Метаморфозы Карлсона |
25 Августа 2014 г. | ||
«Дети всегда находятся, и тем более чем моложе, в томсостоянии, которое врачи называют первой степенью гипноза. И учатся и воспитываются дети благодаря этому состоянию. Так что учатся и воспитываются люди всегда только через внушение, совершающееся сознательно и бессознательно». - Л. Толстой.
Не так давно по российскому интернету прошла новость о том, что в Германии решили подкорректировать сказку «Маленькая Баба-Яга» Отфрида Пройслера, удалив из нее, с согласия автора, некоторые устаревшие понятия. Жертвой цензуры стал, в частности, эпизод, вызвавший недоумение семилетней дочери Меконнен Мезгена, эфиопа, родившегося и выросшего в Германии: «Как попали негритята на заснеженную деревенскую улицу?.....- Они из цирка!.... Но оба негритёнка вовсе не были артистами цирка....Просто в деревне начался карнавал." По сути, детская книга заявила девочке: в своей родной стране ты можешь существовать либо на правах шута, либо в качестве карнавального персонажа. Причем заявлено это было языком, по сегодняшним нормам, почти неприличным. Ведь представления об обсцентной лексике меняются- когда-то в русском языке «б...дь» было вполне цензурным словом. Естественно, все это были не намеренные мессиджи: сказка было написана в 1957 году, когда чернокожих немцев еще не было, и «негритенок» в немецком языке не был близкой параллелью «жиденка». И все-таки стало ясно, что в каких-то деталях книжка устарела, и ее надо адаптировать к сегодняшнему дню. Однако наш читатель, воспитанный в атмосфере коллективного «не замай!» по отношению к Тексту, этого не увидел. Русская блогосфера единодушноосудила «политкорректных идиотов, которые перекраивают классику в угоду разным меньшинствам». Кто-то панически помянул Оруэлла. ...Очевидно, причиной нашего почти конфуцианского пиетета перед классической книгой, который ценна уже тем, что она старая, является крутая ухабистость нашей национальной истории, изобилующей разнообразными приключениями. Хотя бы путем верности старым текстам, русские стремятся поддерживать то и дело нарушаемую стабильность национальной культурной традиции, и такое же трепетное отношение проецируют на другие культуры. Хорошо ли это? А это как посмотреть. С одной стороны, почтение к интеллектуальной старине действительно не дает ослабеть культурной памяти народа. Приятно видеть, как время от времени в интернете вспыхивают обсуждения подзабытых книг вроде «Моего класса» Ф. Вигдоровой, или "Истории одного детства" Е. Водовозовой. Однако есть у пиетета перед классикой и другая сторона: старые тексты мы зачастую рассматриваем как каноны, которые по определению учат хорошему и не подлежат критическому осмыслению. Характерно, что после перестройки, из всего тайфуна обрушившихся на нас книг, вполне современно образованные матери вдруг стали выбирать для своих дочерей дореволюционные творения Лидии Чарской, суть которых еще Корней Чуковский определил как «поцелуи, мятные лепёшки, мечты о мужчинах, истерики, реверансы, затянутые корсеты, невежество, леденцы и опять поцелуи». Статус «старой книги», помноженный на дворянское происхождение автора и запрещенность Чарской в советское время, оправдывал все убожество этих писаний в глазах постсоветских мам, убежденных, что воспитывают дочерей на «классике». Многие сегодняшние родители выбирают книжки своего детства в качестве своеобразного психологического убежища от дурного языка, безвкусных иллюстраций, и откровенной пошлятины современных текстов для детей. При виде какой-нибудь «Любимой девочки дяди Федора» родитель инстинктивно хватается, как сердечник за валидол, за старые детские книги. Как выразилась участница одного родительского форума по поводу печально известных сиквелов Простоквашина: «Я уж лучше своим про Карлсона или Муми Тролля почитаю». Однако эта мама наверняка не задала себе вопроса, которым озадачились немецкие издатели «Маленькой бабы-яги»— а чем тексты Лингрен и Янссон, сами по себе, безусловно, яркие и талантливые, хороши для воспитания ребенка, какие ценности они ему прививают. Уроки Карлсона Вне зависимости от намерений автора, даже самая развлекательная детская книга дидактична. Уже который год в Англии ловят малышей, собравшихся, по примеру Мэри Поппинс, полетать на зонтиках с крыш. Любая сказка - это мощный душ социального внушения, которое ребенок, в силу возраста, воспринимает целиком. Поэтому в картине мира, предложенной детской книгой, не должно быть ничего двусмысленного и спорного; она не должна оставлять злу ни малейшего шанса. Сознание подрастающего человека не вмещает половинчатого подтекста «полюбуйся, как замечательно живет любимый герой, но сам следуй ему только отчасти». Суть скандинавской детской классики от нас зачастую заслоняется как монументальным международным статусом их авторов (столетний юбилей Янссон широко отмечается в нынешнем августе), так и советскими мультфильмами, плотно подогнавшими Карлсона с Муми-троллями под традиционную педагогическую модель, где четко разграничены добро и зло. В чистом же виде, тексты Лингрен и Янссон весьма неоднозначны. Эти книги созданы на волне революций в западной педагогике 40-60 годов 20 века, отразивших принципиально новое состояние европейского общества— состояние устойчивого финансового благополучия. Впервые за века существования в жестких тисках социал-дарвинистского «работай как вол или сдыхай в канаве как собака» Западная Европа распрощалась с Царем-Голодом и смогла, наконец, ослабить волчью хватку всеобщей трудовой дисциплины и слегка разболтаться. Книги Лингрен и Янссон ярко отражают идеологию своего времени, являясь, по сути, последовательными памфлетами богемного бунта против установленных общественных правил. В новых условиях от выполнения этих правил зависел только социальный статус человека, а не его физическое выживание. Богема же испокон веку стоит на отрицании респектабельности. Для литературоведа, для историка 20 века тексты Лингрен и Янссон крайне познавательны. По ним можно изучать практически все интеллектуальные тенденции послевоенной Европы. Однако для детского, то есть дидактического чтения эти книги подходят куда меньше. Читать ребенку памфлеты против общественного порядка и одновременно призывать его учить уроки, мыть руки, запрещать курить и бросать бумажки на улицах - это педагогическая шизофрения. Никто из поклонников скандинавских писательниц почему-то не замечает, что Карлсон и Пеппи Длинный Чулок - положительные герои книг, предназначенных для детей школьного возраста - активно отказываются учиться, и это им нисколько не мешает в жизни. Сказочные герои нигде не работают, но у них всегда есть дом, еда, деньги, да еще масса времени для развлечений. Как так? Да запросто. У Пеппи есть клад, у Карлсона- краденые монетки. Так вы, мама с папой, точно уверены, что ученье свет, а воровать грешно? Обитатели Муми-дален тоже перманентно бездельничают. Работает там только Муми-мама, то и дело пекущая торты и оладьи. Продукты она достает из кладовой. Но совершенно не ясно, как они туда попадают, если папа весь день пишет мемуары или курит трубку (и мама высмеивает трусишку Снифа, который уговаривает папу отказаться от этой вредной привычки). Когда маме надоедают кулинарные упражнения, она преспокойно их бросает и предается мечтаниям. И в семье ничего от этого не меняется. Трудятся у Янссон только скучные приземленные Хемули и нервные Филифьонки. Трудятся они, понятно, тупо и ненужно. Когда ураган сносит обихоженный дом Филифьонки, то она испытывает от этого только облегчение. Так как ты там, бабушка, говоришь: «Без труда не вытащишь рыбку из пруда?» «Капля никотина убивает лошадь?» Еще один положительный герой Муми-даллена, Снусмумрик, мечтатель-бродяга и принципиальный противник собственности, постоянно жарит на огне свинину, неизвестно каким образом у него появляющуюся. Имманентная ненависть к Порядку заставляет Смусмумрика затеять конфликт со сторожем в парке безо всякой провокации со стороны последнего, рушить таблички с запретительными надписями и вступать в борьбу с полицейским-Хемулем. То, что на скучном языке реальной жизни квалифицировалось бы как вандализм и административное правонарушение, в книжке Янссон трактуется как прекрасный акт самовыражения свободного художника. Давно хочется спросить родителей-любителей этих текстов: вы хотите ходить по чистым улицам? Так зачем же вы читаете детям книги, где хороший герой (Карлсон) регулярно выбрасывает мусор с крыши на мостовую и бросает горшки с цветами на головы прохожим ради смеха. Вам хочется жить в обществе, где люди внимательны друг к другу? Так зачем же вы читаете ребенку книгу, где Карлсон, все ради того же смеха, стреляет из пистолетика в поздний час, будя уставший за день многоквартирный дом. Вы хотите, чтобы ваш сын пользовался уважением друзей, а не служил шестеркой у какого-нибудь школьного хулигана? Так перестаньте читать ему книгу, где, в угоду психотерапевтическим новациям середины прошлого века, отрицавшим традиционный образ сильного мужчины, мальчик изображен безнадежным терпилой, и его рабское подчинение Карлсону восхваляется как «дружба». Зачем вы, родители, вслед за безответственными авторами, искушаете незрелые души асоциальными моделями поведения, следствие влияния которых вам же и разгребать? То, что книги Лингрен и Янссон задумывались как «счастливые фантастические миры», по выражению самой Янссон, никак не компенсирует деструктивных посылов этих «счастливых миров». Ведь непременными условиями счастья в этих текстах являются безделье, эгоцентризм и социальная безответственность героев. И самое главное. В книгах Лингрен и Янссон нет даже намека на то, что эти паттерны в чем-то неправильны, что это только стадии развития героев, которые они со временем преодолевают. Наоборот. Свободе Карлсона и Пэппи завидуют их друзья, нормальные дети, вынужденные ходить в школу и мыть руки перед едой. Изобретатель Фредериксон из «Мемуаров Муми-папы», единственный работяга из всей книги, постоянно осознает свою суетность и восхищается лежебокой-Юксаре (тоже, кстати, не расстающегося с трубкой) за его умение «жить по-настоящему», то есть «оставить дела в покое». А ведь это уже не фантазия. Это вполне себе реальная модель жизни в постиндустриальном обществе: жизнь тунеядца на пособии, или инфантила, живущего в тридцать лет на шее родителей. Анализируй это Так что же, из классики нам остается только те произведения соцреализма, где дети непрерывно собирают металлолом и переводят старушек через дорогу? Отнюдь. Наивно полагать, что только советская литература предлагает детям позитивные социальные модели, а весь остальной мир учит своих детей, чему попало. Примерно в то же время, когда писались бунтарские сказки про Карлсона и Муми-троллей, по соседству трудилась еще одна знаменитая скандинавская писательница— «бабушка всей Норвегии» Анне-Катарина Вестли, создательница серий о жизнерадостной многодетной семье «Папа, мама, восемь детей и грузовик» и о девочке Авроре, у которой папа пишет диссертацию и занимается хозяйством, пока мама делает карьеру в суде. Эти книги доносят мысли совсем иного плана. О том, что хлеб насущный добывается только трудом, но труд может быть и радостным, и дружным, и творческим. Что небогатая семья может считать каждую копейку, но это не лишает ее жизнь веселья и любви. Что с соседями надо дружить, но помнить при этом, что все люди разные, и жить надо своим умом. Что человеческие связи куда важнее, чем потребительские радости. Книги Вестли - для тех, кто хочет воспитать ребенка нравственным, доброжелательным к людям, ответственным и самостоятельным человеком. Во-вторых, пригодные для детей тексты можно найти и у спорных классиков. При всем своем бунтарстве, не все творчество Янссон или Лингрен однозначно деструктивно. На мой взгляд, тут нужна спокойная, вдумчивая работа по подборке и редактированию текстов, вроде той, которую предприняли сегодня в Германии по отношению к немецким классическим сказкам. Ведь сумели же советские мультипликаторы приспособить оригинальный образ Карлсона к педагогической сверхзадаче, превратив эгоистичного и асоциального наглеца в милого шалуна. Смогли на Западе и в СССР издавать для детей «Робинзона Крузо» и «Маугли», выбрасывая оттуда расистские рассуждения и оставляя только доброе и вечное. Не будем забывать - большинство классических детских сказок мы знаем сейчас по сильно адаптированным версиям. Никому из современных родителей не приходит в голову прочесть ребенку оригинал «Золушки», где старшие сестры в погоне за принцем отрубают себе пальцы, чтобы впихнуть ступни в башмачок, и выдает их струящаяся кровь. Никто сегодня не знакомит детей со старой версией «Спящей красавицы», где принц не целует героиню, а насилует и оплодотворяет, и она просыпается не от его поцелуя, а от родовой боли. Не надо бояться править классический текст. Это всего-навсего книга.
|
|