НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-10-23-01-39-28
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
2024-10-30-02-03-53
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
2024-11-01-01-56-40
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
2024-10-22-05-40-03
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
2024-10-30-05-22-30
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.

«Особый человек. Прочный. Надёжный»

26 Июля 2019 г.

Серое небо. Грязно-серая дорога. Раскисший снег под колёсами машины. Уныло. Уже минут тридцать газик с нашей съёмочной группой иркутского телевидения колесит по узким улочкам и переулкам Переделкино. Ищем дом В. Солоухина. Договорились. Ждёт. Да вот с вывесками неудача. Не везде указаны названия улиц. Спросить не у кого. Безлюдье...

Владимиру Алексеевичу Солоухину в июне 2019 года исполнилось бы 95 лет. Русский писатель. Поэт. Гражданин. Орденоносец. Лауреат Государственной премии РФ.

Владимиру Алексеевичу Солоухину в июне 2019 года исполнилось бы 95 лет. Русский писатель. Поэт. Гражданин. Орденоносец. Лауреат Государственной премии РФ.

Немного истории. Переделкино

Посёлок в Подмосковье. В этом году писательский оазис может праздновать юбилей – 85 лет. В 1934 году Литературный фонд СССР получил от государства подарок – девяносто двухэтажных домов с водопроводом, отоплением, канализацией. Места – сосновые рощи, целебный воздух, река, родники. И жить здесь предстояло писателям – известным и заслуженным. А спасибо за это М. Горькому. Это он рассказал вождю о том, что в Италиях и Франциях писатели пишут в тиши и уединении загородных вилл. А наши – в душном городе. Почему? Вождь услышал, проникся – и вот результат.

Первыми новосёлами были К. Чуковский, И Бабель, И. Эренбург, Б. Пастернак... Уже в наши дни получили возможность работать в Переделкино Н. Доризо, Р. Рождественский, Р. Казакова, Б. Ахмадулина, Е. Евтушенко, Б. Окуджава... Словом, весь цвет, гордость и талант литературы Союза. В тени переделкинских сосен рождались стихи, новые романы, талантливые рифмы и любимые песни. Это родина Айболита, доктора Живаго, поэмы «Братская ГЭС»... Здесь от Б. Пастернака получил благословение в поэзию А. Вознесенский.

Сегодня это историко-культурный заповедник. Любители поэзии России и всего мира едут сюда, чтобы услышать живые голоса Чуковского, Маршака, Окуджавы... Здесь проходят литературные праздники имени того или иного творца. Есть своё кладбище у городка писателей. Туристы идут сюда, чтобы постоять у могил и поклониться Р. Рождественскому, Б. Пастернаку, Н. Доризо, М. Алигер... – список огромен. Каждое имя – история, легенда, память. Вот что такое Переделкино сегодня, по улицам которого мы носимся в поисках нужного адреса.

...Стоп, вроде наш дом. Приехали! Хозяин занимает второй этаж. На первом, вроде бы, жил Б. Можаев. Поднялись. Хозяин – в дверях. Седой. Чёрные брюки и пуловер. Выглядывают воротник и манжеты. Большой, широкоплечий. Мощный. Мужик. Впечатление: только что распряг лошадь. Поставил в стойло. И вышел к нам. Пригласил. Вошли. Ставим свет. Пробуем микрофон. Смотрит внимательно, наблюдает.

– Что это у вас за техника такая?

– Нормальная, современная.

– А снимать-то может?

– А как же!

– И слышно всё будет?

– Да не волнуйтесь. Будет всё как надо.

– Ну, хорошо.

На дворе 1996 год. Осень закончилась. Зима ещё не наступила. В стране хозяйничают Ельцин, Чубайс, Рыбкин, Березовский...

Уселись за круглый, посреди комнаты, стол. Клеёнка. На краю стола потрёпанные, потёртые, старые карты. То ли пасьянс часто раскладывают, то ли в дурачка перекидываются – подумалось.

– О чём беседа?

– О Вас. О Вашем творчестве, жизни и, конечно, дне сегодняшнем.

– Шли мы вчера по Арбату. Кого только не видели! Либералы, монархисты, демократы, коммунисты... У каждого оратора – свой слушатель. Чего только не молотят и чего только не обещают.

– А Вы кем себя ощущаете?

– Как всегда. Писателем себя ощущаю. Вот уже 60 лет, как начал писать. С древних времён как был писателем, так им и остаюсь. (Пауза. Улыбается.) А вот что касается политических убеждений – это другое. По политическим убеждениям, если так, как вы спрашиваете, я ближе к монархистам. Я не состою ни в каких монархических организациях, партиях, движениях. Нет. Но твёрдо убеждён: монархия – более целесообразный вид государственного устройства.

– Почему?

– Могу объяснить. (Не договаривает. Отвлекается на телефонный звонок.) Извините. Пойду отвечу. Я сейчас.

Уходит в другую комнату. В его отсутствие – оглядываемся. Рассматриваем «зал». На стене рядом два портрета: Романовы, царь и царица. Церковь. Девочка со свечечкой. Стоит, молится. Сельский пейзаж: поле, дом, скотина...

Возвращается. Говорить начинает от двери.

– Почему? Всё просто, Александра Владимировна. Вы согласны, что в каждом государстве, какое бы оно ни было, существует первое лицо. Оно может называться президентом, диктатором, премьер-министром, генсеком – где как. Всё зависит от того, как это лицо оказалось у власти. А способа прийти к власти существует только три. Назовёте четвёртый, я буду вам благодарен. Первый – выборы. Но выборы зависят от денег, средств массовой информации, от предвыборной шумихи. Но главное – от денег. Сейчас ведь чтобы участвовать, нужны миллионы, миллиарды. Равно, как Зюганову, Жириновскому, Руцкому... У кого больше – у того и шанс выше попасть в первые лидеры страны. И не обязательно выберут (и мы с вами не обязательно выберем) самого умного, достойного, честного и порядочного человека. Значит? А это значит, не самый лучший способ оказаться в лидерах страны. Второй способ – захватить власть. Силой захватить. Пример – Латинская Америка. То и дело перевороты, диктаторы, теракты. Захватили. Всех соперников побили. Стали во главе государства. Это не лучший способ. Захвативший власть всегда знает, что у него её могут отобрать. Точно так же. А потому будет вокруг себя всё подавлять, убивать, чтобы удержаться. Нет, это далеко не лучший способ. Третий – получить власть по наследству. Что такое по наследству? Отец – сыну. А это значит: отец будет заботиться и желать передать наследнику государство в лучшем состоянии. Крепкое, сильное, здоровое. И потом, монархия всегда предпочитает национальные интересы. Очень печально, когда у лидера страны нет национальных интересов, они отсутствуют. Как я понимаю: монархия – это народ, а монарх – отец. Но у нас сегодня народа-то и нет. Так, народонаселение. Раздрызганное, разрозненное. Термину «народ» – совершенно не соответствует. Народонаселение, одним словом. И им управлять может кто угодно – диктатор, премьер, президент. А вот во главе на-ро-да стоять может только мо-нарх.

Он говорит уверенно, убеждённо, твёрдо. Это его убеждения. К которым он шёл не один год. Которые пришли к нему с изучением истории. Её хода.

– А где же взять этого монарха?

– Появится. Когда народонаселение ощутит себя НАРОДОМ. Появится. Главное, чтобы люди ощутили себя как единое целое. Чтобы все вместе. Чтобы вели людей центростремительные силы. Силы, сцепляющие всех в единый организм. А сейчас что? Каждый сам за себя. Все врозь. Силы сегодня другие. Центробежные. Растаскивают людей. Разрывают. Раздраивают. О национальных чувствах, Родине, интересах страны и людей – нет разговора.

Напоминаю: на дворе 1996 год. Вспомните то время. И вы поймёте, о чём говорил известный русский писатель Владимир Солоухин. В те годы я часто бывала в Москве. Командировки. Картинки, которые наблюдались на Арбате, вызывали ужас и страх. На развалах продавали ордена и медали ветеранов Великой Отечественной войны. Как они попали в руки продавцов – не знаю. Живы или нет заслужившие эти награды кровью, здоровьем и, возможно, жизнью – не известно. Красные знамёна – шёлковые, бархатные, расшитые золотом – иностранные «гости» раскупали на сувениры. Из каких «красных уголков» и кабинетов вынесли их продавцы – неведомо. Солдатская форма всех родов войск, генеральские мундиры и папахи висели рядом с нижним бельём и павловопосадскими платками – бери не хочу. Вакханалия. Цинизм. Здесь же ходили молодые ребята и девчата. Сидели на асфальте. Бренчали на гитарах. И никто ничего страшного в происходящем не видел. Повседневность. Торговля. Ну и что? Я где-то уже вспоминала об этом. Но снова пишу. Это пишет свидетель, очевидец. Так развенчивали Великую Державу. Так предавали всё, на чём наше сознание формировалось. Так утверждалась мысль: ни-че-го в СССР не было святого. Всё это знал Владимир Алексеевич. Видел. Страдал. Искал ответа – почему?

Помолчали. Каждый переварил свои мысли. После паузы он продолжил:

– ...И началось всё это не вчера, не позавчера. А в далёкие 20-е годы. В 1921 году «Известия» опубликовали статью под шапкой «В России нет национального правительства. В России интернациональное правительство». Вот как! Сначала большевики захватили власть, а потом всё делалось для того, чтобы на-род превратить в население. Храмы громили. Лучших расстреливали. Одна из лучших частей нации вынуждена была уехать за границу, в эмиграцию. Да что там... (Горько махнул рукой. Отвернулся к окну.)

Он никак не давал возможности перейти к разговору о нём, о творчестве, что пишет сейчас. Перехватив паузу, пытаюсь сменить тему:

– Владимир Алексеевич, не можем же мы жить, постоянно оглядываясь на события вековой давности, перебирать и... (Не даёт договорить.)

– Я понимаю. Не можем вернуть ни Шаляпина, ни Рахманинова, ни Шмелёва. Но ведь надо же создавать условия, чтобы вновь такие личности выросли. А вот вы, ТВ, что делаете? Что вы пропагандируете? С экрана не сходят дрязги, пошлость, секс в открытую...

– Мы же не на 1-м канале работаем. И за них не можем отчитаться. А вот у нас, в Иркутске...

И начинаю говорить о наших телепроектах «Моя земля», «Тихая провинция», «Судьба»... о том, что наши герои живут на земле, любят её, страдают от того, что их колхозы и совхозы развалились. От того, что зверофермы, где они растили норок, уничтожены. И мы говорим об этом. Показываем. По-своему протестуем и осуждаем происходящее. Он слушает внимательно. Комментирует:

– Вот и хорошо. Значит, не все молчат. Вот и я не молчу. Ваш земляк Валентин Распутин, он буян да я. Постоянно говорим о национальной идее. Не слышат. Распутин везде говорит об этом. Видимо, и на вашем ТВ. Не молчит. Я думаю, каждый русский человек, в котором живо чувство Родины, должен говорить об этом. О чём бы ни шла речь. О природе. О Чайковском. О зиме. Надо так говорить, чтобы невольно будить национальное самосознание... В 20-е годы было запрещено слово Ро-ди-на. Разина не вспоминали. Старое поколение уходило. Новое росло с другим: «Будь готов – всегда готов!», «За дело Ленина-Сталина...».

2607 9 3

Вставляю в монолог свою запятую:

– Но Россию же любили. Родину.

– Кто любил? Не было России. Был Советский Союз. Были республики. России не было.

Говорит напористо, перекатывая букву, владимирский говор.

– Но мы же читали Пушкина, Лермонтова. «Люблю Россию я...».

– Если вы любили, не значит, что все любили. Да, были идеологами допущены несколько писателей: Пушкин, Лермонтов. Достоевский был исключён. Не издавали. За Есенина могли в тюрьму посадить. Пушкина, да, «проходили». Но внушали нам, что убил поэта Николай I, режим. Его происки. Исковерканное самосознание зрело. На белое говорили чёрное... Как моё формировалось? Я открыл глаза (рассказывая, перечисляя, загибает пальцы) – церкви закрывают, иконы сбрасывают. Открыл глаза – крестьянство уничтожают. Шесть тысяч самых крепких хозяев вывезли в тундру на верную погибель. С этим и рос. Откуда тут самосознание. Росли на стихах Жарова, Маршака – «...Взмахом этой шашки лихо срубишь на скаку голову ромашки...». Что это такое? А в России чему учили?

Задумался. Вспоминает. Читает:

Вечер был; сверкали звёзды,
На дворе мороз трещал;
Шёл по улице малютка,
Посинел и весь дрожал...
...Шла дорогой той старушка –
Услыхала сироту;
Приютила и согрела
И поесть дала ему....

...Читает это ребёнок, и в душе девчонки и мальчишки сразу пробуждается огонёк добра, понятия добра и зла. Приютила. Обогрела. А нас чему? Летят самолёты, строчат пулемёты. Вот с чего начинало моё поколение, когда глаза открыло.

Дом В. Солоухина в с. Алепино

Дом В. Солоухина в с. Алепино

С Владимиром Алексеевичем мы жили в одной стране. При одном правительстве. По одним законам. В одну эпоху. Эпоха одна. Годы разные. Поэтому моё поколение по-другому описало бы своё детство. По-иному рассказало бы, как и что формировало детское и юношеское сознание. Влюблялись в героев В. Катаева и В. Каверина. Росли на стихах А. Барто и дружили с замечательными гайдаровскими персонажами. Слушали по радио спектакли Островского, Грибоедова, Л. Толстого с участием актёров МХАТа. Пели песни на стихи Есенина. Смотрели фильмы по романам Достоевского – «Идиот», «Братья Карамазовы»... Пионерское лето. Яркие красивые праздники во Дворце пионеров. Разные годы. Разное восприятие. Разные воспоминания и оценки. А вот любили и любим места, где росли и жили, – одинаково. Родина. И это роднит. Объединяет. Делает души родственными. Передо мной сидел человек близкий, родной. Со своим мнением, своим пониманием. Своими оценками. Вспомнился один из его рассказов.

– В одном из рассказов – сборник «Олепинские пруды» – Вы пишите, как однажды почувствовали, что цветок любой – живой. В нём есть страх, радость, боязнь.

– Конечно. Это так. Цветок чувствует, с каким настроением вы к нему подошли. С добром ли. Со злом. Он очень чувствует психологическое состояние человека. Это целая наука. Очень интересно. Ведь ещё Тимирязев сказал: самое удивительное в растении, что оно растёт. А раз растёт – значит, живое. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но вы же не могли прочесть всё, что я писал. Попал сборничек (так и сказал «сборничек») в руки – и слава Богу. Вот такое дело.

И продолжил тему, прерванную вопросом:

– Значит, задача номер один – население страны сцементировать. Снова – в народ. Сцементировать национальной идеей. Воспитывать на нашей великой литературе. Кто сегодня знает Ивана Шмелёва? Кто читал его «Лето Господне»? Вот то-то. Не знают и не читали. Наш великий вынужден был жить и умереть в Париже. Собираюсь написать книгу о некрополе русских эмигрантов в Париже. О тех, кто лежит на Сент-Женевьев-де-Буа, и о тех, кто не попал туда.

Книга Шмелёва кристаллизует в душе национальное сознание. Не знаем. Мы же интернационалисты. Давайте поможем Эфиопии, Намибии... деньги туда-сюда.

Немного истории. Иван Шмелёв

Литературоведы считают: Шмелёв – последний русский писатель, у которого можно учиться богатству, мощи, свободе русского языка. Революцию не принял. Эмигрировал в 1922 году. Много писал. Печатался. Даже на Нобелевскую премию был номинирован. Но сердце его, душа, мысли и страдания были о России. Его предсмертным желанием было: найти вечное упокоение подле отца, когда это станет возможно. И это возможное наступило в 2000 году. С кладбища Сент-Женевьев-де-Буа прах перенесён в Москву. Сегодня могила писателя на Донском кладбище. Патриарх Московский и всея Руси Алексий II сказал по этому поводу: «Исполняется последняя воля Ивана Сергеевича Шмелёва. Мы можем воздать должное этому человеку – православному писателю и истинно русскому человеку». В Замоскворечье, в Лаврушинском переулке, открыт памятник писателю. Здесь прошло его детство. Здесь жили его герои. Сюда и он вернулся.

Село Алепино

Село Алепино

Только узнать это и порадоваться возвращению кумира Владимиру Алексеевичу не пришлось. Не дожил. Жаль.

– Цензуры сегодня нет. Стала наша литература за эти годы лучше, возвышеннее, светлей?

– Нет, конечно. Публиковаться стало легче. Да. Но ведь смотрите, что пришло в литературу: порнография, похабщина, матерщина. Нет, я не знаю, что же это такое. Когда Ленину говорили: надо дать свободу печати, и тогда мы будем лучше знать свои недостатки – он отвечал: нет, мы самоубийством кончать не собираемся. (Я не сильна в знании ленинских трудов. Пишу то, что сказал собеседник.) Его слова. Что же я хочу сказать? Свобода печати ведь тоже должна иметь какие-то пределы. А то, что читаем сегодня, не воспитывает, не несёт разумное, а раз-вос-пи-ты-ва-ет. Вот так.

– Ваша последняя публикация?

– Сейчас покажу. (Пошёл искать в другую комнату.)

«Всю жизнь – писатель», – сказал он о себе. И это правда. Совсем юным публиковался в маленькой районной газетёнке. Юношество, первая любовь, эмоции требовали выхода. Когда понял, что писать, скорее всего, и есть дело его жизни, пошёл в Литературный. Институт окончил. Работал в крупных журналах. Был собкором «Огонька». В 1953 году вышел его первый сборник стихов «Дождь в степи». Его печатали много. Он был востребован. Но первый – самый дорогой. Начало. Старт. Его поэзию любили композиторы. Писали музыку. Его поэзию ценили исполнители. Поднимите архивы ансамблей «Ариэль» и «Песняры», прослушайте репертуар М. Пахоменко и Э. Хиля, Э. Пьехи и Л. Сенчиной. В их исполнении вы услышите не одну песню на его стихи. Помните: «Благодарствуйте, сударыня...», «Сыплет небо порошею, все пути хороня. Помни только хорошее про себя и меня...», «Мужчины, мужчины, мужчины, вы помните званье своё?..», «Давным-давно известно людям, что при разрыве двух людей сильнее тот, кто меньше любит, кто больше любит – тот слабей...». Всё это – Владимир Алексеевич.

Постепенно перешёл на рассказы, повести. Одна за другой появились «Владимирские просёлки», «Мать-мачеха», «Письма из Русского музея», «Черные доски», «Олепинские пруды», «Приговор»... Всё и не перечислишь, да и не перечтёшь. Издание 1995 года – «Последняя ступень». Книга, которую он сейчас принесёт и покажет, была написана в 1970-е годы. Двадцать лет продержал в столе. Критики считают, если бы тогда, в 70-е, он её опубликовал – был бы взрыв в литературном мире почище «Архипелага ГУЛАГ». Не решился. Почему? Я думаю, всё определила крестьянская осторожность, «а что потом?». Он отчётливо понимал, что вместе со «взрывом» он получил бы, скорее всего, много и неприятностей. Не захотел. Не рискнул. Но в 1995 году – страна другая. За справедливостью толпой шли в Москву шахтёры – касками постучать. Аншлаги в магазинных витринах и в домашних холодильниках. Бесконечные трансляции с заседаний Верховного Совета. Со спорами, дискуссиями, криками и разборками. Книга вышла тихо, незаметно. Не получилось ожидаемого эффекта. Не выстрелила. По пословице – «Дорого яичко к Христову празднику».

Принёс. Замечательное издание. Отлично проиллюстрированное, с множеством фотографий. И вот тут-то и началось знакомство с его детством, родными, близкими. С его прошлой жизнью. Показывает фото. Комментирует. Крестьяне села. На фото – группа людей. Одеты, действительно, хорошо. Не просто добротно, но и модно. Шляпы. Тросточка. «А это – моя мама». На женщине платье с высоким, под горло, воротником. Всё отделано кружевом. Высоко уложенные волосы, красиво. О том, что это крестьяне, – и в голову не придёт. Так одеты господа на картинах художников тех лет.

Немного истории. Олепино

Антиминс. Термин из православия. Антиминс – льняной или шёлковый четырёхугольник, в который вшита частица мощей какого-то святого. Реликвия вручается церкви. Лежит на престоле. Даёт право служить литургию. Так вот, когда в 1860 году в Олепино сжигали престол ветхой деревянной старинной церквушки (построили новый каменный храм в 1850 году), в престоле нашли три антиминса. Один был дан Покровской церкви в княжение Дмитрия Донского, второй – при Иване Грозном, третий – при Борисе Годунове. По этим реликвиям подсчитали, что уже 600 лет назад село было, и церковь была. Так что Олепино (оно же Алепино) – родина писателя – одно из древнейших сёл на Владимирщине. Земли принадлежали в XVI веке Новодевичьему Московскому монастырю. В XVIII веке владельцами стали дети Салтыкова. Так до XIX века за князьями Салтыковыми и числилась территория. Пруды и колодцы. Каменная церковь в честь Богородицы. Старопечатное Евангелие в церкви. Школа церковно-приходская. Всё это было в селе, делало его известным, с богатым прошлым, значительным. Так было. Новое время принесло разруху, упадок, развал. Позднее храм перешёл в другие руки. Сюда пришла культура. Стали петь и танцевать. Но постепенно и это сошло на нет. И к 2010 году Олепино – сельское поселение Собинского района. В сорока верстах от Владимира. Население – 16 человек.

– А это наш дом. Деревенский. Два этажа. Низ кирпичный. Верх – деревянный. Скажите – ишь, как жили... Кирпичный... деревянный... подвалы... погреба. Да, жили. Но никто ничего ни у кого не украл. И жили побогаче других – но и работали более других. Семья большая. Работоспособная. Я десятый... Всё трудом... горбом... руками.

Так, комментируя, ведёт рассказ о своей семье, родословной, прошлом. Слушать его интересно. Приятно. Говорит, словно поёт, перекатывая владимирское «о». Интонация спокойная, повествовательная, рассудительная. Сказал – смотрит на реакцию слушателя. Всё понял? Услышал? Или так...

– Посмотрите, какое достоинство в лицах, осанке, повороте головы. Видите? Это я с мамой и сестрой Марией. Поехали на Успенскую ярмарку. В Караваево. Там я впервые в жизни попробовал виноград. Продавали его в больших решетах. Вместе с решетом. Ягоду съешь, а решето в хозяйстве всегда пригодится. ...Мой дед. Алексей Дмитриевич. Бабка по матери. Василиса.

Говорит о событиях семидесятилетней давности так, словно вчера только из поездки вернулся. Фотографий очень много. Не копии. Подлинники. Значит, семья берегла свою историю. Собирала. Не растеряла. Фотографий много – значит, были деньги оплатить это удовольствие. Достаточно дорогое.

– А это мы с отцом ездили во Владимир по базарным делам. Фото на фоне рыночных декораций. Вставишь лицо сюда – ты джигит, сюда – ты всадник, сюда... Сестра звала меня «волчонок». Я так и подписал это фото «Волчонок».

В комментариях – тоска. Тоска по тому, что ушло. По тому, чего уже не вернёшь. И любовь, любовь ко всем, кого нет. Показывает: «Взгляните на это фото. Сестра. Скажешь, что из крестьян? Да никогда. А вот её муж. В 30-е годы посадили за какой-то анекдот. Да так там и пропал. А это отец. С Голубчиком. Лошадью. С последней, что осталась. Остальное уже успели отобрать». Молчит. Гладит. То ли отца, то ли Голубчика... Продолжает.

– Сейчас в Москве объяви, чтобы все сдали своих собак, знаете, какая буча поднимется? Как так, собак, своих любимых?! А ведь лошадь значила для крестьянина значительно больше. Она и в поле, и за сеном, и на ярмарку увезёт... Да что там... И вот начали их отбирать. Приказ – всех свести на колхозный двор. И сводили. И попадала хозяйская, холёная, ухоженная лошадка – в грязь, навоз, тесноту. И впроголодь. Хозяева ночью тайком пытались проникнуть туда – и подкармливали своих лошадей. Сдали Голубчика. Когда ночью отец тайно пробрался во двор кинуть ему сена, Голубчик укусил его за руку. От обиды. За предательство. Это же самое настоящее предательство – загнать его сюда. Лошадь ничего не знала про колхоз, коллективизацию. А вот что хозяин предал – понимала.

«А это что?» Глаз зацепился за одну из фотографий. Импозантный мужчина. Модное городское пальто, круглая меховая шапка, большой воротник такого же меха, кашне. Наверное, чиновник или городской голова – подумалось.

– Так это же отец. Я уже показывал. Только одет по-другому. Мы с ним по делам поехали в губернский город, в разных присутственных местах были... вот и...

Ещё раз хочется подчеркнуть, как достойны, красивы и открыты на фото его родители – Солоухины Алексей Алексеевич и Степанида Ивановна. Десятерых детей вырастили. На ноги всех поставили. Не бедствовали. И детей научили жить – всему голова труд.

– Вот остатки нашей разорённой церкви. Вот и Олепино – разорённое. Словно пожар прошёл. Я вам сейчас покажу фото. Интересное фото. Только вы обязательно снимите его крупно и покажите. А – вот... Это икона из нашей олепинской церкви. XVII век. Нарядная, красивая. Когда церковь закрыли – всё было выброшено. Я кое-что подобрал.

Сел. На открытую книгу положил свои огромные руки. Одна прикрывает другую. Подумав, уточняет:

– Вернее, не так было. Председатель совета как-то говорит: «Ты знаешь, завтра я должен всё увезти из нашей церкви. В другое село. И там всё уничтожим. Можешь вечером, попозднее, прийти в храм и взять всё, что понравится. Вот ключик. Возьми. Только или вечером, или ночью». Я взял вот эту икону. Конечно, вид у неё был... Позднее, уже в наши дни, познакомился с Кириковым Владимиром Осиповичем. Реставратор крупнейший. Наш владимирский. Специалист по древнерусской иконописи. Он и Рублёва реставрировал. Он и вернул иконе её первозданный вид. Красота! Вот – было. Вот – сделал. Сняли? (вопрос к оператору). Пусть люди видят. ...А вот церковь наша православная, где меня и моих братьев крестили. Черные проёмы окон и дверей. Грязь. Закопчённость. Стало. А было? (Показывает дореволюционное фото.) Сами видите. (Обводит рукой комнату.) Говорят и удивляются, что у меня икон много.

Камера переводит глазок на стены. И сегодня из съёмок двадцатилетней давности на меня смотрит мир Владимира Алексеевича. Иконы. Иконки. Церковь Святой Магдалины в Иерусалиме. Вербное воскресенье. Что-то в рамках. Что-то наклеено прямо на обои или держится на кнопочке. Здесь же иллюстрация огромного полотна И. Глазунова «Вся Россия». Его мир. Его боль. Его думы. Его терзания. За Русь, православие, чистоту души и помыслов.

Он чётко ведёт беседу. Ведёт. Знает, где и когда к какой теме перейти.

– Сестра. Это она читала мне и Пушкина, и Лермонтова. Лет в 4-5 я уже много наизусть знал. Декламировал. ...А это я на службе в Кремлёвском полку. Сегодня – это президентский полк. В 1942 году призвали и определили – служить тебе, Солоухин, в спецподразделении. Будешь Кремль охранять. Я был командиром отделения. Уже печатался. Да. Где-то в 1953 году демобилизовался.

Вот так – штрихами, между комментариями к фото и показом картинок из прошлого, говорит о себе. Разговор неспешный. Слушать его – удовольствие.

– В ваших краях? А как же! В Бурятии был. Это когда я им переводил «Гэсэр» – бурятский эпос. Да. Бурятию показали. Байкал. Уха была. Омуль. (И вдруг засмеялся весело так, видимо, что-то доброе и личное вспомнил.) Красивый край очень.

Устала камера. И мы. Да и хозяин. Но невозможно же уйти, не записав на плёнку живой голос классика. Прошу прочесть что-то из стихов, написанных недавно. Подумал. Посмотрел на меня:

– И что? И в эфир дадите? Хорошо. Тогда прочту вам стихи «Друзьям». Я читал его в аудиториях и по 7, и по 10 тысяч. Всегда принимали бурно, аплодисменты.

Встал. Подошёл к окну. Раскрыл. За окном – снег уже сине-фиолетовый. Вечер. Потянуло ветерком. Закрыл. Вернулся. Сел. Начал читать. Чтец он – великолепный. Трибун. Голос звучит сильно. Мощно. Интонации солоухинские, говор ни с чем не спутаешь.

Россия еще не погибла,
Пока мы живы, друзья...
Могилы, могилы, могилы –
Их сосчитать нельзя...

Всё, что мучило, терзало и болело – выложил в словах, в тексте. История, эмиграция, великие потери, приобретения... и вера, вера в величие и силу русского человека.

Владимирская губерния. На подъезде к крупному селу Ставрово вас остановит указатель: «К русскому писателю В. Солоухину в Алепино 18 км». На доме, где он вырос: «В этом доме родился писатель В. Солоухин, 1924 – 1997 гг.». Ежегодно, в день рождения писателя, сюда, в Алепино, съезжаются его поклонники и почитатели. Съезжаются на праздник «Певец Владимирских просёлков». Маленькое Алепино, о котором он писал: «Одно для меня на целой земле, я в нём родился и вырос», – сегодня известно, посещаемо, почитаемо. И тянет сюда людей его имя, имя В. Солоухина. Музей Солоухина открыт в его родном доме. Его душа упокоилась на сельском кладбище. Рядом с родными. «Господи, помяни душу в царствии твоём» – надпись на кресте. На могиле творца.

Отпевали его в храме Христа Спасителя. Одним из первых. Отпевал Алексий – патриарх всея Руси. Из речи патриарха: «В годы жизни Господь судил Владимиру Алексеевичу многое сделать и пережить. Однако во всех жизненных обстоятельствах он всегда являл пример честности, принципиальности и верности своему призванию...»

Я же счастлива и горда тем, что в моей судьбе есть эта встреча, беседа, общение.

P. S. В апреле 1997 года, на девятый день, редакция решила поставить в память о творце эту передачу на повтор. Поставили. Но мне подумалось, что предварить интервью должен человек, лично знавший и долгие годы друживший с писателем. Это был В. Г. Распутин. Позвонила. Согласился. Пришёл на запись. Снимали в одном из кабинетов на Горького, 15. Вначале дали возможность гостю увидеть и услышать, о чём говорил В. Солоухин. В. Распутин слушал внимательно, вдумчиво и с большой печалью во взгляде. Запись закончилась. Некоторое время молчал. Собирался с мыслями. «Пишите», – сказал.

Слово о друге

«Теперь, когда не стало Владимира Алексеевича, по-особому смотришь на его лицо, по-иному прислушиваешься к тем словам, которые он произносит, по-иному прислушиваешься к его рассказам и стихам, которые он читает... Это великая потеря... Великая потеря. Сравнить его не с кем. Я виделся с ним незадолго до отъезда из Москвы. Знал, что он тяжело болен. Поехал к нему в больницу. Поехали с В. Крупиным и В. Ганичевым. Владимир знал, что дни его не будут продолжительны. Но разговор не касался тех тяжёлых предметов. Разговор был о России. О будущем. Знал, что болен. И когда снималась ваша передача – знал. Но говорил он об Алепине. Говорил, как с того света. Это был по-русски прочный, надёжный, уверенный в себе. Есть яркие люди. Есть мудрые. В Солоухине всё это совмещалось вместе. Говорил всегда точно. Уверенно. Словно высекая из камня. Как будто это дано только ему и больше никому. Я хорошо знаю то стихотворение, которое он читал в конце. «Наш современник» праздновал юбилей. Аудитория собралась большая. Аудитория лучших людей. Но чувствовалось, и понятно было, что центровая фигура – Владимир Алексеевич. Читал. Сказал, может быть, самое главное о России. Он ушёл в такую глубину...

Не любить его нельзя было при жизни. Не любить его нельзя будет теперь. Уже когда он, действительно, будет служить не просто литературе, а будет полностью отдан России. Вместе со своими книгами. Вместе со своими друзьями. Вместе с тем, что он сделал. И что осталось не сделанным. Потому что не сделанное человеком после его ухода продолжает делаться каким-то чудесным образом».

(Интервью я дала в сокращённом виде.)

  • Расскажите об этом своим друзьям!