Вектор развития

55 лет назад прошёл I Всесоюзный пушкинский праздник поэзии, который с того времени стал проводиться ежегодно и по сей день считается главным литературным событием в культурной жизни, уже в статусе Всероссийского.

Но впервые Пушкинский праздник поэзии был проведён ещё в царской России, в год столетия со дня рождения Пушкина. Второй праздник состоялся уже в советское время, в 1924 г. – в год столетия приезда Пушкина в Михайловскую ссылку. В 1937 г. он, что довольно странно для праздника, был организован в память 100­летия со дня гибели «солнца русской поэзии», а в 1949 г. – в честь 150­летия со дня рождения поэта.

Государственный статус дата 6 июня получила 25 лет назад, в 1997 г., согласно Указу президента РФ «О 200­летии со дня рождения А.С. Пушкина и установлении Пушкинского дня России».

Однако на этом процесс не остановился, в 2011 г. вышел президентский Указ о ежегодном праздновании 6 июня ещё и Дня русского языка. Эта памятная дата была установлена «в целях сохранения, поддержки и развития русского языка как общенационального достояния народов Российской Федерации, средства международного общения и неотъемлемой части культурного и духовного наследия мировой цивилизации». Ну а Пушкин, как известно, это «наше всё», в своём творчестве он представил завершённую форму русского литературного языка и заложил основу русской литературы, вектор её будущего развития.

Определение «наше всё» принадлежит поэту и критику Аполлону Григорьеву, в 1859 г. в статье «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина», опубликованной в журнале «Русское Слово», он написал: «А Пушкин – наше всё: Пушкин – представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другими мирами. Пушкин – пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, все то, что принять следует, отбрасывавший все, что отбросить следует, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, образ, который мы долго еще будем оттенять красками...»

Чем, вероятно, мы, современные русские поэты, с разной долей успеха и занимаемся – оттеняем красками, какие уж у кого есть в арсенале, «образ народной нашей сущности».

В Иркутске Пушкинский праздник поэзии и День русского языка весьма органично вписались в цикл мероприятий, связанных с Днём города, который в этом году отмечается 4 июня. По этому поводу мы представляем сегодня стихи, посвящённые иркутянам, Александра Сокольникова, которому, кстати, 21 марта, в официальный Всемирный день поэзии, исполнилось 75 лет.

***

Александр Сокольников

Три свечи

Весна

Козлову Ивану Ивановичу

В кавычках

Колючей проволоки метафор

Буйствует весна

Алехин с ляхом конвоиром

Играют русскую партию

За миску баланды

За мгновенье лагерной свободы

И когда в столкновенье

Медных лбов

Перемешаны языки

Как чечевица

В теплоте злаков

И только кулики

Всех против всех

Говорят

Глаголя на все лады

На им одним

Понятном языке

И бравый конник

Кентавром

Сросшийся с конем

И пехотинец

Который забыл

Наизусть

Какой прищуривать глаз

При стрельбе

Одиночными

Но войны когда-нибудь

Кончаются

Как деньги

Припрятанные на хлеб

И хоралами не проткнуть

Небесные сферы

И птицы знающие толк

В настоящем

Не умершем зерне

Иногда

За неимением лучшего

За милую душу

Клюют плевелы.

20 июня 2021 г.

К 90­летию Андрея Рубцова

Как ласточки небесные

Земные стрижи

Облепляют картины

В мансардах

За домовых

проживают художники

По утрам

Когда даже свечи

Слепнут от дыма

через катаракту

окон

в щелочку непроснувшихся глаз

наблюдают мир

В наипоследнем паденье

Застыли мольберты

И тюбики

Набухают

Как соски беременных женщин

и палитра пустынна

без миражей, без куражей

Сохнут от обилия чувств

В натюрмортах цветы

И камин зевает

В ожидании

Разонравившейся картины

В этом доме

Пристроившись в стае

Живет фиолетово-черный

художник

Андрей Рубцов

Пока художники

Парят в фанабериях

Андрей перебирает мелочи

В старинном комоде

Трогает слоников

спрятанных от строгого ока добра

Как слитки боли и страданья

Медали на ладони

В углу икона

Три свечи

и стол в разбросанном веселье

карандашей и кистей

В одно мгновенье

Слепит на холсте

Дом деревянный

С окнами

Глазами ослепшими от слез

от проливных дождей

от пыли поднятой

шлейфы в никуда убегающих машин

Цветок на подоконнике

Расцветший в одночасье

Вкусивший горечь

Цветущих лесных полян

Не державший на листах своих

Алмазной рассветной росы

Как в памяти является виденье

Всплывает над цветком

По-старчески прекрасное

Иконописно женское лицо

В ее глазах не отражается солнце

Дарующее жизнь

В ее глазах застыло

Бледно­ желтое пятно луны

Продолжающее жизнь

Скрепят половицы

Под легкими ногами

Полет шмеля

Не заглушает пенье примуса

И домовая кошка

В клубок свернувшись

Меняет в мыслях

Место бытия

В пустом ведре

вода не стынет

иссяк родник

как затянувшийся разговор

Снежинки

С пламенем свечи

Белоснежной скатертью

Стол накрыт

Для обеденной суеты

Кусочек высохшего хлеба

Даже в глазах

невыспавшихся тараканов

являет жалость

Стакан с простывшим чаем

Где как белый лебедь

Утонул кусочек сахара

В сундуке оклеенном

Библейскими картинками

Подвенечное платье

Хранит остатки тепла

Тела юного как мирозданье

В вечности расплескавшейся Вселенной

Флердоранж в саркофаге

Невинной улыбки…

Из дома напротив

Художники скользят глазами

Острыми как лезвия коньков

По негероическому лицу

И даже слеза

Сбежавшая по оврагу морщин

Не оставит следа

В их сострадательной душе

Под тонкой кожей холста

Неслышно бьется сердце

И осыпаются позолотой

Осенних листьев

Берлинская глазурь

И раскрыв как крылья бабочки

Сбалтывает

Осевшее на дно комнаты

Свет

Слезятся у критиков глаза

В этом мире печальном и радостном

Мы так редко выбираемся на божий свет

Из норы

Что вырыла луна

Во мрак предания и сказок

Водопад слушает о счастье только себя

Перебирая камни

Так дай нам Господи

Отдохновения

Услышать

Как позолотой

Осенних листьев

Осыпается исстрадавшаяся душа.

2021 г.

Ступину Сергею Геннадьевичу

Бежала Анга

В приподнятом весеннем настроении

Благодаря перекатными трелями

Облако матку

Наполнявшее цветы

И траву ставшую

На цыпочки

Чтобы губами

Коснуться мантии солнца

Походя поглаживая

Плавники рыб

Плывущих на нерест

Во славу Иисуса

И продолжения рода

Раня о острые валуны

Животы

Полные икры

Как небо звездами

В ноябрьском звездопаде

Троеперстием Бог-отец

Окормляет Бога-сына

И Дух святой

Повинуясь тяге небесной

То птицам вослед поднимается

И опускается на грешную землю

Водопады смеха

На никчемности бытия

Руками клейкими

От зеленых листьев

Завивают березку

И венками

Бросают в воду

Вослед дню уходящему

Жизни несусветной

Вытирая пушистым облаком

Пот со лба

Шепча то ли слова молитвы

То ли скачущие цены

Арабскими скакунами

На хлеб насущный

Даждь нам днесь.

20 июня 2021 г.

***

Зинаида Рабчинская

Иду через туман...

Зинаида Николаевна родилась в 1956 г. Живёт в Ангарске. Автор сборников «Игра в одни ворота», «Суть», «Рождение свободы». Награждена грамотой за вклад в развитие литературного движения на территории Ангарского городского округа, сертификатом именной премии фонда «Ангарские таланты», медалями «Сергей Есенин 125 лет», «Афанасий Фет 200 лет» за вклад в развитие русской литературы. Вошла в число авторов «Антологии русской литературы» за 2020 г. В октябре 2020 г. принята в Иркутскую областную писательскую организацию.

Русь

Я любуюсь закатом алым.

До сих пор верю в счастье слепо.

Я на сосны смотреть не устала,

Что стремятся вершинами в небо.

Эх, люблю мою Русь златоглавую

То залётную, а то – закатную!

У неё повидала немало я

И чинушей, и голь перекатную.

Материнской слезою омытую

Величаю Россию забытую!

Миллионами жизней добытую,

Славлю в церкви победу…

Молитвою.

Звёздный дождь

Ещё растущая луна

Нам что-то в небе предвещает,

И золотая россыпь звёзд

Пути к свободе освещает.

Бреду, бреду по тропке грёз

И вижу ясное виденье,

Что осязаю звёздный дождь,

Его разлив и единенье!

Я ощущаю мир планет

И знаю, что к нему причастна.

Однажды напишу сонет,

В котором напророчу счастье.

Есенинский мотив

Замёрзший лист мне прокричал: «Прощай!»

Заледенелый лист, ещё зелёный,

Застывши на ветру, звенит стеклом,

Холодным снегом сплошь запорошённый.

Отчаянные слёзы, стон, мольба…

Тревога и тоска…

Как много не успели!

Уже сковало льдом зелёный лист!

Он хочет жить, хотел…

И мы хотели…

И я хотела много и хочу!..

Я не успела летом насладиться!

«Постой же, лето!» – я вослед кричу.

Я не успела… стансы и сонеты…

Я не успела… выставки, сюжеты…

Я не ус­пе­ла…

А замёрзший лист

Срывает с клёна ветер

Ошалело!

Мой ручей

Зародился ручей в просветлённой душе,

Растревожив меня на рассвете.

И холмы, и поля, заливные луга

Разомлели под ласковым светом.

Расцветёт скоро ландыш, скворец запоёт

На моих родниковых просторах...

И с небес снизошло: «Не зови ни­ко­го!

Не нужны никакие соборы.

Никого не зови! Если даже придут,

Не нужна им чужая отрада.

Пусть родится душа неземной чистоты,

Пусть восстанет из зимнего ада!»

Вновь рождённый ручей побежит средь полей,

Открывая таинственность далей.

И вольётся ручей в лоно рек и морей...

Человечеству счастье подарит.

Акварель

Сквозь можжевельник и росистый луг

Иду через туман к своей избушке.

А утро разгоняет ночи мглу,

Снимая влагу с царственных верхушек.

Я слышу радость песни соловья,

Грусть звучной арифметики кукушки…

Несмело пала лёгкая хвоя,

Чуть-чуть нарушив вечности опушку.

Скошенный луг

Скошенный луг,

Словно скошено детство.

Скошены кашки, ромашки, сверчки.

Скошены девочки, скошены мальчики.

Скошены садики, школы, мечты.

Скошены будни,

Покошены праздники.

Вон и полынь под косою дрожит.

Скошенный клевер ложится на плаху,

Молча, покорно головку сложил.

Скошенный луг,

Словно скошено детство.

Скошен друг-тополь, поклонник поэта,

Скошены травы, но память не спит,

Запахом сена дурманит, пьянит.

Живой родник

Опять брожу по памятным дорогам,

Опять иду к холодному ручью.

Опять во снах спешу к родному дому!

Опять... Опять… Опять домой хочу!

Опять хочу в те заросли сирени,

К своим плакучим вётлам, тополям,

Где вечерами только ветры пели,

Живой родник мне жажду утолял...

Опять хочу к прудам, где две берёзы

Зажгли зарю весеннего костра,

Где юноша с серьёзными глазами

Не смел сказать ни слова до утра.

Теперь нет юноши того, нет тайных грёз,

Нет даже тех заветных двух берёз...

Но только в памяти, как будто бы вчера,

Встаёт огонь рассветного костра.

Счастье

С жадностью, как бы в последний раз,

В свете солнца осени горю.

И пока огонь мой не погас,

Слёзы счастья небу я дарю!

В кружеве и золоте ветвей

Млею под червлёною рябиной.

В синем небе стайку голубей

Разгоняет росчерк соколиный.

Жадным взором я смотрю на мир

И, хмелея, пью минуты счастья.

Я хочу, чтобы природы пир

Не был перекрашенным в ненастье.

***

Сергей Беседин

Открытие

Пётр Петрович с детства обладал цепкой памятью, а особенно хорошо запоминал рифмованные строки стихов. При этом рифмы представлялись ему шпалами, на которые надёжно ложатся рельсы строк.

Странный образ, конечно. Но Петя Петров, живя на окраине города, недалеко от заводского железнодорожного тупика, каждый день по дороге в школу отмерял полтора километра именно по бегущим перед глазами шпалам и рельсам. А в голове в это время, подобно им, скользили строчки. Стихи надёжно врезались в память, на уроках литературы он уверенно воспроизводил их «с выражением», то есть с интонациями, также найденными в пути.

На смотрах художественной самодеятельности ему, естественно, отводили роль чтеца, поскольку учителя были уверены, что Петя не подведёт, не споткнётся на каком-нибудь слове и не застынет, краснея, в растерянной забывчивости.

Нередко Петя забегал в своих литературных познаниях вперёд, помогая старшей сестре выучить задание; Катя не раз просила его проследить по тексту – правильно ли она запомнила текст.

Так за год до положенного по учебной программе Пётр узнал о существовании поэмы Лермонтова «Мцыри». Пока Катя надрывно повторяла по учебнику отрывок «бой с барсом», он успел сбегать к соседке, обладавшей обширной библиотекой. Вера Павловна не отказывала страждущим приобщиться к литературе, требуя только аккуратного обращения с книгами. Петю она уважительно именовала Петром, ибо он каждую книгу одевал в бумажную обложку и мыл руки, прежде чем браться за чтение. Спросив, что ему понадобилось на этот раз, соседка сначала достала из застеклённого шкафа объёмный том, но потом сказала: «Подожди-ка… Где-то у меня была книжечка. Она, правда, слегка потрёпанная, но зато тонкая и лёгкая, можно носить с собой… Вот она! А давай-ка я тебе её подарю. Владей!»

Тонкую и лёгкую книжицу действительно можно было брать с собой, заучивая в привычном движении главу за главой. Но неожиданно отлаженный механизм начал давать сбой на главе, которая начиналась словами: «Ты хочешь знать, что видел я на воле?». Нагромождение образов никак не укладывалось в памяти, рифмы ускользали, как шпалы из-под ног, когда наступать на каждую было слишком близко, а перешагивать через одну слишком далеко. И Пётр спотыкался по нескольку раз на каждой строфе…

* * *

Выйдя на пенсию, Пётр Петрович вскоре начал замечать обычное для возраста, но тем не менее неприятное ослабление памяти. Мозг, не занятый больше ежедневной рабочей нагрузкой, постепенно, почти незаметно, терял доступ к неактуальным при новом образе жизни ячейкам информации, что, видимо, приводило к потере некоторых отлаженных ранее связей. Порой он не сразу мог вспомнить название чего-то или чью-то фамилию. Даже самая лёгкая забывчивость приводила Петра Петровича в растерянность, пугала грядущей катастрофой мыслительной деятельности. И он взялся сначала за первое, что пришло в голову – разгадывание кроссвордов. Сетка, которую нужно было заполнить ответами на определения, в случае затруднений давала подсказку в виде букв уже отгаданных слов, и иногда он ощущал, как несмелым ручейком в сознании пробивается путь к подзабытому знанию.

Другой вид тренажа памяти не требовал расходов на недешёвые сборники головоломок. Пётр Петрович взялся вспоминать песни и стихи, которые знал раньше, что можно было делать при обычных домашних занятиях и, главное, на ходу, во время ежедневных неторопливых прогулок по берегу Ушаковки, до которой ему, живущему теперь в предместье Рабочем, было рукой подать.

Замечая, что заторможенность памяти отступает, Пётр Петрович двигался от простого к сложному, в случае затруднений находя тексты в Интернете по смартфону, и взялся наконец за «Мцыри». Оказалось, что хорошо помнит он только четыре начальных главы, а дальше то и дело требовались подсказки, но это было поправимо. Однако, добравшись до вопроса: «Ты хочешь знать, что видел я на воле?», – он снова, как и в детстве, никак не мог вбить в память систему лермонтовских природных образов, казавшуюся чрезмерно сложной. Но у пенсионера, в отличие от пионера, был в арсенале навык решения системных задач, и то, что нагромождение образов не случайно, он чувствовал своим инженерным нутром. Оставалось только в этой системе разобраться.

Пётр Петрович распечатал текст поэмы на принтере, подчеркнул, а потом сделал распечатку выборки образов на отдельном листе. Повторяя наизусть предыдущие главы перед сном, он держал этот лист перед глазами, и однажды его озарила догадка: описывая уведенное глазами героя, Лермонтов каждый образ связывал с внутренним состоянием Мцыри, с его стремлением к свободе, с надеждой увидеть и обнять родных и с интуитивным пониманием, что эта надежда неосуществима.

Холмы, покрытые венцом

Дерев, разросшихся кругом,

Шумящих свежею толпой,

Как братья в пляске круговой.

Как он раньше не видел этого! «Братья в пляске круговой» – предчувствие радости встречи с братьями по крови, а может, и с родными братьями, хотя в дальнейшем Мцыри вспоминает только сестёр.

Я видел груды темных скал,

Когда поток их разделял,

И думы их я угадал:

Мне было свыше то дано!

Простерты в воздухе давно

Объятья каменные их,

И жаждут встречи каждый миг...

Поток – это же образ трагических событий, разделивших ребёнка с семьёй и соплеменниками. А жажда встречи – страсть, которую Мцыри «во тьме ночной вскормил слезами и тоской». И следом – предчувствие неутолимости душевной жажды:

Но дни бегут, бегут года —

Им не сойтися никогда!

Да и дальше всё теперь стало предельно ясно:

Я видел горные хребты,

Причудливые, как мечты,

Когда в час утренней зари

Курилися, как алтари,

Их выси в небе голубом,

И облачко за облачком,

Покинув тайный свой ночлег,

К востоку направляло бег...

Мечты Мцыри, формировавшиеся рядом с «курящимся» алтарём, обозначены ранее аналогично этой картине:

Она мечты мои звала

От келий душных и молитв

В тот чудный мир тревог и битв,

Где в тучах прячутся скалы,

Где люди вольны, как орлы…

Тайный ночлег сопоставим с монастырём, который тайно покинул послушник. И бег свой облачка направляют именно к востоку, куда юный горец смотрел, «томим неясною тоской по стороне своей родной».

Система получалась стройной и настолько ясной, что Пётр Петрович даже подосадовал на прежнюю свою «слепоту».

Это открытие, эта разгадка, которая, может быть, уже давным-давно расписана литературоведами, но сделанная самостоятельно, причём «инженерными» приёмами, так взволновала пенсионера, что заснуть он не мог долго, возвращаясь в мыслях к фрагментам текста, которые в его воображении выстраивались в подобие белого каравана «залётных птиц из дальних стран».

Уже в полусне ему представилось, как сложно было Лермонтову поэтически выстроить эту систему. Может, потому и заучивалась данная часть текста с таким трудом?..

Утром, взявшись готовить на завтрак блины с творожной начинкой, Пётр Петрович вдруг обнаружил, что вся «природная» глава чётко встроилась в память от слова до слова и даже со всеми знаками препинания. Можно было двигаться дальше.

• Расскажите об этом своим друзьям!