«Особый человек. Прочный. Надёжный» |
26 Июля 2019 г. |
Серое небо. Грязно-серая дорога. Раскисший снег под колёсами машины. Уныло. Уже минут тридцать газик с нашей съёмочной группой иркутского телевидения колесит по узким улочкам и переулкам Переделкино. Ищем дом В. Солоухина. Договорились. Ждёт. Да вот с вывесками неудача. Не везде указаны названия улиц. Спросить не у кого. Безлюдье... Владимиру Алексеевичу Солоухину в июне 2019 года исполнилось бы 95 лет. Русский писатель. Поэт. Гражданин. Орденоносец. Лауреат Государственной премии РФ. Немного истории. ПеределкиноПосёлок в Подмосковье. В этом году писательский оазис может праздновать юбилей – 85 лет. В 1934 году Литературный фонд СССР получил от государства подарок – девяносто двухэтажных домов с водопроводом, отоплением, канализацией. Места – сосновые рощи, целебный воздух, река, родники. И жить здесь предстояло писателям – известным и заслуженным. А спасибо за это М. Горькому. Это он рассказал вождю о том, что в Италиях и Франциях писатели пишут в тиши и уединении загородных вилл. А наши – в душном городе. Почему? Вождь услышал, проникся – и вот результат. Первыми новосёлами были К. Чуковский, И Бабель, И. Эренбург, Б. Пастернак... Уже в наши дни получили возможность работать в Переделкино Н. Доризо, Р. Рождественский, Р. Казакова, Б. Ахмадулина, Е. Евтушенко, Б. Окуджава... Словом, весь цвет, гордость и талант литературы Союза. В тени переделкинских сосен рождались стихи, новые романы, талантливые рифмы и любимые песни. Это родина Айболита, доктора Живаго, поэмы «Братская ГЭС»... Здесь от Б. Пастернака получил благословение в поэзию А. Вознесенский. Сегодня это историко-культурный заповедник. Любители поэзии России и всего мира едут сюда, чтобы услышать живые голоса Чуковского, Маршака, Окуджавы... Здесь проходят литературные праздники имени того или иного творца. Есть своё кладбище у городка писателей. Туристы идут сюда, чтобы постоять у могил и поклониться Р. Рождественскому, Б. Пастернаку, Н. Доризо, М. Алигер... – список огромен. Каждое имя – история, легенда, память. Вот что такое Переделкино сегодня, по улицам которого мы носимся в поисках нужного адреса. ...Стоп, вроде наш дом. Приехали! Хозяин занимает второй этаж. На первом, вроде бы, жил Б. Можаев. Поднялись. Хозяин – в дверях. Седой. Чёрные брюки и пуловер. Выглядывают воротник и манжеты. Большой, широкоплечий. Мощный. Мужик. Впечатление: только что распряг лошадь. Поставил в стойло. И вышел к нам. Пригласил. Вошли. Ставим свет. Пробуем микрофон. Смотрит внимательно, наблюдает. – Что это у вас за техника такая? – Нормальная, современная. – А снимать-то может? – А как же! – И слышно всё будет? – Да не волнуйтесь. Будет всё как надо. – Ну, хорошо. На дворе 1996 год. Осень закончилась. Зима ещё не наступила. В стране хозяйничают Ельцин, Чубайс, Рыбкин, Березовский... Уселись за круглый, посреди комнаты, стол. Клеёнка. На краю стола потрёпанные, потёртые, старые карты. То ли пасьянс часто раскладывают, то ли в дурачка перекидываются – подумалось. – О чём беседа? – О Вас. О Вашем творчестве, жизни и, конечно, дне сегодняшнем. – Шли мы вчера по Арбату. Кого только не видели! Либералы, монархисты, демократы, коммунисты... У каждого оратора – свой слушатель. Чего только не молотят и чего только не обещают. – А Вы кем себя ощущаете? – Как всегда. Писателем себя ощущаю. Вот уже 60 лет, как начал писать. С древних времён как был писателем, так им и остаюсь. (Пауза. Улыбается.) А вот что касается политических убеждений – это другое. По политическим убеждениям, если так, как вы спрашиваете, я ближе к монархистам. Я не состою ни в каких монархических организациях, партиях, движениях. Нет. Но твёрдо убеждён: монархия – более целесообразный вид государственного устройства. – Почему? – Могу объяснить. (Не договаривает. Отвлекается на телефонный звонок.) Извините. Пойду отвечу. Я сейчас. Уходит в другую комнату. В его отсутствие – оглядываемся. Рассматриваем «зал». На стене рядом два портрета: Романовы, царь и царица. Церковь. Девочка со свечечкой. Стоит, молится. Сельский пейзаж: поле, дом, скотина... Возвращается. Говорить начинает от двери. – Почему? Всё просто, Александра Владимировна. Вы согласны, что в каждом государстве, какое бы оно ни было, существует первое лицо. Оно может называться президентом, диктатором, премьер-министром, генсеком – где как. Всё зависит от того, как это лицо оказалось у власти. А способа прийти к власти существует только три. Назовёте четвёртый, я буду вам благодарен. Первый – выборы. Но выборы зависят от денег, средств массовой информации, от предвыборной шумихи. Но главное – от денег. Сейчас ведь чтобы участвовать, нужны миллионы, миллиарды. Равно, как Зюганову, Жириновскому, Руцкому... У кого больше – у того и шанс выше попасть в первые лидеры страны. И не обязательно выберут (и мы с вами не обязательно выберем) самого умного, достойного, честного и порядочного человека. Значит? А это значит, не самый лучший способ оказаться в лидерах страны. Второй способ – захватить власть. Силой захватить. Пример – Латинская Америка. То и дело перевороты, диктаторы, теракты. Захватили. Всех соперников побили. Стали во главе государства. Это не лучший способ. Захвативший власть всегда знает, что у него её могут отобрать. Точно так же. А потому будет вокруг себя всё подавлять, убивать, чтобы удержаться. Нет, это далеко не лучший способ. Третий – получить власть по наследству. Что такое по наследству? Отец – сыну. А это значит: отец будет заботиться и желать передать наследнику государство в лучшем состоянии. Крепкое, сильное, здоровое. И потом, монархия всегда предпочитает национальные интересы. Очень печально, когда у лидера страны нет национальных интересов, они отсутствуют. Как я понимаю: монархия – это народ, а монарх – отец. Но у нас сегодня народа-то и нет. Так, народонаселение. Раздрызганное, разрозненное. Термину «народ» – совершенно не соответствует. Народонаселение, одним словом. И им управлять может кто угодно – диктатор, премьер, президент. А вот во главе на-ро-да стоять может только мо-нарх. Он говорит уверенно, убеждённо, твёрдо. Это его убеждения. К которым он шёл не один год. Которые пришли к нему с изучением истории. Её хода. – А где же взять этого монарха? – Появится. Когда народонаселение ощутит себя НАРОДОМ. Появится. Главное, чтобы люди ощутили себя как единое целое. Чтобы все вместе. Чтобы вели людей центростремительные силы. Силы, сцепляющие всех в единый организм. А сейчас что? Каждый сам за себя. Все врозь. Силы сегодня другие. Центробежные. Растаскивают людей. Разрывают. Раздраивают. О национальных чувствах, Родине, интересах страны и людей – нет разговора. Напоминаю: на дворе 1996 год. Вспомните то время. И вы поймёте, о чём говорил известный русский писатель Владимир Солоухин. В те годы я часто бывала в Москве. Командировки. Картинки, которые наблюдались на Арбате, вызывали ужас и страх. На развалах продавали ордена и медали ветеранов Великой Отечественной войны. Как они попали в руки продавцов – не знаю. Живы или нет заслужившие эти награды кровью, здоровьем и, возможно, жизнью – не известно. Красные знамёна – шёлковые, бархатные, расшитые золотом – иностранные «гости» раскупали на сувениры. Из каких «красных уголков» и кабинетов вынесли их продавцы – неведомо. Солдатская форма всех родов войск, генеральские мундиры и папахи висели рядом с нижним бельём и павловопосадскими платками – бери не хочу. Вакханалия. Цинизм. Здесь же ходили молодые ребята и девчата. Сидели на асфальте. Бренчали на гитарах. И никто ничего страшного в происходящем не видел. Повседневность. Торговля. Ну и что? Я где-то уже вспоминала об этом. Но снова пишу. Это пишет свидетель, очевидец. Так развенчивали Великую Державу. Так предавали всё, на чём наше сознание формировалось. Так утверждалась мысль: ни-че-го в СССР не было святого. Всё это знал Владимир Алексеевич. Видел. Страдал. Искал ответа – почему? Помолчали. Каждый переварил свои мысли. После паузы он продолжил: – ...И началось всё это не вчера, не позавчера. А в далёкие 20-е годы. В 1921 году «Известия» опубликовали статью под шапкой «В России нет национального правительства. В России интернациональное правительство». Вот как! Сначала большевики захватили власть, а потом всё делалось для того, чтобы на-род превратить в население. Храмы громили. Лучших расстреливали. Одна из лучших частей нации вынуждена была уехать за границу, в эмиграцию. Да что там... (Горько махнул рукой. Отвернулся к окну.) Он никак не давал возможности перейти к разговору о нём, о творчестве, что пишет сейчас. Перехватив паузу, пытаюсь сменить тему: – Владимир Алексеевич, не можем же мы жить, постоянно оглядываясь на события вековой давности, перебирать и... (Не даёт договорить.) – Я понимаю. Не можем вернуть ни Шаляпина, ни Рахманинова, ни Шмелёва. Но ведь надо же создавать условия, чтобы вновь такие личности выросли. А вот вы, ТВ, что делаете? Что вы пропагандируете? С экрана не сходят дрязги, пошлость, секс в открытую... – Мы же не на 1-м канале работаем. И за них не можем отчитаться. А вот у нас, в Иркутске... И начинаю говорить о наших телепроектах «Моя земля», «Тихая провинция», «Судьба»... о том, что наши герои живут на земле, любят её, страдают от того, что их колхозы и совхозы развалились. От того, что зверофермы, где они растили норок, уничтожены. И мы говорим об этом. Показываем. По-своему протестуем и осуждаем происходящее. Он слушает внимательно. Комментирует: – Вот и хорошо. Значит, не все молчат. Вот и я не молчу. Ваш земляк Валентин Распутин, он буян да я. Постоянно говорим о национальной идее. Не слышат. Распутин везде говорит об этом. Видимо, и на вашем ТВ. Не молчит. Я думаю, каждый русский человек, в котором живо чувство Родины, должен говорить об этом. О чём бы ни шла речь. О природе. О Чайковском. О зиме. Надо так говорить, чтобы невольно будить национальное самосознание... В 20-е годы было запрещено слово Ро-ди-на. Разина не вспоминали. Старое поколение уходило. Новое росло с другим: «Будь готов – всегда готов!», «За дело Ленина-Сталина...». Вставляю в монолог свою запятую: – Но Россию же любили. Родину. – Кто любил? Не было России. Был Советский Союз. Были республики. России не было. Говорит напористо, перекатывая букву, владимирский говор. – Но мы же читали Пушкина, Лермонтова. «Люблю Россию я...». – Если вы любили, не значит, что все любили. Да, были идеологами допущены несколько писателей: Пушкин, Лермонтов. Достоевский был исключён. Не издавали. За Есенина могли в тюрьму посадить. Пушкина, да, «проходили». Но внушали нам, что убил поэта Николай I, режим. Его происки. Исковерканное самосознание зрело. На белое говорили чёрное... Как моё формировалось? Я открыл глаза (рассказывая, перечисляя, загибает пальцы) – церкви закрывают, иконы сбрасывают. Открыл глаза – крестьянство уничтожают. Шесть тысяч самых крепких хозяев вывезли в тундру на верную погибель. С этим и рос. Откуда тут самосознание. Росли на стихах Жарова, Маршака – «...Взмахом этой шашки лихо срубишь на скаку голову ромашки...». Что это такое? А в России чему учили? Задумался. Вспоминает. Читает: Вечер был; сверкали звёзды, ...Читает это ребёнок, и в душе девчонки и мальчишки сразу пробуждается огонёк добра, понятия добра и зла. Приютила. Обогрела. А нас чему? Летят самолёты, строчат пулемёты. Вот с чего начинало моё поколение, когда глаза открыло. Дом В. Солоухина в с. Алепино С Владимиром Алексеевичем мы жили в одной стране. При одном правительстве. По одним законам. В одну эпоху. Эпоха одна. Годы разные. Поэтому моё поколение по-другому описало бы своё детство. По-иному рассказало бы, как и что формировало детское и юношеское сознание. Влюблялись в героев В. Катаева и В. Каверина. Росли на стихах А. Барто и дружили с замечательными гайдаровскими персонажами. Слушали по радио спектакли Островского, Грибоедова, Л. Толстого с участием актёров МХАТа. Пели песни на стихи Есенина. Смотрели фильмы по романам Достоевского – «Идиот», «Братья Карамазовы»... Пионерское лето. Яркие красивые праздники во Дворце пионеров. Разные годы. Разное восприятие. Разные воспоминания и оценки. А вот любили и любим места, где росли и жили, – одинаково. Родина. И это роднит. Объединяет. Делает души родственными. Передо мной сидел человек близкий, родной. Со своим мнением, своим пониманием. Своими оценками. Вспомнился один из его рассказов. – В одном из рассказов – сборник «Олепинские пруды» – Вы пишите, как однажды почувствовали, что цветок любой – живой. В нём есть страх, радость, боязнь. – Конечно. Это так. Цветок чувствует, с каким настроением вы к нему подошли. С добром ли. Со злом. Он очень чувствует психологическое состояние человека. Это целая наука. Очень интересно. Ведь ещё Тимирязев сказал: самое удивительное в растении, что оно растёт. А раз растёт – значит, живое. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но вы же не могли прочесть всё, что я писал. Попал сборничек (так и сказал «сборничек») в руки – и слава Богу. Вот такое дело. И продолжил тему, прерванную вопросом: – Значит, задача номер один – население страны сцементировать. Снова – в народ. Сцементировать национальной идеей. Воспитывать на нашей великой литературе. Кто сегодня знает Ивана Шмелёва? Кто читал его «Лето Господне»? Вот то-то. Не знают и не читали. Наш великий вынужден был жить и умереть в Париже. Собираюсь написать книгу о некрополе русских эмигрантов в Париже. О тех, кто лежит на Сент-Женевьев-де-Буа, и о тех, кто не попал туда. Книга Шмелёва кристаллизует в душе национальное сознание. Не знаем. Мы же интернационалисты. Давайте поможем Эфиопии, Намибии... деньги туда-сюда. Немного истории. Иван ШмелёвЛитературоведы считают: Шмелёв – последний русский писатель, у которого можно учиться богатству, мощи, свободе русского языка. Революцию не принял. Эмигрировал в 1922 году. Много писал. Печатался. Даже на Нобелевскую премию был номинирован. Но сердце его, душа, мысли и страдания были о России. Его предсмертным желанием было: найти вечное упокоение подле отца, когда это станет возможно. И это возможное наступило в 2000 году. С кладбища Сент-Женевьев-де-Буа прах перенесён в Москву. Сегодня могила писателя на Донском кладбище. Патриарх Московский и всея Руси Алексий II сказал по этому поводу: «Исполняется последняя воля Ивана Сергеевича Шмелёва. Мы можем воздать должное этому человеку – православному писателю и истинно русскому человеку». В Замоскворечье, в Лаврушинском переулке, открыт памятник писателю. Здесь прошло его детство. Здесь жили его герои. Сюда и он вернулся. Село Алепино Только узнать это и порадоваться возвращению кумира Владимиру Алексеевичу не пришлось. Не дожил. Жаль. – Цензуры сегодня нет. Стала наша литература за эти годы лучше, возвышеннее, светлей? – Нет, конечно. Публиковаться стало легче. Да. Но ведь смотрите, что пришло в литературу: порнография, похабщина, матерщина. Нет, я не знаю, что же это такое. Когда Ленину говорили: надо дать свободу печати, и тогда мы будем лучше знать свои недостатки – он отвечал: нет, мы самоубийством кончать не собираемся. (Я не сильна в знании ленинских трудов. Пишу то, что сказал собеседник.) Его слова. Что же я хочу сказать? Свобода печати ведь тоже должна иметь какие-то пределы. А то, что читаем сегодня, не воспитывает, не несёт разумное, а раз-вос-пи-ты-ва-ет. Вот так. – Ваша последняя публикация? – Сейчас покажу. (Пошёл искать в другую комнату.) «Всю жизнь – писатель», – сказал он о себе. И это правда. Совсем юным публиковался в маленькой районной газетёнке. Юношество, первая любовь, эмоции требовали выхода. Когда понял, что писать, скорее всего, и есть дело его жизни, пошёл в Литературный. Институт окончил. Работал в крупных журналах. Был собкором «Огонька». В 1953 году вышел его первый сборник стихов «Дождь в степи». Его печатали много. Он был востребован. Но первый – самый дорогой. Начало. Старт. Его поэзию любили композиторы. Писали музыку. Его поэзию ценили исполнители. Поднимите архивы ансамблей «Ариэль» и «Песняры», прослушайте репертуар М. Пахоменко и Э. Хиля, Э. Пьехи и Л. Сенчиной. В их исполнении вы услышите не одну песню на его стихи. Помните: «Благодарствуйте, сударыня...», «Сыплет небо порошею, все пути хороня. Помни только хорошее про себя и меня...», «Мужчины, мужчины, мужчины, вы помните званье своё?..», «Давным-давно известно людям, что при разрыве двух людей сильнее тот, кто меньше любит, кто больше любит – тот слабей...». Всё это – Владимир Алексеевич. Постепенно перешёл на рассказы, повести. Одна за другой появились «Владимирские просёлки», «Мать-мачеха», «Письма из Русского музея», «Черные доски», «Олепинские пруды», «Приговор»... Всё и не перечислишь, да и не перечтёшь. Издание 1995 года – «Последняя ступень». Книга, которую он сейчас принесёт и покажет, была написана в 1970-е годы. Двадцать лет продержал в столе. Критики считают, если бы тогда, в 70-е, он её опубликовал – был бы взрыв в литературном мире почище «Архипелага ГУЛАГ». Не решился. Почему? Я думаю, всё определила крестьянская осторожность, «а что потом?». Он отчётливо понимал, что вместе со «взрывом» он получил бы, скорее всего, много и неприятностей. Не захотел. Не рискнул. Но в 1995 году – страна другая. За справедливостью толпой шли в Москву шахтёры – касками постучать. Аншлаги в магазинных витринах и в домашних холодильниках. Бесконечные трансляции с заседаний Верховного Совета. Со спорами, дискуссиями, криками и разборками. Книга вышла тихо, незаметно. Не получилось ожидаемого эффекта. Не выстрелила. По пословице – «Дорого яичко к Христову празднику». Принёс. Замечательное издание. Отлично проиллюстрированное, с множеством фотографий. И вот тут-то и началось знакомство с его детством, родными, близкими. С его прошлой жизнью. Показывает фото. Комментирует. Крестьяне села. На фото – группа людей. Одеты, действительно, хорошо. Не просто добротно, но и модно. Шляпы. Тросточка. «А это – моя мама». На женщине платье с высоким, под горло, воротником. Всё отделано кружевом. Высоко уложенные волосы, красиво. О том, что это крестьяне, – и в голову не придёт. Так одеты господа на картинах художников тех лет. Немного истории. ОлепиноАнтиминс. Термин из православия. Антиминс – льняной или шёлковый четырёхугольник, в который вшита частица мощей какого-то святого. Реликвия вручается церкви. Лежит на престоле. Даёт право служить литургию. Так вот, когда в 1860 году в Олепино сжигали престол ветхой деревянной старинной церквушки (построили новый каменный храм в 1850 году), в престоле нашли три антиминса. Один был дан Покровской церкви в княжение Дмитрия Донского, второй – при Иване Грозном, третий – при Борисе Годунове. По этим реликвиям подсчитали, что уже 600 лет назад село было, и церковь была. Так что Олепино (оно же Алепино) – родина писателя – одно из древнейших сёл на Владимирщине. Земли принадлежали в XVI веке Новодевичьему Московскому монастырю. В XVIII веке владельцами стали дети Салтыкова. Так до XIX века за князьями Салтыковыми и числилась территория. Пруды и колодцы. Каменная церковь в честь Богородицы. Старопечатное Евангелие в церкви. Школа церковно-приходская. Всё это было в селе, делало его известным, с богатым прошлым, значительным. Так было. Новое время принесло разруху, упадок, развал. Позднее храм перешёл в другие руки. Сюда пришла культура. Стали петь и танцевать. Но постепенно и это сошло на нет. И к 2010 году Олепино – сельское поселение Собинского района. В сорока верстах от Владимира. Население – 16 человек. – А это наш дом. Деревенский. Два этажа. Низ кирпичный. Верх – деревянный. Скажите – ишь, как жили... Кирпичный... деревянный... подвалы... погреба. Да, жили. Но никто ничего ни у кого не украл. И жили побогаче других – но и работали более других. Семья большая. Работоспособная. Я десятый... Всё трудом... горбом... руками. Так, комментируя, ведёт рассказ о своей семье, родословной, прошлом. Слушать его интересно. Приятно. Говорит, словно поёт, перекатывая владимирское «о». Интонация спокойная, повествовательная, рассудительная. Сказал – смотрит на реакцию слушателя. Всё понял? Услышал? Или так... – Посмотрите, какое достоинство в лицах, осанке, повороте головы. Видите? Это я с мамой и сестрой Марией. Поехали на Успенскую ярмарку. В Караваево. Там я впервые в жизни попробовал виноград. Продавали его в больших решетах. Вместе с решетом. Ягоду съешь, а решето в хозяйстве всегда пригодится. ...Мой дед. Алексей Дмитриевич. Бабка по матери. Василиса. Говорит о событиях семидесятилетней давности так, словно вчера только из поездки вернулся. Фотографий очень много. Не копии. Подлинники. Значит, семья берегла свою историю. Собирала. Не растеряла. Фотографий много – значит, были деньги оплатить это удовольствие. Достаточно дорогое. – А это мы с отцом ездили во Владимир по базарным делам. Фото на фоне рыночных декораций. Вставишь лицо сюда – ты джигит, сюда – ты всадник, сюда... Сестра звала меня «волчонок». Я так и подписал это фото «Волчонок». В комментариях – тоска. Тоска по тому, что ушло. По тому, чего уже не вернёшь. И любовь, любовь ко всем, кого нет. Показывает: «Взгляните на это фото. Сестра. Скажешь, что из крестьян? Да никогда. А вот её муж. В 30-е годы посадили за какой-то анекдот. Да так там и пропал. А это отец. С Голубчиком. Лошадью. С последней, что осталась. Остальное уже успели отобрать». Молчит. Гладит. То ли отца, то ли Голубчика... Продолжает. – Сейчас в Москве объяви, чтобы все сдали своих собак, знаете, какая буча поднимется? Как так, собак, своих любимых?! А ведь лошадь значила для крестьянина значительно больше. Она и в поле, и за сеном, и на ярмарку увезёт... Да что там... И вот начали их отбирать. Приказ – всех свести на колхозный двор. И сводили. И попадала хозяйская, холёная, ухоженная лошадка – в грязь, навоз, тесноту. И впроголодь. Хозяева ночью тайком пытались проникнуть туда – и подкармливали своих лошадей. Сдали Голубчика. Когда ночью отец тайно пробрался во двор кинуть ему сена, Голубчик укусил его за руку. От обиды. За предательство. Это же самое настоящее предательство – загнать его сюда. Лошадь ничего не знала про колхоз, коллективизацию. А вот что хозяин предал – понимала. «А это что?» Глаз зацепился за одну из фотографий. Импозантный мужчина. Модное городское пальто, круглая меховая шапка, большой воротник такого же меха, кашне. Наверное, чиновник или городской голова – подумалось. – Так это же отец. Я уже показывал. Только одет по-другому. Мы с ним по делам поехали в губернский город, в разных присутственных местах были... вот и... Ещё раз хочется подчеркнуть, как достойны, красивы и открыты на фото его родители – Солоухины Алексей Алексеевич и Степанида Ивановна. Десятерых детей вырастили. На ноги всех поставили. Не бедствовали. И детей научили жить – всему голова труд. – Вот остатки нашей разорённой церкви. Вот и Олепино – разорённое. Словно пожар прошёл. Я вам сейчас покажу фото. Интересное фото. Только вы обязательно снимите его крупно и покажите. А – вот... Это икона из нашей олепинской церкви. XVII век. Нарядная, красивая. Когда церковь закрыли – всё было выброшено. Я кое-что подобрал. Сел. На открытую книгу положил свои огромные руки. Одна прикрывает другую. Подумав, уточняет: – Вернее, не так было. Председатель совета как-то говорит: «Ты знаешь, завтра я должен всё увезти из нашей церкви. В другое село. И там всё уничтожим. Можешь вечером, попозднее, прийти в храм и взять всё, что понравится. Вот ключик. Возьми. Только или вечером, или ночью». Я взял вот эту икону. Конечно, вид у неё был... Позднее, уже в наши дни, познакомился с Кириковым Владимиром Осиповичем. Реставратор крупнейший. Наш владимирский. Специалист по древнерусской иконописи. Он и Рублёва реставрировал. Он и вернул иконе её первозданный вид. Красота! Вот – было. Вот – сделал. Сняли? (вопрос к оператору). Пусть люди видят. ...А вот церковь наша православная, где меня и моих братьев крестили. Черные проёмы окон и дверей. Грязь. Закопчённость. Стало. А было? (Показывает дореволюционное фото.) Сами видите. (Обводит рукой комнату.) Говорят и удивляются, что у меня икон много. Камера переводит глазок на стены. И сегодня из съёмок двадцатилетней давности на меня смотрит мир Владимира Алексеевича. Иконы. Иконки. Церковь Святой Магдалины в Иерусалиме. Вербное воскресенье. Что-то в рамках. Что-то наклеено прямо на обои или держится на кнопочке. Здесь же иллюстрация огромного полотна И. Глазунова «Вся Россия». Его мир. Его боль. Его думы. Его терзания. За Русь, православие, чистоту души и помыслов. Он чётко ведёт беседу. Ведёт. Знает, где и когда к какой теме перейти. – Сестра. Это она читала мне и Пушкина, и Лермонтова. Лет в 4-5 я уже много наизусть знал. Декламировал. ...А это я на службе в Кремлёвском полку. Сегодня – это президентский полк. В 1942 году призвали и определили – служить тебе, Солоухин, в спецподразделении. Будешь Кремль охранять. Я был командиром отделения. Уже печатался. Да. Где-то в 1953 году демобилизовался. Вот так – штрихами, между комментариями к фото и показом картинок из прошлого, говорит о себе. Разговор неспешный. Слушать его – удовольствие. – В ваших краях? А как же! В Бурятии был. Это когда я им переводил «Гэсэр» – бурятский эпос. Да. Бурятию показали. Байкал. Уха была. Омуль. (И вдруг засмеялся весело так, видимо, что-то доброе и личное вспомнил.) Красивый край очень. Устала камера. И мы. Да и хозяин. Но невозможно же уйти, не записав на плёнку живой голос классика. Прошу прочесть что-то из стихов, написанных недавно. Подумал. Посмотрел на меня: – И что? И в эфир дадите? Хорошо. Тогда прочту вам стихи «Друзьям». Я читал его в аудиториях и по 7, и по 10 тысяч. Всегда принимали бурно, аплодисменты. Встал. Подошёл к окну. Раскрыл. За окном – снег уже сине-фиолетовый. Вечер. Потянуло ветерком. Закрыл. Вернулся. Сел. Начал читать. Чтец он – великолепный. Трибун. Голос звучит сильно. Мощно. Интонации солоухинские, говор ни с чем не спутаешь. Россия еще не погибла, Всё, что мучило, терзало и болело – выложил в словах, в тексте. История, эмиграция, великие потери, приобретения... и вера, вера в величие и силу русского человека. Владимирская губерния. На подъезде к крупному селу Ставрово вас остановит указатель: «К русскому писателю В. Солоухину в Алепино 18 км». На доме, где он вырос: «В этом доме родился писатель В. Солоухин, 1924 – 1997 гг.». Ежегодно, в день рождения писателя, сюда, в Алепино, съезжаются его поклонники и почитатели. Съезжаются на праздник «Певец Владимирских просёлков». Маленькое Алепино, о котором он писал: «Одно для меня на целой земле, я в нём родился и вырос», – сегодня известно, посещаемо, почитаемо. И тянет сюда людей его имя, имя В. Солоухина. Музей Солоухина открыт в его родном доме. Его душа упокоилась на сельском кладбище. Рядом с родными. «Господи, помяни душу в царствии твоём» – надпись на кресте. На могиле творца. Отпевали его в храме Христа Спасителя. Одним из первых. Отпевал Алексий – патриарх всея Руси. Из речи патриарха: «В годы жизни Господь судил Владимиру Алексеевичу многое сделать и пережить. Однако во всех жизненных обстоятельствах он всегда являл пример честности, принципиальности и верности своему призванию...» Я же счастлива и горда тем, что в моей судьбе есть эта встреча, беседа, общение.
Слово о друге«Теперь, когда не стало Владимира Алексеевича, по-особому смотришь на его лицо, по-иному прислушиваешься к тем словам, которые он произносит, по-иному прислушиваешься к его рассказам и стихам, которые он читает... Это великая потеря... Великая потеря. Сравнить его не с кем. Я виделся с ним незадолго до отъезда из Москвы. Знал, что он тяжело болен. Поехал к нему в больницу. Поехали с В. Крупиным и В. Ганичевым. Владимир знал, что дни его не будут продолжительны. Но разговор не касался тех тяжёлых предметов. Разговор был о России. О будущем. Знал, что болен. И когда снималась ваша передача – знал. Но говорил он об Алепине. Говорил, как с того света. Это был по-русски прочный, надёжный, уверенный в себе. Есть яркие люди. Есть мудрые. В Солоухине всё это совмещалось вместе. Говорил всегда точно. Уверенно. Словно высекая из камня. Как будто это дано только ему и больше никому. Я хорошо знаю то стихотворение, которое он читал в конце. «Наш современник» праздновал юбилей. Аудитория собралась большая. Аудитория лучших людей. Но чувствовалось, и понятно было, что центровая фигура – Владимир Алексеевич. Читал. Сказал, может быть, самое главное о России. Он ушёл в такую глубину... Не любить его нельзя было при жизни. Не любить его нельзя будет теперь. Уже когда он, действительно, будет служить не просто литературе, а будет полностью отдан России. Вместе со своими книгами. Вместе со своими друзьями. Вместе с тем, что он сделал. И что осталось не сделанным. Потому что не сделанное человеком после его ухода продолжает делаться каким-то чудесным образом». (Интервью я дала в сокращённом виде.)
|
|