- ПУТЕВОДИТЕЛЬ:
- ЧТО ПРОИСХОДИТ?
- Новости: выбор тем
- НАШИ ПЕНСИИ И ПРАВА
- Пенсии и деньги: выбор тем
- Права и возможности: подробней
- Наша безопасность: темы
- ЗДОРОВЬЕ
- Здоровье: каталог болячек
- ДОМ, БЫТ И ДАЧА
- Дом, быт и дача: выбор полезных тем
- Еще полезные «не мелочи»
- НАШИ ВНУКИ
- Темы «внуковедения» — выбор
- СТИЛЬ ЖИЗНИ
- Психология и стиль: выбор тем
- ДЛЯ УМА И ДУШИ
- Чтение: темы
- Музыка из прошлого
- ...И еще для души!
- СОТРУДНИЧЕСТВО
Два ключа с правом передачи |
| Игорь ШИРОБОКОВ, 1965–1980 годы |
| 17 Мая 2024 г. |
|
У меня хранятся в памяти два ключа от «Молодёжки». Один, покрытый патиной лет, подходит к двери в самом центре города, на Киевской, 1. Другой – поновее, приписан к адресу: Советская, 109. И вот стою я перед обшарпанной дверью, а ключик мой в виде тетрадного листка с юмореской «А Боре снится муха» предательски дрожит в руках. Еще бы не дрожать! Ведь там, в глубинах мрачного коридора, обитают небожители областной газеты…
1965 год, я десятиклассник одиннадцатой, «дрицевской» школы. Безответная любовь и прочие подростковые метания привели к тому, что я практически забросил учебу и начал самоутверждаться на совсем иной стезе. Были даже приводы в милицию. Иосиф Александрович Дриц пугает исключением из школы, не отпускает двоечника на зональные соревнования по боксу и стрельбе. И только завуч Людмила Михайловна Мозжухина, наша учительница литературы, поддерживает меня и спасает от всяческих передряг. Ей нравятся мои сочинения, особенно на свободную тему. Она их чуть ли не торжественно зачитывает классу – что тешит мое самолюбие и повышает самооценку, еще дальше отталкивая от математики, физики и прочих точных наук. На уроках я практикуюсь в написании всяких опусов на последних листках тетради. Один из этих опусов и посоветовали показать в «Молодёжке». И его тут же опубликовали. Так что «ключик» мой – плод плохой учебы нерадивого школьника. А если бы я не свернул с математической дорожки (такая специализация была у класса) и был прилежным учеником, то никогда бы не появился у дверей газеты. Мораль? Воздержусь от греха подальше… Признаюсь, есть неудержимая тяга описать мрачноватый и колоритный коридор, ведущий в редакцию, но не буду даже пытаться, потому что до меня его красочно описали Борис Ротенфельд, Олег Харитонов, Паша Кушкин и другие. Признаюсь даже, что после замечательной книги Олега Харитонова «Дорогая моя «Молодёжка» делиться воспоминаниями о редакции практически невозможно. Они вычерпаны Харитоновым почти до донышка. Остается только завидовать таланту непревзойденного рассказчика и его феноменальной памяти. Надо сказать, что нас разделяла тогда пропасть лет: общаться со мной ему, почти тридцатилетнему, было как мне тогда – с дошкольником. Тем не менее Олег (а не Арнольд по паспорту, мы звали его только Олегом) никогда своего возрастного и служебного превосходства не выказывал. А с годами эту пропасть песок лет присыпал и выровнял окончательно. Мне дорог этот человек, как дорога и сама «Молодёжка». Пришел я в редакцию на три года раньше Харитонова, успел освоиться и даже редактировал спецвыпуск «Стройфронт!» в студенческие годы.
Из книги узнал, что Олег в ту пору страдал комплексами: ему казалось, что коллектив его не принял как бывшего секретаря горкома ВЛКСМ. Дескать, комсомольских вожаков в «Молодёжке» не любили. Но мне кажется, что переживания эти были надуманными, ничего подобного я тогда не замечал. Олег пишет, что особо отличалась неприятием функционеров Лариса Ланкина. Но как же у них получалось притом крепко дружить, быть этаким «спецназом» редакции? И еще один человек явно не вписывался в эту «фобию» Ларисы: бывший секретарь комитета комсомола строительства БЦБК Борис Черных, который работал у нее в отделе учащейся молодежи. Заметьте, не просто секретарил, но принимал участие в строительстве байкальского монстра, который будет травить наш колодец планеты многие десятилетия. А Ланкина меж тем вела в газете экологическую страницу «Родник», самую зубастую и непримиримую по тем временам в области. И ничего, срабатывались. Стало быть, не чины важны, а жизненная позиция и поведенческая совместимость. Однако и с этим не так все просто. Первым, кто встретил меня на Киевской, 1, был Борис Черных. Прочитал мое «творение», хмыкнул, улыбнулся и напутствовал: «Пиши. Заходи. Буду рад». Во второй мой приход он вручил мне скромный гонорар и налил стакан портвейна: «Пей. Имеешь полное право». Впервой мне предлагал выпить взрослый человек, педагог. Я был ошарашен, но, конечно, не отказался. Борис не числился выпивохой, коих было немало в редакции, но «своим» он ни для кого не стал. Он был другим. Он был пламенным, несгибаемым революционером и за идею мог пожертвовать кем угодно, хоть собой, хоть отцом родным. И этой жертвенностью он, казалось, даже любовался… Позже о нем писали: «Осмыслив происходящие явления в комсомольской и партийной жизни страны, Борис Черных, к тому времени перечитавший от корки до корки В. Ленина, пишет письмо на XV Съезд комсомола, в котором предлагает реформировать не только ВЛКСМ, но и «святая святых» – КПСС. С этого момента жизнь его круто меняется. Исключенный из партии «за фракционность и троцкизм», он вынужден уехать из Иркутска. Но где бы после этого ни оседал «мятежный странник» (так его назовет историк А. Борзенков), удел изгнания ждет его повсюду. За публикацию острых статей его выпроваживают из владивостокской газеты, за открытую поддержку А. Солженицына – из журнала «Юность», за письмо с требованием отставки Л. Брежнева вообще перестают публиковать где-либо. Вернувшись в семидесятых в Иркутск, он устраивается рабочим Ботанического сада ИГУ и, уединившись от посторонних глаз, отдает себя литературному творчеству. Его затворничество нарушили бывшие ученики, ставшие уже студентами. Здесь он с ними создает вольное общество, которое называет «Вампиловским товариществом». Молодежь, сгруппировавшаяся вокруг духовного наставника, обсуждает общественно-политическую жизнь, издает машинописные «Литературные тетради». Это был новый вызов системе, и 26 мая 1982 года Борис Черных арестован, а затем, отказавшись от публичного покаяния, он получил пять лет лагерей и три года ссылки. «Я не относил себя к диссидентам,– скажет он после отсидки. – Я ведь не отрицал строй, а старался его улучшить». Вот такой незаурядный человек, о котором редко и с неохотой вспоминали бывшие коллеги. Перефразируя Станиславского, можно сказать, что он слишком любил себя в революции, а не наоборот. И это замечали многие. Отчуждение было взаимным… Черных меня встретил, а приветила и стала моей мамой в журналистике Лариса Ланкина. Ее боялись обкомы, с ней не решался полемизировать редактор газеты, а со мной она была доброй и заботливой наставницей. Десятки моих школьных публикаций прошли через ее руки. Лариса даже числилась руководителем дипломной работы... не заглядывая в нее. «А что я там не видела, – сказала она, когда я принес увесистую папку на подпись, – достаточно того, что все твои статьи читала…» Еще есть персонажи из шестидесятых, о которых надо бы вспомнить. Выражаясь нынешним языком, настоящим «брендом» газеты тех лет надо признать Володю Калаянова. Без его снимков не обходился ни один номер. А известный журналист Леонид Мончинский остался в истории не только совместным с Высоцким романом «Черная свеча», но и четверостишием: «К-калаянов, ты наш К-калаянов, гордость города на Ангаре! Даже Ленин (который Ульянов) мечтал о тебе в Октябре!» Наш герой был неистовым коллекционером женщин и всяческого раритета, мастером розыгрышей (и жертвой оных), непревзойденным и стильным мачо иркутского разлива. Среди его поклонниц водились и труженицы торговли, поэтому достать что-то дефицитное не составляло труда. У меня он выпрашивал широкий офицерский ремень, «чтобы потроха не выпали при аварии» – Володя гонял на мощном мотоцикле. Ремень я ему отдал. Было у нас и некое соперничество. Если он считался «мачо», то меня вполне могли определить, по-нынешнему, в «мажоры». Калаянов рычал у редакции своим мотоциклетом, а я подогнал автомобиль – списанный инвалидный «Запорожец» по кличке «горбатый», приобретенный за 300 рублей. Год пришлось полежать под ним с инструментом, но это была настоящая машинка с крышей над головой. Володя крякнул и обзавелся старенькой «Победой». Теперь и он не мок под дождем в поездках на охоту. Но старенькая машина плохо справлялась с бездорожьем, и вскоре он приобрел луазик. Это был настоящий «проходимец», способный дать фору даже легендарному УАЗу. С ликованием и торжеством он демонстрировал мне его внедорожные качества, бросая на маломорские кручи и в глубокие таежные рытвины. Калаянов победил, раздув во мне угли зависти, что и заставило стать через какое-то время обладателем такого же «проходимца». Ко всему новому, необычному, авантюрному и даже опасному наш «мачо» устремлялся неудержимо, как рыба на нерест. Пожалуй, равнодушен он был только к шмоткам (если они не годились для охоты и других таежных приключений).
– К-когда-то я пытался угнаться за одним нашим фельетонистом – первый стиляга был по Иркутску, – признавался Володя. – Рок-н-ролл бацал потрясно. Галстук носил с пальмами и рубаху с обезьянами. С дружинниками скандалил. П-представляешь? Н-не мог я такой галстук достать… А потом он служил переводчиком на военном корабле и сиганул за борт у американских б-берегов. Американцы его п-подобрали… Всю редакцию тогда кагэбэшники трясли, к-как грушу… К-как говорится, сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст. Не мое! И вот 7 июня 1974 года пересекаемся мы с Калаяновым после торжественного собрания в честь 50-летия «Молодёжки». Он совершенно обалдевший, потрясенный до такой степени, что заикаться перестал (хотя должно быть наоборот). – Представляешь, кого я встретил в зале… Юру Пятова! Помнишь, рассказывал тебе о стиляге, который бежал в Штаты с корабля? Так вот, Юрка здесь. Полковник в отставке. Говорит, закончилась десятилетняя командировка. Только тереться среди народа ему пока нельзя. Так что на банкете нас с ним не будет. Договорились посидеть у него в гостинице… Такие вот люди работали в «Молодёжке». Юрия Пятова «кураторы» из ЦРУ отправили в Западную Германию преподавать в Институте Армии США, где готовили разведчиков и специалистов по СССР. А после, вплоть до своего возвращения на Родину, Пятов «трудился» на радиостанции «Свобода», где вещал «об ужасах жизни» в Стране Советов, постоянно информируя соответствующее управление КГБ о «заклятых друзьях» Москвы… После того юбилея Пятов в Иркутске уже не появлялся. А легендарный Калаянов закончил жизнь невероятно и нелепо. Поскользнулся в ванне. Перелом основания черепа… Состоялась премьера в театре, открылась выставка интересного художника, произошло еще что-то значительное в культурной жизни города – написать об этом должен был непременно Гриша Дмитриев. Потому что лучше ни у кого другого бы не получилось. Даже близко. В своих рецензиях он обходился без богемной зауми и прочих эстетических завитушек, писал просто, прозрачно и легко, как дышал. При этом я ни разу не видел в его больших руках блокнота с ручкой: он будто вдыхал, впитывал в себя происходящее, отмечая своим детским, незамутненным зрением все детали, которые другим были недоступны. В своей жизни я более не встречал такого несоответствия облика и внутреннего содержания. Грубо вылепленное скуластое лицо, проломленный «боксерский» нос – типичный бандит, громила. Столкнувшись с таким типом в сумерках, можно было перепугаться… И по-детски наивная, ранимая душа, бытовая неприспособленность и какая-то подростковая застенчивость. Григорий жил вдвоем с тяжелобольной мамой в домишке почти в центре города и часто прохаживался по вечерним улицам, как бы вбирая в себя их атмосферу и лица горожан. Возможно, он писал потрясающую пьесу… Но! При нем всегда была бутылочка дешевого портвейна. Его обожала милиция: при доставке в медвытрезвитель этот клиент не сопротивлялся, не ругался, не махал руками, а лишь извинялся и покорно следовал в милицейский газик. Однажды воскресным испепеляюще-жарким днем он пристроился на скамейке с неизменным портвейшком и… Солнечный удар, кровоизлияние в мозг. Никто не подошел, никто не вызвал скорую. А чо, пьяный валяется… Тяжелая участь опознавать Гришу в морге выпала мне. Тот подвал с нагромождением тел утопленников и «подснежников» живописать не буду. Не в силах вытравить из памяти это потрясение. На выходе бывалые опера сунули мне под нос ватку с нашатырем… Не хотелось бы заканчивать на такой печальной ноте, но что поделать, если всех, кого вспомнил, давно нет в живых. Время безжалостно. Из ветеранов, топтавших скрипучие полы на Киевской, 1, остались Игорь Альтер, Павел Кушкин, Николай Бриль, Олег Суханов, Владимир Ходий и автор этих строк, когда-то самый юный автор «Молодёжки».
…А доставать второй ключ, от Советской, 109, нынче не буду. Там была совсем иная, более цивильная и комфортная жизнь с новыми редакторами, светлыми кабинетами и младым племенем, хлынувшим на смену ветеранам. Есть кому вспоминать...
Тэги: |
