Всё, что мог...

Наталия Фёдоровна Павлова родилась в 1949 г. в Иркутске. Работала на слюдяной фабрике. Выйдя замуж, уехала в Новгород, где трудилась на фарфоровом заводе, затем – в Красноярске. В 1988 г. вернулась в Иркутск, работала на почтамте. Попав под сокращение, стала нештатным автором газеты, что привело её в Дом журналистов, где довелось познакомиться с элитой иркутской культуры. На пенсию ушла из «Музея истории города Иркутска». С 2016 г. живёт в Байкальске. Публикуем фрагменты её рассказа о Ростиславе Владимировиче Филиппове.

В Дом журналистов в 1994 году меня привёл редактор газеты, с которой я сотрудничала. Зайдя в кабинет, Владимир сказал: «Вот, Ростислав Владимирович, та женщина, о которой Вам говорил». Мужчина что-то писал, сидя за столом. Посмотрев на нас, он заулыбался и встал. Его рост меня ошеломил, и я непроизвольно проговорила:

– Вот это ростик!

– Откуда ты знаешь, как меня мама называла?

– Как?

– Ростик.

Возможно, это сыграло мне на руку, и он решил принять меня на работу. «Кем только? А уборщица нам полагается?! А делать будешь всё, что попросят, согласна?.. «

Я любила сидеть в его кабинете, в кресле и листать книги. Огромный шкаф был забит книгами. Почти все подарочные, с подписями авторов. И, наконец, здесь на меня снизошла благодать. Душа нашла успокоение после смерти мужа. Аура, наверное, у него была такая хорошая. Но редкие минуты удавалось посидеть в тишине, потому как Домжур был, как проходной двор. С 8 и до 12 ночи, всегда был народ. Кто только к нам не заходил. Адвокат, военком, прокурор, строитель, спортсмен и даже губернатор – Юрий Абрамович Ножиков...

* * *

Даже такие могучие люди, как Филиппов, задавались вопросом: «Что делать?»

– Талант – вещь прихотливая и, к сожалению, я об этом забыл. Понимаешь, какая штука, милая, что­то пишется плохо. Старею, что ли?

– А поэзия, значит, не спасает?

Поэзия

Когда в печи твоей румяной,

смеясь, сжигал за годом год,

о Юность! – верил я упрямо:

меня поэзия спасёт.

Когда лирических колосьев

в душе случался недород,

я верить всё равно не бросил:

меня поэзия спасёт.

Когда терял жену и друга,

когда горел мой алый флот,

я всё равно упрямо думал:

меня поэзия спасёт.

Но не спасла и не спасала.

Другие у неё дела.

Спасибо, что не оставляла,

поддерживала, как могла.

Ни жалобы, ни злобы никогда не было в его голосе. Чуть грустно склонив голову, глядя в одну точку, он говорил обо всём с мудрой выдержкой.

«Сидят, поникнув головой,

Душа моя и ангел мой».

– Пора на дачу, почистить мозги, подышать свежим байкальским воздухом. Каждый из нас должен иметь свой угол. Не затем, конечно же, чтобы там потом табличку вешали, после того, как загнёшься, а для души, ты меня понимаешь? Без своего уголка мы ничего не создадим!

Придя утром на работу, я увидела на дверях кабинета листок, пришпиленный кнопкой: «Я нахожусь в командировке. Уверен, при моей сноровке, я к понедельнику вернусь. Друг, подожди меня, не трусь».

Я поняла – уехал на дачу.

Дача! Эта маленькая избушка, неухоженная, под стать хозяину. Но он её любил. Стоило ему сойти с электрички, и уже вся улица знала: приехал «большой поэт».

А в понедельник он рассказывал нам:

– Ребята, это кошмар! Все мои грядки пропали, весь урожай. Стадо кабанов, не меньше, потрудились, всё перепахали.
Я чуть не заплакал.

Дача. Сколько там написано. Он любил писать у костра, вечерами, когда не спалось.

Костёр

Наверно, не пришла ещё пора.

Но коль она настанет непременно,

хотел бы умереть я у костра.

В лесу. Один. Без боли. И мгновенно.

Вскипит мой чай немного погодя...

Я тем не озабочен, между прочим.

А будет худо очень, если ночью

вдруг не случится сильного дождя.

Тогда спасибо вряд ли скажут мне –

Огонь костра уйдёт в хребты раздольно,

и станет горько зверю и сосне,

и ягодам, и травам станет больно.

Воображенья странная игра!

Она, подчас, большой бедой чревата –

Природа, ведь, совсем не виновата,

что умереть хочу я у костра...

Приезжали к нему многие, принимал всех. Ну, а лесная братия летела к нему, как мотыльки на огонёк. Первый раз, увидев домик внутри, я спросила:

– Где же мы тут все поместимся, где спать будем?

Он засмеялся и сказал:

– Это ты будешь спать, а мы будем пить водку и разговаривать.

Не будем пить – остынет ум,

Потом его не разогреешь.

Накопится в нём столько дум,

Что ты под старость одуреешь.

Мы – это он, Марк Демидов и Сергей Борисов. Они были умными людьми, и ему было с ними интересно.

Конечно, он был человеком не без недостатков и слабостей, но в памяти людей, работающих с ним рядом, просто общавшихся с ним, даже единожды соприкоснувшихся с ним, он оставил впечатление человека доброго, бескорыстного, в меру своих сил и возможностей помогавшего всем, кто к нему обращался. Любил помогать молодым, начинающим писать.

* * *

Не последнее место в жизни Филиппова занимал спорт. Он любил ходить на футбол, баскетбол, а хоккей – это вообще…

Ходили всегда втроём. Ростислав, Марк, Сергей. Они и меня потом втянули в это дело. Кого уж осенило из них, не знаю, но только однажды утром он вошёл в зал, где я что-то делала.

– Наташа, зайди ко мне, дело есть… Сегодня мы идём на хоккей. Я Марк, Сергей и ты.

– Я? Была охота два часа на морозе сидеть. Вы будете водку пить, а я что?

– А ты будешь чай пить. С маленькой шоколадкой. Я термос найду.

– Да зачем я вам?

– Во… а теперь мы дошли до истины. Водку на стадион пронести стало сложно, милиция мужиков прямо ощупывает. Бутылки, фляжки, всё отбирают. А женщин не трогают. Пронесёшь нам? Мы же для тебя всё сделаем.

– У меня валенок нет…

– Найдём к вечеру.

Вот так и ходили. Стоило Филиппову появиться, как все скамейки вокруг нас были заняты мгновенно. Здесь проявлялись качества его личности: азартность, дружелюбие, лёгкая ирония, юмор. В перерыве кто-нибудь просил:

– Ростислав Владимирович, прочитайте что-нибудь!

И он читал.

Вот мои шестнадцать строк:

Я не сделал всё, что мог.

Если бог окажет честь,

Я исполню, силы есть.

Я в любви имел успех,

Может быть, любил не тех.

Тех, не тех – любил я всех.

Отказаться – это грех.

Ради красного словца:

Я всегда жалел отца,

В дружбе не выгадывал,

В службе не закладывал.

На том свете господь Бог

Подведёт и мне итог.

Если в рай не попаду

И в аду не пропаду.

За хоккей он меня отблагодарил. Выхлопотал мне путёвку на курорт «Ангара» в Иркутске. 15 майских незабываемых дней. Рай, где для человека делают всё.

* * *

В Домжуре стала выходить газета «Иркутская культура». Редактором был С. Исаков, но душой и её мотором, конечно же, был Филиппов. Проблем с материалом не было, шли и несли все, кто мог. Сам Филиппов много писал и, конечно, не всё, что печаталось, приходилось ко двору отдельным деятелям культуры. Пошли разговоры о бескультурии авторов и создателей газеты. Сменился глава «культуры» (умер), а новое начальство недолго думало и просто перестало нас финансировать, поэтому газета закрылась. Людей сократили, денег нет, за неуплату отключили свет, воду, телефон. Филиппов и Саша И. сидели в маленьком кабинете Исакова. Жили они на то, что писали в другие газеты.

Однажды к ним зашёл Павел Кушкин. Когда-то они вместе с Сашей работали в «Восточке». Увидев этот кошмар, Павел воскликнул:

– Мужики, как вы здесь ещё живёте?! Дом спасать надо!

– Свежая мысль. Подскажите, как?

– А вы возьмите меня на работу.

– Взять-то можно, но мы сами зарплату не получаем.

– Спонсоров найдём.

– Мы что, на сирот похожи?

– Мы беднее сирот, но нам не помогут, – сказал Саша.

Вот так и началось восстановление.

Дом считался памятником культуры, и на его ремонт деньги выделил губернатор. Я вернулась в Домжур. Ох, и ползала я по паркету, оттирая извёстку и краску в зале.

Ещё помог случай. Сын у меня женился. Я попросила Филиппова сыграть свадьбу в нашем зале:

– Мы заплатим, сын попросит на работе денег. Неужто генерал откажет?

Генерал помог и даже провёл встречу с журналистами в нашем зале.

Вот так и стали сдавать зал на проведение конференций, встреч со знаменитыми людьми города. Потом решили открыть бар. Филиппов говорил: «Домжур без бара, что свадьба без музыки». И опять помогли Егор и генерал. Они поставили нам мебель для бара, заключённые делали прекрасную деревянную мебель.

Но Исаков болел, у него был скоротечный туберкулёз. Однажды утром, когда я мыла пол в зале, ко мне подошёл Кушкин и сказал, что я должна мыть пол с хлоркой. Мы с ним поспорили, и я вспылила:

– Пошёл к чёрту! Может, у нас Домжур и проходной двор, но это не значит, что он общественная уборная.

Саша умер, Филиппов поехал его хоронить на его малую родину.

А встречи продолжались, теперь народу стало ещё больше из-за бара.

* * *

Филиппов очень любил своих родителей, сестру, которая с ним жила. Летом отец приехал к нему в гости. Филиппов уходил рано в Домжур, а ближе к обеду ко мне подошёл пожилой мужчина небольшого роста и спросил:

– Наташа, нет ли у вас лишней книжечки Ростислава? Я бы купил. Понимаешь, сынок все книжки раздаёт, а папке дать забыл.

Хорошо, что я сидела, а то бы упала. Схватив книгу со стола, я побежала в кабинет Филиппова и, шлёпнув его по лысине, сказала:

– Тебя, видно, давно не шлёпали?!

– За что?

– Ну, ты нахал.... Подпиши отцу!

– А­а­о­о­забыл!

Быстро написав что-то, он спросил:

– Он где?

– В зале сидит.

В зал я не пошла, постояла у дверей. Вышли они оттуда оба улыбающиеся.

* * *

Много ли было друзей у Филиппова? Не знаю. Но очень близкий один – Григорий Вершинин. Только с ним он разговаривал за закрытыми дверями. Писать о нём воспоминания, для книги, он отказался.

Такое дело – жить... В него впрягли

меня давно. Люблю я это дело.

И ни к кому из всех людей Земли

не знаю зависти – ни чёрной и ни белой.

Какой я друг – не мне о том судить,

Быть может, и не очень-то хороший,

Но тех, кто мне доверился в пути,

Я не бросал. И никогда не брошу.

Он любил слушать музыку: оркестр Поля Мориа. А как он пел романсы!.. Это не описать. Юмор он любил и не обижался, когда над ним подшучивали. Зададут какой-нибудь каверзный вопрос и ждут, ответит или нет. По-моему, он знал в этом мире всё.

* * *

Хорошие воспоминания – это наши обеды. Я ворчала:

– Имеем мы право хоть полчаса посидеть одни за столом? Обед у нас.

Я часто стряпала пирожки, когда ещё не было бара, с картошкой, с капустой. Все вечно голодные, и эти – два больших ребёнка, Филиппов и Исаков, ухитрялись стащить у меня пирожок из-под руки, с милой улыбкой:

– Мамочка, ты не обидишься на своего Ростика, если он стащит один пирожок? А в следующий раз испеки с морковкой, жуть, как я их люблю.

Может, нынче увезу ему пирожок с морковкой на могилку... Я не была там уже пять лет, как приехала в Байкальск.

* * *

Крах наступил как-то сразу. Клубок болезней, скрутивших его, был чудовищен. Он боролся, вставал с постели, шёл в Домжур и снова падал.

Утром я открывала дверь в полвосьмого утра и знала, что первым придёт Филиппов. Однажды, услышав, что дверь хлопнула, но никто не поднимается, я выскочила на лестницу. Он стоял, прислонившись к окну. Видимо, боль была такая, что ему не хватало сил преодолеть даже десять ступенек и подняться в кабинет. Спросил:

– Никого нет?

– Никого.

Он не хотел, чтобы его видели таким.

– Когда ты, наконец-то, ляжешь в больницу?

– Надо работать, времени осталось мало. Раньше, когда хоронили, клали под голову подушку, набитую стружками. А мне надо писать так, чтобы под голову положить ещё не опубликованную рукопись...

Один раз заехал ко мне сын Егор с работы, а я собиралась к Филиппову в больницу. У клиники, в киоске, купила газеты.

– А откуда, мама, ты знаешь, что он читает?

– Я же вижу, что он приносит по утрам! Кто вздрогнет, когда он однажды сложит руки на груди? Кто захочет услышать его, да и не услышит больше? Кто рад бы пожать руку ему, да не пожмёт? «В чём твоя настоящая, последняя, не книжная мудрость?» – спросят. И он ответит: «Делать в жизни своё дело и вложить в него хоть маленький разумный смысл».

• Расскажите об этом своим друзьям!