НА КАЛЕНДАРЕ

Година: памяти писателя Кима Балкова

Выпуск подготовил Сергей КОРБУТ   
12 Октября 2021 г.

0110 9 1

Не знаю лучше способа почтить память писателя, как вновь обратиться к его творениям. Самые любимые произведения Кима Николаевича Балкова – романы «За Русью Русь», «Будда», «Берег времени» – помню так хорошо, будто погружался в глубинный поток их повествования совсем недавно.

Ким Николаевич Балков

Может, попытаться найти его первые книги, выходившие в 70­е годы в Бурятском книжном издательстве? Только вот есть ли они в нашей небольшой поселковой библиотеке? Оказалось – есть: романы «Когда начинается утро», «Рубеж» и повесть «Ледовая дорога». Первый, самый «зачитанный», открыл не без опаски: увижу ли здесь автора таким, каким он стал мне дорог по более поздним произведениям? Уже первые страницы порадовали, как встреча с добрым знакомым; разве что текст, постоянно уводящий в диалоги, не так «густо замешан», но картины байкальской природы по-балковски живописно зримы: «Бесшумно плескалось море омывало прибрежные валуны; чайки, и те притихли: раскинув крылья-парусники, плавали в синеве неба; воздух был тёпл и прозрачен; по воде струилось большое солнце, накатывалось на берег и, раздробившись, словно на волнорезе, ручьями текло к лесу»... Зачитавшись, чуть не забыл, что занимаюсь очередным выпуском «Перевала».

Ким Николаевич покинул наш бренный мир 28 сентября 2020 года. Годовщина после смерти, называемая «годиной», для православных верующих – дата, наполненная особым смыслом. Считается, что в это время душа в последний раз возвращается на Землю и навсегда прощается со всем, что когда-то составляло основу жизни покойного. И в это время она нуждается в поддержке – добрых воспоминаниях. А про Кима Балкова другими они вряд ли могут быть.

***

Высокая поэзия прозы

Изглоданный тяжёлыми дождями

И яростью бесчувственных ветров,

Ты грустно смотришь серыми глазами

На изваянья каменных богов.

Но только солнце золотые всходы

Рассыплет в горькой плесени твоей,

Ты забываешь ярость непогоды

И всех богов ты кажешься сильней.

Это стихотворение Кима Балкова, опубликованное в сборнике «Стихи начинающих» в далёком-далёком 1960 году, прокомментировала в статье «Родовое имя писателя» литературный критик Н.С. Тендитник: «Изглоданный дождями и ветрами, серый бесчувственный камень, оказывается, великий и терпеливый наблюдатель мира. В этом образе заключена серьёзная заявка...» – и таким образом перекинула концептуальный мостик к его прозе.

Далее, анализируя книгу Балкова «Небо моего детства», Надежда Степановна точно обозначила одну из главных особенностей творчества писателя: «Образ героя-повествователя словно бы растворён в мире людей, настрадавшихся в годы войны и теперь “точно бы торопившихся стать самими собой”... Эти люди огромны в своём понимании жизни, в “горячей любви к родной земле, в уважительном отношении ко всему, что окружает нас: к лесам и водам, к птице, зверю”. Подняться до их высоты трудно. Остаётся любить их. Именно это состояние и разлито в книге, и придаёт ей особую доверительную интонацию и благородство чувств. Чудесным образом совсем простая повествовательная интонация и кажущийся безыскусным язык обретают особую, только этому автору свойственную манеру перевоплощения прозы жизни в её высокую поэзию...»

И ещё: «Разброс человеческих типов в прозе Кима Балкова необычайно широк. Герои его книг словно обступают автора-повествователя, и их судьбы взаимно, как в жизни, объясняют друг друга...»

О том, что герои его «обступают», не раз говорил сам Ким Николаевич, о чём свидетельствует Андрей Румянцев: «Меня всегда удивляла его работоспособность. “Отдохни, – убеждаю я Кима Николаевича, – ведь здоровье уже не прежнее. Сделай передышку”. “Какая передышка! – смеётся он. – Герои-то опять обступают, требуют слова…” Ну да, реку жизни не остановишь, и долг писателя – вглядываться в её суровый и неостановимый ход.»

В той же статье, опубликованной в «Литературной газете», Андрей Григорьевич написал: «Ким Балков... неустанно поверяет земное небесным, то есть тем нравственным аршином, что завещан нам. Оглядывая всё созданное Кимом Николаевичем, поражаешься широте охвата жизни, которую он изображает. Древние арийцы в предгорьях Гималаев и воины восточнославянских княжеств, строители Кругобайкальской железной дороги (роман «Байкал – море священное») и участники русской смуты двадцатого века, сибирские крестьяне – жертвы насилия (роман «Земной крест»), наши сограждане, всё ещё не избывшие земного лиха (роман «Горящие сосны») – все герои прозаика встают как живые, со своими неустанными духовными поисками, трудными обретениями и жестокими ошибками, неутомимой жаждой найти истину. И любое произведение Кима Балкова освящено чутким пониманием жизни и человеческой души.»

Как это достигается – и есть тайна творчества. Впрочем, в своих интервью различным изданиям Ким Николаевич приоткрывал завесу. Например, так: «...Я приверженец мелодии в тексте. Если в голове нет мелодии, я и писать не могу. Но если нашёл свой ритм, нужно его выдерживать. И романы мои, а у меня их более десяти, и повести, и рассказы – всё имеет свою мелодику. Считаю, что слово должно быть ритмически образовано и духовно наполнено...» Или так: «Литература – это ведь щемота, это боль. Только когда душа болит, ты можешь сесть и что-то написать. Когда нет ощущения тоски, недоумения, ты не сможешь ничего сделать. Можно хоть целый день за столом просидеть – ни слова не напишешь. Писатель – это ведь существо эгоистичное... Мне кажется, прежде самого себя нужно как следует понять. Когда уйдёшь вглубь себя и отыщешь душу там, где она у тебя пребывает, когда научишься её понимать, тогда и появится художник. От тоски, от недоумения, от нежелания мириться с несовершенством этого мира и одновременно от любви к нему и боли за него рождается художник. Как правило, он уходит от людей и пребывает в своём мире.»

Последнюю мысль Ким Николаевич высказывал в разных вариациях, и наиболее точной мне представляется услышанная от него лично: «Писатель должен уйти от людской суеты во всемирное созерцание».

***

Высокая проза поэзии

Редко кто из прозаиков, «баловавшихся» в юности стихами, возвращается к ним в зрелые годы. Но иногда ведь возникает необходимость «поговорить» с собственной душой и о себе, может быть, взглянуть на себя с точки зрения «всемирного созерцания». У Кима Николаевича, похоже, это произошло в переломные для всех, а для кого-то и «перемалывающие» 90­е годы.

***

Я не сделаюсь мраморным обелиском,

Не уйду на поля, не вернусь в города,

Я, рождённый любовью

и болью российской,

Ухожу навсегда, навсегда, навсегда.

Кто-то вспомнит, быть может, меня ненароком

И устало взгрустнёт, никого не любя.

Я всю жизнь убегал от жестокого рока,

Позабыв о родных и не помня себя.

Да и что было помнить?

Души огрубленье,

Или дней этих серых тоскливую муть.

Ни за что не прошу у людей я прощенья,

Ничего не хочу я вернуть.

***

Лик отчей земли моей вечен.

Её непокой и покой.

Смуглые руки, смуглые плечи,

Смуглое небо над смуглой рекой.

Но что для неё я?..

Трава-мурава ли,

Иль горькая боль, утомившая душу?

Сломавшись однажды, расправлюсь едва ли,

Как слабый росток, что жарою удушен.

И так я пребуду до самой кончины

Вдали от людей и от Родины милой.

Но полно!

Для грусти ведь нету причины,

И с Богом в ладу я, и есть ещё силы.

В те же годы были написаны стихи, посвящённые Валентину Распутину и супруге, Иде Владимировне.

Валентину Распутину

Знает, помнит Божья лира,

Как усть-удинский пацан

Разгадал загадки мира,

У которых нет конца.

И начала тоже нету.

Но пребудет вдалеке

Сотворённое поэтом

На таланте и тоске.

Что есть рай? Души отрада.

Что есть ад? Мерцанье тьмы.

Близ кладбищенской ограды

Пребываем нынче мы.

Всё-то было – боль и горе,

И хмельной любви угар,

И «Прощание с Матёрой»,

И на отчине «Пожар».

Тяжко, брат мой, в этом мире

Средь порушия и зла.

Но божественная лира

Не угасла, не ушла.

Жене

Нет, над тобой не властны годы.

Что годы? Мрак и суета.

Они не сделают погоды,

Коль в сердце ты, моя мечта,

Моя печаль, моя надежда

И радость горькая моя.

И я тянусь к тебе как прежде,

Тоскуя, веруя, любя.

Случались дни в крутом ненастье,

Но отступали от тебя.

Я не пойму, какою властью

Ты обладаешь, жизнь моя.

Какою силой беспримерной,

Что пробивается сквозь тьму?..

И я люблю тебя без меры,

Знать, оттого, что не пойму.

Спросите: а причём тут проза? А при том, что «тяжко в этом мире средь порушия и зла», – то есть нет поэзии как таковой в «порушии», подтолкнувшем к написанию стихов. Есть ведь такое выражение – проза жизни, которое и растолковывать не нужно. Ну, а высокая – потому что «божественная лира не угасла, не ушла».

***

Таким он был. таким остался... в памяти

Наверное, у каждого, кто знал Кима Николаевича лично, много общался с ним, сложился свой, в чём-то отличный от других, образ этого замечательного человека. Ведь был он не только полностью поглощённым творчеством выдающимся писателем, но и человеком обыденности, пусть и в большей мере, чем простые смертные, от неё отстранённым.

Именно таким вспоминал его Сергей Иванович Котькало, заместитель председателя правления Союза писателей России, на страницах интернет-портала «Русская народная линия»:

«Сейчас уже не упомню, то ли после второго, то ли после третьего инфаркта Ким Николаевич приехал в Москву, в канун Крещения Господнего, получать премию «Имперская культура», и мы, дураки, конечно, взяли его с собой окунаться в крещенской купели… Правда, о болезни мы не знали, но и Ким Николаевич не сказал, что до этого никогда в прорубь не нырял… Мороз тогда лютовал. Земля под ногами звенела, а сибирский наш Медведь в прорубь окунулся, вышел из неё сияющий радостью и говорит: “Я теперь настоящий христианин… Вот приедешь ко мне на Байкал, на заимку, мы и там окунёмся…”»

И ещё: «Ким Николаевич Балков был удивительно застенчивым человеком. Вроде бы и писатель известный на весь мир, и печатался многомиллионными тиражами, и переводили его книги о Будде, о Баргузине, о князе Святославе, а держался так, будто первоклассник. Собралось, помню, на его 65­летие в Доме писателей в Иркутске множество народа, говорят о нём хорошо, а он голову опустил и ждёт не дождётся, когда всё закончится… И только в конце, после долгого застолья, когда остались мы втроём с Глебом Пакуловым, вдруг нутром затянул: «Эй, Баргузин, пошевеливай вал…» – совершенно незнаемым мной голосом... Эх, уже не затянет, не позвонит...»

От себя могу добавить, что Ким Николаевич не был человеком публичным, не стремился быть на виду и на слуху, якшаться с власть имущими, вмешиваться в окололитературные игры, но, если уж возникала необходимость сказать весомое слово, не отмалчивался, резал правду-матку в глаза.

Да, прежде всего, он был писателем, и закончить данную подборку логично фрагментом статьи Татьяны Ясниковой «Проза, полная думы сердечной»: «Ким Балков… Более пятидесяти лет известности. Жизнь, отданная литературе, отданная не напрасно, поэтому счастливо. По одну черту – скорби, по другую – погружение в своё, родное, с полной отгороженностью от всего чужого – иноземного, не сибирского. Цельность. Редкая целостность творчества и пушкинское начало – то, что Пушкин называл задумчивой ленью – отрешённостью буквально от всего, что несёт шумливое сообщество людей – и – возвращение к нему со своими завораживающими творениями, творениями, уводящими на просторы Слова, обнимающего души с нежностью не постигнутого ими инобытия».

На нашем сайте читайте также еще об интересных людях культуры:

  • Расскажите об этом своим друзьям!