В Кедраче (из книги «Живи, тайга»)

В.В. Гинкулов родился 10 февраля 1929 года в селе Тунка Бурятской АССР. Окончил в 1952 г. Историко-филологический факультет Иркутского педагогического института. Четыре года работал в школе преподавателем русского языка и литературы. Затем перепробовал немало рабочих профессий: был арматурщиком, кочегаром, электро­сварщиком, слесарем. Всерьёз литературным творчеством занялся в 35 лет, и через десять лет вышла первая книжка рассказов и очерков «Глухариные хитрости»...

Василий Владимирович Гинкулов

...По южному склону Камчадала, по бесснежью и мелколесью, по осыпям мы, можно сказать, бегом сбежали, а в распадке лежал снег. Вначале он не сдерживал заметно нашего продвижения, но на северной покоти соседней горы чем круче склон, тем глубже становился снег. Чтобы не набрать в сапоги снегу, пришлось штанины выпустить поверх голенищ... С ветки упавшего прошлой осенью кедра соболятами из гнезда выглядывает озимь – три шишечки величиной с голубиное яйцо. Кедры здесь из-за ветров и холодов растут не столько вверх, сколько вширь и похожи на стога очень зелёного сена. Под одним валяется обломленная макушка: мишкина работа. Местами снег действительно по пояс. Он тяжёлый, сыпучий, крупинчатый. Сели отдохнуть на валежину. Петька свистит в пустую гильзу. У него отцово ружьё «Зауэр» 16­го калибра. К нам по сугробу, смешно горбатясь, бежит бурундук. Метрах в трёх остановился, шарахнулся назад. Петька говорит, что ему удавалось заманивать бурундука себе на колено. Врёт, наверное, как все охотники.

Подъём кончается, проталины всё просторнее. Снег кое-где забрызган ягодами рябины. Много брусники, на иной кочке красно. Лакомимся. Брусника сейчас необычайно вкусна, нежна, сладко-кислый простуженный сок течёт по пальцам и губам. Черника же высохла, выветрила на нет. Подбираем кедровые шишки, грызём орехи. Сдобные ядра в золотистой плёнке напоминают о сытной кедровой сбоине и чудеснейшем ореховом масле, изготовлявшемся у нас дома в давние годы: после ужина мать ставит на стол большую миску распаренных орехов, всей семьёй рассаживаемся вокруг и с азартом, наперегонки принимаемся щёлкать, тут не слукавишь, не полакомишься. От лузги бьёт густой дух мохнатого заматерелого кедрача, а от ядрышек тянет нежным ароматом таёжного растительного молока. Вытопленное в вольном жару русской печи кедровое масло употреблялось для праздничной стряпни, а рассыпчатую толчёную сбоину поедали как самое изысканное лакомство.

...Южная сторона хребта была пологая и, видимо, очень широкая, всё выше деревья, всё ядрёней и завиднее кедровый бор, молодой, промысловый, где-то столетнего возраста; с двухсотлетним-то или трёхсотлетним кедрачом, так называемым дубняком, не поспоришь, никаким колотом не проймёшь: шишек сидит на вершине и ветвях черным-черно, целый мешок на одном дереве, лупишь – а с него только отжившие жёлтые иголки сыплются. Снегу не было. Шишки попадались редко. Солнце садилось, холодало.

– Не заблудились ли мы, Петя? Где твоё зимовье-то?

– Где тут блудить? Здесь мы с батей прошлой осенью шесть кулей чистого ореха взяли. Вот колот, видите, возможно, даже наш. Знакомые места, знакомые, я вам говорю.

Бор без валежника, без подлеска, чисто кедровый бор, шишкарям много ходить не надо, знай колоти, с каждого дерева шишка посыплется-повалится, стаей белок на тебя с вершины ринется, «ток-ток-ток-ток-ток» по стволу гулко выговаривая; колотушку можно и не сбагривать с верхотуры, где она колоколом гудит, не опускать на плечо для перетаски, лишь передвинь на каких-нибудь два-три метра черень – и снова бей в звонкую грудь очередного хвойного исполина, только вверх без нужды не засматривайся, не то получишь волдырь-синяк на лбу.

Завлекателен до азарта, до страсти кедровый промысел, но немыслим без крепких рук и недюжинного здоровья. Из Чернова в августе, задолго до шишкобоя, приезжают партиями тамошние шахтёры-пенсионеры и заключают договоры с коопзверопромхозом, но не ради заработка: у каждого пенсия 120 рублей, куда же им деть время и силы в 50­то далеко не старческих лет? Получают провизию в порядке аванса, завозят её на казённой лошади в облюбованную или предложенную таёжку и живут там, ждут, когда шишка поспеет, с ружьишками от нечего делать шатаются или мастерят и ремонтируют приспособления для очистки орехов. Частники не должны соваться на этот массив, работающие по договору имеют полное право, если не помогают предупреждения, отнять у самочинно ворвавшихся добытый орех. Но до этого дело не доходит, тайга илентуйская велика и богата, в урожайный год шишки хватает всем.

– Надо правей взять, – говорит Петька. – Вон уже ель начинает появляться, значит, бор кончается, а тропу не пересекли, выходит, маленько влево утянули.

– Не пришлось бы у костра ночевать, – беспокоюсь я, – холодюга-то прямо зимний.

– До темноты осталось минут сорок, – прикидывает Бронислав, – так что если до зимовья километра два с половиной, то... – со свойственной ему деликатностью он не заканчивает фразы.

– Да вы за кого меня принимаете? Я тут каждый пень знаю, а вы... Головой ручаюсь: не больше ста метров до избушки осталось!

Что глаз у Коробова-младшего цепкий, я в этом не сомневался, но пней в бору – ни одного, а кедры все одинаковые, попробуй сориентируйся. И возражать неловко: обижается проводник.

– Вон она! – заорал я.

Избушка стояла действительно невдалеке, ниже по склону, мы чуть было не прошли мимо неё.

С облегчением на душе подошли к таёжному стану. Запылал костёр, задымила печурка в зимовье. Пока Петька варил чай и суп из рябчиков, добытых днём, мы с Брониславом осматривали шикарный «завод». Во-первых, дробилка шишек –сооружение, довольно сильно похожее на колодезный ворот: на столбах-упорах увесистый барабан с железной ручкой, он вращается в дощатом бункере, своего рода приёмнике с отверстием внизу и узким, в палец, зазором между барабаном и бортами бункера; размолоть куль шишек на этой дробилке можно буквально за две-три секунды. К дробилке примыкал помост с бревенчатым низеньким срубом по краям, со стойками и поперечинами на высоте головы, на этих поперечинах передвижные слеги с подвесными решетами-ящиками, одни решета с крупными ячеями, другие – с мелкими, на одних орехи отделяют от крупного мусора, на других – от мелочи и пыли. Причиндалы кедрового заводика, в том числе деревянные лопаты и метёлки, так и хотелось потрогать: уж очень добротно всё было смастачено, со знанием дела, любовно.

За веяльной площадкой грудился ворох отходов. Я, улыбаясь, взошёл на него и скатился, как с горки, мне это напомнило холмы опилок и копны мякины, в которых я так любил барахтаться в детстве.

А вот ещё одно сооружение. Тир, что ли? Или городошная площадка? Выемка в бугре, выемка эта тщательно облицована досками, причём без углов, всё завалено; чем дальше от задней вертикальной стенки, тем положе дощатые борта, они шли вширь и вразвал, постепенно сходили на нет, здесь же кончался и пол, но ещё на много метров тянулась земляная ухоженная полоса. Оказывается, здесь очищали полноценный орех от пустого, без ядрышка в скорлупе, поддевая деревянным ковшом, швыряют орехи во внутренность «тира», более лёгкие пустышки падают на земляной пол и таким образом выбраковываются.

...Собирать паданку далеко легче, чем бить шишку, знай собирай, колотушку таскать и ворочать не надо. Если урожай был богат и кедровка тучей по осени не навалилась, то до весны паданки останется довольно, мыши и белки всё не съедят.

...Каким глухим, диким, мрачным был тот бор, куда мы пришли! Ничего общего с уютным, чистеньким, каким-то домашним кедрачом Кощурова зимовья; тот пай-мальчик, заласканный маменькин сынок, там на каждом шагу следы человеческой деятельности, и деревья все одинаковые, аккуратные, и склоны пологие, а тут... Кедры-гиганты, один другого громаднее, возносили ввысь свои массивные стволы, не покалеченные тяжёлыми колотами: дураков нет дубняк трясти.

Добывать шишку-паданку, пожалуй, не менее азартно, чем грибы собирать, к тому же их ни резать, ни выбраковывать не требуется, шишка любая в дело пойдёт, даже если кедровки и мыши обшелушили наполовину, всё равно сгодится: перемелется – орех будет. Разглядеть весной шишку на таёжной моховой постели намного легче, чем ранней осенью: цвет у неё совсем иной, тогда она была иссиня-сизая, а сейчас светлая, бежевая, на зверушку в чешуйчатом панцире похожа. С северной стороны кедров, словно за заборами, сохранились снежные полянки. Как весело и ярко бросаются в глаза вытаявшие из снега шишки, упавшие, должно быть, уже в конце зимы и потому не тронутые грызунами! Мы быстро набрали здоровенную кучу шишек.

– Кулей семь верняком будет, – определил Бронислав.

– Что же с ними делать? – растерялся мой племяш. – В рюкзаках не унесёшь к зимовью даже за два раза. Да и далеко...

– На месте обработаем, – ответил я.

– А как? Ни решет, ни дробилки.

Я расхохотался злорадно: смекалистый парень не знает простых вещей.

– Для чего, думаешь, мы сыплем шишку вот около этой висячей валежины?

– Понятия не имею.

– Тогда смотри.

Я стесал топором горбину валежины, сделал на образовавшейся плоскости небольшие зарубки, расстелил под валежиной тент, срубил молодую берёзку, смастерил валёк, сел верхом на валежину, так, чтобы куча шишек у меня оказалась с левой, и принялся за работу: с пристуком бил по шишке вальком и растирал её. Паданка разделывалась с лёгкостью необыкновенной: тягучая смола из неё повыветрилась, хрупкие, чистые, как бы высветленные за зиму шишки рассыпались при одном прикосновении валька, дело шло ходко, одна шишка в секунду.

Я работал с ритмичностью автомата, но уже через полчаса у меня заныли спина, руки, затылок, а у сменившего меня Бронислава дело не клеилось. Валёк взял Петька. Мы спешили изо всех сил, чтобы успеть до темноты добраться к зимовью. От мусора избавлялись простым способом: приподняв тент за четыре угла, трясли, и орех, как более тяжёлый, скапливался внизу, а чешуя и стерженьки шишек оказывались наверху, пригоршнями выкидывали их долой и трясли снова. Об очистке от мелкого крошева на месте и не помышляли. Куля два шишек пришлось бросить в расчёте, что вернёмся за ними на другой день, однако после второй ночёвки в зимовье заспешили домой...

***

Ни дня без строчки

В литературном клубе «Парус» прошёл творческий вечер старейшего участника объединения, члена Союза писателей России Василия Владимировича Гинкулова, посвящённый его 90­летию.

Ни дня без строчки – эту крылатую фразу можно с полным правом назвать писательским девизом Василия Владимировича. Его книги созданы на биографическом материале, а среди привычек писателя – обычай записывать то, что произошло с ним, что поразило его воображение, удивило или растрогало. И наверняка эти самые первые, незамутнённые ещё ежедневной суетой впечатления, доверенные бумаге, помогают автору в особом видении родной природы, в умении подмечать скрытое от равнодушного взгляда.

Вот и на свой творческий вечер принёс Василий Владимирович альбомы с фотографиями многолетней давности, повествующие о его путешествии с супругой в центральную часть России, сопроводил их рассказом о достопримечательностях и природе Родины. О творчестве рассказывал мало, но и без этого авторы заводского литературного объединения и наши читатели хорошо знакомы с произведениями Гинкулова (последние годы он публикуется под псевдонимом Василий Шелехов).

В 1977 г. Восточно-Сибирское книжное издательство опубликовало повесть Василия Владимировича «Ленские плёсы» – так писатель стал известен широкому кругу читателей как истинный знаток природы. С тех пор Гинкулов написал романы «Утрата невосполнимая» о судьбе крестьянской семьи на протяжении целого столетия, «Сумасшествие»; вышли его книги «Живи, тайга!..», сборник рассказов «Даль сибирская», сборник очерков и рассказов «Психи в моей жизни» и другие, которые можно найти в наших библиотеках. По общему признанию особенно удаются Василию Владимировичу книги о природе. Книга «Живи, тайга!..», в которую вошли опубликованные в разное время произведения о тайге, таёжных промыслах, об охоте, рыбалке, о проблемах экологии и борьбе общества за сохранение среды обитания, когда надвигающаяся экологическая катастрофа грозит существованию человечества, никого не оставит равнодушным.

Авторы «Паруса» тепло поздравили Василия Владимировича с юбилеем, пожелали, как водится, сибирского здоровья и творческих успехов – новых книг, публикаций о природе родного края, которую писатель чувствует, видит душой.

Нина Годовикова, руководитель «Паруса»

***

Леонид Казанцев Василию Владимировичу Гинкулову

«Ой да ты тайга моя густая...» –

Пели мы в задумчивом лесу,

И луна влюблённо-молодая

В такт раскачивалась на весу...

И берёзки с нами танцевали

Танец удивительной любви...

Жили мы без грусти и печали,

Как весной шальные соловьи...

И цвели серебряные дали

Голубым, зелёным, золотым....

По просёлочным дорогам мы шагали,

Как и подобает молодым!

Нужно было нам совсем немного:

Чтоб цвела родимая земля

И счастливою была дорога,

Процветали отчие края!..

Чтоб сбылось всё то, о чём мечталось,

Чтобы до конца нам вместе быть...

«Ой да ты тайга моя густая.

Раз увидел – больше не забыть!..»

• Расскажите об этом своим друзьям!