- ПУТЕВОДИТЕЛЬ:
- ЧТО ПРОИСХОДИТ?
- Новости: выбор тем
- НАШИ ПЕНСИИ И ПРАВА
- Пенсии и деньги: выбор тем
- Права и возможности: подробней
- Наша безопасность: темы
- ЗДОРОВЬЕ
- Здоровье: каталог болячек
- ДОМ, БЫТ И ДАЧА
- Дом, быт и дача: выбор полезных тем
- Еще полезные «не мелочи»
- НАШИ ВНУКИ
- Темы «внуковедения» — выбор
- СТИЛЬ ЖИЗНИ
- Психология и стиль: выбор тем
- ДЛЯ УМА И ДУШИ
- Чтение: темы
- Музыка из прошлого
- ...И еще для души!
- СОТРУДНИЧЕСТВО
Серенада Тункинской долины |
| Михаил ДЕНИСКИН |
| 23 Марта 2024 г. |
|
Написать такой материал, чтобы коллеги хлопали по плечу: мол, старик, ты – ураган! Или еще: чтобы этот материал заметили читатели, завалили бы газету письмами. А редактор на планерке скупо, но многозначаще сказал бы: «Ведь можем, когда захотим! Учитесь...»
И выписал бы повышенный гонорар... Все это хорошо. Но не самое-самое. Наивысшее наслаждение для журналиста – это командировки. Командировка (особенно в незнакомое место, да еще по жалобе или по тревожному письму) – работа тонкая, в которой есть что-то от умения разведчика, следователя, психолога, писателя, даже художника. И эта работа окрашена в романтические цвета... Летом 1979 года мы оканчивали 1-й курс. Планов я не строил, перемен не ждал. Но тут в аудиторию постучали, преподаватель попросила меня выйти. За дверью стоял... Широбоков! – Можешь быстро собраться? – Куда? – По дороге узнаешь! Игорь Иннокентьевич тогда в «Молодёжке» заведовал отделом учащейся молодежи и для меня был не просто опытным журналистом, но советчиком, наставником и, может быть, старшим другом. Это он «перехватил» меня, абитуриента, у отдела писем и приохотил к своему отделу. Итак, на «жигуленке» (не поверите, но в то время такие автомобили были в диковинку) Широбоков привез меня на Советскую, 109 и предъявил редактору: – Вот кто будет работать в «Стройфронте»! Помнится, Щёголев почему-то разулыбался и развел руками: – Ладно, сдаюсь. Пускай едет в штаб на собеседование... Тогда студенческие отряды летом разъезжались: кто строил, кто воспитывал подростков, кто обслуживал пассажиров в поездах. Про лучших нужно было писать в областную молодежную газету: выпуск назывался «Стройфронт». Обычно работали два студента-журналиста. Одного – Александра Клейна отыскали быстро. Вторым оказался я.
Клейн учился курсом выше, парнем был доброжелательным, с хорошим вкусом и юмором, а потому мы быстро подружились. Штаб нас опекой не донимал, и относительной свободой мы пользовались вовсю. Была у нас такая бумажка-разнарядка: где какой отряд базируется. По этой бумажке мы вольно выбирали себе командировки... Лето уже скатилось в август, а я все еще не добрался до «урочища Бадары» (именно так было написано в нашем «путевом листе»). А тянуло сильно. Во-первых, там базировался отряд «Радикал», в который каким-то образом затесался мой друг и однокурсник Игорь Ющук. Во-вторых, я узнал, что ребята строят не какой-нибудь коровник, а солнечный радиотелескоп. И, в-третьих, было это почти что за границей – в Тункинской долине Бурятии, у подножия Восточного Саяна. Причин достаточно? Мои терзания вдруг разрешила телеграмма – короткая, но весьма выразительная (таков уж стиль моей мамы): «Култуке будем пятого стоим двенадцать часов привези Диму». Тут поясню. Мама уже третью навигацию работала на Байкале – коком на теплоходе «Байкальский-4». К судну была приписана нефтеналивная баржа «Сарма» (на палубе – сейчас не помню – то ли четыре, то ли пять серьезных танков). Бункеровались в Култуке, откуда «Сарму» тащили через все море – в Северобайкальск. Ну, а Димка – это мой маленький племянник, пока я на работе, он оставался с дедом, то есть с моим отцом. Итак, мама просит привезти Димку – откормить и, видимо, обуть-одеть (тогда снабжение на БАМе было шикарное). Начальство дало «добро». Напарник пожелал легкой дороги. Собрались быстро, с утренней электричкой уже были в Култуке... Мама огорошила прямо у трапа: ей резко не понравилась моя борода (моя первая и единственная в жизни попытка отпустить бороду). Огорченный неласковой встречей, я направился к столовой, где сгрудились грузовики с высокими бортами: тут обедали шоферы, возившие бычков из Монголии на наш мясокомбинат. Назад возвращались порожняком. Встреча первая. Аймачный архитекторЕдва я успел перекусить, меня подхватил какой-то разбитной парень: – Могу взять только до Кырена! – Так мне туда и надо! – Садись, вдвоем-то в дороге веселей! И мы помчались – стремглав, с грохотом пустого прицепа. Парень весело матерился и что-то врал про жизнь и женщин. Я его почти не слышал: ветер свистел в окнах. А вокруг с каждым новым поворотом раскрывалась сказочная картина. Глаза поглощали жадно, а сознание отторгало: мол, не бывает такого, ненастоящее это – как занавес в театре. Водила непрерывно курил, а я надышаться не мог этим свежайшим воздухом, этим душистым кислородом. Глядел и наглядеться не мог: от края до края расстелилась ярко-зеленая долина, и зелень ее тоже была театрально-нарядной. А вдалеке гордо, плечом к плечу, как братья, высились громады гор с белыми снежными вершинами... Уже солнце резалось об острые зазубрины гор и пускало закатные лучи, когда мы приехали в Кырен. Водитель выпросил у меня пяток сигарет, высморкался и отбыл. В новенькой кирпичной гостинице холодно и пусто: еще не обжито. Пахло краской и побелкой. Мне отвели номер на втором этаже. Очень хотелось смыть с себя дорожную пыль. И поскорее заснуть. Но водопровод не работал. Дежурная сказала: удобства – пока во дворе. Вода странная: я старательно мылил руки, но пены не получалось. Умылся кое-как. Наверное, от впечатлений и усталости долго ворочался, а сон не приходил. Подумал: надо бы у дежурной спросить про завтрашнюю дорогу, ведь утром на ее месте будет новый человек… Дежурная – дородная бурятка лет пятидесяти – встретила приветливо: – Почему не спите? Не можете уснуть на новом месте? К ней пришла приятельница: сидят, пьют чай, едят что-то вкусное. Сразу почувствовал, что изрядно проголодался. Но в сумке наверху – только консервы (сухой лапши, чая в пакетах, равно как и мобильников еще и в помине не было). – Чай будете пить? Заходите, пожалуйста! Эту особенную бурятскую вежливость, этот своеобразный акцент я и теперь слышу, а как передать на бумаге – не знаю. Из термоса мне наливают большую чашку зеленого чаю. Туда же добавляют густых жирных сливок. Спрашивают: – Масло в чай любите или на хлеб? Я растерянно киваю, и мне мерзлое сливочное масло кладут на пышный ломоть пшеничного каравая. Стараясь удержать масло на хлебе (оно не мажется, а хрустит на зубах), откусываю и прихлебываю чай (он, оказывается, солоноватый). Когда во рту эта смесь превращается в кашицу – вкус такой, что не хочется и глотать. Обе женщины, улыбаясь, глядят на меня: приезжий им в диковину, а уж угощать его – шибко нравится… Встреча вторая. Ветеран и НуганУтром я пошел в местную администрацию. Была суббота, но я наделся хоть кого-то застать: на командировочное удостоверение следовало поставить печать, что я здесь был. Обойдя запертые кабинеты, наконец нашел молодого человека, он корпел над какими-то картами. Не вдаваясь в подробности, он тиснул печать и снова углубился в свои бумаги. На улице я разобрал печать: «Аймачный архитектор». Такое в моей практике было внове. Однако поспешил на тракт: мне объяснили, что нужно доехать до деревни Нуган, недалеко, несколько километров. Зеленый «Запорожец» затормозил издалека. Водитель любезным жестом пригласил. Почтенный возраст. Шляпа. Хороший костюм. Там – ряды колодок-наград. Я представился. Он кивнул. И рассказал, что уже много лет помогает фронтовым друзьям. Один годами маялся ногами – он его пристроил на курорт к хорошим врачам. У другого дочка занедужила – помог Аршан или «Жемчуг». Через несколько километров остановились. – Там, – ветеран показал рукой влево, – там Нуган, а дальше – Иркут. Спросите у местных, где переправа, вам помогут. Я поблагодарил и тут слепил глупость: я протянул ветерану 3 рубля... Старик мгновенно вскипел, бессвязно выкрикивая: – Вы меня!.. чистого сердца!.. чтобы вы!.. больше никогда!.. в жизни!.. Лицо его покраснело. Мне стало страшно: вдруг хватит приступ. Лепеча глупые извинения, выскочил из машины, которая, мне показалось, как-то сердито быстро уехала... Вот так. «Век живи...» Я шел по Нугану и за размышлениями не сразу заметил, что в деревне безлюдно. Однако вдалеке гремела музыка. Оказывается, играли свадьбу, куда сошелся весь народ. Окна дома были распахнуты. А я стоял за глухими воротами и тупо нажимал кнопку звонка. Вдруг музыка оборвалась. Ворота распахнулись – меня окружила нетрезвая толпа. «Или бить будут или за стол потащат!» Ни того, ни другого не хотелось. Надо было объясниться. – Здравствуйте, я корреспондент газеты «Советская молодежь». Мне нужно попасть в Бадары, на солнечный телескоп. Как это сделать? Вперед выступила красивая молодая бурятка в облегающем платье: – Так это программа «Время», нет? Почему так решила – не пойму. Может, по дорожной сумке типа кофра? Волнуясь, извлек оттуда сигареты, закурил и снова повторил фразу. – А мне сигарету можно? – спросила красавица. Подал сигарету и поднес зажигалку. Девушка выпустила клуб дыма и как-то по-новому задала вопрос: – А какая цель вашей командировки? При этом неловко сломала сигарету и небрежно откинула ее. Пришлось опять повторить всю тираду. Странно, но народ безмолвствовал. Моя же собеседница продолжила опрос: – А сигареты «Опал» у вас еще есть, нет? Покачиваясь, длинными пальцами она разглаживала сигарету и снова неловко сломала ее пополам. Видимо, сожалея, со вздохом спросила: – А вы из программы «Время»? Я понял, что это – тупик. Откланявшись, бодро зашагал вниз по улице. Но уже за околицей меня нагнал мотоциклист, чтобы довезти до переправы. Мы неслись по пойменной луговине и мой водитель лихо лавировал между высоких кочек. Потом наскочили-таки на одну и завалились. Гонщик, громко ругаясь, пытался завести машину. А я, потирая ушибленный бок, побрел к реке: переправа уже виднелась. Увы, попутного транспорта в Бадары я не дождался. Но весь тот день у меня позже уложился в рассказ... Встреча третья. На переправеИркут в верховьях узок и темен. Мягко стиснутый мхами, он будто стоит на месте. Но недобрый нрав его знают прибрежные деревья – вон как молча и торопливо кланяется ольховый куст, которому вода скрутила тонкие руки. Подползти неслышно, лечь у воды – видно, как с резкими плесками из глубины подымаются тугие струи. Глухими толчками вздрагивает под тобой земля, медленно закипают мощные буруны и ходят, ходят, ходят в обреченном хороводе листья, щепки, травинки, а потом вдруг канут в пучину, чтобы вынырнуть уже далеко… В одном месте к лесине насмерть прикручен ржавый трос. По нему, скрипя и шумно вздыхая, ползает туда-сюда паром: несколько пустых железных бочек и деревянный настил. На одной бочке белой краской написано криво «Чайка». Излет лета: время сбора плодов. И паром с того берега, где сразу начинается тайга, перевозит к нам грибников. Их мотоциклы, заляпанные грязью и мокрыми листьями, похожи на уставших собак. Из горбовиков и корзин, прикрытых платками, на божий свет выползают лесные паучки – сонно таращатся и засыпают. Быстро темнеет. В сумерках громады гор с ледовыми головами придвигаются и почти нависают над костерком. Костерок в вечерней сырости с трудом пробивает пламя, но постреливает, едва грея подле себя место. Жилье паромщика – бывшая железная будка, в которой когда-то возили хлеб (это слово еще можно прочесть на боку). Сам паромщик, старый бурят, весь день работает до одури, успевая засовывать за голенище сапога круглые рубли. К вечеру народу меньше – паромщик уже изрядно выпил, возлюбил мир и лишь тогда замечает меня… – Идите сюда, ей! – кричит он мне. Лицо его заросло седой твердой щетиной, глаза, глядя на огонь, слезятся. Самокрутка крепчайшего табаку трещит и рассыпает искры. – Как вас зовут? – спрашиваю, когда он, откашлявшись, отдувается и сплевывает с языка табачинки. – Карл зовут. Санданович по отчеству. Где родился, где крестился – все забыл! – он смеется своей шутке и снова надолго закашливается. Как до сих пор жив Карл Санданович – непонятно. Он дышит натужно, его бронхи сипят, пытаясь гнать воздух… – Аюшеев! – кричат ему с того берега. – Ай? – Давай свой паром! – А, иду, мать-перемать! – беззлобно матерится он и подхватывается. Снова, жалостно скрипя, паром уходит – уже в темноту. Отсюда слышно, как журчит вода между бочек. Потом Аюшеев где-то проверяет переметы и приносит к огню большого снулого ленка и злых щурят. Тихая старуха потрошит улов – внутренности валятся в траву. Остро пахнет рыбой, рекой, дымом.
– А как вашу жену зовут? – Это баба моя, – будто не расслышав, кивает на жену паромщик и при этом смеется. – Старая. Уже старей меня будет… – А что с руками у вас, Карл Санданович? – я гляжу, как он сворачивает цигарку – не пальцами, а багровыми обрубками. – На войне сильно поранили, ага. В городе Горький лежал. Из госпиталя вышел – командир говорит: а в танк сядешь? Я говорю: сяду. А мы стрелять будем – сядешь? Я говорю: сяду. Они пушку испытывали, ага. Ну, как дали в башню – ничего не помню. Горел весь, мать-перемать… А отпуск дали – до конца войны. Вот ее, – он снова кивает на старуху, – ее взял. Она, девка, ох, красивая была. Она ребятишков сильно хотела. А я, мать-перемать, не могу делать ребятишков! Ну и выла каждую ночь. Я шибко ее лупил. Теперь старая стала, уже не воет… Паромщица режет черный хлеб. Ставит перед нами стаканы и миски с ухой. Не глядя, бросает каждому щепоть перца. Он разливает водку молча, не спрашивая. Я не отказываюсь: зачем? Уха сразу обжигает язык, перец – горло, и вкуса я уже не чувствую. Старик пьет водку шумно – она бежит мимо рта, а он ест, фыркая и отирая пот грязным рукавом. И снова снаряжает махорку, пока старуха на пне строгает топором плиту прессованного чая. В котел с чаем она бросает горсть соли и льет молоко. Пьем чай – жжение во рту проходит. Впотьмах спускаюсь к воде – полощу миску. А ведь уже видно: будет гроза. В Саянах стали пересверкивать молнии. Замечаю, как тихо стало вокруг. Привязанная лошадь нахлестывает себя хвостом. Со слабым аханьем рушатся в костре сиреневые угли. И вдруг пропали комары. – Гроза будет, – говорит Аюшеев. – Однако спать надо. Он уходит в будку и оттуда кричит: – На лавке спать будете? Ложитесь, пожалуйста… Первые крупные капли бьют в горячую золу и вздымают серые фонтанчики. Внезапно посередине луга пыхнула и с шипением сгорела белая молния. Наверху рвануло так, что дрогнули деревья. Когда блеснула другая молния, я увидел – лошадь с оборванной уздой скачет к лесу. И грянул плотный дождь. Я лежу, накрытый тулупом. От него кисло пахнет овчиной. Храпят Аюшеев и его несчастливая жена. Вдали бахает, смещаясь к Иркутску, гроза. Я еще не знаю, что здесь, на этой переправе, мне предстоит провести еще день – один из немногих дней безделья и непонятного счастья... Встреча четвертая. ПаромщикЕще туман висел над рекой, когда я, оставив паромщику тушенку, ступил на левый берег Иркута и пошел по тайге. Вскоре ноги промокли, но это пустяки! Я впал в легкий транс, потому что ни до этого, ни после никогда не видел столько рыжиков. Уж что-что, а этот гриб я никак не пропущу! Опустившись на колени – только так, с почтением! – начинаю резать. Вскоре взошло солнце и раскалило спину. Я складывал грибы в куртку-ветровку, связав рукава. Но настала минута, когда чаша переполнилась и стала весомой. Пора определиться с дорогой. Мой полуобморок длился, потому что тайга прогрелась и парила вовсю. И только мысль порадовать ребят грибами держала меня на ногах... На стройке мы отыскали чудовищных размеров «артельную» сковороду и стали жарить рыжики. А те все не жарились, потому что отдали весь свой сок и булькали в нем. Тогда мы нарезали хлеба и стали хлебать ложками этот ярко-красный бульон, именно бульон, а не отвар, потому что на вкус он был по-настоящему мясной... Переполненный эмоциями, я возвращался домой, и вечернее солнце стояло позади. А серенада – это вечерняя песня. Тункинская долина ее достойна... Мой рассказ «На переправе» бездвижно пролежал у меня в столе 38 лет. Но однажды в интернете я прочел, что в Улан-Удэ издательство «НоваПринт» объявляет конкурс на лучший рассказ. Припомнив, что моя рукопись имеет национальный окрас, я отправил ее на суд. Должен признаться, что при этом нарушил два условия. Первое: мой рассказ не подходил в заявленные номинации (приключения, детектив, фэнтэзи). И второе: жюри объявляло, что в материалах все имена и события – вымышлены, а совпадения – случайны. У меня же паромщик назван своим именем и рассказ его записан почти дословно. Ладно, будь что будет... Но внезапно руководитель проекта Октябрина Дамдинжапова присылает мне добрые отзывы членов жюри – историка русской литературы доктора филологии Светланы Имихеловой и известного забайкальского прозаика Виктора Балдоржиева. А следом пришел диплом. Минули еще шесть лет (всего с нынешним – 45). Отчего же старый паромщик так настойчиво стучится в мою память? Стал наводить справки. Откликнулась родственница. Правда, сведения про деда у нее скупы. Родился он в 1912 году в селе Харбяты Тункинского района Бурят-Монгольской АССР. Воевал. Работал. Ушел из жизни в 2002 году. И еще из другого источника: 6 апреля 1985 года солдата Аюшеева Карла Сандановича наградили орденом Отечественной войны II степени...
Тэги: |
