Коренная

Раннее утро осени сорок третьего. Снега ещё нет. Холодный ветер гонит редкую опавшую листву. Несколько дней подряд вопреки календарю шёл нудный моросящий дождь. Ночью ударил мороз, сковал землю, и превратилась раскисшая от дождей дорога в узорчатую причудливую ленту.

Марфа спешит по неровной, но зато твёрдой дороге на работу в котельную. Не просто спешит, почти бежит. Нельзя опаздывать: время военное, спрос велик с нерадивых, да и не в характере Марфы опаздывать, людей подводить.

Да вот незадача: младший сынок Коленька к утру занемог, весь в жару. Простыл, видимо. Пришлось малиной поить да старшую, Танюшу, подымать, наказывать ей, что по дому делать, как Колюшку лечить и за другими братьями присматривать. Ветер пронизывает насквозь, пробирается через телогрейку и шаль, но Марфа этого не замечает: от быстрой ходьбы согревается и мыслями уже на работе. Сегодня она впервые заступает старшей по смене. Немного страшновато, хотя вроде всё знает, что надо делать.

В котельную Марфа пришла работать после ухода мужа на фронт в сорок первом. Алёша тогда был старшим по смене. Марфа часто бывала в котельной, приносила обед мужу да угощала всех своей стряпнёй. Сначала котельная пугала её гулом топок, жаром, грохотом металла, особым запахом топки, золы. Но постепенно привыкла, и ей даже стал нравиться этот особый ритм работы, так непохожий на прежний крестьянский труд в деревне, где всё было размеренно и привычно. Но взбаламутилась жизнь в начале тридцатых, и увёз Алёша семью в посёлок.

Устроился в котельную кочегаром. Марфа в душе гордилась своим Алёшей: как ловко управлялся он с огнедышащим, как Змей Горыныч, котлом, подбрасывая в пасть всё новые порции угля! Марфа, как зачарованная, смотрела на огонь в топке, удивляясь, как здорово получается: одна печка, а отапливает и больницу, и школу, и баню. А отвечает за эту большую печь её Алёша.

Марфа была довольна жизнью в посёлке, хотя и приходил Алёша с работы усталый, в грязной спецовке, которую приходилось каждый день стирать. Другие жёны рабочих котельной стали было выговаривать Марфе: «Что ты, Марфа, каждый день муженька наряжаешь, как на свидание или в контору? Всё равно вернётся грязный». Марфа отговаривалась: «Пусть мой Алёша идёт с хорошим настроением, в чистом. А мне нетрудно, зато мужу приятно и не стыдно. На работу надо ходить с чистой душой и в чистой одежде!» После такой отповеди товарки отстали, а вот мужчины в смену Алёши чаще стали в чистом приходить.

Марфа вначале работала подсобной рабочей, потом выучилась на кочегара. А вот теперь старшей по смене поставили. В общем, заменила Алёшу, пока тот воюет. Трудно, конечно, приходится. Работа тяжёлая, мужицкая, а ещё дом, четверо детей, корова. Но кому теперь легко? Многие жёны заменили мужей на работе, зато карточки на хлеб и продовольствие – по рабочей норме, заработок, топливом для дома обеспечены.

Вот вернется Алёша, и место рабочее Марфа ему передаст, а сама опять домом и детьми будет заниматься. С такими думами Марфа стремительно шагнула в котельную. Её обдало теплом, привычным гулом топки, но что-то было новое, необычное: на площадке сгрудились работницы обеих смен. В центре стояли начальник котельной и конюх – старик Никифор, ухаживающий за единственным в поселковой котельной жеребцом Гнедым. Бабий гвалт стоял ещё тот, но Марфа разобрала: Гнедой пал. У начальника на изуродованном шрамами лице ходили желваки. Никифор оправдывался:

— Дык старый же Гнедой, а вчера стал совсем плох. Ничего не ел, только пил, а возить-то надо! И так на одну ходку меньше сделали. Думал, за ночь отдохнёт, а ишь как вышло. Прихожу, а Гнедой мёртвый лежит. Горе какое!

В глазах Никифора стояли слёзы. Все понимали, что Никифор не виноват: Гнедой действительно был старым, а спрос с него как с молодого. На нём вся доставка угля держалась, после того как единственную грузовую машину-полуторку по разнарядке забрали для военных нужд. Но в ужасе от того, что котельная вот-вот остановится, обе смены наседали на Никифора, обвиняя его во всех смертных грехах.

Понурил голову Никифор:

— Виноват, люди добрые. Не усмотрел, не уберёг, что теперь будет?

Начальник котельной, фронтовик, с пустым правым рукавом, с почерневшим от переживаний и ответственности лицом заговорил медленно враз осевшим голосом:

— Всё! Кончай митинговать! Спорь не спорь, Гнедого не воскресить, и машину с фронта не вернёшь. Нет транспорта у нас. Уголь на исходе. Но котельную останавливать нельзя. И нет виноватых в этой беде никого, кроме войны! Вот вернутся мужчины с победой и спасибо вам скажут за всё, что вы делаете и терпите. А пока... — замолчал Егор Кузьмич. Горло перехватило спазмом: контузия дала себя знать. — А пока... придётся самим доставлять, на себе. Бригадиром назначаю Марфу. Подбирай себе команду. Дед Никифор поможет упряжь подогнать. Безлошадные мы. Шесть тонн нужно на смену. Рассчитай, Марфа, ходки. Больше восьми человек дать не могу. Дежурить у котлов тоже надо. А я пока пойду в поссовет за помощью и транспортом.

Оглядел Егор Кузьмич ошарашенных работниц и, не дав им и рта раскрыть, заключил:

— Всё! Баста! Никаких разговоров. Времени не терять!

Он резко развернулся и, припадая на покалеченную ногу, направился к выходу. В котельной наступила тишина, только топка гудела. Люди молчали. Марфа пришла в себя первой:

— Ну, дорогие девоньки, не обессудьте, сами всё видите и понимаете. Кто не сильно здоров, оставайтесь у котлов. А остальные – со мной, пошли к Никифору.

Семь женщин молча двинулись за ней. Дед Никифор, оглядев спецбригаду, причмокнул:

— Однако сначала бы встать нужно у телеги по росту и силам, чтобы упряжь подогнать. Начинать надо с коренного, кто пойдёт в центре, за коня, значит.

От такого предложения женщины сначала оторопели, а потом развеселились. Загалдели, подталкивая друг друга и подтрунивая:

– Давай-ка, Настя, в центре становись. Ты у нас самая красивая. Все мужчины, что ещё в посёлке остались, тобой любоваться будут.

– Нет, бабоньки, в центре лучше будет смотреться Никитична, она у нас самая шустрая.

– Да я, девоньки, уже стара для центра.

– Ничего! Старый конь борозды не портит!

Вот ведь русская душа: только что обмирала от ужаса предстоящей работы, а подвернулся миг — и расслабились. Пока женщины перешучивались, Марфа молча подошла к телеге, встала между оглоблями, подняла их, подхватила под мышки — смешки стихли. Величаво и печально смотрелась Марфа. Рослая, ширококостная, с властным грубоватым лицом, она не вызывала смеха в этом нелепом положении. Сейчас она олицетворяла всех женщин, проводивших мужей на фронт. Дёрнула Марфа телегу:

— Ну что, дед Никифор, сойду за коренного? Тогда лямку сделай мне, соедини оглобли — не хомут же надевать! Давайте, девоньки. Ты, Никифор, сделай лямки всем, кто впереди, как у бурлаков.

Расставила Марфа женщин по местам. Двух самых рослых — справа и слева от себя, как пристяжных. Остальных — сбоку и сзади – телегу толкать. Засуетился Никифор, стал необычную упряжь готовить. Примерил верёвкой для каждой размер и длину лямки, поохал: из чего же так быстро лямки изготовить? Потом махнул рукой:

— Идите, бабы, только мешаете! Приходите через час. Я тут покумекаю и что-нибудь сварганю.

Женщины ушли потеплее одеться и перекусить перед тяжёлой работой. Никифор не подвёл. К девяти часам исхитрился, сделал лямки из верёвок и вожжей. Примерили женщины лямки уже без смеха и сгрудились у телеги. Побросали лопаты в телегу с бортами. Вздохнула Марфа:

– С богом, девоньки, пошли, — дёрнула лямку и оглобли. Налегла бригада, и, на удивление, телега легко тронулась с места.

Никифор с жалостью смотрел вслед этому экипажу: «Это что же фашист жизнь наших баб так испохабил! Ну, погоди, наши мужики этого никогда не простят!»

До угольного склада недалеко, около километра. По подмёрзшей земле, несмотря на кочки и колдобины, телега катилась ходко. Марфа прикидывала: «Без поклажи телега легка, а как-то с углём пойдёт? И осторожно нужно, рассыпать уголь нельзя, грех непростительный топливом дорогу мостить. Ну да первая ходка покажет».

Встречные люди, увидев нелепый экипаж, не смеялись: война приучила принимать с пониманием самые неожиданные явления. Так и сейчас: раз запряглись женщины — значит, нужно, значит, выхода нет...

Ужин и надежда на скорое окончание работы придали женщинам силы. Все заторопились к телеге, которую уже разгрузили дежурные кочегары. Егор Кузьмич и Никифор тоже пошли с бригадой: Кузьмич – толкать телегу, а Никифор – дорогу освещать «летучей мышью». Только тронулись, как в воротах котельной появилась дочь Марфы – Танюша. Увидев при свете керосинового фонаря мать, запряжённую в телегу, вскрикнула:

— Мама, мамочка! Почему вы телегу тянете? Почему домой не идёте?

Марфа, поражённая криком дочери, старалась её успокоить:

– Танюша, дочка, не пугайся. Так нужно. Кузьмич вот сказал, что ещё две ходки и домой пойдём. Завтра трактор придёт.

– Мама, давай я помогу, – и кинулась к оглоблям.

– Не надо, Танюша. Справимся. – и горько пошутила: – Видишь, какие рысаки со мной – не подведут! Лучше иди побыстрей домой. Успокой братьев. Накорми и спать уложи.

– Да я, мама, уже ужин приготовила. Картошку сварила, всех накормила и к тебе побежала. Поздно уже, а тебя всё нет...

– Умница ты моя, молодец! Ну, беги, беги домой. Мы скоро управимся. Проследи, чтобы Толя уроки сделал. Ну, с богом, поспешай. Нет, подожди. Как Зорька-то?

– Мамочка, не беспокойся. Зорьку я подоила, сена ей дала.

– Ты ей ещё пойло приготовь и дай на ночь. Ты же умеешь. Ну, теперь беги.

Отбежала Танюша. Оглянулась. Сердце сжалось от жалости к матери. Услышала, как Марфа командует своей бригадой, и подумала с гордостью: «А мама-то у нас – настоящий командир!»

Бригада медленно продвигалась за новой порцией угля. Шли молча. Тишину нарушали хриплое дыхание уставших людей да скрип колёс. Егор Кузьмич, оглядывая бригаду, с горечью думал: «Какая доля у наших женщин. Хорошо ещё, кто ждёт мужей. Ведь из семи замужних в бригаде две уже похоронки получили, а война всё идёт и идёт. Вот вернутся мужики (ведь придёт такая пора!), сумеют ли понять жизнь солдаток в тылу? Большой вопрос: кому тяжелей? На фронте есть командиры, они решают, как накормить солдата и что ему делать. А здесь сама солдатка всё решает, всё на ней: и дом, и дети, и мужицкая работа!»

Тяжело дались последние две ходки. И хотя угля в бункере было мало, но Кузьмич сдержал слово: отпустил женщин по домам. Сам не ушёл. Остался в котельной, чтобы, сбавив параметры, растянуть запас до прихода трактора.

Марфа бредёт по тёмной, мёрзлой дороге. Хочется остановиться и лечь. Хотя бы ненадолго дать отдых усталому телу.

Только тревога за детей гонит вперёд. Отворив дверь, Марфа увидела Таню, задремавшую за столом. Тихо раздевшись, подошла к столу, погладила дочь по голове.

Танюша встрепенулась:

– Ой, мама! А я братишек уложила, Зорьку напоила, картошка горячая в печке. Я тебя ждала-ждала, вот задремала. Устала, мамочка?

– Да, Танюша, устала. Как Коленька?

– Лучше ему. Кашлять перестал.

– Ну и слава богу! Спасибо тебе, доченька. Что бы я без тебя делала? Ну, иди спать.

– А ты?

– И я пойду. Вот маленько посижу, поужинаю, и тоже спать. Завтра рано вставать.

Таня юркнула в постель и сразу заснула. Марфа с нежностью смотрела на спящих детей. Какие они у неё красивые да послушные. И в школе учатся хорошо. Танюша в шестом классе, а Толя во втором. Одни пятёрки да четвёрки – и всё сами! Плохая им помощница в учёбе Марфа: читать-писать умеет, а вот те науки, что дети учат, ей не под силу. Ведь понятливая была в детстве, да не было в деревне школы, только два класса церковно-приходской школы и окончила в соседнем селе, а потом отец сказал: «Хватит тебе, Марфутка, на учёбу отвлекаться, в хозяйстве руки нужны». И не отпустил больше в школу.

Марфа ещё посидела, потом заставила себя встать, умылась, собрала ужин. Усталость перебарывала голод. Каждая клеточка её большого тела ныла и отзывалась болью на любое движение. Зато на душе было спокойно: дома всё в порядке. На работе большое дело сделали. Спасли котельную, отвели беду от посёлка. А что устала, так не одна она, другие не меньше, а держатся. Марфа заставила себя поесть. Легла в постель в надежде, что быстро уснёт, но сон пришёл не сразу. Теперь мысли унесли её к Алёше. Третий месяц нет весточки. Успокаивала себя: ведь нет похоронки. Значит, жив, написать только не может, а может, письма затерялись. Война же! Господи, помоги ему! Защити и оборони!

Тяжело нам, но мы дома, все живы, все вместе, а у него смерть каждый день рядом ходит. Не дай бог! Как страшно!

С этим и уснула.

Наступило утро 5 ноября 1943 года. До Победы оставался 551 день. Трактор не пришёл: сломался по дороге. Снова женщины впряглись. Поссовет направил подмогу: людей стало больше. Стали чаще меняться бригады, но бригадир остался прежний. Марфа так и ходила коренной – не решился Егор Кузьмич на замену, зато обеспечил усиленным питанием за счёт поссовета и даже новыми верхонками.

Марфа всё понимала. Не стала перечить и отказываться.

Для многих в посёлке ЧП на котельной прошло незаметно. Подвиг работниц котельной – рядовое явление местного значения в битве тыла за Победу!

6 ноября рано утром пришёл трактор, и бункер затарили углём на целую неделю. Октябрьские праздники прошли спокойно. А потом и машину стали выделять по графику для завоза угля. Котельная работала всю войну без срывов и перебоев. А что касается Марфы, то её так и прозвали – Коренная. Она не обижалась. Много лет проработала в котельной. Одна подняла и выучила четверых детей. Не вернулся с войны её Алеша. Погиб под Кёнигсбергом. Обычная история одной небольшой семьи в большой войне...

Рисунки С. А. Бурчевской

• Расскажите об этом своим друзьям!