«Истоки», «Шклинда» и другие

В Братске издана весьма необычная книга – с непонятным для непосвящённых названием, поэтому на титульном листе ему придан подзаголовок: «Литературная жизнь города Братска в последней четверти ХХ века по страницам городских газет». Книга эта не только большого объёма (388 стр.), но и большого формата (А4), к тому же текст в ней для более плотного расположения стихов разбит на две колонки; материала вместилось много, трудно представить, что всё это – труд одного составителя – Оксаны Анатольевны Костроминой; впрочем, не будь она сама участницей этой литературной жизни, вряд ли и взялась бы за столь тяжкое дело, да ещё связанное с финансовыми расходами.

Дадим же ей слово: «В 2018 г. для выступления на литературном фестивале КУБ (г. Красноярск) я взялась писать о неформальном литературном объединении «Шклинда», существовавшем в нашем городе с конца 80-­х и в 90-­е годы ХХ века. Основу составляли печатные материалы и фотографии из архивов В. Орочона и В. Костромина, поэтому выступление получилось интересным. Тогда и прозвучало пожелание об издании книги.

Ещё при подготовке выступления стало понятно, что говорить только о «Шклинде» – недостаточно. Важно рассказать и о литобъединении «Истоки», в котором более десяти лет занимались основатели «Шклинды», об их друзьях и учителях. Кроме того, «Шклинда» участвовала в литературных процессах, происходивших тогда в Иркутской области, поэтому о «Помосте» и помостовцах тоже нужно было упомянуть. И я начала собирать дополнительные фотографии и газетные материалы.

С изданием стихов в провинциальном городе всегда было сложно, а в 90­е годы особенно. Большая часть их так и осталась в пожелтевших подшивках городских газет, в редких и труднодоступных самиздатовских книжках. Мне же хотелось не только рассказать о литературной жизни тех лет, но и дать возможность читателю прикоснуться к атмосфере, ближе познакомиться с авторами. Поэтому книга больше похожа на антологию.

При подготовке книги я работала с архивами городских газет, литературные страницы в которых выходили два-три раза в год и попасть на них было сложно, каждая публикация для участников лито была драгоценной. А разнообразие авторов поражало – в 70­80­е годы в «Истоках» можно было встретить и участников войны, и первостроевцев, приехавших в Братск со всех концов нашей страны. Эта полифония и удивительная свобода высказывания – главное наследие истоковцев, наиболее полно проявившееся в «Шклинде».

Для обработки такого массива информации требовалось время. Получилось, что это время дала мне дистанционная работа в период карантина. Так и собралась эта книга...».

Спасибо Оксане Анатольевне за подвижнический труд, книга получилась уникальной! Ну а у нас есть повод вновь окунуться в прошлое, вспомнить подзабытые имена (и какие имена, какие судьбы!) и то, о чём и как писали поэты Братска в последней четверти 20­го века.

***

Неразменное слово

• Пётр Борисович родился в 1940 г. в городе Евпатория. Окончил Харьковский инженерно-строительный институт. Работал на строительстве Братского лесопромышленного комплекса. Его стихи публиковались в альманахе «Ангара» («Сибирь»), в областных газетах. По поэме «Дума о граде Китеже» областная студия телевидения в 1968 г. сняла фильм. Позже жил в Елабуге, стал членом Союза писателей России. В 2010 г., во время чтения стихов в Доме­музее И.И. Шишкина, у поэта остановилось сердце. Автор шести книг.

Куда от сущности нам деться?

Ведь шило вылезет всегда…

За мной две клички ходят с детства

повсюду не разлей вода.

С годами я привык, конечно,

к не отмываемой смоле:

мне прилепили их навечно

давным-давно в родном селе.

Одно из прозвищ – Академик…

Его за то я получил,

что из ребяческих полемик

обычно с честью выходил.

Но за обидою малейшей

летело, словно снежный ком,

в лицо обидное – Кукеша,

равняя с местным дураком…

Первооснов своей печали

я переменой мест не смыл:

они по-разному звучали,

но сохраняли тот же смысл.

За мной, как срочная депеша,

и «академик», и «кукеша»

всю жизнь со мной,

всю жизнь – во мне.

Очищенный от наслоений,

отмытый от словесных врак,

я и поныне – тот же гений,

как и всё тот же я дурак.

Неразменный пятак

То, что в скрыне ещё оставалось

от княжеской дани,

подчистую ордынцы забрали

на ханский ясак,

потянулась рука за ножом

и случайно в кармане

натолкнулась на медный,

донельзя затёртый, пятак.

Неразменный пятак…

он любому прибытку основа.

Хоть отдашь за долги,

хоть кому-то отвалишь за так,

он вернётся назад,

и добро наживёте вы снова,

если в вашем кармане

лежит неразменный пятак.

Манускрипт раскопали

в развалинах царства былого:

закорючки на глине…

Но вот посреди закавык

отыскалось одно, лишь одно,

неразменное слово,

и с него возрождается

напрочь забытый язык.

***

Выйду раннею порою

• Пётр Иванович (1939–1999) родился на Черниговщине. Служил на Тихоокеанском флоте подводником. После демобилизации строил Братскую ГЭС. Поступил на филфак Иркутского университета, но вскоре уехал в Москву – в Литературный институт имени М. Горького. Его поэзию высоко оценил Александр Твардовский, его друзьями были Александр Вампилов, Валентин Распутин, Евгений Евтушенко, Николай Рубцов.

Мосты

Выйду раннею порою.

Стынут мокрые кусты,

И висят над Ангарою

Петроградские мосты...

То виденье без обмана:

Вижу, совестью томим,

Как в бушлатах из тумана

Ходят призраки по ним.

Бескозырочной оравой,

Молнии из-под бровей,

Шар земной хрустит, как гравий, –

С каждым шагом багровей.

Эх, матросики-матросы,

Как же только вы могли –

На кровавые покосы,

Как знамёна, полегли...

Этой раннею порою

Наши улицы пусты...

Но висят над Ангарою

Петроградские мосты.

***

Позови меня, тропа

• Валентин Алексеевич (1935–1978) родился в селе Шерагул Иркутской области. В Братске работал старшим следователем. Затем уехал в Нижнеудинск, трудился в геологических партиях в Саянах, Тофаларии, но связи с лито «Истоки» не терял, его стихи регулярно появлялись в братской городской газете.

Пропитался городок, пропах,

Затерялся, словно меж колёсами…

Позови меня,

Моя тропа,

Белыми ладонями-затёсами.

Встань вершиной дальнего гольца,

Засверкай шлифованными гранями.

Смой усталость

С моего лица

Ключевой водой утрами ранними.

Положи тяжёлый аммонит

В мой рюкзак

С оттянутыми лямками.

Снова перевал меня манит

Ягельными белыми полянками,

Где кедрач грозою осиян,

Где багульник тыщу лет кудрявится…

С колдовскими чарами Саян

Мне до смерти, видимо, не справиться.

Вновь хочу врубаться в бурелом,

Лагерем вставать,

Чтоб завтра сняться,

Знать, что где-то дома, под столом

Клавишам машинки

Пальцы снятся…

И всё знакомое такое

И паутинки нить в полёте,

И росы щедрые – к теплу…

В прозрачном небе самолётик

Ползёт, как муха по стеклу.

Прозрачной дымкою повита

Даль согреваемой земли.

И у дороги деловито

Басят над клевером шмели.

Над созревающей пшеницей –

Ни облаков, ни ветерка.

Мерцает в мареве, как снится,

Играет бликами река.

А коршун зоркими зрачками

Следит, взлетев над полем ржи,

За тем, как нотными значками

На проводах висят стрижи.

И всё знакомое такое!..

А вот попробуй, опиши –

И эту музыку покоя,

И непокой моей души.

Живём в тревожную эпоху.

И жизнь душа благодарит

За то, что есть – и слава богу –

Вот этот мирный колорит.

***

• Юрий Константинович (1946–2008) окончил Саратовский юридический институт. Работал следователем УВД в Братске. Печатался в городских газетах, в альманахах «Иркутское время» и «Зелёная лампа», в коллективном сборнике «И пальцы просятся к перу...».

Осень тихая покорно

Подчинена своим законам,

Сомнений и надежды зёрна

Роняя в мире заоконном.

А я уйду в лиловом свете

От предназначенной судьбы,

Пока в кубическом рассвете

Лучей расходятся столбы.

Пока живое дышит время

И полон черноты зрачок,

И продолжается творенье –

Жужжит и кружится волчок.

* * *

Какое в мире беспокойство.

Знак Козерога в вышине.

Надёжней человека свойства

В осеннем, медленном огне.

Любовь без запаха и цвета

Касается лица Земли.

Прекрасна Атомная Леда,

Печален Сальвадор Дали.

Всё, облетая, отцветает,

Освободясь от мишуры,

И на лице его не тают

Снежинок хрупкие миры.

***

Моя судьба

Добрый день!

Когда прочитала в «Перевале» рассказ Анатолия Нестерова «Изгой» и его краткую биографию, так обидно стало за наше уходящее поколение: разве мы могли предполагать, что большинство пожилых людей окажется в нечеловеческих условиях. Нечем помочь, выше государственных законов не прыгнешь, едва из нужды «выползли» – в старости попали. Есть ли ещё подобное богатое государство, где так не любят и не уважают стариков, но живут на созданном ими фундаменте?

В другом номере газеты был рассказ о байкальских рыбаках, где описывался местный говор.
К сожалению, современные люди его не помнят, не знают. Многие слова потеряли своё значение, и только мы можем передать кое-что, что сохранила детская память – в Сибири, в глухой глубинке. У меня тоже есть рассказ, основанный на местном говоре (д. Каймоново, Усть-Кутский район Иркутской области).

Нельзя стыдиться прошлого. Пусть речь наших предков была не очень грамотной, много «чё» и «почё», но она соответствовала тому времени. Где гарантия того, что через сотню лет мы не будем выглядеть динозаврами для людей будущего?

Немного о себе. Родилась в 1945 г. в порту Тикси, ЯАССР. Росла и постоянно живу в г. Усть-Куте. Каймоново – наше родословное гнездо. Установила свою родословную с 1833 года.

Моя судьба немного похожа на судьбу Анатолия Нестерова, только счастливее. Живу в своём, большом, уютном доме, окружена детьми, внуками, правнуками. Муж, охотовед-егерь, уже покинул этот мир. Прожили мы с ним в счастливом браке 51 год, начиная со студенческой скамьи.

В данный момент я – инвалид I группы, семь лет колясочница. Своё свободное время, а его у меня очень много, после ухода мужа посвятила писательству. Образование – только Иркутский Аграрный университет, экономист. Печатаюсь в местных газетах, в альманахах «Белая радуга», «Северо-Муйские огни». Издала маленькую книжку «Легенда и душа», в ней часть рассказов, небылиц и сказок. Пишу о сибирской природе и о семейных отношениях, и только о реальных событиях. Чтобы не впасть в полный маразм – от горя, болячек, зависимости и т.д., – балуюсь стихами. Моя проза и стихи – это полная простота и наивность от отсутствия литературного образования и от недостаточного лексикона (учиться слишком поздно и не даёт здоровье). Но почему-то людям мои сочинения нравятся, и я сильно не унываю: время и остатки жизни проходят всё-таки не впустую. Благодаря своему сочинительству дополнительно обрела общение со многими сочувствующими, тактичными людьми. Пишу только в минуты вдохновения. Длинные минуты – длинный рассказ, короткие – значит, маленький.

Старушонки

Прототипами героинь этого рассказа являются моя бабушка – Анна Алексеевна Антипина, 1897 года рождения, и её сестра – Лукерья Алексеевна Караулова (в девичестве Катышевцева).

На берегу тихой реки сидят на лавочке две старушонки под старой избёнкой. Волосёнки седые, и глаза уж плохо видят, да и ноги ослабли, едва ходят. А солнышко греет, припекает. Кругом тайга зелёная и такая тишина, только едва слышно, как в речке рыбка плещется, да волны шуршат о прибрежную гальку. Сидят они, разомлели от жары и уж в сотый раз ведут тихую беседу:

– Чё, Пятровна? Как здоровьецо-то? Грешным делом, подумала: и куды ты запропостилась, не померла ли? А то вон погост-то давно нас с тобой дожидатца.

– Да ты чё, како здоровье-то, сестрица, где оно было-то?! Ноги совсем ослабли, едва шаркаю, спину гнёт в колесо, а в башке-то всё шумит и шумит! Совсем умаялась, спасу нет! А ты-то как?

– А я то чё, ничё, не хлешше тебя.

– Да не говори дехка, едва к тебе выташилась, говорят како-то давлення, совсем задыхаюсь.

– Да, много чё люди болтат, язык-то без костей, вот я вчерась хлебнула холодного кваску, вроде не впервой, а в горле, как всё зашлось, запершило, вот тебе и давлення.

– А помнишь, Пятровна? – Да, как хлопнет по ноге сестрицу, она, бедная, чуть последний дар речи не потеряла.

– Ты чё, совсем ополоумела, нога-то чуть не отстягнулась в стягне, ручишша-то ешшо не отсохла?!

– Дык, чё я вспомнила-то, кака ты была молода-то? Кровь с молоком, глазишшами так и зыркала, всех парней на деревне с ума сводила. И мово Митьку тогды куды уташшила?

– Ты чё, я тако не помню. Чё это его поташшу, свой был, Васька Антипинский. Весёлый-то какой, всё песни базлал. Помню сбежит с сенокоса и скорей ко мне и зовёт гад на сеновал.

– А ты чё?

– А я ничё, маманька-то рядом стоит за амбаром, всё слышит, в руках дрын наготове. Чё забыла, как ты уросила, кагды маманька тебя отхаживала за Митьку? Чё-то его не помню, чей он?

– Ты чё, ум уж поехал, на краю деревни оне жили. Избёнка худа стояла, детей много, а из животинки одна горбата коровёнка. Тятька ево с первой мировой пришёл, да чё-то с головой не ладно было, но Митьке гармошку привёз трёхрядку. Митька был старшой, красавец высокий, кудрявый, да Митреевски оне были. Помнишь, как на мосту плясали, уж петухи горланят, а мы всё пляшем, половицы трешшат, громче Митькиной трёхрядки. Господи! Ну, мост-то помнишь через Куту деревянный был?

– Ну, ты чё, мост хорошо помню. Небось до сих пор ноги ломат. Днём-то в поле хребёт гнёшь, ночью на мосту чирки рвёшь. Подожди, не трешши. Какой Митька, который в гражданску погиб, али в отечественну?

– В гражданску погиб Митька-Рябой, тятька у него был злыдень-кулак, всё по заимкам шастал, прятался. Да Максимовски оне были. В пятом годе к нам по Куте сюды приплавились на карбосах, добришша припёрли, избу пятистенку поставили, амбары в два яруса, на первом лавка была, рябой-то рвал и метал, хозяйский сынок чистый дурень, на бок портков ключи навешат и трясёт имя у всех на виду. На амбарах-то замки висели, пятью ключами отмыкали. Помнишь, как мы в шёлки заплота глядели, да ржали над этим дурнем, а он тебе пальчиком грозил. Гражданска-то война пришла, и замки не помогли. Ух и богаты стерви были, сколько одной пушнины возами возили по Лене в Иркутск. Леший бы их побрал. А мой-то Митька на гармошке играл, так с ней и ушёл на отечественну, вся деревня выла, провожала. Говорят, на Курской дуге погиб. Мы с ним в тихушку хотели в церкви обвенчаться ешшо до гражданской, так поп не согласился обвенчать без родителёв, мне тогды только шишнадцатый пошёл. Да, тятька-то наш тоже зауросел: какой муж без двора, ниший, а теперь вот сижу в бобылихах. После гражданской-то всё у нас с Митькой шла кака-то растутыра, сильно обиделся на тятьку за нишего, а потом и тятьку в кулаки записали, да сослали, и Митька голосовал первый на сходе «за». И я обиделась, он начал на других девок смотреть, и меня никто не сватал. Ты у нас оторва, выскочила за Ваську, успела детей народить, Васька тоже ушлый был, каку-то гумажку добыл, тятьке показал, он и согласился тебя отдать. Помнишь, чё это было?

– Ты совсем ополаумела, Акулька, спроси, чё было двести лет назад. Васька-то мой пришёл с фронта без ноги. На калатушке долго не проскачешь. Болячки да деревенска работишша задавили, рано помер.

– О! Господи! Царсвие им небесное!

– Не говори, скольким того царствия небесного надо, скольких мужиков повышшелкало, сначало в гражданску, затем в отечественну, полдеревни баб овдовело, и теперь внуков не видать...

Посидели старушки, помолчали и опять в разговор пустились.

– Сеструха, ты помнишь, чё было опосля отечественной войны в Усть-Куте в сорок седьмом годе, кака голодовка стояла, подчисту выгребли зерно с амбаров, милицейски приезжали, с подполля картошку выташшили. И, как на грех, неурожай, всё выгорело.

– Чё не помню-то, в том годе мы со своей семьишшей переташшились в Казахстан, на попутках разно-всяко доехали. Да, ну его к лешему, кака жаришша там, мочи нет. Васька выл: домой в Сибирь охота. Каво на одной-то ноге наскачишь, так туды-сюды болтался, вот вернулись!

– А чё, чичас ешшо тошней, три дома живых на всю деревню. Куды, чё делось? Куды деватца-то…о?

Сидят две старушонки под старой избёнкой, в голове-то уже всё помутилось от жары да от времени, толком ничё не помнят, а поговорить хочется о молодости, вот она была рядом, вроде бы вчера…

Дорога в Каймоново

Это было так давно, в начале 70­х того века, о личном транспорте мы и не мечтали. По большим праздникам мы, городская родня, ездили в гости к деревенской пассажирским поездом. И так вышло, что одни уехали раньше, а я с ребятишками и зять Сергей, маминой сестры муж, поехали вечерним поездом. Чтобы не ждать перевоз через реку, вышли на полтора километра раньше станции, у железнодорожного моста.

Прекрасный летний вечер. Дорога среди гор, вдоль реки.

Идём гурьбой, поём. У зятя прекрасный голос. Ребятишки с гравийной дороги кидают камни в реку. Ну а я, как всегда, без приключений не могу. Вынарядилась. На ногах – шпильки. Городская дура. Сергей тащит сумки, я уже не иду, а спотыкаюсь-ковыляю. Ребятишки реже бегают к реке, не один раз садились отдыхать на траву. Песни вылетели из головы. Дошли до Белой горы, видно Каймоново, а у меня ноги отекли, туфли сняла и одеть не могу. «Сергей! Иди в деревню, может на чём-нибудь увезут?»

Ушёл он, через некоторое время тащит тележку, грузит сумки и меня. У тележки две оглобли, видимо, приспособлена для лошадей. Ребятишки с гиканьем сзади несутся, подкатываем к избе, около неё все родственники, хохот. Везут лягушку в коробушке. Шуток хватило на весь вечер. Все пели, плясали, а я просидела за столом в калошах.

На второй день у нас было за правило обойти все дворы, со всеми поздороваться, спросить о здоровье. Родня – почти в каждом дворе. Мы представляли «клан Антипинские», дед наш – Антипин Василий Васильевич. А прадедушкин дом стоял тогда ещё живой...

В то время мы даже представить не могли, такие страшные мысли в голову не приходили, что через 20­30 лет от добротной деревни останется всего три живых дома. И такой ужас – уничтожение родовых гнёзд – охватит всю страну. А ведь Родина начинается от деревни – независимо от того, где ты родился.

Эхо

В летний погожий день на скамеечке сидит женщина непонятного возраста. Прижалась к тёплым брёвнам дома, и горькие мысли кружат ей голову: «Как это произошло? Когда? Вроде бы я ещё не старая старушонка, но и молодухой не назовёшь, а так – ни то, ни сё. Живу да живу, хлеб жую. А вот удивление берёт. Куды чё делось? Хочется петь, а не поётся, любить – и не любится. Одни страдания в голову лезут. А как им не лезть? Смотрю на людей: всё какие-то чужие. Слава Богу, своих помню. А где остальные? Ну, те, которые жили рядом? Померли чё ли? И деревня не тока?! Сколько домов стоит и все пустые, без хозяев. Очаги потухли, огороды заросли... Господи! Однако война была? Все и померли.

Пришла дочь: «Мама ты чё? Кого потеряла?» – «Да чё, дочка дорогая! Ищу людей. Родни не видать, давно никто не заходил.» – «Мама?! Какие люди? Тут страну потеряли, перестройка идёт!» – «Кака-тока перестройка? Леший бы её побрал! Чё перестраивать-то? Нову стайку построить, чё ли? А пошто людей не видать? Уж вся душа изболелась, вон сколько роднищи было, полдеревни свояков!» – «Мама! А люди да родня разбежались нову жисть строить. Зачем землю пахать, спину надрывать? Вон капитализм идёт, бери чё хочешь, опять всё бесплатно. Кто успел, тот поспел!»

Ничего не поймёт бедная старушонка. Какие-то слова новые не понятные... Кто придумал? Жалко соседей, Машку да Сашку, весёлая была пара, да убили их за какой-то бизнес. Сидит, седой головёнкой мотает: «И чё деется на свете? Без войны друг друга порешили! Да разве тут запоёшь? Последний ум потеряшь!» Огляделась вокруг, а она почти одна на всю деревню. И только разнеслось на всю пустую округу старушечье надрывное ЭХО.

* * *

Жизнь людей начинается от земли, от деревни, где веками складывалась своя жизнь, формировались свои устои. В ней рождались крепкие, сильные люди, любящие землю, природу, они ближе были к ней. Они несли вековые традиции. За счёт деревни мир пополнялся уникальными, талантливыми людьми. Не было бы деревни, ну откуда взяться бы городу? Она ведь – мать родная. Если ты с лёгкостью бросаешь родовое гнездо, то оно тебя не оставит до конца жизни. И как тебя ни закрутит городская рутина, мыслями будешь там, в своей деревеньке, она тебе будет сниться. И любая заброшенная деревушка затронет душу, хотя ты в ней не жил. Память предков передаётся по генам.

Деревня «Каймоново» или «Каймониха», так ласково мы её называли среди родственников, находится на высоком живописном берегу, на слиянии рек Кута и Купа. Окружают её высокие горы с вековой тайгой. Наши предки были незаурядными людьми, выбрали настолько красивое место, мимо не пройдёшь и не проедешь.

Постепенно жизнь заставит вернуться людей назад, красотой не разбрасываются. Возродится жизнь, молодёжь будет петь и веселиться после трудового дня, как это было сто и больше лет назад. Распашут новые поля, будут сеять рожь и пшеницу. А тайга и реки с радостью откроют свои недра. А пока слова из песни: «Ночью снится мне деревня, отпустить меня не хочет Родина моя!»

• Расскажите об этом своим друзьям!