«В России религии равны, но некоторые «более равные», чем другие» |
13 Ноября 2015 г. |
У многих были большие ожидания по поводу рассмотрения поправок в закон об экстремизме, однако только четыре священных писания — Ганджур, Танах, Библия и Коран — были избавлены от обвинений в экстремизме. Глава комитета Госдумы по делам общественных объединений и религиозных организаций Ярослав Нилов считает: «Найдена золотая середина, взвешенное решение, которое легло в основу внесённого законопроекта, потому что прописать в законе исчерпывающий список практически невозможно». Никто не спорит, что религиозный экстремизм — вещь плохая, но что ждёт граждан, исповедующих другие религии, не вошедшие в список? Кто теперь будет гарантировать свободу совести, если узаконено неравноправие значительной группы людей? Об этом мы говорили с доцентом Центра сравнительного изучения религий РГГУ, российским историком религии, специалистом в области новых религиозных движений Борисом Фаликовым. — Борис Зиновьевич, насколько обоснованно утверждение, что именно на этих четырёх писаниях исторически складывались наши культурные традиции? Б.Ф.: По моему разумению, в сфере отношений государства и религии мы находимся между Западом и Востоком. Мы имеем достаточно либеральную конституцию, в которой есть тезисы об отделении церкви от государства, есть положение о свободе религии, совести. И конституция встраивается в европейскую и даже американскую систему отношений. Но в 1997 году был принят закон о традиционных религиях, таких как православие, иудаизм, ислам и буддизм. Католики и протестанты оказались в числе нетрадиционных, зато православие, будучи лишь христианской конфессией, встало в ряд с мировыми религиями. Новые религиозные движения (НРД), которые стали изгоями с тех пор, как Архиерейский собор РПЦ в 1994 году объявил их ересями, также подверглись дискриминации со стороны нового закона. Религиоведы тогда выступали с критикой, так как это был серьёзный шаг в сторону неравноправия. И шутили, что это похоже на антиутопию Джорджа Орвелла «Скотный двор» — религии равны, но некоторые «более равные», чем другие. Правда, у него речь шла о животных. Сейчас мы наблюдаем довольно жёсткую государственную политику в отношении НРД (новые религиозные движения), против них используется такой инструмент, как закон об экстремизме. На этот закон опираются православные борцы с НРД (их называют антикультистами) во главе с А. Дворкиным, которые пару лет назад объявили индуистский священный текст «Бхагавадгита» экстремистским. Точнее, кришнаитский перевод и комментарии к нему. Но, по мнению индологов, индуизм и состоит из переводов и бесконечных комментариев, это часть религиозной культуры. Вместо того чтобы прислушаться к этому мнению, Дворкин и сотоварищи просто обвиняли учёных в предвзятости и ангажированности. Хотя в этом как раз можно было бы обвинить их самих. Учёные занимаются объективным исследованием религиозных феноменов, в то время как Дворкин и его сподвижники продвигают идеологическую установку, чтобы доказать правоту православия, а всех конкурентов подвергнуть преследованию, опираясь на российские власти. Так образовалась спайка антикультистов с силовыми ведомствами. Практика применения закона об экстремизме основана на том, что они вырывают куски из священных текстов, чтобы доказать в суде наличие экстремистских высказываний. Но к любому религиозному тексту надо относиться с пониманием его исторического, логического, культурного смыслов. — Почему силовые ведомства так легко нашли общий язык с антикультистами в этом вопросе? Б.Ф.: Не надо искать сложных объяснений, всё очень просто. Прокуратуре надо показать, как она борется с экстремизмом, и вместо того чтобы реально ловить экстремистов, они нашли лёгкий путь. Религиозные люди, как правило, не скрывают своей принадлежности, их не надо специально искать. — Может, ответ на этот вопрос лежит в недалёком прошлом, когда верующие подвергались преследованиям? Теперь не преследуют только традиционные религии, а на остальных клеймо как бы осталось. Аналитики полагают, что в коммунистическом Китае 90% населения считают себя атеистами, а сколько в России верующих православных? Б.Ф.: Не уверен, что этой статистике по Китаю можно верить. Сейчас там растёт религиозность населения, несмотря на то, что КПК пытается придержать этот процесс. У них любая религия, которая не находится под контролем властей, объявляется угрозой национальной безопасности. В Китае действует подпольная католическая церковь и легальная, от которой требуется, чтобы она не признавала Папу Римского. Это смехотворно, но это и серьёзная проблема, которую Ватикан пытается решить дипломатическим путём. У нас до этого ещё не дошло, но, к сожалению, мы движемся в сходном направлении. Я бы сказал, что разделение людей по религиозному признаку очень опасно. Здесь нужно следовать только конституции как основному Закону страны. Что касается вашего вопроса о количестве российских православных, то на этот вопрос ответить сложно. И вот почему. По социологическим опросам, чуть ли не 80% населения называют себя православными, но регулярно к причастию подходят 6-7%. Многие из считающих себя православными даже говорят, что они в бога не верят. Из этого я делаю вывод, что россияне понимают православие как культурную и этническую, а не религиозную идентификацию. Если русский, то православный. — Как это случилось? Ведь даже при коммунистах родители старались тайком провести обряд крещения после рождении ребёнка? Б.Ф.: Это произошло уже после того как появилась религиозная свобода. В те годы православие пользовалось большой популярностью, авторитет церкви был очень большой. Однако, получив большое доверие, церковь сделала ставку не столько на религиозное просвещение, сколько на материально-культурное укрепление, возвращение собственности. Так образовался союз с государственной властью — вы нам реституцию, а мы вам религиозную легитимацию и заботу о морали. В реальности всё выходит не так. Озабоченная материальными вопросами Церковь перестаёт быть моральным авторитетом. Люди видят машины, дорогие часы на руках у священников. Для сравнения: Папа Римский носит дешёвые часы, а наш патриарх Кирилл любит окружать себя роскошью, чтобы показать свой политический вес. Хотя, конечно, он умелый администратор. Я думал, что с его приходом церковь как-то модернизируется, станет отвечать духу времени, произойдут подвижки. Но по мере материального укрепления церкви, благодаря союзу с государством, она утратила прежний авторитет. Опросы показывают, что он совсем не таков, каким был в начале 90-х годов. — Борис Зиновьевич, какими последствиями грозит принятие поправок в закон об экстремизме? Б.Ф.: Во-первых, следует признать, что в целом требование не признавать священные тексты экстремистскими — верное. Другое дело, что не следовало бы выделять только некоторые из них. В этом случае за бортом остаются Писания, которые по-прежнему могут объявить экстремистскими. Та же «Бхагавадгита». То есть системная ошибка, заложенная в законе 1997 года (деление религий на традиционные и нетрадиционные), снова воспроизводится. А это вряд ли будет способствовать равноправным религиозным отношениям в стране. — Чем отличаются современные нетрадиционные учения и культы от философских школ? Ведь там и там есть духовная составляющая? Б.Ф.: Различия всё же огромные. Философия — это светская наука о мышлении, религия опирается на веру. Правда, в некоторых религиях они могут друг друга дополнять. Например, в буддизме философская составляющая очень сильна. Но для авраамитских религий (иудаизм, христианство, ислам) эти буддийские вещи не характерны, в них вера господствует над знанием. Сейчас восточные религии в каких-то своих новых формах становятся популярными на Западе. Почему наблюдается отток от христианства, иудаизма? Потому что новые религии на индуистской и буддийской основе можно скомпоновать с наукой. Физики давно подметили, что картина мира, описанная современной наукой, больше похожа на картину мира в буддизме, чем в христианстве. Я думаю, этим можно объяснить популярность учения Фалуньгун. В нём синтез религии и науки адаптируется для сознания современного человека. — Чрезмерная популярность Фалуньгун в Китае породила страх у китайской компартии, которая начала жестокое подавление в 1999 году. Б.Ф.: Всё правильно, чем популярнее в народе, тем сильнее сопротивление компартии Китая, потому что любые религиозные организации, не подконтрольные ей, воспринимаются как угроза национальной безопасности. Я уже об этом говорил. Преследования ведь начались, когда число занимающихся практикой Фалуньгун достигло 80 млн. Кстати, популярность понятна, Фалуньгун — необуддийское учение, то есть вещь привлекательная для современного человека. — Почему в России не хотят признавать эти репрессии? Б.Ф.: Причина очевидна — политическое сближение с Китаем. По этой же причине наши власти отказываются пускать в страну лидера тибетского буддизма Далай-ламу. Кроме того, в Кремле стремятся усилить государственную мощь теми же способами, что и в Китае, посмотрите на нашу телепропаганду. Но никакая пропаганда не смогла бы работать, если бы её зёрна не падали на подготовленную почву. И телевидение бы не помогло. В.В. Путин явно уловил народные настроения. Россия перестала быть великой державой и это народу не по душе. На этой волне пропаганда и стала эффективной. Даже на фоне мощного экономического кризиса рейтинг, доверие к президенту остаются высокими. — Похоже, что у России нет другого выхода, как идти на сближение с Китаем? Хотя такое партнёрство не выглядит искренним, китайцы подмечают и радуются всем нашим неудачам. Для них постсоветский период развития России служит примером, как не надо поступать? Б.Ф.: И здесь, мне кажется, кремлёвские политики поступают недальновидно, считая, что теперешний союз с китайцами приведёт к позитивным результатам. Китай — очень мощная империалистическая держава, он, к примеру, ведет жёсткую колониальную политику по отношению к странам в Средней Азии. Понятно, что по отношению к нам они будут вести себя так же безжалостно — вся наша Сибирь, Дальний Восток, полезные ископаемые, всё это будет использовано Китаем себе во благо. У нас есть сильные специалисты по Китаю, наверное, они пытаются об этом рассказать, но к их мнению не прислушиваются. А кто-то и боится высказываться, говорит то, что от них хочет услышать власть. Я с этим столкнулся по поводу ситуации в Сирии. На круглых столах я видел, что некоторые эксперты-арабисты подыгрывают властям в довольно авантюрной политике в этой стране. Хотя очевидно, что, безоглядно врываясь в самый центр сложных религиозных противоречий, Россия может сильно проиграть.
|
|