Лёд и пламень

26 июня в картинной галерее посёлка Листвянка соберутся поэты, художники, барды и просто интересные люди – многочисленные друзья поэта и архитектора Владимира Пламеневского. Соберутся, как когда-то собирались на его юбилеи, дни рождения и просто так. Эта галерея была любимым детищем Пламеневского, она притягивала творческий народ из самых разных уголков мира.

Но нынче дата снова юбилейная – Пламеневскому исполнилось бы 65 лет. И от того, что в 2003 году Володи не стало, юбилей этот будет приправлен грустными нотами, хотя снова здесь будут звучать стихи, песни, воспоминания о каких-то знаменательных событиях, происходивших под этой крышей на берегу Байкала.

Брат поэта, Алексей Пламеневский, который заново отстроил сгоревшую после смерти Владимира галерею и продолжил её работу, напомнит, что и ей, галерее, исполняется нынче 15 лет.

Давайте и мы вспомним добрым словом солнечного, пламенного человека Владимира Пламеневского, хотя его и поглотил лёд небытия, но – вспомним, читая его стихи, как привет из прошлого… Стихи – не умирают.

Владимир ПЛАМЕНЕВСКИЙ

* * *

Мне сдаётся – уходят тихонько диктаторы и палачи.
Вон один заметался – в какие бы джунгли забраться?
Но уже запевают; гудит телемост; а вчера я письмо получил –
Затевается братство!
Затевается праздник. Звонок коридорный, звеня,
Перемену сулит – всё идёт к измененью погоды!
Я из школы весны – оркестранты, возьмите меня!
Я из вашей породы!
Я лет двадцать последних искал вас и чуть было крест
Не поставил на бедных надеждах, играя в полтона.
Ну так чернорабочим
возьмите меня в свой оркестр,
Я согласен на всё – даже влагу сливать из валторны!
Затевается братство, зажжём миллиарды свечей.
Мы из крепких корней – перестанем подонков бояться!
Небосвод в этом мире ещё, слава Богу, ничей.
Приготовьтесь на полюсе, в море, в песках:
Затевается братство!

ПОСЛЕДНЯЯ ЖИЗНЬ

А жизнь последнюю я жить решил в крестьянстве,
Чтоб руку положить на твёрдый лоб коня
И ветер ветряком добыть из щёк пространства,
И огород взрастить, и смысл постичь огня.
Когда я жизнь прожил средь моряков суровых,
То голос напрягал и знал закон волны,
Тогда я не обрюзг, я бронзов был и ловок,
И брызги на баркас летели, зелены!
Когда я жизнь прожил средь каменщиков пыльных,
То воду подносил и гипс мешал рукой.
Когда я жил две жизни среди ссыльных,
Душа грубела, покрываясь шелухой.
Я с фотокамерой прошёл по жизни третьей.
Вытаскивая свет из общих тёмных мест,
Я длиннофокусником суть искал в портрете,
Был выгнут блик, и сумрак шёл в замес!
Когда я жизнь прожил среди пустой богемы,
Катился на меня вина девятый вал,
И вопль тоски, звериной вечной темы,
Сидел внутри, изнанку тела рвал…
Но жизнь последнюю я жить решил в крестьянстве,
Чтоб руку положить на твёрдый корешок
Тех малочисленных, взращённых в постоянстве,
Тех крепких, как листвяк, тех выстраданных строк.

ЭТО ВРЕМЯ

Если честно признаться, я ночью проснусь и кричу.
Если честно признаться, я ближе продвинулся к бездне.
Но признаться – кому? Это блажь – лепетать палачу,
Чтоб он точку не ставил в конце этой сумрачной песни.
По оврагам летят голубые стрекозы. Вода
Пахнет тайной, и тиной, и средне-возвышенной ленью.
Из российского тюбика выдавлен смех навсегда,
Он засох на портрете уже четырёх поколений.
Над Шаманской скалою кровавая светит луна.
Над Чернобыльской степью в два пальца свистят мародёры.
По сибирскому тракту дрожат мужики с бодуна,
И лежат, замерзая, на спальниках злые шофёры.
Если честно признаться – к нам тихо подкрался распад.
Аполлона тошнит в закутке, где в почёте насилье.
Нет ни друга впотьмах, ни жены. И тому, кто распят,
Мы последних сто лет сокровенных свечей не носили.
Хоть нам в лоб, хоть под дых, хоть залей ацетоном глаза!
В Уругвай увези! Не давай ни молитвы, ни хлеба –
Не проснёмся вовек, а проснёмся – зевнём в небеса
И глядим – полыхнёт ли от выдоха нашего небо.
Поцелуи, психушки, молитвы, побои, Гулаг,
Паранойя борьбы, метафизика сытого рая…
Наш спаситель – Калашников. Наш вдохновитель – кулак.
Что ты жадно глядишь на дорогу, кастетом играя?!
Что ты ищешь во мгле? Одинокую душу мою?
Или хочешь найти одиноко стоящую крышу?..
Я напротив тебя безо всякой надежды стою
И в пещерах глазниц даже искорки малой не вижу.

* * *

Над пропастью. Уже утратив робость.
Где два глагола: падать и пропасть.
Ты посвети туда. В утробу. Прямо в пропасть.
И мне туда, я знаю, не упасть.
Я зацеплюсь за луч. За твой пароль. За голос.
И, кашляя навзрыд, порву смертельный круг.
И горло зацветёт, в свою вмещая полость
Свет золотой, какой-то новый звук.
Я жить хочу. Я жить хочу счастливо.
Я вырвусь. Подтянусь, подай мне только знак.
О, только бы трава на краешке обрыва
Была крепка и прочен известняк!
Звезду пошли, чтоб сердце укололось
И встрепенулось так, чтоб ту звезду достать.
…А если и умру – последним будет голос
Твой надо мной хотя б три дня стоять.

* * *

В. Болтенкову
Собака залает в распадке, откликнется ворон.
И мы не устанем восходу опять поражаться.
И станет понятно, что люк в это небо отворен…
Но пахнет земля и зовёт к ней навеки прижаться!
Когда полетим мы по этой трубе поднебесной,
Простивши друг друга и за руки взявшись навечно,
Мы вспомним, заплакав, о нашей прародине тесной,
О всей этой мелочи, чудной такой, человечной…
И хочется трогать перила точёные, грядку,
Кувшин керамический, лестницу, шланг под напором, –
И хочется мир перечислить в тетрадь по порядку
Пред тем, как проститься с байкальским и крымским простором! –
Хотя бы барокко иркутского свет (с флорентийским размахом!)
Хотя бы Италию – (крупно, с ангарскою мощью!)
И степь (мастихином) – с крутым симферопольским маком,
И тот известняк инкерманский – (сухою ладонью на ощупь)…
Прощайте, прощайте, калитка Вселенной открыта,
Как жалко, как грустно, как хочется крикнуть: до встречи!..
И только Байкал как осколок лежит лазурита.
И длинное – О! – как осколок законченной речи.

Уважаемый читатель МГ! Поставьте, пожалуйста, отметку о своем впечатлении от прочитанного. А если вам есть что сказать более подробно - выскажитесь в комментрии!

• ПОНРАВИЛОСЬ

• НЕ ПОНРАВИЛОСЬ

• Расскажите об этом своим друзьям!