ЗДРАВСТВУЙТЕ!

НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-04-04-17-48-43
Недавно Анастасия Волочкова рассказала о конфликте с дочерью из-за квартирного вопроса. Как известно, у Волочковой есть особняк в Подмосковье и большая квартира в столице, которую ей подарил бывший жених Сулейман...
2024-04-10-03-40-20
Немало бед свалилось на жительницу Миасса Ирину Мухаммед Мангунгу. Сначала ее бросил муж-танзанец, затем у женщины в 2021 году сгорел деревенский дом. Далее сын и дочка были отправлены в детский дом. И еще не было возможности пользоваться выплатами по потере отца. Как столько всего можно...
2024-04-09-02-58-05
Нередко бабушкам и дедушкам доверяют присматривать за внуками. Но мужи науки предостерегают, что это может быть для пожилых опасным занятием. У последних при общении с малышами возрастает риск развития пневмококка. Ученые призвали прививать пожилых от...
2024-04-20-16-19-40
Звезда фильма «Виват, гардемарины!» Михаил Мамаев отправился добровольцем на СВО в конце 2022 года. Там он стал военкором и собирал материал для собственного...
2024-04-04-17-10-29
По словам критика Сергея Соседова, Алла Пугачёва в советское время совершенно правильно себя «дозировала», не надоедая лишний раз публике. Поэтому её выступлений очень...

Орфей и Эвридика: кем были друг для друга эти влюбленные?

По инф. polit.ru   
10 Апреля 2023 г.
Изменить размер шрифта

Греческие мифы — ключ к пониманию европейской культуры. И даже к пониманию человеческой психики. С тех пор, как к такому выводу пришел Зигмунд Фрейд, античная мифология определяет и наши представления о самих себе. В своей книге профессор Ричард Бакстон показывает, как ключевые истории греческой мифологии переосмысливались век за веком и как они продолжают жить сегодня. Ниже предлагаем прочитать отрывок из главы, посвященной мифу об Орфее и Эвридике.

Как век за веком люди переосмысливали греческую мифологию

С поздней Античности до Средних веков

В раннехристианском восприятии образа Орфея присутствует фундаментальная двойственность. С одной стороны, в нем можно видеть чародея, обладающего необъяснимой сверхъестественной властью над животными и окружающим пространством. В связи с этим теолог Климент Александрийский (II–III вв. н. э.) называл Орфея и других «музыкантов-колдунов» вроде Амфиона и Ариона мошенниками, которые, «губя жизнь доверчивых под прикрытием музыки, в искусном шарлатанстве неистовствуя на их погибель, справляя бесчинства, обожествляя скорбь... первые привели людей к идолам».

С другой стороны, было в Орфее и нечто от Христа. Прежде всего, оба, как считалось, спускались в царство мертвых: только Орфей сделал это, дабы спасти Эвридику, а Христос оказался в аду после распятия для того, чтобы спасти души праведников (так называемое «сошествие в ад», описанное отдельными христианскими авторами). Не менее важна аналогия между Орфеем, приручавшим животных, и христианским образом Доброго Пастыря. Она часто подчеркивалась иконографически, в частности через присутствие определенных птиц и животных (голубей, овец), которые имеют особое значение в идеологии христианства.

Позднеантичные и средневековые размышления об отношениях Орфея и Эвридики демонстрируют разнообразие аллегорических подходов. Прямолинейная мораль, выведенная Боэцием (ок. 477–524), фокусируется на символических последствиях взгляда Орфея назад/вниз. Боэций приходит к выводу: если, стремясь вперед, к свету дня, ты сдаешься и оглядываешься на тьму позади себя, то рискуешь потерять все. Более изощренной оказывается музыкальная аллегория, представленная современником Боэция Фульгенцием. Обратившись к своему фирменному инструменту — этимологии, Фульгенций решил, что имя Орфея означает «лучший звук (или голос)», а имя Эвридики — «глубокое суждение», иными словами, то, что необходимо для понимания загадок музыки. Потеряв Эвридику, Орфей в действительности лишился глубины понимания — того же, что искал Аристей. В данном случае Фульгенций этимологически связал Аристея с понятием «лучшего (человека)» — немалый комплимент потенциальному насильнику и явная демонстрация разрыва между поверхностным повествованием и тем смыслом, который создатель аллегорий приписывает сюжету на более глубоком уровне.

Подход Фульгенция, который ставит прекрасный голос Орфея в центр мифа, претерпел множество средневековых интерпретаций. Согласно Боккаччо, Орфей попытался вернуть Эвридику (= сексуальное влечение) из глубин, до которых она пала, убегая от Аристея (= добродетели!); не дай бог кому-то оглянуться (= поддаться) на то, что олицетворяет Эвридика, — в таком случае добродетельные стремления оглянувшегося будут скомпрометированы.

Больше вариантов прочтения треугольника «Аристей — Эвридика — Орфей» можно найти в тексте XIV века «Морализованный Овидий» авторства Пьера Берсюира. С одной стороны, Орфей воплощает в себе Христа, а Эвридика — человеческую душу, искушаемую дьяволом (то есть ужалившей ее змеей). С другой стороны, продолжает Берсюир, мифический Орфей может аллегорически представлять не Христа, а грешника, который теряет собственную душу (Эвридику), чтобы потом вернуть ее посредством раскаяния и молитвы (представленной его пением). Однако многие чересчур любуются собственной душой, будучи привязанными к мирским явлениям: «Они любят свою вновь обретенную жену [= душу] так неистово, что дают волю ее плотским желаниям... и таким образом теряют ее снова, и она возвращается в ад».

Аллегорические прочтения появлялись и после эпохи Средних веков. Шотландский поэт XV столетия Роберт Генрисон записал версию мифа, полную энергии и темперамента, — например, тот момент, когда Аристей, «охваченный страстью», преследовал Эвридику:

Скажу об Эвридике, что королевой
Вышла майским утром
На луг зеленый
Вдохнуть и лицезреть цветущую весну,
Где в зарослях близ леди юной
Неистовый пастух, что звался Аристеем,
Приглядывал за стадом, лежа под кустом.
Едва ту деву одинокую завидев,
Босую, с ногами, что белее снега,
Он, обуренный страстью, решил
Ее догнать и овладеть без брака.
Она же, его приметив, в ужасе бежала
И, босоногая, стремясь укрыться,
На ядовитую ступила на змею.

История заканчивается такой моралью: Орфей олицетворяет интеллект, Эвридика — эмоции (тяготея то к здравому смыслу, то к чувственным удовольствиям), Аристей — «добродетель» (!), а змея — смертный грех.

Снова иначе, но тоже в положительном ключе трактует Орфея эссе Фрэнсиса Бэкона, содержащееся в одиннадцатой главе его трактата «О мудрости древних» (1609). На этот раз Орфей символизирует два типа философии, соотносящиеся с двумя разновидностями аудитории, которую может привлечь его музыка. Первая разновидность — властители подземного царства; им соответствует натурфилософия (мы могли бы назвать ее «наукой»), способная предохранять физические тела от разложения. Второй разновидности слушателей — живым существам — соответствует мораль или «гражданская» философия, могущая побудить людей отречься от своих страстей ради создания социально ориентированных обществ. Бэкон добавляет пассаж в духе женоненавистничества, желая показать: отречение Орфея от женского пола — это шаг в верном направлении, «ведь радости брака и любовь к детям очень часто отвлекают людей от великих и возвышенных деяний на благо государства». Не в первый и не в последний раз в истории мифов сказание об Орфее поднимает животрепещущие вопросы об отношениях между полами.

Хронологически методу аллегории сопутствовали — и за счет аллегорий обретали все большее влияние — пересказы, которые по-разному использовали звучность этого мифа в неаллегорической форме, порою с блестящими — в художественном смысле — результатами. Главенствовали две взаимосвязанные темы: трудности, которые преодолевает герой, чтобы спасти свою возлюбленную, и волшебная сила музыки.

Один из наиболее впечатляющих пересказов относится к XIV веку. Рыцарский роман «Сэр Орфео», написанный на среднеанглийском языке, — своеобразная смесь греко-римской и кельтской истории; она более чем на полтысячи лет опередила появление бесконечных современных комиксов, фильмов и видеоигр, прибегающих к тому же смешению — в нетрадиционной манере, какую порой относят к особенностям постмодернизма. Роман повествует о короле Орфео, правящем в Винчестере (городе, называвшемся в те времена Траценой, как указывает поэт). Когда его жену Геродис похищает король эльфов, Орфео покидает свое королевство и отправляется в безнадежную погоню. Он проводит десять лет в диких землях, играя на арфе и напевая свои печальные песни животным, пришедшим его послушать. Но однажды в лесу он замечает Геродис в компании фей. Орфео следует за ними во дворец короля эльфов, где представляется бедным странствующим менестрелем. Музыка настолько восхищает короля эльфов, что он предлагает певцу заплатить за нее любую цену, какую тот назовет. Орфео просит вернуть ему жену и получает малоприятный ответ. Король эльфов восклицает, что они составят совершенно негармоничную пару: ты тощ, груб и опален солнцем, а она безупречна. Однако обещание есть обещание, и воссоединенные супруги отправляются обратно в Винчестер. По возвращении Орфео не узнают, приняв за бродягу, — то же самое произошло и с Одиссеем, вернувшимся на Итаку.

Но наконец правда раскрыта: Орфео и Геродис правят счастливо — и никакой фатальный взгляд назад не омрачает их блаженства. Писатели раннего Нового времени, в том числе величайшие из них, то и дело описывали волшебное воздействие музыки Орфея.

В пьесе Шекспира «Два веронца» один из главных персонажей, Протей, разъясняет, как с помощью грустной поэзии можно завоевать сердце девушки:

Орфей, создав магическую лютню,
Поэтов жилы взял для вещих струн,
И золотыми звуками она
Смягчила сталь и вековые скалы,
И приручала львов, и заставляла
Левиафана, чудище морское,
Покинув глубь, плясать на берегу.

В «Венецианском купце» уже не танцующие левиафаны, а двое влюбленных подпали под очарование музыки. В саду в Бельмонте, где музыканты играют под луной, Лоренцо, ухаживая за своей возлюбленной Джессикой, восклицает:

...Поэты
Нам говорят, что музыкой Орфей
Деревья, скалы, реки чаровал.
Все, что бесчувственно, сурово, бурно, —
Всегда, на миг хоть, музыка смягчает;
Тот, у кого нет музыки в душе,
Кого не тронут сладкие созвучья,
Способен на грабеж, измену, хитрость;
Темны, как ночь, души его движенья
И чувства все угрюмы, как Эреб:
Не верь такому.

Художники тоже многократно изображали Орфея как музыканта, перед мастерством которого невозможно устоять. Один из весьма жизнерадостных образцов — шестигранная панель с рельефной резьбой авторства Луки делла Роббиа, созданная для фасада колокольни Джотто на Соборной площади во Флоренции. Птицы и дикие звери на ней внимают чарующему голосу и звукам лютни. Еще любопытнее группа слушателей, изображенных Якобом Хуфнагелем: лев и еж, дикобраз и леопард бок о бок с другими крупными и мелкими животными мечтательно слушают концерт Орфея. Однако существуют и более мрачные интерпретации. Ян Брейгель Старший показал одинокого Орфея, храбро играющего для Аида и Персефоны в окружении разномастной публики, состоящей из устрашающих существ. (Здесь можно провести яркую параллель с картиной того же автора «Сошествие Христа в лимб», написанной совместно с Гансом Роттенхаммером; аналогия между Орфеем и Христом характерна не только для Средневековья.)

По-своему мрачен рисунок Альбрехта Дюрера «Смерть Орфея»: женщины забивают поэта палками, в то время как его лира лежит, брошенная в ногах. Надпись в верхней части изображения гласит: «Орфей — первый содомит». Древняя репутация Орфея как человека, который отверг женщин и внедрил некую версию мужского гомоэротизма во Фракии, нечасто получала более бескомпромиссную визуализацию.

При всем внимании, какое уделяли Орфею художники и особенно поэты, остается еще один род искусства, при помощи которого в период раннего Нового времени этого героя изображали чаще, нежели других мифологических персонажей: опера. Работы целого ряда итальянских композиторов — таких как Якопо Пери, Клаудио Монтеверди, Луиджи Росси и Антонио Санторио — затмила необычайно мелодичная, совершенно новаторская и бескомпромиссно популярная опера Кристофа Виллибальда Глюка «Орфей и Эвридика», которая впервые появилась на сцене в Вене в 1762 году. Ключевая фигура в ней — Амур, бог любви. В первом акте, действие которого происходит у могилы Эвридики, Амур в ответ на стенания Орфея разрешает скорбящему поэту спуститься в подземное царство, чтобы вернуть жену, — при условии, что тот не станет оглядываться.

Всё идет гладко до тех пор, пока по дороге в мир живых Эвридика, озадаченная отказом Орфея объяснить, что происходит, не вынуждает его обернуться и взглянуть на нее. Потеряв жену во второй раз, Орфей выражает свою скорбь в арии, которая по сей день остается одной из вершин во всем оперном репертуаре: Che farò senza Euridice? Амур вмешивается вновь, удерживая Орфея от самоубийства и однозначно возвращая Эвридику к жизни. Всё это звучит крайне просто; по сути, это и есть просто. Секрет заключается — как и для самого Орфея — в музыке.

По мере того как мы следуем за Орфеем к нашему времени, возникает ряд определенных трендов в восприятии этого персонажа. Актуальными остаются интерпретации способности поэта влиять на окружающее пространство — пожалуй, самой запоминающейся можно назвать работу наиболее романтичного из романтиков, Перси Биши Шелли. В его «Орфее» (ок. 1820), задуманном как фрагмент греческой трагедии, есть диалог между Хором и Посланником. Впервые потеряв Эвридику, сообщает Посланник, отчаявшийся игрок на арфе «выбрал одинокую скамью из каменной невыравненной глыбы, / Поросшей мхом, в равнине без травы»; там «вознесся гневно яростный напев». Спустя время равнина уже не выглядела безжизненной: деревья и цветы всех мастей появились на ней, «чтоб разукрасить пышный храм, / Воздвигнутый его певучей думой». И не только растения:

Свирепые к нему сошлися львы,
Легли у ног его; сбежались серны,
Бесстрашные от действия любви.
И мнится, даже рой червей безглазых
Внимает песне. Птицы замолчали
И, севши на деревьях, с нижних веток
Свои головки свесили к нему;
И даже соловей ему внимает
И, нежно зачарованный, молчит.

Менее прозрачными и более загадочными, нежели «фрагмент» из Шелли, являются литературные исследования образа Орфея как духовного мистика. Возглавляют этот список авторы, писавшие на немецком и французском — от Гёте до Райнера Марии Рильке и Стефана Малларме. В изобразительном искусстве Орфей также появляется в качестве мистической фигуры — как, например, на пастели Одилона Редона (ок. 1903–1910): жестокое обезглавливание поэта представлено здесь в холодной и безмятежной палитре голубых и лиловых тонов, где певец и его лира символически объединены в одно целое.

Имелась, однако, у образа Орфея и оборотная сторона: не все принимали его всерьез. Комическая оперетта Жака Оффенбаха Orphée aux enfers («Орфей в аду») впервые была поставлена в Париже в 1858 году, после чего в 1874 году была значительно переработана — и с тех пор ее играли бесчисленное количество раз. В сцене, действие которой разворачивается в деревне близ Фив, брак Эвридики и Орфея оказывается под ударом. У Орфея, учителя игре на скрипке, — интрижка с пастушкой, в то время как Эвридика влюблена в своего соседа, пастуха Аристея (который в действительности является переодетым Плутоном/Аидом). Хуже всего то, что Эвридика не выносит музыки Орфея: «Скрипка твоя — невыносимая скука, равно как и стихи». Сюжет закручивается, когда выясняется, что Орфей с Плутоном задумали убить Эвридику, чтобы бог смерти мог обладать ею безраздельно. Эвридика, как полагается, умирает от укуса змеи и спускается aux enfers, где воссоединяется со своим царственным возлюбленным. К несчастью для Орфея, персонаж, называемый L’Opinion publique, принуждает его попытаться вернуть жену. Сначала Орфей отправляется на Олимп, где играет отрывок из “Che faro senza Euridice?” Глюка, чтобы завоевать расположение богов. Затем действие переносится в подземный мир: там Плутон, уже не пылкий любовник, держит Эвридику запертой дома; правда, ею теперь увлечен Юпитер. Все боги спускаются к Аиду на вечеринку, где гвоздем программы становится «адский галоп» (более известный под названием «канкан»). Оффенбах с упоением использует некоторые знакомые классические мотивы, включая запрет оборачиваться: в его версии Орфей нарушает условие из-за молнии, брошенной Юпитером. Перед финальным занавесом Орфею, Плутону и Юпитеру удается избавиться от Эвридики, ставшей в конце концов вакханкой.

  • Книгу почетного профессора греческого языка и литературы Бристольского университета Ричарда Бакстона «Греческая мифология, сформировавшая наше сознание» (перевод Юлии Агаповой) представляет издательство «Манн, Иванов и Фербер».
  • Греческие мифы — ключ к пониманию всей европейской культуры. И даже к пониманию человеческой психики. С тех пор, как к такому выводу пришел Зигмунд Фрейд, античная мифология определяет и наши представления о самих себе. Фигура Прометея вдохновила Мэри Шелли и Ридли Скотта на создание фантастических сюжетов. Трагедия Медеи оказала глубокое влияние на театр, феминизм и даже криминологию. Мифические амазонки стали прообразом самых известных воительниц — от Зены до Чудо-Женщины. В этой книге профессор Ричард Бакстон показывает, как ключевые истории греческой мифологии переосмысливались век за веком и как они продолжают жить и сегодня.
  • «Сегодня трудно представить себе интеллектуальный спор, нравственную дилемму или политический кризис, которые не давали бы повода вспомнить тот или иной греческий миф. Как только в 1970-е годы появилась гипотеза о взаимном влиянии живых организмов и их неорганической среды обитания, в ее название естественным образом легло имя Геи, греческой богини Земли. Когда одним прекрасным утром в середине 2010-х годов британскому премьер-министру взбрело в голову организовать референдум, чтобы решить, стоит ли Соединенному Королевству оставаться в Евросоюзе, многие комментаторы провели аналогию с опрометчивой Пандорой, которая выпустила все беды мира, открыв свой ящик (хотя в греческом варианте мифа речь шла не о ящике, а о большом сосуде). Если бы океанский лайнер «Титаник», космическая программа «Аполлон», международная корпорация Amazon, бренд спортивной одежды Nike, производитель дезинфицирующих средств Ajax, шелковые шарфы Hermès и Heracles General Cement Company со штаб-квартирой в Афинах решили обойтись без имен своих мифических предтеч, кто знает, как бы они стали называться. Греческая мифология и по сей день остается кладезем названий для бизнеса, рекламы и маркетинга. Прибавьте к этому заметное присутствие греческих мифов практически во всех художественных явлениях современности — от пьес и поэм до комиксов и видеоигр, — и станет ясно: древние истории еще не растеряли своей силы, удивительной для их почтенного возраста», — пишет автор книги.

На нашем сайте читайте также:

Polit.ru

  • Расскажите об этом своим друзьям!