Всё, что мог... |
10 Июля 2022 г. |
Наталия Фёдоровна Павлова родилась в 1949 г. в Иркутске. Работала на слюдяной фабрике. Выйдя замуж, уехала в Новгород, где трудилась на фарфоровом заводе, затем – в Красноярске. В 1988 г. вернулась в Иркутск, работала на почтамте. Попав под сокращение, стала нештатным автором газеты, что привело её в Дом журналистов, где довелось познакомиться с элитой иркутской культуры. На пенсию ушла из «Музея истории города Иркутска». С 2016 г. живёт в Байкальске. Публикуем фрагменты её рассказа о Ростиславе Владимировиче Филиппове. В Дом журналистов в 1994 году меня привёл редактор газеты, с которой я сотрудничала. Зайдя в кабинет, Владимир сказал: «Вот, Ростислав Владимирович, та женщина, о которой Вам говорил». Мужчина что-то писал, сидя за столом. Посмотрев на нас, он заулыбался и встал. Его рост меня ошеломил, и я непроизвольно проговорила: – Вот это ростик! – Откуда ты знаешь, как меня мама называла? – Как? – Ростик. Возможно, это сыграло мне на руку, и он решил принять меня на работу. «Кем только? А уборщица нам полагается?! А делать будешь всё, что попросят, согласна?.. « Я любила сидеть в его кабинете, в кресле и листать книги. Огромный шкаф был забит книгами. Почти все подарочные, с подписями авторов. И, наконец, здесь на меня снизошла благодать. Душа нашла успокоение после смерти мужа. Аура, наверное, у него была такая хорошая. Но редкие минуты удавалось посидеть в тишине, потому как Домжур был, как проходной двор. С 8 и до 12 ночи, всегда был народ. Кто только к нам не заходил. Адвокат, военком, прокурор, строитель, спортсмен и даже губернатор – Юрий Абрамович Ножиков... * * * Даже такие могучие люди, как Филиппов, задавались вопросом: «Что делать?» – Талант – вещь прихотливая и, к сожалению, я об этом забыл. Понимаешь, какая штука, милая, чтото пишется плохо. Старею, что ли? – А поэзия, значит, не спасает? ПоэзияКогда в печи твоей румяной, смеясь, сжигал за годом год, о Юность! – верил я упрямо: меня поэзия спасёт.
Когда лирических колосьев в душе случался недород, я верить всё равно не бросил: меня поэзия спасёт.
Когда терял жену и друга, когда горел мой алый флот, я всё равно упрямо думал: меня поэзия спасёт.
Но не спасла и не спасала. Другие у неё дела. Спасибо, что не оставляла, поддерживала, как могла. Ни жалобы, ни злобы никогда не было в его голосе. Чуть грустно склонив голову, глядя в одну точку, он говорил обо всём с мудрой выдержкой. «Сидят, поникнув головой, Душа моя и ангел мой». – Пора на дачу, почистить мозги, подышать свежим байкальским воздухом. Каждый из нас должен иметь свой угол. Не затем, конечно же, чтобы там потом табличку вешали, после того, как загнёшься, а для души, ты меня понимаешь? Без своего уголка мы ничего не создадим! Придя утром на работу, я увидела на дверях кабинета листок, пришпиленный кнопкой: «Я нахожусь в командировке. Уверен, при моей сноровке, я к понедельнику вернусь. Друг, подожди меня, не трусь». Я поняла – уехал на дачу. Дача! Эта маленькая избушка, неухоженная, под стать хозяину. Но он её любил. Стоило ему сойти с электрички, и уже вся улица знала: приехал «большой поэт». А в понедельник он рассказывал нам: – Ребята, это кошмар! Все мои грядки пропали, весь урожай. Стадо кабанов, не меньше, потрудились, всё перепахали. Дача. Сколько там написано. Он любил писать у костра, вечерами, когда не спалось. КостёрНаверно, не пришла ещё пора. Но коль она настанет непременно, хотел бы умереть я у костра. В лесу. Один. Без боли. И мгновенно.
Вскипит мой чай немного погодя... Я тем не озабочен, между прочим. А будет худо очень, если ночью вдруг не случится сильного дождя.
Тогда спасибо вряд ли скажут мне – Огонь костра уйдёт в хребты раздольно, и станет горько зверю и сосне, и ягодам, и травам станет больно.
Воображенья странная игра! Она, подчас, большой бедой чревата – Природа, ведь, совсем не виновата, что умереть хочу я у костра...
Приезжали к нему многие, принимал всех. Ну, а лесная братия летела к нему, как мотыльки на огонёк. Первый раз, увидев домик внутри, я спросила: – Где же мы тут все поместимся, где спать будем? Он засмеялся и сказал: – Это ты будешь спать, а мы будем пить водку и разговаривать.
Не будем пить – остынет ум, Потом его не разогреешь. Накопится в нём столько дум, Что ты под старость одуреешь.
Мы – это он, Марк Демидов и Сергей Борисов. Они были умными людьми, и ему было с ними интересно. Конечно, он был человеком не без недостатков и слабостей, но в памяти людей, работающих с ним рядом, просто общавшихся с ним, даже единожды соприкоснувшихся с ним, он оставил впечатление человека доброго, бескорыстного, в меру своих сил и возможностей помогавшего всем, кто к нему обращался. Любил помогать молодым, начинающим писать. * * * Не последнее место в жизни Филиппова занимал спорт. Он любил ходить на футбол, баскетбол, а хоккей – это вообще… Ходили всегда втроём. Ростислав, Марк, Сергей. Они и меня потом втянули в это дело. Кого уж осенило из них, не знаю, но только однажды утром он вошёл в зал, где я что-то делала. – Наташа, зайди ко мне, дело есть… Сегодня мы идём на хоккей. Я Марк, Сергей и ты. – Я? Была охота два часа на морозе сидеть. Вы будете водку пить, а я что? – А ты будешь чай пить. С маленькой шоколадкой. Я термос найду. – Да зачем я вам? – Во… а теперь мы дошли до истины. Водку на стадион пронести стало сложно, милиция мужиков прямо ощупывает. Бутылки, фляжки, всё отбирают. А женщин не трогают. Пронесёшь нам? Мы же для тебя всё сделаем. – У меня валенок нет… – Найдём к вечеру. Вот так и ходили. Стоило Филиппову появиться, как все скамейки вокруг нас были заняты мгновенно. Здесь проявлялись качества его личности: азартность, дружелюбие, лёгкая ирония, юмор. В перерыве кто-нибудь просил: – Ростислав Владимирович, прочитайте что-нибудь! И он читал.
Вот мои шестнадцать строк: Я не сделал всё, что мог. Если бог окажет честь, Я исполню, силы есть. Я в любви имел успех, Может быть, любил не тех. Тех, не тех – любил я всех. Отказаться – это грех. Ради красного словца: Я всегда жалел отца, В дружбе не выгадывал, В службе не закладывал. На том свете господь Бог Подведёт и мне итог. Если в рай не попаду И в аду не пропаду. За хоккей он меня отблагодарил. Выхлопотал мне путёвку на курорт «Ангара» в Иркутске. 15 майских незабываемых дней. Рай, где для человека делают всё. * * * В Домжуре стала выходить газета «Иркутская культура». Редактором был С. Исаков, но душой и её мотором, конечно же, был Филиппов. Проблем с материалом не было, шли и несли все, кто мог. Сам Филиппов много писал и, конечно, не всё, что печаталось, приходилось ко двору отдельным деятелям культуры. Пошли разговоры о бескультурии авторов и создателей газеты. Сменился глава «культуры» (умер), а новое начальство недолго думало и просто перестало нас финансировать, поэтому газета закрылась. Людей сократили, денег нет, за неуплату отключили свет, воду, телефон. Филиппов и Саша И. сидели в маленьком кабинете Исакова. Жили они на то, что писали в другие газеты. Однажды к ним зашёл Павел Кушкин. Когда-то они вместе с Сашей работали в «Восточке». Увидев этот кошмар, Павел воскликнул: – Мужики, как вы здесь ещё живёте?! Дом спасать надо! – Свежая мысль. Подскажите, как? – А вы возьмите меня на работу. – Взять-то можно, но мы сами зарплату не получаем. – Спонсоров найдём. – Мы что, на сирот похожи? – Мы беднее сирот, но нам не помогут, – сказал Саша. Вот так и началось восстановление. Дом считался памятником культуры, и на его ремонт деньги выделил губернатор. Я вернулась в Домжур. Ох, и ползала я по паркету, оттирая извёстку и краску в зале. Ещё помог случай. Сын у меня женился. Я попросила Филиппова сыграть свадьбу в нашем зале: – Мы заплатим, сын попросит на работе денег. Неужто генерал откажет? Генерал помог и даже провёл встречу с журналистами в нашем зале. Вот так и стали сдавать зал на проведение конференций, встреч со знаменитыми людьми города. Потом решили открыть бар. Филиппов говорил: «Домжур без бара, что свадьба без музыки». И опять помогли Егор и генерал. Они поставили нам мебель для бара, заключённые делали прекрасную деревянную мебель. Но Исаков болел, у него был скоротечный туберкулёз. Однажды утром, когда я мыла пол в зале, ко мне подошёл Кушкин и сказал, что я должна мыть пол с хлоркой. Мы с ним поспорили, и я вспылила: – Пошёл к чёрту! Может, у нас Домжур и проходной двор, но это не значит, что он общественная уборная. Саша умер, Филиппов поехал его хоронить на его малую родину. А встречи продолжались, теперь народу стало ещё больше из-за бара. * * * Филиппов очень любил своих родителей, сестру, которая с ним жила. Летом отец приехал к нему в гости. Филиппов уходил рано в Домжур, а ближе к обеду ко мне подошёл пожилой мужчина небольшого роста и спросил: – Наташа, нет ли у вас лишней книжечки Ростислава? Я бы купил. Понимаешь, сынок все книжки раздаёт, а папке дать забыл. Хорошо, что я сидела, а то бы упала. Схватив книгу со стола, я побежала в кабинет Филиппова и, шлёпнув его по лысине, сказала: – Тебя, видно, давно не шлёпали?! – За что? – Ну, ты нахал.... Подпиши отцу! – Ааоозабыл! Быстро написав что-то, он спросил: – Он где? – В зале сидит. В зал я не пошла, постояла у дверей. Вышли они оттуда оба улыбающиеся. * * * Много ли было друзей у Филиппова? Не знаю. Но очень близкий один – Григорий Вершинин. Только с ним он разговаривал за закрытыми дверями. Писать о нём воспоминания, для книги, он отказался. Такое дело – жить... В него впрягли меня давно. Люблю я это дело. И ни к кому из всех людей Земли не знаю зависти – ни чёрной и ни белой.
Какой я друг – не мне о том судить, Быть может, и не очень-то хороший, Но тех, кто мне доверился в пути, Я не бросал. И никогда не брошу.
Он любил слушать музыку: оркестр Поля Мориа. А как он пел романсы!.. Это не описать. Юмор он любил и не обижался, когда над ним подшучивали. Зададут какой-нибудь каверзный вопрос и ждут, ответит или нет. По-моему, он знал в этом мире всё. * * * Хорошие воспоминания – это наши обеды. Я ворчала: – Имеем мы право хоть полчаса посидеть одни за столом? Обед у нас. Я часто стряпала пирожки, когда ещё не было бара, с картошкой, с капустой. Все вечно голодные, и эти – два больших ребёнка, Филиппов и Исаков, ухитрялись стащить у меня пирожок из-под руки, с милой улыбкой: – Мамочка, ты не обидишься на своего Ростика, если он стащит один пирожок? А в следующий раз испеки с морковкой, жуть, как я их люблю. Может, нынче увезу ему пирожок с морковкой на могилку... Я не была там уже пять лет, как приехала в Байкальск. * * * Крах наступил как-то сразу. Клубок болезней, скрутивших его, был чудовищен. Он боролся, вставал с постели, шёл в Домжур и снова падал. Утром я открывала дверь в полвосьмого утра и знала, что первым придёт Филиппов. Однажды, услышав, что дверь хлопнула, но никто не поднимается, я выскочила на лестницу. Он стоял, прислонившись к окну. Видимо, боль была такая, что ему не хватало сил преодолеть даже десять ступенек и подняться в кабинет. Спросил: – Никого нет? – Никого. Он не хотел, чтобы его видели таким. – Когда ты, наконец-то, ляжешь в больницу? – Надо работать, времени осталось мало. Раньше, когда хоронили, клали под голову подушку, набитую стружками. А мне надо писать так, чтобы под голову положить ещё не опубликованную рукопись... Один раз заехал ко мне сын Егор с работы, а я собиралась к Филиппову в больницу. У клиники, в киоске, купила газеты. – А откуда, мама, ты знаешь, что он читает? – Я же вижу, что он приносит по утрам! Кто вздрогнет, когда он однажды сложит руки на груди? Кто захочет услышать его, да и не услышит больше? Кто рад бы пожать руку ему, да не пожмёт? «В чём твоя настоящая, последняя, не книжная мудрость?» – спросят. И он ответит: «Делать в жизни своё дело и вложить в него хоть маленький разумный смысл».
|
|