НА КАЛЕНДАРЕ

Спектакль в музее

Ольга СОБОЛЕВА   
21 Марта 2023 г.

 

В музее В. Г. Распутина в Иркутске идут премьерные показы спектакля по его рассказу «Что передать вороне?».

В музее В. Г. Распутина в Иркутске идут премьерные показы спектакля по его рассказу «Что передать вороне?».

Есть произведения, читать и перечитывать которые возможно только в одиночестве, оставаясь с автором как с близким человеком наедине, ведя с ним сокровенную беседу о важном. Возможно, о самом важном. Для меня среди таких произведений – «Что передать вороне?». В. Г. Распутина. Поэтому, увидев на театральной афише название любимого рассказа, засомневалась, возможно ли эту прозу переносить на подмостки. А самое главное – зачем переводить на язык сценического действия произведение, в котором слово вершит движение мысли, отзывается в сердце?

Рассказ «Что передать вороне?» – скорее даже «антитеатрален». Сюжет прост, по событиям незначителен. Все, что происходит с героем и воспринимается многими как нечто мистическое, в реальных описываемых Распутиным событиях укладывается в несколько слов: отец, занятый важной работой, не обращает внимания на просьбу маленькой дочки побыть с ней подольше, отмахивается от детского каприза и уезжает, следуя намеченному заранее деловому плану.

И вот начинается спектакль, точнее скажу – сценическое прочтение. Чтобы обозначить действие еще более конкретно (и это важно!) надо указать место – музей В. Г. Распутина. Автор идеи и исполнитель актер Иркутского академического драматического театра имени Н. П. Охлопкова Андрей Винокуров начинает общение со зрителями собственной историей. Мы узнаем о его отце, которого уже нет на этом свете, о том, как ему хотелось поговорить с отцом перед его уходом, и о том, что старость, забравшая слух, не дала им шанса сказать друг другу то, что и спустя годы сын мог бы хранить в памяти как самое ценное – отцовские слова, может быть, напутствия… Но слов этих, произнесенных старческим голосом, не было. Отец и сын сидели рядом, сидели долго, а все несказанное вслух переливалось от сердца к сердцу.

Небольшой рассказ артиста о зарубках в собственной душе, поведанный искренне и просто, будто не со сцены перед зрительным залом, а где-то в тихом, тесном, неторопливом общении снял все недоуменные вопросы, с которыми я пришла. И вход в прозу Распутина с этой импровизированной сцены оказался открытым, совершенно естественным и даже необходимым. Вспомнились слова друга Валентина Григорьевича литературного критика, прозаика Валентина Яковлевича Курбатова: «На автобусной остановке, бегут мужики в машинном масле: «Можно пожмем вам руку?» Это уж потом я понял, что они бежали к нему (Распутину. – Прим. авт.), как к собственному сердцу, как к тому, кем они внутренне были».

Вслед за артистом и вместе с ним зал вслушивается в текст рассказа, вдумывается, даже удивляется. Очевидно, что знающие эту историю люди вдруг открывают для себя новые смыслы. И простенький сюжет наполняется тем эмоциональным ритмом, который читатель не воспринял, а зритель прочувствовал.

Начинает повествование Распутин с объяснения обстоятельств того утра, когда ему понадобилось отправиться из установленной на природе рабочей атмосферы в город.

«Уезжая ранним утром, я дал себе слово, что вечером обязательно вернусь. Работа у меня, наконец, пошла, и я боялся сбоя, боялся, что даже за два-три дня посторонней жизни растеряю все, что с таким трудом собирал, настраивая себя на работу, – собирал в чтении, раздумьях, в долгих и мучительных попытках отыскать нужный голос, который не спотыкался бы на каждой фразе, а, словно намагниченная особым манером струна, сам притягивал к себе необходимые для полного и точного звучания слова».

Андрей Винокуров выбирает для каждого из отрывков рассказа ритм движения на площадке и подачи текста. Начинает с естественной для сборов и поездки суеты. Меняется ритмическая организация действия на обратной дороге, которая мучительна не столько «транспортными» обстоятельствами, сколько не оставляющими героя мыслями о нелепости и неправильности всего происходящего, и его собственной вине: «Припоминая потом обратную дорогу от начала и до конца, и особенно переправу, я думал о ней не как о чем-то ужасном или неприятном, а как о неизбежном, происшедшем во всей этой последовательности и во всех обстоятельствах только из-за меня, чтобы преподать мне какой-то урок. Какой? – я не знал и не скоро, быть может, узнаю; да тут и не ответ важен, а ощущение своей вины».

Еще одна смена ритма, предсказуемо, связана с той самой частью рассказа, которую некоторые критики обозначили выражением «экзистенциальный ужас». Слова, движения, перемещения по площадке существуют благодаря тяжким усилиям, с преодолением того, что неведомо и необъяснимо, но происходит с героем. Но, думаю, неправильно обозначать в этом рассказе «героя». Как ни в одном другом произведении писатель открывает здесь себя, чтобы помочь другому. Помочь каждому, кто прочитает: «Не знаю, бывает ли у кого еще такое, но у меня нет чувства полной и нераздельной слитности с собою». И добавляет: «Это небыванье в себе, этакая беспризорность происходят довольно часто, невольно я начинаю следить за собой, сторожить, чтобы я был на месте, в себе, но вся беда в том, что я не знаю, чью мне взять сторону, в котором из них подлинный «я», – или в том, что с терпением и надеждой ждет себя, или же в том, что в каких-то безуспешных попытках убегает от себя?»

Метания по лесу среди скалистых берегов Байкала в рассказе переданы странными ведениями, которые вдруг открываются тому, следующему за распутинским словом, кто на Байкале наверняка сам переживал небывалое проникновение в природу. И слышится бесконечно далеко, и видится зорко, пристально. Байкал присутствует в представлении визуально: появляются на экране слайды, подобранные картины мест, описанных в рассказе. Но фотографии эти мешают. Становятся они буквальной иллюстрацией, противореча образам, которыми дышит проза. Может быть, все дело в том, что изображения технически не очень качественные, их демонстрация следует за сюжетом, но не продумана художественно.

Можно бы сказать о происходящем, что это моноспектакль, но в действии принимает участие музыка. Не сопровождает, а именно принимает участие: на сцене музыкант (солист Иркутской областной филармонии Сергей Фукалов), который не работает как партнер, но включен в развитие событий то мелодиями Свиридова или Чайковского, а то аккордеон передает голоса старого дома, окружающего леса – птичий пересвист или невнятные вздохи, скрипы, шуршание. Еще одним персонажем становится та самая ворона, которую дочь автора нарекла «нашей», потому что «среди нас, ее гнездо и в нем она выводила своих воронят». Ворона – общий друг отца и дочери, их общая тайна: «Наша ворона должна была стать особенной, не такой, как все прочие вороны, и она ею стала».

Ворона возникает весьма театрально. Артист «оживляет» ее из попавшего под руку черного платка, и она входит в сценическую историю, помогает проникнуть в те размышления писателя, которые касаются доверия между взрослыми и детьми. «Я склонен думать, что это не мы играем с детьми, забавляя их чем только можно, а они, как существа более чистые и разумные, играют с нами, чтобы приглушить в нас боль нашего жития», – пишет Распутин. И добавляет чуть позже: «Не знаю, не смогу объяснить почему, но с давних пор живет во мне уверенность, что если и существует связь между этим миром и не этим, так в тот и другой залетает только она, ворона».

Безусловно, важно, что страницы рассказа В. Г. Распутина оживают в стенах музея. Хотя к этому дому писатель никакого отношения не имел, но в нем теперь живут его вещи, переданные близкими, здесь звучит его слово, сюда приходят и приезжают издалека читатели.

Часть текста А. Винокуров произносит от себя, по закону театра воплощая происходящее с героем от первого лица. Но часто он читает из книги или по листам бумаги, словно только что взятым с рабочего стола, и, кажется, на них проступает мелкий, бисерный, выведенный карандашом текст. Незначительный толчок сознания – едва проявленное обращение к тайне движения писательской мысли. А в финале артист как бы невзначай роняет несколько страниц, по которым только что прочитал про ворону, карканье и шум которой чудились всю ночь, и про сообщение о болезни дочери. Упавшие листы пусты, на них нет ни строчки. Они еще не дочитаны, нам надо их не раз перелистать, чтобы слова проявились со всей силой смыслов.

Опять припомнились слова В. Я. Курбатова: «…Люди бегут к нему, чтобы коснуться этой своей внутренней позабытой чистоты, лучшей части своего сердца, вернуть на мгновение своё лучшее. И благодарны ему за то, что он не предал этой чистоты».

  • Расскажите об этом своим друзьям!