В мире абсолютной тишины (Рассказ)

Это пограничное состояние на грани сна и яви всегда, с самого раннего детства, казалось мне невероятно таинственным...

Реальность как будто не наступила, а потому ещё неясна. И ты какое-то время не можешь определить – спишь или уже нет? Сон ли это – то, что ты чувствуешь сейчас, или это происходит на самом деле?..

И только открыв глаза, понимаешь окончательно, что ты уже не спишь, что ты находишься на даче, а не на речке, своего детства, которую только что видел во сне.

Снова закрыв глаза, слушаю тишину, такую необычную, полную, непредставимую в городе с его постоянными шумами, так досаждающими мне там. Особенно в последние дни, перед моим отъездом на дачу...

Отчего-то именно в эти дни под нашими окнами на шестом мансардном этаже, и преимущественно по ночам, вёлся ремонт дороги. Отчего, в приоткрытые окна, почти всю ночь слышался гул тяжёлой техники, голоса людей, лай собак из дворов деревянных ветхих домов, расположенных неподалёку и построенных, пожалуй, ещё в начале прошлого – двадцатого века. А то – и ранее...

Понимаю, что и здесь, на даче, нет и не может быть абсолютной тишины. Всё в мире относительно. Тем более что Абсолют, как философская категория – это нечто недостижимое, как, скажем, Высший разум или Идеал. Но ведь всё постигается в сравнении...

Вот я и сравниваю своё обычное утро в городе – с постоянным назойливым гудом машин, громкими, какими-то отрывисто-нервными, голосами людей, с грохотом мусорных контейнеров напротив нашего дома, отчего-то освобождаемых обычно в пять-шесть часов утра, – с обычным утром на даче. В добротном бревенчатом доме, окружённом, фактически, со всех сторон лесом.

И звуки, которые я начинаю слышать здесь, совсем не раздражающие. А какие-то плавные, будто океанские волны, лениво накатывающие на идеально белый песок неведомого пляжа на неведомом островке, затерявшемся в океане. Они словно убаюкивают тебя шуршанием песка в полосе прибоя, где он из белого сразу становиться тёмным и влажным...

Вот, будто расправляя плечи, слегка проскрипел своими «костями» – лиственничными брёвнами – дом. Словно отыскивая более удобную для себя позу...

Вот, свежий утренний ветерок негромко прошуршал по вершинам дерев, и улетел куда-то вдаль по своим неотложным надобностям...

Вот, редкие капли застучали барабанной дробью по железу крыши и смолкли...

За стенами дома загалдели сороки, «ругаясь» друг с другом, словно торговки на базаре...

И если внимательно, вот так, с закрытыми глазами, слушать эту «абсолютную», на первый взгляд, тишину, то можно расслышать даже глубокое (в прямом и переносном смысле этого слова) дыханье Байкала. Расположенного там, внизу. Совсем не близко от моего дома, стоящего на горе, с почерневшими от солнца брёвнами...

А помню, как всё было невыносимо тяжело, когда я строил этот дом с местными деревенскими мужиками. И эти вот, казалось, совсем не подъёмные брёвна. И невозможность где-то согреться, в ту противную, с затяжными нудными дождями, осень...

А перед этой осенью, когда во время отпуска в редакции, я строил дом, был ещё зимний завоз по льду Байкала всех этих брёвен и досок, сгруженных с двух лесовозов, поскольку шофёры не рискнули выехать с таким огромным грузом на лёд, недалеко от Лимнологического института, у гаража одного из моих приятелей. И весь этот стройматериал мне приходилось разгружать потом, чуть позже, в Порту Байкал у склада, фактически, одному.

Загружать в Листвянке, отвлекаясь ненадолго от своей непосредственной работы, мне помогали друзья, оставшиеся в институте ещё с тех пор, когда в нём работал и я. Отбыв впоследствии из него на три года в Ленинград, в очную аспирантуру. Которую так и не закончил, решив, что наука это не моё. Моим мне казалось, виделось, писание рассказов. Я рад, что не ошибся в своём призвании. Хотя, ох как нелегко оно мне далось, это призвание. Но я отвлёкся...

Помню, что телогрейка моя за тот короткий зимний день, показавшийся таким невероятно долгим, из-за четырёх рейсов машины со стройматериалом из Листвянки в Порт, в локтевых суставах от пота и мороза смёрзлась и нещадно хрустела коркой льда. И, разгрузив последнюю машину (шофёр, перевозив­ший «лес», просто сбрасывал его на берегу, подняв кузов самосвала, и уезжал), я едва держался на трясущихся ногах, не веря тому, что смогу самостоятельно дойти до последнего парома, чтобы добраться до Листвянки, до своих друзей. И помню, что я, держась за столб, решил чуть-чуть передохнуть. Стоя под фонарём на этом столбе, у склада, я с каким-то беспредельным отчаянием подумал: «Смогу ли я всё это осилить? Строительство дома? Ведь весь этот материал летом надо будет ещё как-то затащить на гору. По силам ли своим я взвалил на себя сей крест?» И, глядя в тоскливое тёмное зимнее небо над этим одиноким фонарём, с которым по одиночеству мы были приятели, и видя мятущиеся в его свете бесприютные снежинки, я вдруг подумал, что по закону равновесия (не знаю, есть ли такой закон на самом деле) – насколько мне сейчас тяжело, настолько, значит, мне будет потом хорошо (должно быть) на построенной даче...

И, в конечном счёте, всё именно так и вышло.

И первая топка только что сложенной печи с её ладным гудением и теплом, расходящимся от неё по дому, в котором не было тогда ещё ни пола, ни окон. И мы с печником, спустив ноги вниз, сидели на брёвнах, на которые стелится пол, и радостно слушали, как ладно гудит печь. Какая хорошая у неё тяга. Подбрасывая в топку время от времени всякий строительный мусор: стружку, ненужные дощечки, валяющиеся повсюду...

А каким чудесным было наше первое лето здесь с женой. Пусть ещё и в не до конца отстроенной (похоже, этот процесс, к счастью, бесконечный) даче. Когда к нам из разных городов страны («На Байкал ведь!») всё лето приезжали друзья. И мы жгли с ними по вечерам костёр на поляне у дома и пекли в нём картошку. Любуясь при этом огромными синими звёздами, спокойно и безразлично глядящими на нас из своей запредельной высоты, с чёрного бархата таинственных в своём созерцательном молчании небес.

А потом, насидевшись у костра и вволю наговорившись, мы возвращались в дом, зажигали там керосиновую лампу (электричества ещё не было), отчего темнота в углах дома становилась сразу более плотной. Сидели подолгу за столом на просторной веранде, пили вино с фруктами, пели песни. Далеко за полночь, укладываясь спать в спальных мешках. Кто прямо на полу, а кто на ещё не использованных дверях для второго – гостевого этажа.

Вот и сейчас, лёжа в своей постели, на чистой простыне, с лёгким одеялом в льняном пододеяльнике, не таким уж ранним летним утром, мне так хорошо, спокойно, радостно, как бывало при пробуждении, пожалуй, только в детстве.

И я благодарен Богу за то, что он даровал мне силы построить эту дачу. И дал возможность провести здесь ещё одно лето.

И мне порою кажется, и даже вериться, что не все чудеса в моей жизни уже исчерпаны. Что они ещё есть. И ждут меня. Может быть, и нынешним летом. Несмотря на все те беды, которые мне пришлось пережить в последние годы. И я по-прежнему верю, возможно, и в придуманный мною, «Закон всеобщего равновесия»...

И, может быть, оттого опасаюсь уж слишком счастливых времён...

10-­11 августа 2016 г., Порт Байкал, 30-­31 января 2017 г., Иркутск

***

Поздравляем юбиляра!

Член Союза писателей России Владимир Павлович Максимов, чьё творчество хорошо знакомо иркутянам и, в частности, читателям газеты «Мои года», родился 29 июня 1948 года в селе Кутулик Аларского района. Многие, наверное, вспомнят, что там же, только на 11 лет раньше, родился Александр Валентинович Вампилов. Что ж, хорошо, что есть такие сёла, дарующие литературную судьбу, хотя и складывается она по-разному. Ещё в ранней юности Володя, увлёкшись Есениным, написал несколько сотен стихов (по его признанию, настолько несовершенных, что они впоследствии были преданы огню), а после школы, которую окончил уже в Ангарске, и работы на ТЭЦ поступил на охотоведческий факультет Иркутского сельскохозяйственного института. Время учёбы дало студенту богатый материал для будущих рассказов, ведь практику он проходил в Сихотэ-Алинском заповеднике, на Чукотке, Сахалине, Камчатке, Командорских островах, заглядывал в Канаду и Японию, не говоря уже о том, что объездил всю Иркутскую область. А потом была ещё аспирантура Зоологического института в Ленинграде, работа на Беломорской биологической станции и в Лимнологическом институте на Байкале, наконец, Литературный институт им. Горького, творческая «обкатка» в областных газетах, журнале «Охота и природа» и – в годы перестройки – работа грузчиком, учителем, буровым мастером, инструктором по плаванию... Всё это так или иначе отразилось в произведениях Владимира Максимова, во многом автобиографичных, по-хорошему романтичных, нередко с философскими вкраплениями и лирическими отступлениями. За почти сорок лет, прошедших с момента первой публикации рассказа, от чего, по советским правилам, измерялся писательский стаж, написано немало прозы и стихов (первый поэтический сборник вышел 25 лет назад), изданы и, что не менее важно, нашли читателя книги, общее число которых перевалило за десяток. Надеемся, что литературная судьба, которую мы вправе назвать в данном случае состоявшейся, одарит Владимира Максимова новыми творческими успехами.

• Расскажите об этом своим друзьям!