Стрижуля (Окончание) |
Лилия ЛАДИК |
02 Апреля 2021 г. |
(Начало в № 10, 11, 12, 13.) Все назойливее и агрессивнее становилась реклама в телевизоре. За нее платили, не скупясь. Глядя на актеров, которые играючи, не затрачивая сердца, стали получать хорошие деньги, Стрижуля однажды дрогнула и решила попробовать. В лоб-то ведь никто не даст! Всего три слова – «Мир. Труд. Май» – нужно было карикатурно обыграть ей в рекламном ролике. Но последнее слово в этой привычной для каждого советского человека смысловой троице режиссер заменил на другое. Она отыграла их, и прозвучали они с экрана, казалось бы, смешно: «Мир… Труд… Майонез…». Но когда она увидела свой «дебют», пришла в ужас и долго сгорала потом от стыда. Мне, к счастью, не довелось наткнуться на этот ролик. Стрижуля завела о нем разговор сама: Л. И. Стрижова и А. В. Ищенко – Я когда посмотрела, меня аж затошнило! Папку вспомнила, как он последнюю войну в штрафбате прошел, седой весь с фронта домой вернулся. Он за что воевал-то? За майонез? «Эх ты, Стрижова! – думаю. За такую дешевку продалась!» Режиссер рекламного ролика был в полном восторге. Еще бы! Такие перспективы с этой актрисой: вместе большие бабки можно заколачивать! Но Людмила наотрез отказалась от легкого заработка. Она никогда не забывала своего «скитского» детства, прошедшего среди простых людей. Не забывала и рабочей косточки своих братьев, и того, что пережила их многодетная семья после войны вместе с народом. Отец Людмилы, попавший в штрафбат за пятиминутное опоздание на работу, повидал на фронте многое, освобождал пленных из концлагерей, дошел до Берлина. Потом пережил смерть старшей дочери Веры, кроме которой в семье подрастали еще три сына. – Мамка рассказывала. Она тогда уборщицей в школе работала … Уйдет утром и дотемна… Время голодное было, только что война отгремела. В доме шаром покати – есть нечего. Чтобы перетерпеть, Верка говорит пацанам: «Мамка скоро придет… Давайте пока попоем!» А певунья она была знатная, и Генка с Юркой тоже хорошо пели. Возьмутся все за руки и к печке. Вот мамка с работы идет, смотрит: стоят за окном все в обнимочку, качаются и пою-ю-у-ут… Вот и я пою теперь. От Верки, видно, досталось... Сколько помню то время, Стрижуля всегда «сажала себе на хвост» более слабых: поддерживала, вдохновляла, спасала. И меня в том числе. После одной критической статьи, опубликованной в «Молодежке», я попала в больницу. И вот по какой причине. Вначале мою статью похвалили на планерке и даже вывесили в коридоре на стенде лучших публикаций месяца. Но через день в редакции раздался грозный звонок из обкома комсомола: автору – строгий выговор и вызов на ковер. На «ковер» я пошла одна, без поддержки коллег и главного редактора. Там на меня, совсем еще молоденькую девчонку, долго, безобразно кричали, топали ногами, а статью признали чуть ли не «фашистской». Через два дня редакция напечатала текст с извинениями за публикацию моей хваленой, горемычной статьи. У меня был шок и хаос в голове. Как это?! Вначале лучшая, потом худшая? Одна и та же статья?! Разве так бывает? Ответов не было. И я загремела в нервное отделение. И хоть было оно блатное, обкомовское, где хорошо кормили и вежливо обращались, пролежала я там – с томиком Блоковских стихов под подушкой – больше двух месяцев. И все без толку. Врачи махнули на меня рукой, и когда я вышла из больницы, меня шатало ветерком так, что приходилось плестись от столба к столбу, от скамейки к скамейке, чтобы не упасть от слабости. Называлось это, как я сейчас понимаю, нервным истощением после пережитого стресса. Стрижуля исправно навещала меня в больнице и все время твердила: – Бросай своих врачей! Поехали на Ольхон, к Галке Машковой, сразу все пройдет! Вот увидишь! Поняв после выхода из больницы, что мое дело «швах», я согласилась. И мы полетели на Ольхон в маленьком самолетике к ее бывшей однокурснице. Как благодарна я до сих пор Стрижуле за те беззаботные, сверкающие летние дни – одно из счастливых воспоминаний юности! По утрам все трое мы бежали во двор на зарядку, где Стрижуля устраивала потешный цирк из гимнастических упражнений. А потом… Пенистое парное молоко от соседской коровы и свежий, домашний хлеб. Мощное глубинное дыхание Байкала. Теплый, ласковый песок, в котором ноги утопают по щиколотку. Прохлада сухого соснового бора, где мы собирали грибы и напоенную солнцем, спелую бруснику Как давно это было! А между тем все в нашей жизни шло своим чередом, и мы не знали, что подступает событие, после которого нам придется расстаться на целых восемь долгих лет, когда многое в наших отношениях уже изменится… Но до описания этого важного в нашей дружбе момента необходимо одно лирическое отступление. Не помню – сколько же тогда нам было лет? Однажды, притомившись в ожидании принца на белом коне, который наконец-то появится, припадет на колено с букетом роз и позовет (хотя бы одну из нас) замуж, в счастливую, неизведанную доселе семейную жизнь, мы решили под старый Новый год, как это водилось исстари, погадать на женихов. Это было в Ново-Ленино, у Стрижули. Когда за окном стемнело, оделись потеплее и пошли на улицу, чтобы тайком заглянуть в чужие окна, благо, тогда там стояли еще низкие дома, похожие на бревенчатые бараки. Загадывали по очереди: вот в этом окне – моя будущая жизнь, а в этом – твоя. Мне не повезло, ни одного будущего принца я не увидела. Так и сбылось. А вот Стрижуля… «Гадаем до трех раз, потому что бог троицу любит!» – решили мы, не ведая еще тогда, что подобные гадания глубоко противны Всевышнему. На третий раз (это была последняя попытка Стрижули), крадучись, по жесткому сугробу подошли к большому окну, небрежно зашторенному коричневой, косо висящей тяжелой шторой и… За окном горел тускловатый свет, в комнате было так неуютно, что стало понятно: тут давно живет холостяк или вдовец. На непокрытом крашеном столе (он близко у подоконника) лежал хлеб и стояла помятая алюминиевая кружка с остывшим чаем, на газете был виден шматок сала, порезанного на крупные куски, и начатая головка чеснока. На грубой табуретке, склонившись над книгой, сидел стареющий мужчина, одетый в темную, клетчатую рубаху. На переносице у него были водружены очки с одной оторванной дужкой. Тихо переговариваясь, мы стали внимательно разглядывать его, но головы от книги, которую держал в руках, он так и не поднял. Весь ушел в чтение. Наверное, умный… «Ну, вот и твой принц», – тихонько пошутила я. Стрижуля легко согласилась: «А что? Пойдет! Похоже, давно без жены. Отбивать не надо!» Мы прыснули со смеха и быстро побежали от окна, а потом еще долго, во все горло гоготали на пустынной улице. И что бы вы думали! Мой «принц на белом коне, припав на колено с букетом роз», растаял в моей жизни так же быстро, как ежик в тумане, оставив у меня на руках двухлетнюю дочь. А перед Стрижулей, почти в то же самое время, явился ее долгожданный принц. Только без белого коня. Как-то, с утра пораньше (что было редкостью) раздался ее звонок: – Лилька! Мне тебя срочно увидеть надо! – Что-то случилось? – Еще нет… – Ну давай, лети! Только скорей. Мне уж не терпится! Стрижуля появилась на пороге с загадочным взглядом. Глаза смотрят куда-то в себя, а там – на дне – тайна… – У нас в ТЮЗе появился новый режиссер! – Ну, и… что? – Интересный. – А ты пошто такая странная сегодня? Стрижуля набрала воздух и глубоко выдохнула: – Мне кажется, он как-то особенно поглядывает на меня и на актрису N… – На какую еще такую актрису N!!! – возмутилась я. – Ты что? С ума сошла! При чем тут она да еще рядом с тобой? Только ты! Слышишь? Только ты!!! – Ну-у-у… Стрижуля замялась и глухо озвучила свои давние комплексы: – Ты же знаешь, я – страшненькая… – Да кто тебе это сказал? Какая глупость! И ты в это веришь? Не смей даже так думать! Ну-ка, подойти во-о-н туда. – Куда? – Да к зеркалу, к зеркалу! В коридоре у меня тогда стояло большое – от пола до потолка – трюмо. Сердце Стрижули, конечно же, чувствовало нечто судьбоносное, но, видимо, в этот решающий момент ей не хватало дружеской поддержки. За ней она и приехала. Я уловила это сразу. – Ну, подошла… – Посмотри, какая у тебя талия. Стрижуля легонько погладила себя по бокам и констатировала: – А что? Очень даже стройненькая. – Ну вот, а ты говоришь… А теперь посмотри на свои ножки. – Ножки, да… Я знаю…С ними все в порядке. Она взмахнула рукой, отбила четкие дробушки, и голубые глаза ее стали чуть ярче. – Ну вот, а ты говоришь… – А теперь построй свои неотразимые рожицы и улыбнись… Только это и надо было ей: услышать слова поддержки, войти в свою стихию и стать неотразимой. Изящной рукой подбив короткую прическу, Стрижуля вонзилась в зеркало пытливым взглядом и пошла играть – улыбкой, глазами, мимикой. Уже через пять минут она запела и стала подтанцовывать, глаза ее засияли, и вся она стала легкой, мягкой и очень женственной. Преобразилась вмиг, и как всегда, поразительно. – Ну вот, беги скорей в свой ТЮЗ, пока не остыла, – сказала я ей на прощанье. Сбросив с плеч давящий груз, счастливая, выпорхнула она из двери и, уже спускаясь вниз по лестнице подъезда, остановилась на ступеньке, подняла на меня глаза, пожала плечами и громко хмыкнула: – Правда, что! При чем тут актриса N? Да еще рядом со мной – со Стрижовой! – И стремительно побежала вниз. – Позвони! – успела я крикнуть ей. Но звонка так и не дождалась. И только потом узнала. Всегда такая общительная, Стрижуля вдруг «ушла на дно». Новый режиссер – Александр Валерьянович Ищенко стал все чаще захаживать к ней на чашку чая в ее общежитскую комнатку, а потом и вовсе остался в ней. Саша произвел на меня поначалу впечатление надломленного человека, не лишенного рыцарских порывов и внутреннего изящества. И только со временем это первое впечатление скорректировалось. Окончивший Биробиджанское художественное училище, а затем Харьковский театральный институт, он был, безусловно, человеком одаренным, что подтвердили его постановки в ТЮЗе и драмтеатре. Лучшие его спектакли «Изобретательная влюбленная» У. Шекспира, постановки по книгам В. Распутина, пьесам А. Вампилова и В. Гуркина надолго запоминались зрителям. До Иркутска он работал в разных театрах нашей огромной страны. Одно время стажировался в БДТ у самого Товстоногова. Обвенчались они тихо, в храме Михаила Архангела, уже после того, как вместе прошли многие семейные испытания. В Иркутск Ищенко был приглашен на разовую постановку спектакля «Пора тополиного пуха». После премьеры он уезжал в Семипалатинск, куда был приглашен на должность главного режиссера. Вместе с ним уезжала в новую замужнюю жизнь и моя задушевная подруга юности беспечной. Отрывать ее от сердца было больно, тяжело и страшно. Обнимаясь на железнодорожном вокзале и подбадривая друг друга, мы думали, что расстаемся, быть может, навсегда. Все было смутно и тревожно. Я оставалась одна с ребенком, без ее неизменной, жизнестойкой поддержки. Сложится ли ее семейная жизнь, там, вдали, тоже было непонятно. …Протяжно, сипловато просвистел паровоз, состав тяжело содрогнулся и, громыхая на стыках, пошел, уплывая в неизвестность, пока последний вагон не превратился в маленькую, тоскливую, черную точку. Теперь, на осиротевшем перроне, можно было, никого не стесняясь, вволю поплакать… Ведь вслед за ним уплывала в неизвестность счастливая пора нашей дружбы и беспечной юности, которая не повторится уже потом никогда…
|
|
|