Година: памяти писателя Кима Балкова |
Выпуск подготовил Сергей КОРБУТ |
12 Октября 2021 г. |
Не знаю лучше способа почтить память писателя, как вновь обратиться к его творениям. Самые любимые произведения Кима Николаевича Балкова – романы «За Русью Русь», «Будда», «Берег времени» – помню так хорошо, будто погружался в глубинный поток их повествования совсем недавно. Может, попытаться найти его первые книги, выходившие в 70е годы в Бурятском книжном издательстве? Только вот есть ли они в нашей небольшой поселковой библиотеке? Оказалось – есть: романы «Когда начинается утро», «Рубеж» и повесть «Ледовая дорога». Первый, самый «зачитанный», открыл не без опаски: увижу ли здесь автора таким, каким он стал мне дорог по более поздним произведениям? Уже первые страницы порадовали, как встреча с добрым знакомым; разве что текст, постоянно уводящий в диалоги, не так «густо замешан», но картины байкальской природы по-балковски живописно зримы: «Бесшумно плескалось море омывало прибрежные валуны; чайки, и те притихли: раскинув крылья-парусники, плавали в синеве неба; воздух был тёпл и прозрачен; по воде струилось большое солнце, накатывалось на берег и, раздробившись, словно на волнорезе, ручьями текло к лесу»... Зачитавшись, чуть не забыл, что занимаюсь очередным выпуском «Перевала». Ким Николаевич покинул наш бренный мир 28 сентября 2020 года. Годовщина после смерти, называемая «годиной», для православных верующих – дата, наполненная особым смыслом. Считается, что в это время душа в последний раз возвращается на Землю и навсегда прощается со всем, что когда-то составляло основу жизни покойного. И в это время она нуждается в поддержке – добрых воспоминаниях. А про Кима Балкова другими они вряд ли могут быть. *** Высокая поэзия прозыИзглоданный тяжёлыми дождями И яростью бесчувственных ветров, Ты грустно смотришь серыми глазами На изваянья каменных богов. Но только солнце золотые всходы Рассыплет в горькой плесени твоей, Ты забываешь ярость непогоды И всех богов ты кажешься сильней. Это стихотворение Кима Балкова, опубликованное в сборнике «Стихи начинающих» в далёком-далёком 1960 году, прокомментировала в статье «Родовое имя писателя» литературный критик Н.С. Тендитник: «Изглоданный дождями и ветрами, серый бесчувственный камень, оказывается, великий и терпеливый наблюдатель мира. В этом образе заключена серьёзная заявка...» – и таким образом перекинула концептуальный мостик к его прозе. Далее, анализируя книгу Балкова «Небо моего детства», Надежда Степановна точно обозначила одну из главных особенностей творчества писателя: «Образ героя-повествователя словно бы растворён в мире людей, настрадавшихся в годы войны и теперь “точно бы торопившихся стать самими собой”... Эти люди огромны в своём понимании жизни, в “горячей любви к родной земле, в уважительном отношении ко всему, что окружает нас: к лесам и водам, к птице, зверю”. Подняться до их высоты трудно. Остаётся любить их. Именно это состояние и разлито в книге, и придаёт ей особую доверительную интонацию и благородство чувств. Чудесным образом совсем простая повествовательная интонация и кажущийся безыскусным язык обретают особую, только этому автору свойственную манеру перевоплощения прозы жизни в её высокую поэзию...» И ещё: «Разброс человеческих типов в прозе Кима Балкова необычайно широк. Герои его книг словно обступают автора-повествователя, и их судьбы взаимно, как в жизни, объясняют друг друга...» О том, что герои его «обступают», не раз говорил сам Ким Николаевич, о чём свидетельствует Андрей Румянцев: «Меня всегда удивляла его работоспособность. “Отдохни, – убеждаю я Кима Николаевича, – ведь здоровье уже не прежнее. Сделай передышку”. “Какая передышка! – смеётся он. – Герои-то опять обступают, требуют слова…” Ну да, реку жизни не остановишь, и долг писателя – вглядываться в её суровый и неостановимый ход.» В той же статье, опубликованной в «Литературной газете», Андрей Григорьевич написал: «Ким Балков... неустанно поверяет земное небесным, то есть тем нравственным аршином, что завещан нам. Оглядывая всё созданное Кимом Николаевичем, поражаешься широте охвата жизни, которую он изображает. Древние арийцы в предгорьях Гималаев и воины восточнославянских княжеств, строители Кругобайкальской железной дороги (роман «Байкал – море священное») и участники русской смуты двадцатого века, сибирские крестьяне – жертвы насилия (роман «Земной крест»), наши сограждане, всё ещё не избывшие земного лиха (роман «Горящие сосны») – все герои прозаика встают как живые, со своими неустанными духовными поисками, трудными обретениями и жестокими ошибками, неутомимой жаждой найти истину. И любое произведение Кима Балкова освящено чутким пониманием жизни и человеческой души.» Как это достигается – и есть тайна творчества. Впрочем, в своих интервью различным изданиям Ким Николаевич приоткрывал завесу. Например, так: «...Я приверженец мелодии в тексте. Если в голове нет мелодии, я и писать не могу. Но если нашёл свой ритм, нужно его выдерживать. И романы мои, а у меня их более десяти, и повести, и рассказы – всё имеет свою мелодику. Считаю, что слово должно быть ритмически образовано и духовно наполнено...» Или так: «Литература – это ведь щемота, это боль. Только когда душа болит, ты можешь сесть и что-то написать. Когда нет ощущения тоски, недоумения, ты не сможешь ничего сделать. Можно хоть целый день за столом просидеть – ни слова не напишешь. Писатель – это ведь существо эгоистичное... Мне кажется, прежде самого себя нужно как следует понять. Когда уйдёшь вглубь себя и отыщешь душу там, где она у тебя пребывает, когда научишься её понимать, тогда и появится художник. От тоски, от недоумения, от нежелания мириться с несовершенством этого мира и одновременно от любви к нему и боли за него рождается художник. Как правило, он уходит от людей и пребывает в своём мире.» Последнюю мысль Ким Николаевич высказывал в разных вариациях, и наиболее точной мне представляется услышанная от него лично: «Писатель должен уйти от людской суеты во всемирное созерцание». *** Высокая проза поэзииРедко кто из прозаиков, «баловавшихся» в юности стихами, возвращается к ним в зрелые годы. Но иногда ведь возникает необходимость «поговорить» с собственной душой и о себе, может быть, взглянуть на себя с точки зрения «всемирного созерцания». У Кима Николаевича, похоже, это произошло в переломные для всех, а для кого-то и «перемалывающие» 90е годы. *** Я не сделаюсь мраморным обелиском, Не уйду на поля, не вернусь в города, Я, рождённый любовью и болью российской, Ухожу навсегда, навсегда, навсегда. Кто-то вспомнит, быть может, меня ненароком И устало взгрустнёт, никого не любя. Я всю жизнь убегал от жестокого рока, Позабыв о родных и не помня себя. Да и что было помнить? Души огрубленье, Или дней этих серых тоскливую муть. Ни за что не прошу у людей я прощенья, Ничего не хочу я вернуть. *** Лик отчей земли моей вечен. Её непокой и покой. Смуглые руки, смуглые плечи, Смуглое небо над смуглой рекой. Но что для неё я?.. Трава-мурава ли, Иль горькая боль, утомившая душу? Сломавшись однажды, расправлюсь едва ли, Как слабый росток, что жарою удушен. И так я пребуду до самой кончины Вдали от людей и от Родины милой. Но полно! Для грусти ведь нету причины, И с Богом в ладу я, и есть ещё силы. В те же годы были написаны стихи, посвящённые Валентину Распутину и супруге, Иде Владимировне. Валентину Распутину Знает, помнит Божья лира, Как усть-удинский пацан Разгадал загадки мира, У которых нет конца. И начала тоже нету. Но пребудет вдалеке Сотворённое поэтом На таланте и тоске. Что есть рай? Души отрада. Что есть ад? Мерцанье тьмы. Близ кладбищенской ограды Пребываем нынче мы. Всё-то было – боль и горе, И хмельной любви угар, И «Прощание с Матёрой», И на отчине «Пожар». Тяжко, брат мой, в этом мире Средь порушия и зла. Но божественная лира Не угасла, не ушла. Жене Нет, над тобой не властны годы. Что годы? Мрак и суета. Они не сделают погоды, Коль в сердце ты, моя мечта, Моя печаль, моя надежда И радость горькая моя. И я тянусь к тебе как прежде, Тоскуя, веруя, любя. Случались дни в крутом ненастье, Но отступали от тебя. Я не пойму, какою властью Ты обладаешь, жизнь моя. Какою силой беспримерной, Что пробивается сквозь тьму?.. И я люблю тебя без меры, Знать, оттого, что не пойму. Спросите: а причём тут проза? А при том, что «тяжко в этом мире средь порушия и зла», – то есть нет поэзии как таковой в «порушии», подтолкнувшем к написанию стихов. Есть ведь такое выражение – проза жизни, которое и растолковывать не нужно. Ну, а высокая – потому что «божественная лира не угасла, не ушла». *** Таким он был. таким остался... в памятиНаверное, у каждого, кто знал Кима Николаевича лично, много общался с ним, сложился свой, в чём-то отличный от других, образ этого замечательного человека. Ведь был он не только полностью поглощённым творчеством выдающимся писателем, но и человеком обыденности, пусть и в большей мере, чем простые смертные, от неё отстранённым. Именно таким вспоминал его Сергей Иванович Котькало, заместитель председателя правления Союза писателей России, на страницах интернет-портала «Русская народная линия»: «Сейчас уже не упомню, то ли после второго, то ли после третьего инфаркта Ким Николаевич приехал в Москву, в канун Крещения Господнего, получать премию «Имперская культура», и мы, дураки, конечно, взяли его с собой окунаться в крещенской купели… Правда, о болезни мы не знали, но и Ким Николаевич не сказал, что до этого никогда в прорубь не нырял… Мороз тогда лютовал. Земля под ногами звенела, а сибирский наш Медведь в прорубь окунулся, вышел из неё сияющий радостью и говорит: “Я теперь настоящий христианин… Вот приедешь ко мне на Байкал, на заимку, мы и там окунёмся…”» И ещё: «Ким Николаевич Балков был удивительно застенчивым человеком. Вроде бы и писатель известный на весь мир, и печатался многомиллионными тиражами, и переводили его книги о Будде, о Баргузине, о князе Святославе, а держался так, будто первоклассник. Собралось, помню, на его 65летие в Доме писателей в Иркутске множество народа, говорят о нём хорошо, а он голову опустил и ждёт не дождётся, когда всё закончится… И только в конце, после долгого застолья, когда остались мы втроём с Глебом Пакуловым, вдруг нутром затянул: «Эй, Баргузин, пошевеливай вал…» – совершенно незнаемым мной голосом... Эх, уже не затянет, не позвонит...» От себя могу добавить, что Ким Николаевич не был человеком публичным, не стремился быть на виду и на слуху, якшаться с власть имущими, вмешиваться в окололитературные игры, но, если уж возникала необходимость сказать весомое слово, не отмалчивался, резал правду-матку в глаза. Да, прежде всего, он был писателем, и закончить данную подборку логично фрагментом статьи Татьяны Ясниковой «Проза, полная думы сердечной»: «Ким Балков… Более пятидесяти лет известности. Жизнь, отданная литературе, отданная не напрасно, поэтому счастливо. По одну черту – скорби, по другую – погружение в своё, родное, с полной отгороженностью от всего чужого – иноземного, не сибирского. Цельность. Редкая целостность творчества и пушкинское начало – то, что Пушкин называл задумчивой ленью – отрешённостью буквально от всего, что несёт шумливое сообщество людей – и – возвращение к нему со своими завораживающими творениями, творениями, уводящими на просторы Слова, обнимающего души с нежностью не постигнутого ими инобытия». На нашем сайте читайте также еще об интересных людях культуры:
|
|