Камешек, согретый в ладони

О книге Сергея Корбута «Мир открыт для любви».

Таёжный пейзаж на обложке стихотворного сборника: водная гладь, горные кряжи, выше их кедры и облака. Бывалый книгочей может и отмахнуться: опять восхваления сибирской природы, сколько уж читано...

И ошибётся. Да, на обложке – гимн нашей природе и её мощи. И портрет его автора.

Но внутри-то – автопортрет, не сиюминутный, а создававшийся годы и годы. Кто он, этот неутомимый странник, что ходит по байкальским кругам, где грозы гремят прямо над головой? Зачем он подкарауливает первый хруст оттаявшего тороса? Что ищет?

Того же, что во все века искали поэты – примиренья с жизнью, утверждения мудрости её замысла, избавления от «мировой тоски», наконец.

Просто сесть на дороге и плакать,

Так безвидна она и пуста.

Пыль досадна, докучлива слякоть,

Надоедлива маята...

«Мы бессильны, как малые дети, перед этой вселенской тоской» – исповедальное и, к счастью, сиюминутное настроение. Отдав дань осознанию неизбежной трагичности жизни, сквозь докучливую пыль обыдёнщины поэт ищет пути к преодолению. И находит.

Куда ведут эти пути? В первую очередь, в храм природы. Без всякого сомнения Корбута можно назвать мастером пейзажа.

Затянулась остуда декабрьских морозов,

И до срока сковали Байкал холода,

Но пока он был в силе, настроил торосов –

За волною волна, за грядою гряда.

Он разламывал гнёт, сколько мощи хватало,

И теснил к берегам ледяные поля,

Где в расколы вода, как фонтаны, хлестала,

Создавая пещеры, творя купола.

Вырастали внутри ледяные причуды

Ряд за рядом: сосульки, накрапы, куржак.

А снаружи осколки в прозрачные груды

Собирала вода, перед мысом кружа.

И опять уступала крепчающей стуже

Метр за метром, на лёд намывая внахлёст

Вперемешку с шугой слой осколочных кружев,

А потом, разломив, льдины ставила в рост.

Отличные стихи: живопись, звукопись, выверенное слово...

И таких пейзажных полотен в сборнике много:

«К ночи завьюжило, к утру прояснило...», «Июньский тёплый день, как маковый цветок...», «Что за чудо спать под звёздным небом...», «От стужи ночной громозвучно взрывается лёд...»

Это дотошный и точный дневник состояний столь любимого автором Байкала. Но все эти мастерски выписанные пейзажи не стали бы пейзажами лирическими, если бы поэт не преломлял состояние природы через призму настроя своей души, не перекладывал бы их, как в музыке, с одного инструмента на другой. Это и придаёт пейзажным зарисовкам полновесное лирическое и часто философское звучание.

Яркие тому примеры – неожиданная завершающая авторская мысль в стихах: «Золу костра смело порывом ветра...», «Белым-бело на пойменных лугах...», «На кедровых иголках роса...»

На кедровых иголках роса –

В ней купается отсвет зари,

Капли света на кончиках хвои висят,

Как волшебные фонари...

...На Байкале немало чудес,

Эти капли – заманчивей грёз.

В них дрожит вниз макушками сумрачный лес,

Просветлённый стволами берёз...

...Чтобы внутренний мир разгадать,

Растворись в мире капли на миг,

В этом миге несчётных веков благодать,

Мудрость всех ненаписанных книг.

Но всегда ли прекрасный мир природы – единственный учитель, лекарь, наставник?

Часто, очень часто на фоне её мощи и красоты ещё острее душевная боль, мучительней раздвоенность, горше неудачи. Так в стихотворении «Братское море сияет в другом окне...» осознание оборвавшейся в юности жизни, ставшей «нежизнью» («Кто-то другой за меня эти годы жил»), призрачность её, теперешней – болевые точки состояния лирического героя.

Где же спасение? В преодолении, в росте души, прошедшей испытания «отчуждённостью», «жёсткой коростой обыденности», утверждает автор.

Спасение в Истине. И это убеждение осознанно и мужественно.

Нет низких истин... Истина одна.

Она связует низкое с высоким.

И в этом всеобъемлющем потоке

Преображенья движется волна.

Попробуй оттолкнуться ото дна,

И силу даст, и понесёт она

Всё выше, выше – к горнему истоку.

Там, в горних высях, родина твоя.

Спастись самому и спасти ближнего («Я оттолкнулся. Дай мне руку, брат...») – высокая цель, декларируемая поэтом.

И пусть «досадная пыль» житейских дорог не даёт дышать полной грудью, но и она, и «жёсткая короста обыденности», на которую так часто сетует автор, в конце концов лишь огниво, высекающее из души «лучистые слова» («Зачем всё это...»).

Поэзия примиряет лирического героя с жизнью.

Но не помогли бы и самые «лучистые» из слов, если бы не главное из них, не случайно вынесенное в название сборника – «Мир открыт для любви».

Не вырваться бы герою из замкнутого круга своего «Я», если бы не любовь – спасительница от бессмыслицы существования. Сдержанная, часто горестная, она всегда светоносна. Это и любовь сыновья (стихи «Тянется поезд упругой пружиной разгона...», «Был полон дом, своих гостей встречал...»), и любовь к безымянному «брату».

Вновь без надежды я Бога призвал на подмогу...

Солнце к закату клонил измотанный день.

Вдруг я заметил: по тени моей на дорогу

Пала легчайшая крестообразная тень.

Более лёгкая тень на густеющей тени –

Словно неясный во мне явился просвет...

Света каркас как опора в слабеющем теле...

Матери образ, крестом осеняющей вслед.

«Осенённостью» души светлы и прекрасные стихи «На кладбище весна», и цикл стихов, посвящённых «солдатам на поле боя» и «солдатам на поле жизни» и тем, кого они оставили – солдатским вдовам.

И потому это чувство так легко и естественно восходит к высшему своему измерению – любви к Родине, «Рассеюшке»:

Свята, незамутима эта любовь. И, словно выдохнуто признание в ней в лучшем, на мой взгляд, стихотворении «Ненавидеть Россию просто...»:

Ненавидеть Россию просто

И любить её не сложней.

Поле белое, словно простынь,

Я строчу с утра по лыжне.

Справа – веер прозрачной рощи,

Слева – спит подо льдом река.

Я не верю тому, кто ропщет

Или хвалит – издалека.

Слишком разные измерения.

Слишком разная соль в крови...

Есть любовь, что сродни смирению.

Нет смирения – без любви.

Такая выстраданная афористичность, на мой взгляд, одно из главных достоинств стихов С. Корбута.

Отрадно, что сборник составлен так, что идут они по восходящей.

Хотелось бы только, чтобы в часто пустынном поэтическом храме автора появлялось бы больше сторонних лиц, характеров, судеб. Ведь замечательно же удался портрет старика из «подпаленных развалин» деревянного дома, где живёт наша история, где звучат легенды о Ермаке, «что за Камень пошёл со товарищи», где оставила свой след «родова, начиная от прадедов» («В этом доме не жил Трубецкой...»).

Хотелось бы услышать голоса тех, чьи лица промелькнули и исчезли в окнах встречного поезда («Сколько окон и лиц промелькнуло» – одна из метафор тягостной для автора «отчуждённости»).

Есть уверенность, что всё это будет у поэта, привыкшего к долгим и трудным путям. Об этом свидетельствуют и приверженность автора к традициям русской поэзии, и глубокое сознание им своей поэтической миссии – озарить, осмыслить жизнь силой своего сердца и слова. Очень выпукло эти достоинства музы С. Корбута выражены им в стихотворении «Я камешек поднял...»:

Я камешек поднял.

Его подержал на ладони.

Он принял тепло от меня,

Как от солнца, от бога.

Мерцающий луч,

Рассекая пространство на доли,

К нему устремился,

И камешек мой на ладони

Улёгся удобней

И стал тяжелее немного.

Его положил я Земле на холодное темя

В конце октября,

В тишине предзакатного часа.

Его положил я на место.

И долгое время

От серых собратьев

Он чем-то моим отличался.

Так отличаются своеобычностью взгляда на мир, исповедальностью, высокой гражданской позицией, честностью стихи иркутского поэта.

***

Сергей КОРБУТ

* * *

Кто-то тебя называет сибирской столицей,

Серединой земли и туристской меккой...

А мне не гордиться, мне бы к тебе прислониться,

Город мой, как человек к человеку...

Понимаешь, Иркутск, я живу на твоей окраине,

Там, где Иркут уже нагнал Ангару,

За твоими мостами, где только подъёмные краны

Тянутся вслед проснувшимся птицам поутру.

Здесь Московский тракт

проходил когда-то вдоль берега

Мимо Вознесенского монастыря,

Здесь боролся красный с оттенками белого

И развеял белое по пустырям.

Здесь селились строители авиационного завода,

Отсюда они уходили на Отечественную войну...

Здесь между Боковской протокой и болотом

Я живу.

Мне до асфальта и водоразборной колонки

Так же далеко, как от Александра Третьего до Ленина.

К нашему дому на машине приезжает почтальонка,

И в три машины дров к зиме вырастает поленница.

И когда, Иркутск, я иду по твоим центральным улицам,

Это не то чтобы праздник, но выход в свет.

Рядом с театром драмы Вампилов сутулится,

Он не хочет быть памятником, и я говорю: «Привет».

Знаю, что памятник не улыбнётся вслед мне,

Но чью же улыбку тогда чувствую я спиной?

Хочется, как в очереди, выкрикнуть: «Кто последний?» –

И кивнуть подошедшему: «Вы за мной».

Тёплый цвет в твоём образе преобладает,

Даже когда мороз не даёт дышать,

Скажешь «Иркутск», и льдинка на сердце тает...

Это вливается в душу твою и моя душа.

* * *

От стужи ночной громозвучно взрывается лёд,

В ощеринах трещин бурлит, вырываясь, вода,

Похоже – гигант из-под мёрзлого спуда встаёт,

Спиной поднимая, ломая громадины льда.

От края до края раскатистый тянется гул,

От края до края шевелится гнёт ледяной,

И если хоть кто-то стоит на другом берегу,

Волнением страстным он внутренне связан со мной.

Такое увидеть не каждому в жизни дано,

Я сам оказался почти что случайно вблизи:

К Байкалу из леса свернул, когда стало темно,

И с берегом рядом спокойно на лыжах скользил.

Как вдруг этот гул, этот гром, этих трещин разбег!

Земля зашаталась, и купол небес задрожал!

С деревьев прибрежных завесой посыпался снег,

И воронов стая покинула «зрительный зал».

Теперь я стою перед сценой стихии один,

С тревожным азартом отдавшись кипению чувств,

В каком-то десятке шагов от грохочущих льдин

И, кажется, что-то восторженно-громко кричу.

Теснясь и толкаясь, обломки встают на дыбы,

Ползут друг на друга, смерзаясь в подобие скал.

Так свежие грани при свете луны голубы,

Как будто небрежный художник лазурь расплескал.

Не более часа ночная баталия шла,

Настроив торосы почти в человеческий рост,

И будут они вдоль Байкала стоять до тепла,

Вобрав в себя яркие искры сегодняшних звёзд.

• Расскажите об этом своим друзьям!