НА КАЛЕНДАРЕ

Распутин у каждого свой

Подготовила беседу Анастасия ПОСТНИКОВА   
19 Марта 2015 г.

bruhonenko

Пожалуй мало кто из ныне живущих так внимательно на протяжении многих лет вглядывался в черты лица всемирно известного писателя, как ветеран ТАСС Эдгарт Брюханенко.

– Эдгар Дмитриевич, а каким для вас был Валентин Распутин – писателем, человеком, может, соратником по журналистскому ремеслу?

– Наша страна, весь мир потеряли замечательного человека и великого писателя. Валентин Григорьевич действительно был «совестью русского народа». В литературе это, конечно же, была величина мирового уровня, как говаривал Ленин о Толстом «глыба, матёрый человечище». Он и был для нашей, да и для мировой литературы Львом Толстым второй половины ХХ века. У нас в стране в то время золотую звезду Героя Социалистического Труда так просто никому не давали, тем более представителю писательского цеха. А у него помимо этого звания множество премий и орденов, всемирно известных книг, спектаклей – о чем здесь ещё говорить? И ведь было за что: последние советские поколения ещё помнят, как все поголовно тогда зачитывались его книгами, одалживали их друг у друга на день-другой, читали ночами. Так было велико его влияние на умы людей. Он ведь нам, по сути, заново открыл нашу деревню, душу русского народа. У каждого человека на этой земле есть своё предназначение, своё счастье и судьба. У Распутина это триединство так сложилось, что простой деревенский паренёк через испытания, переживания и размышления над тяжёлой деревенской жизнью, своей и односельчан, стал в литературе гениальным классиком. Так вот всё это к нему повернулось. Правда, и расплата за это – у каждого тоже своя. Валентин, к сожалению, и этого по полной хватил...

– А как вы впервые с ним познакомились, помните?

– К тому времени, а это были 60-е годы, я уже был фотокорреспондентом ТАСС и сотрудничал с газетой «Советская молодёжь», где Валя (так мы все его звали) работал, по-моему, уже старшим литературным сотрудником. Как-то, зашиваясь по времени, я попросил его сделать подтекстовку под свою фотографию для газеты. Он, конечно, сделал (отказывать в помощи коллегам было не в его правилах), но сделал это так, что больше я к нему с подобными мелочами уже не обращался. Он всегда считал, что каждый должен научиться хорошо делать своё дело, а не перепоручать другим. Вот так, взбрыкнув друг на друга, мы и познакомились...

– А потом подружились? Или просто пересекались по жизни?

– Скорее второе. Друзьями, как это представляется в понятии «крепкая мужская дружба навек», мы не стали. И познакомились поздно, уже не юношами, когда первая дружба как первая любовь. И по натуре, темпераменту, интересам разные были. А вот хорошие отношения поддерживали всю жизнь, больше «пересекаясь», конечно же, по работе. Должен вам сказать, что я, будучи представителем центральной прессы, одним из первых журналистов сделал материал о Распутине-писателе. Тогда у него была опубликована повесть, и он уже входил в «плеяду советских писателей». Так вот, можно сказать по-наглому, напросился я к нему в гости, на квартиру по бульвару Гагарина. Долго снимал его во всевозможных ракурсах, в том числе с дочкой. Получился большой хороший материал для центропрессы. Но это, пожалуй, была первая и последняя такая удачная съёмка. Писателем Валентин был, конечно, замечательным, а вот нашему брату фотографу, оператору или просто журналисту работать с ним было ох как нелегко. Ну не любил Валя сниматься и, если говорить современным языком, пиарить себя. Может, воспитание деревенское сказывалось, может, скромность природная – не знаю. Однажды прокрался я на его встречу с читателями в Молчановке. Сел, значит, подальше, и щелкаю незаметно снимки. Так он ведь выгнал меня со встречи, когда обнаружил. Сказал, что я его непринуждённому общению с читателями мешаю. Обиделся я на него тогда крепко: он, видите ли, своё дело ценит, а моё в грош не ставит. Долго потом не разговаривали.

– И больше Вы его не снимали?

– Ну почему же? Дружба дружбой, а служба службой: моё начальство с определённой периодичностью запрашивало фотожитие великого иркутского писателя. Да и помирились мы с ним вскоре. Как-то немецкий журнал «Штерн» попросил меня через руководство ТАСС показать им писателя Распутина как бы в сельской обстановке. Валя отказывается наотрез: «Не буду я сниматься!». Кое-как уговорил. Интересная, кстати, тогда съёмка получилась: нашёл я подходящее место в старом Иркутске, где древние домишки с резными ставенками, сделал много хороших снимков. Валя даже как-то расположился ко мне, да и материал в моей конторе пошёл «на ура». Потом на Байкале его неплохо поснимал, когда он в составе делегации писателей России по озеру путешествовал. Ушли, помню, от порта Байкал ближе к Шаман-камню. Настроение у Валентина, гляжу, ужасное: может Сашу Вампилова вспомнил (как раз ведь напротив места его гибели), может, ещё что. Сел он на какой то камушек у воды, пригорюнился весь как-то. Но снимки хорошие получились – как раз под тему его размышлений о судьбе Байкала.

Один раз вообще до смешного дошло. Мой редактор в категорической форме заказывает новые снимки Распутина, Распутин категорически отказывается сниматься. Хоть волком вой – ситуация ведь увольнением попахивала за срыв редакционного задания. А тут как раз в Иркутске Евгений Евтушенко гостил. Звоню я ему: так, мол, и так, Женя, выручай – вытащи мне Валю «на пленер». Кое-как его Женя уговорил – большими друзьями-то они тоже не были, хотя и уважали безмерно друг друга. Обо мне и о съёмках, естественно, Распутину ни гу-гу. Ну вот, встречаются они там, где сейчас 130-й квартал, потом к набережной идут, потом на речном трамвайчике прокатились. А я, как шпион какой, их из-за кустов снимаю. Фотографии, правда, на славу удались, многие информационные агентства облетели – редко такое везение бывает, чтобы два русских классика на природе у воды дружелюбно беседовали...

– А о творчестве Валентина Григорьевича вы когда-нибудь говорили? Как он, например, писал или сюжеты своих произведений задумывал?

– Нет, на эту тему Валентин как-то не распространялся. По крайней мере, со мной. У каждого ведь свои секреты мастерства и далеко не всем их открывают. Правда, однажды, ещё на заре его творчества, я всё же задал ему такой вопрос: «Валентин, как ты пишешь свои произведения?». Он улыбнулся, молча достал общую тетрадь в клеточку и показал мне. Оказывается, писал он остро заточенным как бритва карандашом, умещая в одной строчке-клетке сразу две, а где и три строчки! Я тогда, помню, сильно удивился: «Не может быть, Валя! Да как ты потом всё это читаешь-понимаешь?» А он говорит: «Такое у меня зрение!». Я не поверил: «Да быть такого не может!». Валентин взял газету «Правда», дал её мне, отошел на пару метров и стал читать! Вот такое у него было зрение. И, видимо, это его удивительное зрение было связано не только с глазами... Очень, безмерно жаль, что он ушёл. Да, может, ещё свидимся где-нибудь там...

  • Расскажите об этом своим друзьям!