Яблоневый дым

Николай Фёдорович живёт в Иркутске, работал мастером на производстве, пенсионер. Его рассказы уже публиковались в «Перевале» и получили положительные отзывы читателей. На этот раз автор обратился, на первый взгляд, к чисто литературной теме...

Такая любопытная компания собралась у Михаила Петровича впервые – сплошь пишущая братия! Вышло это случайно: они возвращались на машине единственного знакомого Блохину самодеятельного писателя, Фёдора Семёновича Горелова, с литературного вечера, посвящённого дню рождения Есенина, а он шёл по обочине в свой дачный посёлок. Налетел не обещанный прогнозом дождь с ветром, и хорошо, что его заметили и подвезли до дома, потеснившись. Спасибо, люди добрые!

Впрочем, атмосфера в салоне оказалась слегка напряжённая. Как вскоре выяснилось, из-за спора о том, как погиб Есенин: наложил на себя руки или пал жертвой «кровавого режима». Двое отстаивали факт убийства, двое возражали, и у каждого были аргументы, почерпнутые, естественно, в средствах массовой информации. А в средствах-то ведь нынче всё больше вилами по воде пишут и с фактами вольнее вольного обращаются – на любой вкус «аргументы» сыщутся для сотрясения воздуха, так сказать.

Вот Фёдор Семёнович и спросил:

– Михаил, а ты что думаешь по этому поводу?

– Ничего, – ответил Блохин.

– Как это?! Неужели журналисту, пусть и бывшему, это безразлично?

– Прости, но я отвечу вопросом на вопрос: а ты не задумывался, почему всех это так раззадоривает – разве что до кулаков не доходит?

– Ну и?

– Спор-то по сути политический – на тему «красных злодеев», а смерть Есенина – лишь повод для схватки «прокурора» и «адвоката». Как говорится, всем встать, суд идёт...

– Иронизируете? А что, разве не злодеи все эти Бухарины-Троцкие во главе с Ульяновым?! – видимо, на прежнем запале всколыхнулась сидевшая у левой двери полная дама.

«Кажется, это её Горелов представил как Октябрину Кимовну? Что ж, за такие имя с отчеством можно и невзлюбить советское прошлое: Октябрина – в честь Октябрьской социалистической революции, а имя отца вообще аббревиатура – Коммунистический Интернационал Молодёжи...» – подумал Блохин, а вслух сказал, пожав плечами:

– Что и требовалось доказать.

Дама махнула на него пухлой рукой и отвернулась к окну. Повисла пауза. Фёдор подчёркнуто внимательно смотрел на дорогу; он-то точно в обвинителях советской власти никогда не числился.

– И всё-таки, – обернулась сидевшая впереди женщина в больших стильных очках и шляпке (Алла Алексеевна, – вспомнил Блохин), сразу показавшаяся ему очень обаятельной, – что тогда стоит за вашим «ничего»? Может, отсутствие политической позиции? Тогда вот вам – без политики. Разве мог убить себя человек, который был полон планов: переехать с семьёй в Ленинград, издавать журнал и так далее? Пусть не чекисты, пусть маньяк какой-нибудь или поэт-завистник, но убийство, я считаю, было!

– Знаете, Алла Алексеевна, студентом я снимал комнату у одного алкоголика-туберкулёзника, так вот он всё время строил радужные планы, мечтал восстановить семью, а через короткое время впадал в глубокую депрессию, которую снова лечил пьянкой. Ту же картину вы легко восстановите по воспоминаниям людей, близко знавших Есенина в его последний период жизни, особенно когда у него обнаружилась чахотка...

– Куда сворачивать? – прервал их разговор водитель.

– Перед тупиком налево... Да здесь я уже и сам дойду.

– Нет уж, хочу знать, где скрывается от людей любитель одиночества. Может, как-нибудь захочется его нарушить без приглашения. Настойку-то свою черёмуховую ещё делаешь?

– Черёмуховую? – заинтересовалась сидевшая бок о бок с Блохиным Нина Тихоновна, совершенно седая, но с нестарческим лицом. – Хочу попробовать. Пригласите? Заодно и разговор продолжим.

– Ну, если остальные не против, то я и сам подумывал... – слегка растерялся Михаил Петрович.

– Не против, – ответил за всех Горелов. – Сейчас в библиотеках сухой закон ввели, так что по старой памяти застолья после выступления как-то не хватает. Пропустим по рюмочке – и дальше покатим.

– Федя, ты же за рулём! – попыталась возразить Октябрина Кимовна.

– От одной рюмочки худа не будет... Это что ли твои хоромы? Скромненько, однако, живёшь, товарищ, – прямо как церковь Симеона Столпника среди новоарбатских многоэтажек. Сразу видно, что к продажным журналюгам отношения не имел!

– На уровне заштатного городка дорого себя не продашь, а задёшево – неинтересно, – отшутился Блохин. – Ладно, заходите, и сразу к столу, у меня всё в одной комнате, не заблудитесь. А я пока в погребок наведаюсь...

Принёс бутылку и пару банок с солениями, а у нежданных гостей оказались и свои припасы: Нина Тихоновна тоненькими ломтиками нарезала сыр, Алла Алексеевна, не вдаваясь в тонкости, колбасу и хлеб. Фёдор Семёнович знакомился с содержимым книжной полки, а Октябрина Кимовна углубилась с недовольным лицом в газету «Мои года», взятую на припечке. И за стол с нею села. Михаил Петрович заглянул через плечо – «Перевал» читает, прошлогодний ещё, на растопку лежит.

Продегустировали «черёмуховку», нахваливая хозяина, он заметил, что Алла Алексеевна, которая нравилась ему всё больше, во всяком случае, внешне, собирается возобновить прерванный разговор, уже и рот приоткрыла, глядя на Михаила Петровича, но тут Октябрина Кимовна вдруг хлопнула газетой по столу, словно муху прибила, и воскликнула:

– Ну вот! Даже члены Союза писателей России обкрадывают Есенина, и их спокойненько публикуют, рассказывая при этом, какие они лауреаты и победители! А мне на презентации в душу наплевали за мой «яблоневый дым»! У Есенина, между прочим, сказано «яблонь дым», а это не совсем одно и то же, так что нечего было обвинять меня в плагиате!

– Опять распетушилась, – добродушно усмехнулся Фёдор Семёнович, – полгода прошло, а всё успокоиться не можешь. Ну, погорячился начитанный слушатель. Конечно, это не плагиат... А ты как думаешь, Михаил? Вот если по-журналистски рассудить. Да ты ведь, вроде, и литературной критикой занимался иногда?

– Было немного, да только врагов себе нажил. У нас ведь нормально только похвалы воспринимают, а честный разбор сделаешь – сразу обижаются... Не плагиат это, я думаю, просто одна из форм образа, превратившегося в поэтическое клише. В журналистике это называется речевым штампом. Ну там «чёрное золото», «степные корабли на золоте полей» и тому подобные выражения. Сначала кто-то ведь их как полноценный образ придумал, а потом заштамповали до оскомины. Так и здесь: чем чаще чужие находки используются, тем меньше в них остаётся образности. А «аромат» есенинщины, наверное, не такой уж большой грех.

– Вот. Рассудительного человека и послушать приятно, – слегка лукаво улыбнулась Алла Алексеевна. – Я тоже читала воспоминания современников о Есенине, и между прочим...

– Подожди, Алла. Пусть сначала рассудительный человек рассудит: «роздымь» у этого члена, – она ткнула пальцем в газету, – плагиат или нет? Контекста сейчас не вспомню, но уверена, что это чисто есенинское слово.

– День уходит в ситцевую роздымь.

Сад покрыт сыпучим серебром.

Оттого ль, что так синеют звёзды,

Нет печали в сердце ни о ком?

Эти строчки Алла Алексеевна почти пропела и, вздохнув, добавила:

– Люблю это стихотворение. Там ещё в конце «малиновая дрожь» есть. От такой красоты действительно душа вздрагивает. А вот про «роздымь», вы уж позвольте высказаться, Октябрина Кимовна, я как-то задумалась: а что она значит? Такого слова ни в одном толковом словаре не нашла. И сама ничего толкового придумать не смогла, и «розовый дым» в голову лез, и «розвальни» вместе с дымом. Наверное, Есенину это слово в голову пришло, когда он искал необычную рифму к слову «звёзды». Опыт у меня хоть и маленький, но с рифмами намучаться успела, понимаю, как это трудно, даже Незнайку вспоминала с его «паклей­шмаклей»! Да и не так уж важно, наверное, что «роздымь» у Есенина означает, если её душой чувствуешь, без понимания, потому что это очень по-есенински и не «топорщится» среди других его как бы «неправильных» слов.

– А вот здесь, – Октябрина Кимовна снова ткнула пальцем в уже слегка помятую газету, – «топорщится»! И рифма-то есенинская использована!

– Позвольте, – впервые вмешалась в разговор Нина Тихоновна и вытащила газету из-под пальца обличительницы. – Так-так... Налейте-ка мне, Михаил Петрович, ещё рюмочку... А вот оно:

Души светлеют в морозную роздымь

От волшебства.

Небо становится гулким и звёздным

В дни Рождества...

Действительно, у Есенина «звёзды», здесь «звёздным» – разницы, собственно, нет. Так что я за плагиат, пожалуй, проголосую. Неприятно, знаете ли... Вот я однажды догадывалась, что мне краденое продают, а всё равно купила, на дешевизну клюнула, так на душе осадок остался, даже когда я эту вещь на «мусорку» вынесла. Тут такой же осадок. Кстати, дорогая, у вас ведь тоже рифма есенинская – «дым – молодым»...

Повисла напряжённая пауза, которую разрядил Фёдор Семёнович, уже минут пять занимавшийся своим смартфоном, он поднял его на вытянутой руке, словно демонстрируя добычу:

Я тут поискал в Интернете – этого «яблоневого дыма» и «роздыми» полным-полно. Даже картинка нашлась под названием «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым». Так там Есенин с двухрядной гармошкой нарисован размером с аккордеон, а на фотографиях он (и в стихах это сказано) с тальянкой, маленькой гармошкой, чуть больше, чем у клоунов или у куплетистов бывают. У дедушки моего и тальянка была, и двухрядка, и концертина эта клоунская, он мне про них рассказывал, говорил, что «тальянка» это сокращённое от «итальянка», там ещё слева звоночки такие были, похожие на велосипедный...

Смартфон пошёл по рукам. Действительно, двухрядка огромная – Есенина за ней почти и не видно. Нина Тихоновна, пригубив «черёмуховку», неодобрительно покачала головой, но, как оказалось, относился этот жест не к настойке:

– Что-то Есенин тут больше похож на Безрукова в роли Есенина, чем на свои портреты. Видела я фотографию где-то: Безруков с гармошкой сидит... Будь добр, Фёдор, поищи в Интернете.

Фёдор Семёнович снова уткнулся в смартфон, а Нина Тихоновна, продолжившая чтение газеты, спросила раздумчиво, не ожидая, впрочем, ответа:

– Как вы думаете, друзья-поэты, кто такой «вселенский диспетчер»? Я сначала решила, что автор имеет в виду Бога. Но дальше говорится, что «на промашки его зимние нам укажет божий перст». Кто же он тогда? Ещё и в прогнозах путается... Причём тут диспетчер? Прогнозами синоптики да аналитики занимаются. «Диспетчер» погоды разве что мороз там или здесь на Земле может не по тому пути или адресу направить, но почему он тогда «вселенский» и зачем вообще нужен, если есть Бог?

Октябрина Кимовна, словно обрадовавшись, что от её «яблоневого дыма» в очередной раз отвлеклись, подхватила:

– Ты дальше посмотри! Я человек верующий, православный, крещённая в детстве, в церковь хожу постоянно, а вот понять, как грех может исповедально каяться, не могу. Кается человек. А грех – ведь это отступление делом, словом или помышлением от заповедей Божьих. Разве может «отступление» само по себе каяться, да ещё в поклонах? Тоже мне – член Союза писателей!

– Да оставьте вы в покое этого несчастного автора, уже все косточки перемыли, – просительным тоном отозвался Фёдор Семёнович на новый критический заход своих спутниц. – Член он или не член – какая разница; как может, так пишет. Редактуры нормальной не стало в издательском деле – в этом вся беда. Некому поэтов на путь истинный направить, на нелепости вовремя указать. Сами-то когда в последний раз к профессиональному редактору обращались? То-то и оно. Я прозу пишу – мне, может, и проще, а тоже ляпну что-нибудь, потом сам удивляюсь... Вот вам Безруков с гармошкой! Почти копия картины, только двухрядка нормального размера. Возможно, с этого снимка художница и писала портрет Есенина. Так что не одни литераторы грешат плагиатом или как там его ни назови.

– Все ведь знают романс «Твои глаза зелёные» на стихи Константина Подревского? – вроде бы ни с того ни с сего спросила Алла Алексеевна и тут же напела начало, поглядывая при этом на Михаила Петровича. – Слушала я вас, слушала, и вдруг мне пришло в голову, что строка «Любви нельзя понять, любви нельзя измерить» аналогична знаменитому изречению Тютчева «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить». Не мог же Подревский, живший намного позже, Тютчева не знать, а написал именно так. Почему? Может, тоже его в плагиате обвинить и в знак протеста больше никогда не петь мой любимый романс?!

Откинувшись на спинку стула и закинув руки за голову, она засмеялась:

– Так можно и до абсурда дойти!

«Как она хорошо смеётся, какие движения плавные...» – подумал Михаил Петрович. Впервые за несколько лет одиночества он почувствовал, как могут волновать голос, смех, движения женщины. Возраст у них уже, конечно, не располагающий к любовным утехам, но ведь общение с человеком, который тебе нравится, само по себе счастье.

До абсурда, видимо, никто доходить не хотел. Выпив «на посошок» ещё по маленькой (рюмочки у Блохина были прямо-таки дегустационные), засобирались.

Проводив гостей до машины, Михаил Петрович, стал убирать со стола и, взяв в руки злосчастную газету, обнаружил записанный на ней номер телефона и приписку: «Жаль, не удалось возобновить «салонную» беседу. Но, может, ещё не всё потеряно? Алла».

• Расскажите об этом своим друзьям!