Солнце скрылось за горой

Отрывок из повести «Маленькая большая вера»

Алена Шипицына (Иванке) родилась в деревне Улзет (легендарная кумысолечебница в Баторовской роще), Аларского района, Иркутской области в 1980 году. До 5 лет росла в деревне, где было не больше 12 дворов. В 1985 году семья переехала в село Аларь, где девочка окончила Аларскую СОШ и жила до 16 лет.

В 2001 году окончила Черемховский педагогический колледж по специальности «Учитель русского языка и литературы» и поступила в вуз на юриста, но поняла, что не видит себя в этой профессии.

В данное время учится на 4-м курсе ИГУ ИФИЯМ и является нашим внештатным автором.

В 2012 году в журнале «Юность» опубликована подборка её стихотворений. Стихи были опубликованы и в журналах «Байкал», «Сибирь», «Образ» и др. Первая проза вышла в журнале «Байкал» в 2015 году.

По итогам 2019 года, стала победителем Большого литературного конкурса «Стихи.ру» в номинации «лучшее стихотворение». Финалист различных литературных конкурсов. В этом году прошла в полуфинал Кубка издательства «Стихи» (конкурс ещё не завершён).

Автор книги «Мятный шоколад. #мамасашиикати». Составитель книги «Аларь – долина мудрых песен».

Выступила в качестве редактора книги известного грузинского писателя – Тариэла Цхварадзе «До и после».

В своих рассказах Алена много пишет о детстве, о людях, которые повлияли на формирование личности. Повесть «Маленькая большая вера» – это произведение о многонациональной семье, в которой каждый живёт по своим принципам. Какие из них примет девочка, какие впитает ценности? Об этом узнают читатели.

***

Месяц август был по-обычному ласков и приветлив, вечерние костры заката разливали медовые огни по всему небу и мягко догорали, уменьшаясь до малиново-алой ниточки на горизонте. Кромешная тьма не наступала даже перед грозой, когда отяжелевшие ливневым бременем тучи, толпясь, наползая друг на дружку, заполняли наш город.

Тридцать четвёртый август моей обыкновенной жизни. Тридцать четвёртый полёт вокруг Солнца на борту корабля под названием «Земля».

Закончится этот месяц едва различимого пухового инея на рассвете и наступит время горьковатых дымов от сожжённой листвы. В городе теперь не жгут совсем, но в сёлах ещё можно наблюдать, как субботним утром небольшая группа добровольцев ловко орудует граблями в пришкольном саду, у больницы или у здания администрации – «сельсовета» по-старому. Но и на селе давно уже отмирает это неоднозначное коллективное – скоро, скоро последние золотые дымки сентября растворятся в торжественной и печальной небесной сини.

В такую светлую предгрозовую, в эту последнюю ночь августа не спится. Будто, видения являются эпизоды прожитого, одни присаживаются рядом или нерешительно у двери дожидаются приглашения, другие заглядывают в приоткрытую форточку, словно, фотовспышки на миг освещают комнату и гаснут, опустившись на прикроватный коврик.

***

Август – месяц рождения, потому помнится каждый, с тех самых пор, когда у памяти появилась функция записи. Но сегодня всё началось с июля.

Такие июли бывали: проснёшься пораньше, деда в избе нету, он во дворе по хозяйству ходит или в кладовке, как говорила бабушка «свои порядки устанавливат», или уже на речку «ушуршал». Вот угодил бабушке и «ушуршал».

Бабушка – «хлопотуння наша» вся в привычных делах-заботушках. Не сменила ещё светлый «мучной» халат на цветастый «обыденный».

В дальней летней печурке малый чугунок с картошкой «очищенной», побольше с картошкой «в мундире», как говорит дед «генеральской». В малый чугунок добавит бабушка маслица домашнего, а генеральскую очистит от тоненькой почти прозрачной одёжи, нарежет крупно, обжарит до крепкой золотой корочки и яичной болтушкой зальёт. Потомится картошка, будут к столу два блюда разных картофельных. Та, что в маслице, будет подана с лучком зелёным, а с яичком которая – ту бабушка сдобрит сметанкой прохладной, сладенькой.

Да ещё печень налимью в сковороде тушёную подаст. Печёнка эта во рту тает. Не то, что взрослым, даже детям – деликатесное лакомство.

Наешься от пуза, молочком утрешним от Зорьки-белянки запьёшь и лениво потопаешь в ограду.

А там зелено и оранжево! Там георгиново!

Ласково пожмёшь влажный нос овчарки Пальмы, подразнишь любимую бабушкину курицу Кворчунню, взбодришься, проснёшься уже окончательно и сквозанёшь шустрым ребёнковым лучиком в огород.

В огороде раздолье!

Хочешь, сиди в теньке под берёзами, читай про Субастика или Ципили с Тимбакой. А хочешь, ищи редких букашек в росистой траве. Можно прополоть грядку с морковкой или найти в парнике заколдованный огурец.

Можно всё! Потому что это июль, это детство, это невероятная свобода.

Но к августу нужно непременно повзрослеть.

***

Звонкий первосентябрьский луч пробьёт жолкнущую листву притихших берёз, словно, желая пробудить её к празднику или продлить час её молодой беспечности. Мелкий бисер перламутровой влаги отсеется с шёлковых паутин на молочные шляпки припозднившихся маслят.

В сентябре повзрослевшей собаке Пальме взгрустнётся. Она схоронится в своей глубокой будке, заботливо обшитой войлоком – дед всегда загодя заботится о других, а потом уже о себе. Кворчуння с подросшими цыплятами ночует в тёплом курятник и только к обеду, когда мягкое солнце обнежит реденькие остатки сочной муравы по краю небольшенького загончика, обнесённого рабицей, будет осторожно выводить своих пернатых подростков на свет, по-матерински переживая, коротко озираясь и щурясь от неожиданно-пронзительного света.

Может быть, завтра я расскажу, как задорной бригадой бабушкиных помощников мы ловко управились с урожаем моркови и свёклы, как одолели картофельное поле в сорок соток. Расскажу, какие рыже-золотистые драники затеяла бабушка и каких поздних карасей размером «с добрую сковороду» привёз дед с озера Барабан.

А сегодня август.

***

– Это странный людь, злой, некрасивый. Может, это призрак?

С соседкой Ирой мы сидим под столом, у неё на веранде. Наши родители на работе. Нам по четыре года, недавно обе научились читать.

– Ира, это не людь, а человек.

– Какой же он человек – рогатый, бородатый. Вот эти все – человеки.

– Не человеки, а люди.

У меня особенное отношение к слову – нужно говорить правильно или так, как я считаю правильным. В моём понимании, если «криво», то не может быть «прямо», должно быть «примо», но понятия «люди» и «человек» усвоила хорошо.

– Ира, а вдруг это…

– Кто? – испуганно шепчет подружка.

Мы не называем его, но понимаем, кого она имеет в виду, вспоминая иллюстрации к сказке Пушкина «О попе и работнике его Балде».

Летнее солнце к вечеру лениво огибает веранду, подсвечивая ограду, сараи, противоположный угол дома. На веранде становится темнее. Мы выбираемся из-под стола и с ногами забираемся в старенькое побитое временем мягкое кресло.

– Ты креститься умеешь, – шепчет Ира.

– Ты что! Это же грех!

– Никакой не грех. Это нехристем грех.

– Как это – нехристем?

– Когда крестика нету. У тебя есть?

Я неуверенно оттопырила на груди майку. Ира заглянула:

– Нету. Ты – нехристь.

Мне, отчего-то стало так обидно:

– Сама ты – нехристь!

Отодвинув доску в заборе, осторожно перешагивая через перезрелую, особенно безжалостную крапиву-огневицу я пробралась в свой огород.

С нашей стороны не было веранды, зато было высокое крылечко на пять ступенек, любовно обрамлённое клумбами из старых мотоциклетных покрышек, в которых пышно цвела георгина, изящно изгибала невесомые листья сказочная красавица-нигелла и аристократично покачивались горделивые левкои.

Почему-то подумалось: «В гостях хорошо, а дома лучше. Ишь, обзывается». Но, что-то не давало покоя. Сложив вместе все пять пальцев левой руки, я попыталась перекреститься слева направо, но получилось неуклюже.

За воротами мягко пророкотал мотоцикл – папа приехал с работы.

– Ты тут чего одна, как ветла в степи?

– Жду.

– Иди переоденься, чтобы ноги не наколоть, поедем.

– Куда, пап?

– Шустрей, говорю, потом увидишь.

Ехать с папой куда угодно – для меня радость. Две минуты и я уже в спортивном костюме, с аккуратно прибранными под косынку волосами – в полной готовности к приключениям, ныряю в мотоциклетную люльку.

Через несколько минут село остаётся далеко позади. Красный «Юпитер» летит по-над степью божьей коровкой, ловко преодолевает повороты, мосты и мосточки. Мягкий звук мотора в степи сливается с многоголосым стрекотанием саранчи и кузнечиков. Ветер тепло щекочет щёки, силится сорвать косынку, мне хочется поймать ладонями.

– Ныряй под попонку, полетим, – кричит папа.

С головой ныряю в люльку, под попону, и только одним глазком наблюдаю, как перемалываются травы колёсными спицами, как отлетают сочные головки кровохлёбки, на мелкие кусочки разлетается осот, всхлипывая, разрываются соцветия чертополоха.

– Выныривай, приехали! – командует папа.

– Ой, что это? Горошек?

– Ты попробуй, попробуй!

– Почему он в лесу растёт? Нам его можно, мы не воры?

– Не воры. Его тут никто собирать не будет. Он свёклу маскирует и картошке расти помогает, пойдём-ка.

Папа ведёт меня за руку вглубь поля. Он шагает размашисто, на его большой твёрдый шаг приходится пять моих семенящих. Его загорелая рука с едва заметными трещинками пропитанными мазутом крепко сжимает мою маленькую розоватую полупрозрачную ручонку.

– Гляди – свекольное поле, потом снова горошек, а дальше картошка.

– Папа, зачем в поле овощи? Мы дома сажаем, у всех ведь дома есть, зачем ещё?

– Как зачем? А для столовой, думаешь, где берут? В столовой рабочих кормят. Они обслуживают технику, на полях работают, на ферме, дают стране молоко, хлеб, мясо. Такое поле, знаешь, как важно!

– И нехристям важно?

– Кому? Каким нехристям?

– Таким, как я. Мне Ира сказала, чтобы к ней больше не приходила играть, потому что у меня крестика нету и молиться не умею.

– Так, давай вот тут присядем, и ты мне расскажешь.

Тяжёлые вечерние тени плотным покрывалом укрыли лес до самого края. Только поле, отвоёванное крепким предзакатным солнцем, ещё оставалось на светлой стороне. Мы присели на крепкую поваленную берёзу.

– Давай, дочь, рассказывай.

– Мы книжку читали, там был такой… он, с рогами человек.

– Человек с рогами? Чёрт?

– Тише, нельзя же так говорить.

– Почему нельзя? Чёрт – он и есть чёрт. Название такое, потому так и говорим.

– Мы его испугались и хотели покреститься, а у меня крестика нету.

– Так покрестилась бы без крестика.

– Ира сказала нельзя. А где его взять?

– Крестик? В церкви, наверно. У меня у самого нету.

– Ты тоже нехристь?

– Прекрати так говорить. Это плохое слово, недоброе. И ты у меня никакой не нехристь, а просто умненькая девочка. Подрастёшь, захочешь покреститься, значит покрестишься.

– Можно?

– По закону государственному, советскому, будто, нельзя. Только законов, доча, на земле этой много. Например, Божий Закон – как бы его ни ругали, как бы ни запрещали народу, а он всё равно пробьётся. Или Закон совести, я его, как Божий почитаю, потому что без совести таких дров наломать можно и себя, и других погубить.

– Тебя кто крестил?

– Бабушка – баба Лиза. Она в старые времена при монастыре выросла, мать её с горя в монастырь ушла и девчонку с собой привела, сама там померла от болезни, а бабушка моя так и воспитывалась при монахинях. Для неё Бог был главнее всего в жизни. Проснётся, бывало, зашелестит губами – молится.

– Тогда почему одни говорят, что нельзя в церковь ходить, а другие, наоборот, заставляют?

– Нет, заставлять никто не станет. Это дело добровольное.

– Как колхоз?

– Навроде того. А нельзя – это партия так решила. Им в партии заняться больше нечем, как людям заботы выдумывать. Сидят там шишки-бездельники и чешут свои лысые головы, планы всякие строят. Говорят, что Бога нет, но я им не сильно верю, баба Лиза меня уму-разуму учила, к ней и доверия больше.

– Папа, ты разве не любишь Советский Союз и Ленина?

– Вот это ты глубоко копнула! Ленина, говоришь. А за что мне его любить? Он мне не отец, не мать, был человек и сплыл. Наворотил делов, а разбираться кому? Моё дело маленькое – землю пахать, мехотряд обслуживать, детей поднимать, а твоё ещё меньше – сказки читать, да на мороженое у папки клянчить.

Ты, доча, давай-ка, горошек трескай, да домой собираться будем. Там мамаша, поди, с кумысарки приехала. Глянь, солнце за гору закатилось, скоро совсем стемнеет.

• Расскажите об этом своим друзьям!