Форуг Фаррохзад: изгнанница в собственной стране

Рассказать миру историю иранской поэтессы и кинорежиссера Форуг Фаррохзад решила писательница Джазмин Дарзник. Форуг Фаррохзад – первая женщина, которая без поддержки и покровительства мужчин сумела избавиться от ярлыка «поэтессы» – стала выдающимся поэтом. Ее смелое стихотворение «Грех» прогремело на весь Иран и принесло Форуг скандальную славу. Пять сборников поэзии укрепили ей репутацию бунтарки. Давайте прочитаем фрагмент из романа.

• Фото с сайта tr.pinterest.com

Я говорю из бездны ночи,
я из бездны темноты
да из бездны ночи говорю.
Если придешь в мой дом, любезный,
мне принеси светильник да окно,
чтоб из него глядела я
на толчею счастливую
по ту сторону.
«Подарок»

В иные времена — впрочем, не очень далекие — такую женщину, как я, женщину, запятнавшую свою честь, женщину, которая, несмотря на угрозы, покрыла семью позором, заключили бы в государственный дом умалишенных, тимарестан. В этом заведении, выстроенном в прошлом веке, обитали презреннейшие из городских парий: эпилептики, опиумные наркоманы и все, кого считали душевнобольными, то есть равани — психически больные. В тимарестане заблудшую приковали бы к койке и заперли в палате немногим просторнее гроба, откуда она, скорее всего, уже никогда бы не вышла.

По иронии судьбы меня заключили не в тимарестан, а всего лишь в клинику доктора Резаяна. И там я не лишилась рассудка (а если и лишилась, то ненадолго), однако время, проведенное в клинике, переменило меня бесповоротно.

Клиника стояла среди поросших буйной растительностью холмов в деревушке Ниаваран, километрах в пятнадцати к северо-востоку от Тегерана. Главное здание, как и другие дворцы, выстроенные в конце XIX столетия, украшали мраморные колонны, искусная, расписанная вручную плитка и зеркальная мозаика. На участке в гектар с лишним французский ландшафтный архитектор разбил четыре регулярных парка с аллеями платанов и кипарисов. До летней резиденции шаха с ее пространными регулярными парками и величественными беседками, охотничьими домиками и сосновыми борами было менее пяти километров.

Прежде это была усадьба. Здесь обитал какой-то аристократ с многочисленными женами и детьми, служанками, слугами, конюхами, садовниками и казначеями. Но это было очень давно. Аристократ со всем семейством (кроме тех, кто упокоился в расположенной неподалеку усыпальнице) перебрался во Францию. Дом замкнулся в себе, понемногу приходил в запустение, но однажды усадьбу увидел доктор Фарамарз Резаян, уважаемый и деятельный психиатр, и счел, что она идеально подходит для привилегированных больных.

В бывших просторных гостиных и величественных покоях разместились общие спальни и душевые, изоляторы, смотровые и операционная. На смену запустению в клинике Резаяна явился порядок, пытки именовали «лечебными процедурами», однако таинственность, окутывавшая прежний тимарестан, не только сохранилась, но и упрочилась. Снаружи клиника ничем не отличалась от любого другого роскошного ниаваранского особняка, а окружавшие ее высокие каменные стены надежно скрывали от глаз прохожих то, что творилось внутри, не выдавая ее назначение ни вывеской, ни табличкой.

Если бы вы по какой-то причине задумали разыскать меня в клинике Резаяна, уверена, вам нипочем это не удалось бы. Допустим, вы даже сумели пробраться за внешнюю стену толщиною в метр: вас всё равно не пустили бы в кованые ворота. Вам оставалось бы лишь любоваться под сенью платанов и кипарисов больничным парком, и вы увидели бы, что он не просто прекрасен: он безупречен.

* * *

Небо было разрезано на куски. Меня охватил ужас, когда я открыла глаза и увидела синее небо, странно располосованное толстыми железными прутьями. Перед мысленным взором мелькали картины: Полковник, мой брат, незнакомец в лавандовом галстуке; но когда я попыталась припомнить, как попала сюда, у меня ничего не вышло. Я приподнялась на локтях и осмотрелась. Каморка три на три метра, голые стены, из декора — лишь лампа на потолке. Жарко, душно, воняет содой и хлоркой, отчего меня затошнило сильнее. У противоположной стены — еще одна узкая железная койка. В то утро она пустовала, но на простыне остался след тела, что недавно лежало на ней.

Я свесила ноги с кровати, комната наклонилась, закачалась, и я упала обратно на матрас. Когда перед глазами прояснело, я увидела, что на мне больничная сорочка. Я заметила на груди свежее пятно рвоты, попыталась вытереть его краешком простыни, но пальцы не слушались, и я оставила попытки. Я уставилась в потолок, вспоминая, как здесь оказалась, но голова была как в тумане. Я ничего не соображала.

Чуть погодя я снова попробовала встать. Койка, на которой я лежала, была накрыта клеенкой, и, когда я шевельнула ногами, она зашуршала. Оказалось, что я с трудом, но могу доплестись до окна. Опираясь на стену, чтобы не упасть, я выглянула наружу. Внизу был дворик с фонтаном и кустами; что дальше, за стеною парка, я не разглядела.

У меня кружилась голова, дрожали ноги, но я, пошатываясь, вышла из комнаты и поплелась по длинному широкому коридору. Через равные промежутки в потолке были устроены окна, и на голые плиты пола хрустальной пылью сочился свет. В голове немного прояснилось, но я опасалась, что меня вновь одолеет дурнота. В коридоре было пусто и тихо, но из открытой двери в дальнем его конце доносились голоса.

Сперва я решила, что попала на какое-то торжество, но даже в моем странном потерянном состоянии я быстро сообразила: что-то тут не так. Опершись рукой о стену, я всмотрелась в собравшихся женщин. Одни походили на обычных домохозяек — в простых юбках, платьях, — другие были растрепанные, в больничных сорочках. Женщины сидели на табуретах, лежали на кушетках, стояли, прислонясь к стене. Некоторые бесцельно бродили по комнате, кто-то визжал, кричал, часть таращилась в пустоту. Я увидела нарумяненную старуху с густо накрашенными глазами. Девушку немногим старше меня, которая, покачивая бедрами, кружила по комнате. Проходя мимо, она на мгновенье поймала мой взгляд. Я увидела женщину лет сорока или пятидесяти, которая сидела на диване, застенчиво сложив руки на коленях; с лица ее не сходила улыбка. Толстуху в лиловом халате, которая сидела на полу, скрестив ноги и раскачиваясь взад-вперед. На ее всхлипы и вопли присутствующие не обращали ни малейшего внимания.

Я посмотрела вверх. Судя по высоте потолка, это гостиная; разумеется, бывшая: от прежней обстановки осталось лишь несколько кушеток с золочеными ножками, все стулья были пластмассовые и стояли там-сям, наискось друг от друга. И все же в интерьере сохранилось что-то от былого величия этой залы: на стенах — затейливые деревянные панели, кое-где — изразцы, люстра, пять высоких резных дверей (все закрыты, кроме одной).

Кто-то взял меня за плечо и спросил:

— Форуг? Это вы?

Я вздрогнула, обернулась и увидела женщину в очках в проволочной оправе, с короткой стрижкой и поразительно-ясными голубыми глазами. Иностранка, скорее всего, из Европы, но откуда именно, я не поняла. Лет тридцати, худенькая, как подросток, но уверенная, как взрослая; судя по одежде, медсестра: на женщине были блузка с отложным воротничком, длинная юбка клеш и чепчик (все белое).

— Надо же, Форуг! Мы не думали, что вы так рано очнетесь.

Она выговорила мое имя с отчетливым иностранным акцентом, так что на конце вместо «г» у нее получилось «к». Тон резкий, но всё же доброжелательный, и откуда она знает, как меня зовут? Я по-прежнему не понимала, как здесь оказалась, однако по свойской манере женщины догадалась, что меня тут знают.

Я отдернула руку.

— Где я? Почему я здесь?

Несколько женщин посмотрели на меня. Их внимание, кажется, раздосадовало голубоглазую медсестру: она спешно взяла меня под руку и повела в коридор.

— Вам нездоровилось, Форуг, — пояснила она, едва мы остались одни, — и вы приехали к нам подлечиться.

На фарси она говорила дурно, то и дело сбивалась на английский, но я всё равно ее поняла.

— Я здорова! — отрезала я, отстранилась, но у меня тут же закружилась голова, и, не поддержи меня медсестра, быть может, я упала бы.

Вот бы поговорить с ней по-английски, объяснить ей всё разумно и ясно, но мне было так плохо, что даже на родном языке я едва выдавливала слова. В довершение всего меня терзала жажда: потом я догадалась, что это был побочный эффект препарата, который мне вкололи.

— Я не хочу здесь оставаться, — пробормотала я.

— Милая моя! — Женщина снова взяла меня под руку и повела по коридору. — Вам очень повезло, что вы попали к нам. Как бишь у вас говорят? «Будьте как дома».

Пока мы брели по коридору, я начала что-то припоминать. Черный саквояж, игла. Я остановилась, сжала руку женщины.

— Там был мужчина в лавандовом галстуке. Наверное, доктор...

— Доктор Резаян! — просияла она, обернувшись ко мне. — Ну разумеется, вы с ним уже знакомы! Он посещает всех пациентов, прежде чем они попадают к нам. — Мы очутились возле комнаты, и я узнала ее: это была та самая каморка, из которой я недавно ушла. — Он учился в Англии, в Оксфорде. Вы ведь слышали об Оксфорде? — спросила женщина и затараторила, не дожидаясь ответа: — После окончания университета он работал в самых известных частных клиниках Европы. А я была медсестрой в больнице, которой он руководил. За границей перед ним открывались блестящие перспективы, но он отказался от них, чтобы вернуться на родину. Поразительно, до какой степени...

Я схватила ее за руку.

— Мне нужно с ним поговорить! Мне нужно знать, зачем меня сюда привезли!

— Непременно, Форуг! Но сперва вам нужно отдохнуть и помыться, а потом уж идти к доктору Резаяну. Вам нужно набраться сил.

Она помогла мне снять запачканную сорочку и надеть чистую. Тело мое было влажным от пота, волосы облепили голову, шею, но, несмотря на жару, меня пробирал озноб. Перед глазами мелькали черные мушки: я почувствовала, что теряю сознание. Женщина уложила меня на кровать, накрыла одеялом. Я закрыла глаза, меня била дрожь. Наконец меня сморил сон.

Проснулась я оттого, что кто-то с силой тряхнул меня за плечо. Я открыла глаза. Голубоглазой медсестры не было, вместо нее надо мной стояла другая женщина. Волосы ее были заплетены в косички, как у девочки, но в уголках глаз и рта залегли морщины. На ней была такая же сорочка, как на мне, и я догадалась, что это, вероятно, моя соседка. За ее плечом я увидела зарешеченное окно с полосками неба, окрашенными румянцем зари. Я потерла глаза, силясь сообразить, что делать, но не успела вымолвить ни слова: женщина взяла меня за руку и потянула вверх. Ладонь у нее была влажная; в следующий миг мы уже вместе с толпами других пациенток шагали по ярко освещенному коридору.

— Куда мы идем? — спросила я, но ее негромкий ответ утонул в гуле голосов.

По коридору мы пришли в просторную комнату, в центре которой был выложенный кафелем фонтан. Душевая. В фонтане не было воды, но комнату заполнял пар.

— Меня зовут Пари, — представилась моя спутница и выпустила мою руку.

— Форуг, — ответила я и встала в очередь.

Вдоль стены были устроены открытые душевые кабинки, в которые одну за другой загоняли женщин. Санитарка вкатила в кабинку старуху в инвалидной коляске, оставила под струей воды и крикнула ей: «Мойся!»

Санитарка была дюжая, широкоплечая, с мясистыми, как у мужчины, руками. Когда подошла моя очередь, санитарка медленно оглядела меня с головы до ног, сложила губы в улыбку и заявила:

— Ты поэтка.

Должно быть, во взгляде моем отразилось изумление, отчего санитарка с еще большим удовольствием стала называть меня так.

— Слыхала я про тебя, — продолжала она. Халат трещал на ее могутных плечах, шея морщинилась складками жира. Санитарка приблизилась, и меня обдало кислым запахом немытого тела. — Как по мне, ты еще легко отделалась. Если бы кто из моих дочерей так себя опозорил, лучше бы им было умереть.

Она замялась, и я догадалась, что ей не хочется прикасаться ко мне. В ее глазах я была порочной, нечистой. В конце концов она схватила меня за запястье, сунула мне в руку сероватый обмылок и кесе.

— Ну раз уж ты теперь здесь, хоть помоешься.

Комната снова закружилась у меня перед глазами, на этот раз быстрее.

— Я не могу, — ответила я.

— Я не могу, — передразнила санитарка, вцепилась в мою сорочку и через голову сдернула ее с меня. Я инстинктивно прикрыла руками голую грудь и лобок.

— Что, стыдно стало? — Санитарка шлепнула меня по рукам, чтобы я их опустила. С трудом переводя дух от натуги, она затолкала меня в кабинку и принялась тереть намыленной кесе. Она то отворачивалась, то таращилась на меня, и трудно сказать, что было унизительнее. Из душа лил кипяток, но всякий раз, как только я пыталась выйти из-под воды, санитарка хватала меня за шею и заталкивала обратно.

Днем меня отвели к доктору Резаяну.

Он сидел за большим лакированным столом, в одной руке сжимал телефонную трубку, другой что-то писал. На нем был безупречно чистый темно-серый костюм и галстук того же лавандового оттенка, как мне запомнилось. Меня охватил безотчетный страх, но бежать было некуда. Я заставила себя дышать ровно и с делано невозмутимым видом оглядела комнату, похожую на кабинет джентльмена.

Мы были одни. Комната была просторная: я таких и не видывала. Роскошь, с которой она была отделана — от шелковых ковров до набитых книгами шкафов и огромного блестящего стола, — не вязалась с убожеством клиники. В кабинете Резаяна все сияло великолепием.

Я всмотрелась в доктора. Глаза у него были карие, нос прямой, узкий, верхняя губа чуть пухлее нижней. Если бы не его безупречный фарси, я приняла бы его за иностранца.

В углу кабинета громко тикали часы, на дереве за открытым окном пела птица. Я поерзала на стуле. После душа меня переодели в обычное платье с длинным рукавом, волосы зачесали назад и скрепили металлическими заколками, которые впивались мне в голову. Кожа нещадно чесалась, но я сидела смирно, сложив руки на коленях.

— Я не хочу здесь оставаться, — произнесла я, когда доктор наконец поднял на меня глаза. Это мой единственный шанс, сказала я себе, значит, нужно говорить четко и сдержанно. Вести себя спокойно и разумно. — Я хочу домой.Он впился в меня взглядом, точно в головоломку, которую хотел разгадать, и ответил:

— Вот поправитесь и вернетесь домой.

— Поправлюсь?

— Успокоитесь.

— Я хочу видеть отца, — выпалила я, сообразив, что коль скоро он упрятал меня сюда, то сумеет и вытащить. Надежда эта мигом испарилась.

— Полковник вверил вас нашим заботам, — пояснил доктор и добавил: — Чтобы уберечь от беды.

Он взял бумагу, принялся делать пометки. Я перевела взгляд на полки с книгами — видимо, медицинскими, в основном на английском, но были и на французском. Стены были увешаны грамотами, все на иностранных языках и с витиеватыми золотыми печатями.

— Мой муж знает, что я здесь?

— Разумеется. Они с вашим отцом договорились отправить вас к нам на лечение.

— Я могу написать ему письмо? — спросила я, глядя, как он чиркает пером по бумаге.

— Не рекомендую. — Доктор положил ручку и посмотрел на меня. — По крайней мере, в теперешнем вашем состоянии.

— В каком еще состоянии?

— Вы взволнованы, Форуг. Вас что-то тревожит. — Он вытянул ноги, подался вперед. — Мне говорили, — доктор Резаян положил руки на стол, переплел пальцы, — что вы часто ходите по городу одна, даже ночью. Без сопровождения.

— Меня поэтому сюда привезли?

— Вы же понимаете, что, если так будет продолжаться, на вас могут напасть, изнасиловать или избить?

— Но я никогда...

— Насколько мне известно, у вас есть сын, — перебил доктор, встал, обошел стол, приблизился ко мне. — Вы мать.

Что меня выдало — паника во взгляде? Или то, как я, запинаясь, спросила, можно ли мне видеть Ками? Что-то подсказало Резаяну, в чем моя слабость, и он не преминул воспользоваться ею.

— Неужели вы правда хотите, чтобы ваш мальчик увидел вас такой?

Я отвернулась.

— Вы же понимаете, Форуг, что в таком состоянии неспособны позаботиться о сыне. Вы это понимаете, верно?

Я не ответила.

— Быть может, — продолжал он, — вас успокоит, если я скажу, что состояние ваше — обычный телесный недуг. Видите ли, все душевные расстройства возникают в теле, в данном случае — в мозгу. И, по сути, ничем не отличаются от соматических болезней. Вообще ничем.

— Если это правда, — я подняла на него глаза, — если я, как вы говорите, больна телесно, чем вы можете мне помочь? — Голос мой дрожал, но не от страха, а от злости. Моя решимость сохранять спокойствие испарилась, и я была готова наброситься на него, ударить, исцарапать, укусить. — Есть ли у вас лекарство от моего «состояния», как вы его называете?

— Существуют определенные процедуры для пациентов с подобными... — Он запнулся, обдумывая слова, и наконец закончил: — Нуждами.

— А если я не захочу лечиться?

Он вздернул подбородок, вздохнул, посмотрел мне в глаза.

— Ваш отец вверил вас моим заботам, — сказал он. — Когда вы успокоитесь, возможно, к вам пустят посетителей. Быть может, вам даже удастся повидать сына. Все будет зависеть от того, станете ли вы нам помогать. Вы ведь поможете нам, Форуг?

• Роман современной американской писательницы иранского происхождения Джазмин Дарзник «Голос пойманной птицы» (перевод Юлии Полещук и Юлтан Садыковой) представляет издательство «Манн, Иванов и Фербер». Книга посвящена судьбе иранской поэтессы и кинорежиссера Форуг Фаррохзад (1935–1967).
• Вот как рассказывает о своей героине Джазмин Дарзник: «Форуг Фаррохзад (или просто Форуг, как ее называли) росла в Тегеране 1940–1950-х годов — первая женщина, без поддержки и покровительства мужчин сумевшая избавиться от ярлыка "поэтессы": она стала выдающимся поэтом. «Грех» она написала, когда ей не было и двадцати: это искреннее и смелое стихотворение прогремело на весь Иран и снискало ей скандальную славу. Пять сборников поэзии укрепили ее репутацию бунтарки. Изгнанница в собственной стране, Форуг-режиссер наводила объектив на тех, кого общество вытеснило на задворки. Снова и снова она бесстрашно бросалась в жизнь, говорила о страсти и о протесте в те времена, когда многие считали, что женщину вообще не должно быть слышно. Она была слишком талантливой, слишком бесстрашной и слишком целеустремленной, чтобы дать себя заткнуть тем ограничениям, которые пытались на нее наложить. Она рисковала, это ей дорого обошлось — но и сделало ее поэтом. И полвека спустя ее уникальные стихотворения невозможно читать без удивления перед смелостью их тем, свободой их языка, прямотой их позиции, не требующей оправдания.
• Форуг Фаррохзад, пожалуй, более чем любой другой автор, разрешила иранским женщинам дерзость, ярость, страсть, восторг. Она сорвала с женского творчества покровы условностей и приличия, отразила, точно в зеркале, женскую боль и надежду. Искренностью и отвагой она проложила себе путь в иранской литературе, ее жизнь и творчество повлияли на множество женщин, в том числе и на мою мать. Когда я, выросшая в Калифорнии американка иранского происхождения, чья юность пришлась на девяностые годы, читала стихи Форуг, я словно переносилась в иную страну с иными представлениями о том, что значит быть женщиной, с иными возможностями того, кем я могу стать. Ее стихотворения переменили меня. Они пробудили во мне интерес к жизни иранских женщин, и этот интерес я сперва удовлетворяла как литературовед, а потом и как писатель. Для своей первой книги, семейных воспоминаний «Хорошая дочь» (The Good Daughter), я несколько лет изучала историю Ирана до революции 1979 года. И даже закончив книгу, я чувствовала, что события этого периода по-прежнему не дают мне покоя, занимают мои мысли. Иран — страна парадоксов, в пятидесятые и шестидесятые годы эти парадоксы лишь усугубились. В те годы жизнь женщин претерпела коренные изменения, но многие старые запреты и предрассудки никуда не делись. Этот конфликт меня заворожил. Вдобавок со времен Форуг женщины прочно вошли в иранскую литературу, при этом — в силу укорененных в культуре табу или открытой цензуры — складывалось ощущение, что о многом до сих пор не пишут, особенно о десятилетиях, предшествующих революции. Что значило в те годы быть женщиной в Иране? Какие существовали правила? Какие возможности и препятствия? Мне хотелось прочесть — и написать — историю, которая ответила бы на эти вопросы. И я обратилась мыслями к Форуг.
• Год за годом я продолжала читать о ней всё, что удавалось найти, еще не осознавая, что в конце концов напишу о ней роман. В какой-то момент я узнала, что во время беспорядков, всколыхнувших Иран в начале шестидесятых, Форуг помогала студентам-активистам. Я решила выяснить всё, что получится. Я обратилась к ее стихам, потом к научным источникам. Открытие следовало за открытием. То, что я обнаружила, ввергло меня в изумление, и в конце концов я подумала, что обязана рассказать ее историю».

На нашем сайте читайте также:

• По ссылке — об Иране.
• По ссылке - о культуре.

Polit.ru

• Расскажите об этом своим друзьям!

• Андрей Губин боится, что его дети будут мутантами
  
  Певец Андрей Губин не раз заявлял, что хотел бы обзавестись семьёй. Но из-за своей болезни он опасается за здоровье будущих детей.
• Карл III посетил онкологический центр и рассказал о своём самочувствии
  
  Король Великобритании Карл III во время первого появления на публике после объявления об онкологическом диагнозе рассказал о своем самочувствии. Об этом сообщает The Telegraph.
• Прожить на 6 тысяч рублей в месяц: марафон экономии от блогера Марины
  
  Марафон экономии показал, что одному человеку вполне можно прожить на шесть тысяч рублей в месяц и продукты еще даже останутся, как и деньги.
• Шестилетний ребенок спас впавшую в кому родительницу
  
  В Москве шестилетний мальчик спас свою мать, немедленно вызвав скорую помощь, когда та впала в кому.
• После протезирования зубов у россиянка разрушилась часть челюсти
  
  После установки импланта у 54-летней жительницы Урала Елены Ворошниной возникли серьезные проблемы с челюстью, где разрушилась часть.
• Ученые назвали новую причину инфаркта в молодом возрасте
  
  Потребление в детстве сладкой и жирной пищи может увеличить риск инсульта и инфаркта в раннем возрасте.
• 60-летняя женщина стала «Мисс Буэнос-Айрес 2024»
  
  Алехандра Мариса Родригес, 60-летний юрист из Буэнос-Айреса, стала первой женщиной в таком возрасте, получившей титул «Мисс Буэнос-Айрес 2024».
• Женщину оштрафовали на 7 тысяч за оскорбление полицейского
  
  В Пермском крае суд обвинил 60-летнюю пенсионерку в оскорблении представителя власти и в применении насилия в отношении представителя власти.
• За порчу георгиевской ленточки можно нарваться на многомиллионный штраф
  
  В 2022 году георгиевская лента была приравнена к символам воинской славы. Эту ленту можно использовать для целей, касающихся исторической памяти. За публичную порчу данного символа человек может получить штраф или срок.
• Пенсионерка засудила строителя за ремонт теплицы и бани
  
  Нерадивое отношение строителя к ремонту теплицы и бани обернулось для него судом и денежными расходами. Горе-ремонтника пермская пенсионерка наняла по объявлению, размещенному на остановке.
• Ученые объяснили, почему пенсионеры все делают медленно
  
  Исследователи установили, что у пенсионеров наблюдается замедление движений из-за повышенного расхода калорий.
• Умер издатель советского подпольного рока Андрей Тропилло
  
  Не стало легендарного российского рок-музыканта Андрея Тропилло. Его нашли мертвым у себя дома. Мужчине было 73 года.
• Чистый четверг: что следует сделать в этот день
  
  В Чистый четверг, христианский праздник в период Страстной недели перед Пасхой, который в 2024 году приходится на 2 мая, православные отмечают время очищения души и тела.
• Максим Галкин* выложил фото Аллы Пугачёвой после душа
  
  Максим Галкин*, признанный в России иностранным агентом, разместил в соцсетях фотографию своей жены, Аллы Пугачевой, после душа.
• Жерар Депардье предстанет перед судом по делу о домогательствах в октябре 2024 года
  
  Суд над французским актером Жераром Депардье по делу о домогательствах состоится в октябре 2024 года. Об этом сообщает агентство AFP News Agency со ссылкой на прокуратуру Парижа.
• Группа «Пикник» после трагедии в «Крокусе» подняла гонорар за свои выступления
  
  По данным телеграм-канала Baza, рок-группа «Пикник», перед концертом которой случился теракт в «Крокус Сити Холле», возобновила выступления и подняла стоимость своих концертов.
• Экс-участник группы «На-На» рассказал, как его обдурил Бари Алибасов
  
  Бывший солист коллектива «На-На» Валерий Юрин признался, что несмотря на высокий заработок музыкантов, им особо не доставалось денег даже на концертах в лучшие годы.
• Мария Аронова призналась, что считала Владимира Этуша «жестким и страшным человеком»
  
  Актриса Мария Аронова призналась в интервью с телеведущей Юлией Меньшовой, что бесконечно боялась своего наставника, народного артиста СССР Владимира Этуша.
• Жители Рублевки объявили бойкот Максиму Галкину*
  
  Об этом заявила в беседе с журналистами бизнесвумен и светская львица Алена Кравец. По её словам, представители московской элиты совершенно не горят желанием приглашать комика на праздники и вечеринки в свои заграничные дома.
• Некоторые категории россиян освободили от уплаты комиссии за услуги ЖКХ
  
  Определен перечень граждан, которые будут освобождены от оплаты банковской комиссии при внесении платежей за услуги ЖКХ. В этот список включены пенсионеры и семьи с многодетными детьми.