ЗДРАВСТВУЙТЕ!

НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-03-29-03-08-37
16 марта исполнилось 140 лет со дня рождения русского писателя-фантаста Александра Беляева (1884–1942).
2024-03-29-04-19-10
В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за...
2024-04-12-01-26-10
Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой...
2024-04-04-05-50-54
Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
2024-04-11-04-54-52
Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола...

Легко ли России "уйти из Сирии"?

Изменить размер шрифта

Более половины россиян выступили за прекращение военной операции в Сирии, гласят данные опроса «Левада-центра». Доля тех, кто выступает за продолжение военной операции, не изменилась с августа 2017 и составляет 30 процентов. Однако если в августе 2017 за прекращение военной операции высказывалось чуть меньше половины опрошенных (49%), то в опросе, проведенном в апреле 2019, эту точку зрения поддержали уже 55 процентов.

Легко ли России "уйти из Сирии"?

Данные опроса также показывают, что россияне стали гораздо меньше интересоваться событиями в Сирии. Внимательно за ними следят 13 процентов опрошенных, и еще 48 процентов «немного знают о событиях в Сирии, но не следят за ними пристально». Доля в 39 процентов опрошенных, заявивших, что они ничего не знают о последних событиях в Сирии, стала самой высокой за все время проведения соответствующих опросов.

При этом в целом россияне поддерживают государственную политику России по отношению к Сирии: полностью одобряют и в основном одобряют 18 и 33 процента опрошенных соответственно. В основном не одобряют и совершенно не одобряют государственную политику России по отношению к Сирии 20 и 15 процентов россиян соответственно. Вместе с тем, 31 процент опрошенных считает вполне вероятным, что вмешательство в сирийский конфликт перерастет для России в «новый Афганистан», а еще 6 процентов уверены, что именно это и произойдет.

Своим мнением о результатах опроса  поделился ведущий эксперт Центра политических технологий Алексей Владимирович Макаркин:

— Каждый опрос нуждается в интерпретации. Не совсем правильно брать цифры и сразу делать выводы на их основе. Так, например, в начале 2000-х респондентам неоднократно задавали вопрос, продолжать ли войну в Чечне, что лучше, война или переговоры. И традиционно большинство выбирали переговоры. И несмотря на это поддерживали власть, которая вела войну.

Почему это происходит? Во-первых, многие люди не готовы взять на себя человеческую ответственность и сказать, что они за войну. Это тяжело, получается, что сам в какой-то степени становишься сопричастным к принятию тяжелых решений, к гибели людей. Конечно, комфортнее высказаться за мир и переложить решение на власть. Вот власть принимает решения, пусть она и разбирается, пусть она и отвечает. Я лично за мир, но протестовать, если власть будет воевать, я не собираюсь. И у меня душа спокойна.

Во-вторых, играет роль непонимание респондентов, с кем вести переговоры. Так, в ходе чеченской войны люди воспринимали в качестве переговорщиков противоположной стороны кого угодно, но только не противоположную сторону. В таком качестве воспринимали даже пророссийских чеченцев. Что надо вести переговоры с Ахматом Кадыровым. Чечня воспринималась чужой, а раз они там все чужие, то надо вести переговоры с теми, кто благожелателен в отношении России. Была идея, что надо вести переговоры с какими-то абстрактными старейшинами. Это люди смотрели телевизор, видели седобородых людей в папахах и не задумывались о том, какое у этих людей реальное влияние. А вот про то, чтобы вести переговоры с террористами, говорили, что вести переговоры с террористами нельзя. Они же с нами воюют, как вести с ними переговоры?! Да и вообще с террористами переговоры не ведут, их уничтожают.

То есть как только возникал вопрос, как выйти за пределы подхода, связанного с абстрактным предпочтением мирного решения, тут же выяснялось, что люди за это мирное решение не слишком держатся и в качестве партнеров в переговорах предлагают тех, кто ими по разным причинам быть не может, в том числе и своих.

Поэтому этот опрос нуждается в интерпретации. Во-первых, мы видим, что люди имеют очень мало информации о том, что происходит в Сирии. Эту тему перестали активно обсуждать по телевизору, было объявлено, что мы выполнили там все задачи. Но несмотря на то, что было сделано такое объявление, российские военные там продолжают оставаться.

Во-вторых, важно понимать, что речь идет о контрактниках. Это все-таки не тот эффект, который был в Афганистане. В Афганистане воевали срочники. Тогда из этого появилось движение солдатских матерей. А сейчас срочников в Сирии нет, там контрактники, поэтому все то, что там происходит, воспринимается обществом значительно более отстраненно. Наших детей, которых туда послали насильно, там нет. А есть люди, которые сами туда поехали, рискуют и зарабатывают. Либо это офицеры, либо контрактники. И поэтому отношение более спокойное, чем к афганской войне.

Главной проблемой войны в Афганистане, как и в случае Второй чеченской, были человеческие жертвы. Советские власти в свое время много делали, чтобы скрыть информацию об этой войне. Были даже приняты решения, как регулировать процесс захоронения тех, кого привозили в цинковых гробах, с тем чтобы это было как можно менее заметно.

Здесь же другая проблема, здесь проблема не жертв, здесь проблема средств. Увеличение доли людей, которые не поддерживают операцию в Сирии, связано не только с непониманием, что же там делают россияне, когда уже победили. Хотя это, конечно, тоже играет свою роль, для нас победа – это безоговорочная капитуляция противника. Это 1945-й год. Невозможно себе представить, что году в 1947 начинают поступать сообщения, что в Германии идут какие-то бои с какими-то недобитыми эсесовцами. А здесь вроде победа, а на самом деле война, хоть и в более ограниченных масштабах, но продолжается. Это вызывает непонимание и недоумение.

Но играет роль и такие вопросы, как зачем так далеко тратить столько денег. Общество прошло и проходит определенную эволюцию. На первом этапе, когда, кстати, шли значительно более активные военные действия, антивоенных настроений было куда меньше. Значительная часть общества была удовлетворена, шли зрелищные новости, возникало ощущение, что мы такие же, как Америка. Только Америка обычно бьет по хорошим, а мы всегда бьем по плохим. И если Америка часто промахивается и бьет по мирному населению, мы никогда не промахиваемся, по крайней мере, по телевизору так говорят. В общем была гордость за статус сверхдержавы, гордость за свои ракеты.

Но хотя тогда мы уже вошли в рецессию, население этого не ощущало. Сейчас у нас даже есть небольшой рост, но население уже измотано. Тогда люди исходили из примера 2008-2009 годов, когда экономика рухнула, но быстро подскочила. Безоглядный оптимизм, что у нас все получается, ушел уже тогда, но при этом ощущения измотанности не было. Сейчас же люди просто устали. И поэтому когда они вдруг узнают, что в Сирии продолжают оставаться военные, что они там что-то делают, что на это тратятся деньги, которые могли бы быть истрачены внутри страны, в условиях стагнации, в условиях усталости населения, конечно, ведет к росту негатива. Хотя, еще раз повторюсь, срочники там не воюют.

Что делать в такой ситуации государству? Ну можно уйти. Тем более что это не уход 40-й армии из Афганистана, когда нужно было перебазировать десятки тысяч человек. Конечно, уйти можно. Но сразу создается несколько проблем. Во-первых, зачем приходили? Задача была в том, чтобы закрепиться на Ближнем Востоке, другой, альтернативной страны для ее решения у России нет. Сейчас фельдмаршал Халифа Хафтар ведет наступление на Триполи, но Хафтар дружит с Францией, с ним сейчас выстраивают отношения американцы. Да и Ливия еще менее стабильная страна, чем Сирия. Что там будет, совершенно непонятно. А в Сирии Асад готов за свое спасение подписать все что угодно или почти все что угодно. Поэтому если уходить, та задача, которая на самом деле изначально ставилась, что Россия закрепляется на Ближнем Востоке и становится там одним из основных игроков, не будет выполнена.

Второй момент связан с судьбой Асада. Если Россия уходит, Асад продолжает пользоваться поддержкой Ирана, но хватит ли ему этой поддержки, сказать сложно. Асад опирался на поддержку Ирана еще до включения России, и к моменту прихода России его режим уже разваливался. И многие из тех людей, которые стали беженцами в Европе, принадлежали к среднему классу, который пришел к выводу, что режим Асада падет. И их либо перережут за сотрудничество с режимом, либо введут им законы шариата, что совершенно неприемлемо для привыкших к светской жизни людей. Продержится ли Асад с одним Ираном, большой вопрос.

Россия пришла в Сирию и просто так не уйдет. Другое дело, что сейчас Россия, в сотрудничестве с Эрдоганом, пытается как-то выстроить послевоенную структуру власти в Сирии. Чтобы она была более легитимной, чтобы она была более стабильной. И Россия взаимодействует в том числе и с частью сирийской оппозиции.

Можно в связи с этим вспомнить историю о возвращении останков израильского военнослужащего, погибшего в 1982 году, еще при Хафезе Асаде. Россия сделала это в сотрудничестве с какими-то подразделениями сирийской оппозиции. Потому что Башар Асад отдавать останки явно не хотел. Это уже вопрос его престижа, его отношений с Ираном и с частью собственной элиты, которая изначально считала его более слабым, чем отец. И в этом вопросе, который был важен перед выборами для Биньямина Нетаньяху, Россия взаимодействовала с сирийской оппозицией. Причем не только с карманной, не только с той, что во время этой войны сотрудничала с Асадом. Часть этой настоящей оппозиции приезжает в Россию, встречается с работниками российского МИДа.

Есть желание и попытка выстроить какую-то систему, которая смогла бы повысить легитимность. Пока это, я так понимаю, не очень получается. Потому что Асад чувствует себя победителем, а оппозиция ему не доверяет, и вполне понятно, почему не доверяет. Делаются попытки выстроить конструкцию, которая могла бы действовать если не десятилетия, то, по крайне мере, на годы вперед. И которая могла бы ослабить там напряженность. Россия идет по этому пути, но пока об особых успехах говорить не приходится.

В Сирии есть много акторов и у них различные интересы. И эти интересы также подвижны. Так, если в начале войны все были заинтересованы в том, чтобы согнать Асада, сейчас по этому вопросу наблюдается дифференциация мнений. Интересов очень много, и как все это сопрячь и как-то все стабилизировать, это очень большой вопрос. Но Россия идет на стабилизацию, чтобы там остаться.

Особо выигрышных вопросов в сирийской теме не видно, Пальмиру уже освободили. Если по телевизору будут показывать, как там наши военные сажают деревья за мир, это будет вызывать воспоминания об аналогичном телевизионном сопровождении афганской войны. Когда в обществе уже потихоньку говорили о том, сколько наших ребят там погибло, что у знакомых привезли сына в цинковом гробу. А по телевизору показывали, что афганская армия героически бьет моджахедов, а наши военные на улицах крупных городов сажают деревья. В начале это вызывало легкое недоверие, а потом стало вызвать сильное раздражение. Поэтому показывать, как там наши военные занимаются какими-то мирными делами, не очень выгодно.

А крупных успехов, которые можно показать, тоже нет. Запрещенный в России ИГИЛ вынужденно изменил тактику. Они уже не могут удерживать города, они теперь ведут партизанскую войну. А достичь больших успехов в партизанской войне очень трудно. То есть, с одной стороны, позиции ИГИЛ в Сирии очень серьезно подорваны, с другой стороны, он остается как фактор и больших успехов в борьбе с ним добиться трудно. Поэтому эту тему сейчас свернули в информационном пространстве. Но это отнюдь не означает, что она ушла, потеряла актуальность.

Многое будет зависеть от того, что дальше будет с экономикой. Если экономика растет или, по крайней мере, есть ощущение, что она скоро будет расти, люди более позитивно думают о геополитике.

Можно говорить о том, что холодильник потихоньку побеждает телевизор, но необходимо сделать некоторое количество оговорок. Во-первых, если завтра Россия уйдет из Сирии, это не сильно повлияет на холодильник. Телевизор действительно ослаблен, ему меньше доверяют, но полностью телевизор не ушел. Более того, многие позиции, заимствованные из телевизора, уже сейчас воспринимаются как свои собственные, как те, до которых люди дошли своим умом. Поэтому если Россия из Сирии уйдет, а там Асада свергнут, население может спросить, а зачем вообще мы воевали.

Люди сейчас хотят помириться, но так, чтобы их интерес был соблюден. Есть запрос на более осторожную внешнюю политику, есть запрос на то, чтобы договориться с Западом. Этот запрос растет, но его формулировку постоянно сопровождают определенные оговорки. Надо договориться, но на наших условиях. Надо договориться так, чтобы было почетно. Надо договориться, но не так, как Горбачев. Само желание более осторожной политики, меньшего внимания к внешней политике, договоренностей существует, но сопровождается этой оговоркой. Грубо говоря, есть желание определенной дипломатической победы.

Поэтому сказать, что холодильник сейчас вытеснил телевизор, наверное, будет не совсем правильно, там хватает оговорок. Вот в конце 80-х оговорок было меньше. Там и ощущение, что мы сейчас договоримся и все наладится, было сильнее, и с холодильником было похуже. Ощущение, что сейчас мы уйдем, а холодильник-то не наполнится, достаточно серьезно, особенно у людей старшего и среднего возраста. Поэтому желание «давайте договоримся любой ценой» пока в явном меньшинстве. Остальные за холодильник, но за холодильник с оговорками.

Polit.ru

  • Расскажите об этом своим друзьям!