единицы из сотен тысяч пишущих. Я не моделирую своих героев. Чаще всего они взяты из жизни. Простые люди, но каждый неповторим, у каждого — свои мысли, свой взгляд, своя речь. Иногда бывают люди необыкновенные, как, например, герой моей повести «Полоса». Но он не выдуман. Жаль, конечно, что таких немного. Быть необыкновенным в нашем строгом мире — тяжелый труд.

По инф. portal-kultura.ru

  • Расскажите об этом своим друзьям!