- ПУТЕВОДИТЕЛЬ:
- ЧТО ПРОИСХОДИТ?
- Новости: выбор тем
- НАШИ ПЕНСИИ И ПРАВА
- Пенсии и деньги: выбор тем
- Права и возможности: подробней
- Наша безопасность: темы
- ЗДОРОВЬЕ
- Здоровье: каталог болячек
- ДОМ, БЫТ И ДАЧА
- Дом, быт и дача: выбор полезных тем
- Еще полезные «не мелочи»
- НАШИ ВНУКИ
- Темы «внуковедения» — выбор
- СТИЛЬ ЖИЗНИ
- Психология и стиль: выбор тем
- ДЛЯ УМА И ДУШИ
- Чтение: темы
- Музыка из прошлого
- ...И еще для души!
- СОТРУДНИЧЕСТВО
Писатель Евгений Водолазкин – о разной памяти людей, уроках академика Лихачёва и чуде |
| Марина Довгер, sobesednik.ru |
| 02 Декабря 2022 г. |
|
Евгений Водолазкин – один из главных писателей нашего времени. Его второй роман «Лавр» английская газета The Guardian включила в десятку лучших книг о Боге и поставила автора в один ряд с Достоевским, Голдингом и Апдайком. От доктора филологии и специалиста по древнерусской литературе в Пушкинском Доме ждёшь мудрёных скучных текстов, а у него получаются увлекательные истории с безупречным стилем и глубокими смыслами, которые становятся международными бестселлерами.
Даты 1964 – 21 февраля родился в Киеве 1989 – женился на Татьяне Руди, с которой учился в аспирантуре Пушкинского Дома 2002 – выпустил книгу «Дмитрий Лихачёв и его эпоха» 2009 – вышел роман «Соловьёв и Ларионов» 2013 – удостоен премий «Большая книга» и «Ясная Поляна» за роман «Лавр» О проклятии уникального дара– Евгений Германович, в вашем новом романе никак не отразилась нынешняя повестка. В чем вы видите актуальность романа про мнемониста Чагина? – Разумеется, роман связан с современностью – хотя бы в том отношении, что это роман о памяти. Без памяти не существует ни одна личность, ни один народ. Однако память может стать проклятьем, когда человек помнит все свои страдания. В романе главный герой Чагин совершил предательство. Обычный человек, переживая раз за разом драматическое событие, с течением времени избавляется от его эмоционального восприятия. У моего героя ситуация другая – он помнит всё во всех подробностях и ощущает всё так, будто это произошло вчера. Милосердие забвения как раз и состоит в возможности несколько ослабить хватку тяжёлых воспоминаний. По мере своего покаяния он освобождается от этого неподъёмного бремени. Спасительное забвение ему пришлось по-настоящему выстрадать. – А есть ли прототип у вашего Чагина? – Прототип существует исключительно в нейрофизиологическом смысле – это знаменитый мнемонист Соломон Шерешевский. Это был удивительный человек, который запоминал безграничные объёмы текста на безграничное время. Его могли через 15 лет попросить прочитать текст любой сложности – и он справлялся. Изучением его феномена занимался знаменитый учёный Александр Лурия. Его «Маленькая книжка о большой памяти» была в некоторой степени моим руководством. Я узнавал оттуда, какие опыты Лурия ставил над Шерешевским, что для мнемониста составляло сложность. Например, если комбинация цифр несколько раз повторялась, то он мог перескочить на прежнее задание. Его память носила фотографический характер – он запоминал не суть текста, а как он выглядит. То, что было плохо видно, он потом не мог воспроизвести. – Правда ли, что во время работы над романом вас консультировала Татьяна Черниговская? – Да, я спрашивал у неё какие-то вещи, мне помогли беседы с ней и её выступления. Ещё очень большую помощь мне оказал выдающийся нейрофизиолог Александр Яковлевич Каплан. Мы с ним много говорили по зуму и лично. Он один из ведущих в мире учёных, занимающихся проблемами мозга. Разумеется, я не претендую в своих книгах на нейрофизиологические открытия, но всё же мне хотелось, чтобы мои фантазии хоть как-то соотносились с научными данными. «На его глазах можно отрубить кому-то голову, он это не запомнит»– Это книга не только о памяти, но и о вымысле – о том, что человек живёт в неких нарративах и мифах и отгораживается от реальных событий. Насколько эскапизм и «внутренняя эмиграция» в этическом плане уместны в эпоху таких исторических катастроф? – Это обычное поведение человека в трудные эпохи. В романе «Оправдание Острова» один из героев у меня говорит: «Счастливы те, кто живёт в неисторические эпохи». Часто личная история входит в неразрешимую коллизию с общей историей. Человек ощущает своё бессилие перед историческим потоком. Любое твоё действие заранее обречено на неудачу. Это всё равно что пытаться остановить бурю зонтиком – унесёт и тебя, и зонтик. В этом смысле, наверное, лучше укрыться в каком-нибудь домике охотника и переждать бурю. Единственное, на что ты можешь влиять – это на самого себя. Важно стараться до последнего сохранить себя, держаться своего стиля и своей манеры высказываться. Даже когда все вокруг кричат и машут руками, говорить негромким голосом, использовать привычную лексику и, естественно, не совершать тех поступков, за которые потом будет стыдно. – Вы говорили, что «когда теряется память, теряется личность». Мы живём в стране, где у каждого разная память. Одни утверждают, что в СССР 9 млн погибло от репрессий, другие называют это клеветой и хотят реанимировать Сталина. Что делать с этим расколом в головах людей? – Вы абсолютно правы. Этот феномен повторяется на протяжении всей человеческой истории. Дело в том, что память – это не фотография, не механический слепок с реальности. Память – это факты в оболочке мифологии. Миф – это не просто выдумка, это наше активное отношение к событию. То, что одни считают, что были репрессии, другим кажется, что не было, – это и есть влияние мифологической оболочки. Когда человеку не хочется принимать страшное прошлое, он искренне ничего не помнит. И, наоборот, в отношении принципиально важных для них вещей люди помнят во всех подробностях то, что другие даже не заметили. Конечно, существует и намеренная фальсификация. Но чаще мы подсознательно приводим память в соответствие со своими убеждениями. Такой человек не только не заметит репрессий – на его глазах можно отрубить кому-то голову, а он этого не запомнит. – Вы много раз говорили, что знание прошлого должно быть обязательно у тех, кто находится у власти. Как вы считаете, преследование Мемориала*– это ошибка властей? – Я всегда говорил, что это большая ошибка во всех отношениях. Заблуждается тот, кто считает, что, если объявить нечто не существующим, его не будет. Мемориал* точно останется. Одно дело – память о репрессиях в качестве одной строки в учебнике, а другое дело – архивы, которые позволяют прочувствовать, как все эти ужасы происходили на самом деле. Помните, как у Галича? «Молча шёл, не держась за перила, обесчещенный человек». Вот это та живая память, которая не помещается в сухую констатацию одной строкой. Такие вещи надо помнить, чтобы избежать их впредь. Правда, как пел Галич, «никого ещё опыт не спасал от беды». Про экранизацию «Авиатора»– Сценарий экранизации «Авиатора» пишет известный кинодраматург Юрий Арабов, соавтор Александра Сокурова. Сильно ли он меняет вашу историю? – Скорее, сценарий Юрия Арабова и его ученика Олега Сироткина – в сравнении с предыдущими версиями сценария – возвращает действие к роману. Изменения, среди прочего, связаны с переводом языка литературы на язык кино – драматургия сильно отличается от прозы. В литературе развитие героя не обязательно, там автор может исследовать ту или иную тему – например, время, память, забвение. В драматургическом произведении обязательно должен быть путь героя. В кино у нас действует не сверхчеловек. В начале истории это совершенно обычный парень со всеми слабостями и недостатками, которого просто захватил вихрь событий. Пережитые страдания делают из него другого человека, который гораздо тоньше чувствуют жизнь и, естественно, смерть. Он приходит к пониманию, что всякая жизнь неприкосновенна, и убийство доносчика Зарецкого ничем нельзя оправдать. – Режиссёром фильма будет Данила Козловский. Кстати, вы смотрели его сериал «Карамора»? – Да, видел несколько серий. Это жанровое кино. В данном случае мы выходим за пределы жанра. В обсуждении сценария принимают участие все, кто создаёт этот фильм. Важнейшая роль в этом обсуждении принадлежит Даниле Козловскому, который предлагает глубокие и точные замечания. Все мы совпадаем в видении этой истории. Да, это фантастический сюжет, но не о проблемах крионики, а о человеке, о его способности раскаиваться. В творческом отношении мы сейчас проходим между Сциллой и Харибдой. Кино – это искусство действия, оно не терпит избыточного философствования. Тут важно подобрать верную интонацию. Зрителя не надо воспитывать. Как говорили в сериале «Семнадцать мгновений весны», ему надо представить информацию к размышлению, так сказать, стимулировать на размышления, чтобы выводы зритель делал сам. – А можете ли представить Козловского в главной роли «Авиатора» – бывшего заключённого Иннокентия Платонова? – Он великолепный актёр и может сыграть совершенно разных людей. Конечно, я не имею прямого отношения к выбору артистов, но я поделился с Данилой своим мнением – я был бы рад, чтобы он сыграл Платонова. «Таких при жизни расстреливать надо!»– Что для вас в произведении важнее – стиль или экшн? – В своих текстах я стараюсь следить и за тем, и за другим. В литературе допустимы подробные описания. Многие романы являются феноменом стиля – допустим, проза Джойса или Пруст с его медленным описанием, когда время вязкое, как тесто. Их творчество легитимизировало такой подход. А вот Набоков и Бунин следят и за стилем, и за сюжетной стороной... Что такое литература? С античных времён это – стремление рассказать о том или ином событии, поэтому крепкий сюжет держит читателя в напряжении до последней страницы. Так почему же пренебрегать этим сейчас? На самом-то деле можно сочетать хорошее, выпуклое описание с крепким сюжетом – почему нет? – Вы как-то цитировали свой разговор с Андреем Битовым, который сказал, что хотел бы научиться писать коряво, как Толстой и Платонов. – Достоевский тоже писал в высоком смысле «коряво», если использовать терминологию Битова. У Лихачёва есть одна работа о Достоевском, где он показывает, что его черновики гораздо более «литературны», а в финальном варианте красивые литературные слова гениальный Фёдор Михайлович заменяет на «корявые» – для живого повествования гладкопись не всегда подходит. Иногда я сам включаю в текст какие-то подслушанные парадоксальные высказывания. Как-то в магазине я вдруг услышал фразу: «Совсем о рабочем классе не думают». Меня потрясла эта фраза – через тридцать лет после развала Советского Союза. Или в пьесе «Музей» о 30-х годах у меня звучит фраза в духе Андрея Платонова: «Таких при жизни расстреливать надо!» Это совершенно феноменальное высказывание я нашёл в протоколах допросов. О Лихачёве и мужестве идти своим путём– Руководителем Отдела древнерусской литературы Пушкинского Дома, где вы работаете, был академик Лихачёв. расскажите, пожалуйста, какой самый важный урок вы получили у своего мастера? – Дмитрий Сергеевич во многом определил мою жизнь. Он не произносил воспитательных речей, он учил собой. Одним из главных уроков, пожалуй, была его внутренняя независимость. Причём, без разделения на своих и чужих, то есть не только по отношению к оппонентам, но и к своим единомышленникам. Понимаете, когда ты противостоишь идеологическим соперникам – в этом нет ничего удивительного, ты и так с ними в состоянии постоянного оппонирования. Гораздо сложнее делать это в отношении людей, близких тебе по взглядам, когда с какими-то их поступками ты не можешь согласиться. Всякому человеку так или иначе присуща партийность, и тех, кого он считает «своими», он не опровергает ни на каком этапе. Общение с Дмитрием Сергеевичем привело меня к мысли, что стайности нужно избегать. Важно не сливаться полностью с социумом, а сохранять своё персональное начало в любом контексте и иметь мужество идти своим путём. Когда же человек становится частью некой силы, вдруг может выясниться, что тот поезд, в который он сел, идёт не туда, куда мечталось. В этом смысле лучше ходить пешком. – Вы один из самых успешных сегодня писателей. Как вы определяете успех книги – премии, цитируемость, тиражи, количество переводов на другие языки? – Всё, что вы перечислили, плюс ругань. Критика растёт пропорционально похвалам, премиям и всему прочему. Всё в мире находится в равновесии: так, существует слово, потому что есть молчание, существует память, потому что есть забвение. Успех и похвалы существуют, потому что есть ругань и поиски каких-то скрытых причин твоего успеха. – Вы называете главными темами вашего творчества время и память, но ещё у вас часто встречается тема чуда. Что для вас чудо? – Чудо возникает тогда, когда есть коллизия между сущим и должным, между тем, что есть, и тем, как должно быть. Часто это расхождение фатально, непреодолимо, и человеческими силами мостика через эту пропасть не перебросить. Чудо – это не фейерверк, не кролик, которого достают за уши из цилиндра. Чудо не возникает в праздности, о нём просят Бога. Чудо всегда в высшей степени разумно, обоснованно и нравственно. – А какое у вас самое большое чудо в жизни? – У меня в жизни были случаи, когда спасти могло только чудо. И это чудо мне было явлено. Чудо, о котором я могу сказать, это наша встреча с женой – человеком, который является счастьем моей жизни. Татьяна во многом меня сформировала и выстроила. Меня всегда поражает, когда я об этом задумываюсь: мы из разных мест, удалённых на тысячи километров. Я родом из Киева, а Таня – из Караганды: она – из депортированных поволжских немцев. И то, что мы встретились в Петербурге, – это самое настоящее чудо, потому что по земным законам вероятность этой встречи стремилась к нулю. *Признан российскими властями иноагентом На нашем сайте читайте также:
|
