Сто литров спирта в море водки

Командировки случаются разные. Долгие, короткие, экзотические, рутинные, удачные, пустые и так далее. Мне доводилось и голодать по трое суток, и топать десятки километров по тайге, и замерзать в тундре, и чистить картошку над Землёй Санникова, и даже проникать нелегально на военно-морскую базу, долгие часы проводить в камере смертников с осуждёнными на расстрел, править оленьей упряжкой в жестокую пургу, стоять за штурвалом в ночной шторм...

Впрочем, таких безделушек у каждого журналиста в карманах воспоминаний — целый ворох. А вот самой тяжёлой во всех смыслах у меня была первая командировка от «Советской молодёжи». Замечу: первая в качестве штатного сотрудника газеты (студентом немало помотался по строительным отрядам, готовя специальные выпуски ССО).

Итак, конец марта — начало апреля 1971 года. Защита диплома ещё впереди, в мае, но меня уже взяли на работу в «Молодёжку» на должность учётчика писем. Зарплата 85 рэ, плюс гонорар рублей тридцать, плюс сороковник стипешки — я тогда ощущал себя богачом...

Редактор газеты Василий Филиппович Жаркой даёт задание: «Слетай-ка с рыбинспекцией на Байкал, на Малое море. Сейчас самый разгар подлёдного лова, так что браконьер не дремлет и всё такое прочее. Срок пять дней. Заодно омуля привезёшь».

И вот на двух газиках, ближайших предках нынешних УАЗов, мы выбираемся из города. По ходу я веду занудные расспросы: что да как, да почему? Однако инициативу у меня перехватывают.

— А ты знаешь, корреспондент, как эта гора называется?

— Знаю. Весёлая. Мне дед рассказывал, что раньше, когда банды по тракту орудовали, мужики из деревень тут переводили дух: город видно, почти добрались невредимыми...

— Ага, ты ещё царя Гороха вспомни! Весёлая она потому и Весёлая, что на душе весело. Грымзы домашние тут мужика не достанут, прости-прощай, сударыня моя... Тормози, бурханить будем.

Достаёт бутылку «Солнцедара» — одну, другую, третью, четвёртую... Я твёрдо отказываюсь: мол, днём не пью, портвейн не люблю и вообще при исполнении нахожусь... Принципиальным трезвятником себя не считаю, но продукт больно уж того... Говорили, будто Алжир расплачивался с нами за поставки оружия дешёвым сухим вином и гнал его к нам прямо в нефтяных цистернах, а у нас, учитывая вкусы советских граждан, в него добавляли сахар и градус. Пойло напоминало коктейль из машинного масла, касторки и технического спирта.

— Э-э, так, корреспондент, не пойдёт! — Меня взяли в решительный оборот. — Если новичок всухую на Байкал попадёт — жди беды. Под лёд провалимся, машина сломается или браконьеры подстрелят. Нам такая обуза не нужна. А потом, редактор нам рекомендовал тебя как необкатанного ещё, но подающего надежды. Или мужики среди корреспондентов не водятся?

В мои двадцать два года устоять против такого натиска не было никакой возможности.

— Стоп-стоп! Ты кружку-то не ставь, тебе штрафная полагается. Первая колом, вторая соколом...

Бурханить положено было на каждой горке, холме, у всякой приметной кочки. В голове шумит, в животе бурлит… Но молодость и моё чувство профессиональной ответственности сломить было не так-то просто. Несмотря на все их старания, я оставался в вертикальном положении, не спотыкался и выговаривал все буквы — к явному разочарованию команды.

За Баяндаем в стороне от дороги стояли две новенькие военные машины, в таких размещались передвижные штабы и походные радиостанции. Вместо номеров — таблички с надписью «Испытания». Кажется, чудо-техника только сошла с конвейера. Подруливаем прямо к ним.

Встречают нас два майора, вид у них обескураженный.

— Вот, договаривались вас ждать около Еланцов, а торчим здесь...

Майоры долго и подробно вспоминают мать и всех святых апостолов.

Два солдатика-шофёра — лежат в тенёчке без признаков жизни. Оказывается, у защитников отечества, которые по заранее разработанному плану следовали впереди нас боевым авангардом (размах операции привёл меня в трепет: следом за штабными машинами логично было ожидать колонну ракетных установок. Вот это защита Байкала!), так вот, у авангарда случилось нешуточное ЧП. После Баяндая майоры вдруг вспомнили, что забыли стратегическое сырьё, то бишь соль. А на Байкале без соли — это бензин на ветер, ежу понятно. Сели майоры в одну из машин и погнали в баяндаевский магазин, а солдатиков оставили сторожить оставшуюся технику. А те кумекали в солдатской жизни, по второму году служили и потому быстренько распечатали пятидесятилитровую флягу со спиртом. Дегустировали из ковшика, без затей. Когда начальство вернулось, подчинённые лежали синие и пытались не дышать. К нашему приезду дыхание стало прослушиваться: у майоров появилась реальная надежда, что личный состав до утра окончательно оживёт, поэтому матерились они даже как-то весело, с облегчением и оптимизмом. По случаю благополучного выхода из ЧП все дружно выпили, майоры вспрыгнули за баранки и погнали вперёд. Мы — за ними. Но куда там штатским гоняться за военными! Утопив наши раздолбанные «газоны» в пылевой завесе, военная техника скрылась из виду.

В поле зрения она оказалась уже за Еланцами — стояла прямо поперёк дороги. В штабе на колёсах уже готова была уха (почему-то из частика в томате) и эмалированные кружки. Действовали по-военному быстро, чётко, отлаженно. Кружка разбавленного спирта, кружка воды на запивку, миска ухи. Я по-гусарски опорожняю кружку с разведённым спиртом, быстро, чтобы не задохнуться, подхватываю кружку с водой... Ох, Господи, запить мне дали чистым спиртом!.. Я перестал существовать: я стал огненным взрывом. У меня не было дыхания, зрения, обоняния — только огонь и разрывающая боль. Сейчас после такого я бы умер на месте. Но тогда каким-то чудом отдышался, самостоятельно спустился из высокой будки на землю и нашёл глазами очертания газика. Помню, как взялся за дверцу... Больше ничего не помню. Очнулся неожиданно. Бревенчатый дом, дощатый стол. Сосед справа старательно вправляет мои пальцы в ручку эмалированной кружки. Налитой до краёв...

Что было утром, да и весь последующий день? Кровавый туман в глазах, тошнота, голова, разлетающаяся на тысячу осколков.

На лёд выехали только следующим днём, да и то после обеда, когда основной клёв прошёл и с поличным можно было поймать только самого ленивого браконьера. Так, вспугнули какую-то мелочь, вот и весь результат. Откровенно говоря, мне жаль было рыбаков. От них требовали: рыбацкий билет, лицензию, разрешение на бормашёвый лов, и выловить разрешалось не более 5 килограммов. Продрогшие «браконьеры» тараканами разбегались по торосам, бросали удочки, а их «добыча» хладнокровно изымалась — «в пользу государства».

Инспекторы встрепенулись, когда разглядели в бинокль у «запретки» силуэты двух машин. Дело в том, что на существовавших тогда «запретках» не только нельзя было ловить рыбу, но и находиться там запрещалось строжайшим образом. Летим к островку на предельной скорости. Инспекторы мои теребят пальцами кобуры на поясах. Всё ближе, ближе. Вдруг старший накрывает рукой мой фотоаппарат и роняет:

— Убери. И блокнот в карман, подальше.

— В чём дело? Почему? — удивляюсь я.

— Номера видишь? Два нуля. Обком партии. Понятно?

И мы уже не летим во весь опор, а как бы ползём на брюхе провинившимся псом к строгому хозяину. Чтобы не потревожить рыбу, не нашуметь, не помешать.

— День добренький! — ласково здоровается инспектор с мужчинами в ондатровых шапках. — Как рыбалка? Как понос?

— Понос — туда... — машет в сторону берега ондатровая шапка.

— Ну ничего, к вечеру понос изменится, — успокаивает инспектор.

Этот идиотский разговор возможен только на Байкале, только среди рыбаков-подлёдников. Понос — это течение. Если воду несёт от берега, то вместе с ней выносит всякую мелкую живность, навстречу которой устремляется рыба. Соответствующим образом надо и бормаша подсыпать — чтобы его несло по направлению к лункам.

— Эх, мелкая сошка пасётся! — презрительно роняет один из инспекторов, когда мы отъезжаем. — А вот, бывало, когда с тремя нулями, да ещё с гостями московскими...

— Да, — ударился в воспоминания другой, — недаром говорят: с двумя нулями едут — два мешка рыбы везут, с тремя нулями — три мешка. (Три нуля полагались машинам, которые возили секретарей обкома партии. — Прим. авт.) По Сеньке и шапка. А лучше всего охранять космонавтов. Я как-то пять дней с ними гужевался. Водки — море, закусон... И не выпендриваются, как обкомовские, с нашим братом и шофернёй на равных наливают. Вот лафа была!..

Я в очередной раз поражаюсь извивам сознания советского человека. На берегу без малого сто литров чистого спирта, а он мечтает о море водки!

— А от кого же их охранять-то здесь, у них своя охрана имеется?!

— Да мало ли! Нештатники какие или районные сдуру налетят. Пока разберутся, а людям беспокойство.

— Это не «запретка», — замечаю я, — а «охранялка» какая-то получается...

Смех долго сотрясает машину. Очень всех позабавило это слово — «охранялка». На меня почти перестают коситься. Я два дня категорически не принимаю спиртного, даже от запаха мутит. Горло и бронхи обжёг основательно. Мужикам это подозрительно. У нас всякий непьющий вызывает подозрение. Майоры тоже выбились из компании, они даже не появляются из своих машин, только принимают рыбу и выдают спирт. Похоже, всё остальное время они без устали «протирают оптические оси». Но это дело святое, такой отрыв от общества инспекторы понимают и принимают.

Когда мы вернулись на берег в инспекторский домик, там уже разливали спирт... Всё, больше я такой жизни выдержать не мог! И тем же вечером позорно бежал на первой попавшейся попутке.

Конечно, ни о каких «ударных дозах» и «запретках» написать было нельзя, и я с тошнотворным чувством выдавливал из себя положительную порожняковую заметку. А омуля я привёз. Инспекторы сунули в рюкзак увесистый свёрток. Редактор был доволен.