Cтиши из тиши

Борис Алексеевич Хадеев по профессии – зодчий, член Союза архитекторов России, автор свыше ста архитектурных проектов, более сорока из которых реализованы. Ну а кроме того пишет прозу и стихи, создаёт картины. В прошлом году опубликовал сразу четыре книги: современные сибирские сказы «Необыкновенное путешествие Бадмы Гомбожаповича, Петрунька и Крутила», сборник сибирских повестей «Деревянная лошадка Модын Унган», поэтические сборники «Серебряная песнь» и «Стиши из степной тиши».

Родился этот разносторонне одарённый человек в 1939 году. Солидный возраст его творчеству не помеха. Свои поэтические сочинения поздних лет Хадеев называет не «стихи», а «стиши» (предлог «с» бывает аналогичен предлогу «из», а в данном случае переведён в ранг приставки), что уже подразумевает наличие в их содержании определённой дозы юмора и самоиронии. Что касается формы, то она неоднозначна: это верлибр с элементами белого стиха, кое-где приправленного рифмой, и налётом бурятских поэтических традиций. При чтении рекомендуется это учитывать для лучшего понимания весьма оригинального авторского стиля.

* * *

В серый день, в городе чужом,

Где ты жила, а я заезжал редко,

Зашёл в твой двор, не надеясь на случай,

В спокойствии элегическом,

В подъезде открывается дверь,

И тут прошибает меня волна,

Пробивает током меня электрическим,

Увидел нежданно тебя на пороге,

И загорается день несравненный такой –

Как лист багровый и золотой

На чёрной осенней дороге.

Кремсодовое детство

Только отошли от войны,

С голодом, с нехваткою проживали,

Помню брат с пацанами по плечам толпы

Сверху за хлебом в магазин попадали.

Позже также пахуч был хлеб,

Но очереди меньше стали,

Лукообразным на шарнире ножом

Продавцы по граммам его нарезали.

А потом будто в сказке,

В памяти детства ясной не угасло,

Жёлтыми большими кубами

Появилось в витринах сливочное масло.

А потом от войны продавцы оттаяли,

Сбросили застиранные серые хламиды,

В белых свежих халатах

Стали из синих с белым сгущёнок

Строить в витринах

многоэтажные пирамиды.

А после – роскошь такая! –

Для отходящего от голода народа

Появились мятные пряники

И неизвестная пацанам крем-сода –

Невиданная диковина такая.

Выпил её впервые: до чего же вкусно!

Даже не поверил чуду!

А тут ещё мама

В настроенье приятном

Неожиданно угостила пряником мятным.

Выпив, долго мялся, решался,

Потом обратился прямо:

«Дай мне десять копеек,

Две копейки принесу сдачу,

Дай, ну, пожалуйста, мама!»

Дала она десять копеек,

Купил золотистую в пузырьках крем-соду,

Пил её жадно со страстью,

Остаточком угостил маму.

Затем бутылку пустую на стол поставил,

Почувствовал: вот оно счастье – какое!

Сыто кремовый газ отрыгая,

Сказал солидно и важно:

«Мама! Когда вырасту большим, как папа,

Буду получать деньги,

Буду её всегда покупать,

Слово моё не бумажно.

Каждый день покупать её буду,

Каждый день угощать тебя буду,

Каждый день пить её буду,

Утром, в обед и вечером.

Это чудо – крем-соду!»

Давно это говорил, многое уж позабыл,

Но праздник послевоенный – кремсодовый,

Видно, никогда не забуду.

Рояль в степи

В степи короткотравной,

Весь день открытой солнцу,

Стоял рояль

И голос пояснял:

«Одной рукой играю,

Другой держу я трубку,

Чтоб лучше слышал ты».

И звуки бархатистые, чёткие

В дрожащем низком шёпоте

Волной неспешной полились,

Они неторопливо плыли,

И мягкий с жёстким звук шуршал,

Как галька на морском прибое,

Они лились,

О чём-то говорили и молили

Размеренно, неторопливо,

Вели какой-то серьёзный

Мне нужный разговор,

Как жаловались, будто, мне и миру,

И струны благородные

Неспешные стонали.

Язык бессилен тут

Музыку передать.

Не объяснялся так никто со мной.

Вот это исполненье для меня ли?

В степи короткотравной,

Весь день открытой солнцу,

Играл рояль.

* * *

Со старыми любимыми встречаясь,

Открываешь в глубинах памяти

Забытые ниши,

В них старое, как кино хорошее, видишь,

Но, видно, не следует часто встречаться,

Может и надоесть

Остывающее с годами:

«А помнишь?»

На вечере юбилейном

Обрадовался шумно,

К старым подругам, друзьям приник,

Но чувствую горький после осадок возник.

Радостью светился их лик,

Но в памяти моей замшелой

Остались они молодыми.

И, глядя на их морщинок

Витые вермишели,

Так хочется честно соврать:

«О, как Вы похорошели!»

В чём мудрость старости?

В чём мудрость старости?

В том, что не спишь,

Травы пьёшь иль таблетки глотаешь,

В том, что всё забываешь,

В том, что выключил печь

Иль квартиру закрыл,

По десять раз проверяешь,

В том, что тупеешь умом,

Мысли, что схватывал на лету,

Доходят с большим трудом,

И тех, с кем работал многие годы,

Уже имена забываешь,

В том, что уши глохнут,

«А?» – переспросить стесняешься,

А в утешенье тебе говорят

Так часто, что от повторения уши сохнут:

«Мудрым зато ты стал – приобрёл опыт!»

О, не знаю,

С восторгом каким

С неудержимой радостью

Поменял бы я это

На безрассудство и молодую глупость,

Чтобы как молодой бестолковый телёнок,

Который доверчиво морду тянет,

Не понимая, что могут и вдарить;

Не получил он ещё свой кусок

Опыта и мудрости.

Телёнком доверчивым

К солнцу или маме-корове

Морду тянущим,

Хотел бы я быть,

Мудрым называемый и опытным.

* * *

Казалось, должно уже успокоиться,

Умолкнуть должны страдания давние,

Забыться должны те дни и те ночи,

Которые – странно –

Сегодня не забываются.

Не успокаивают рассудка доводы,

Стать рассудочным – похоже, ошибка,

Не истираются той весны и осени

Яркие краски незабываемые.

Не отвечал на твои я письма,

Полный самоуверенности,

Забыл, что по кругу

За обидой идёт воздаяние.

А потом писал письма тебе покаянные,

Хорошо понимая с годами:

Мягче сердце должно быть у смертного.

И молчаньем бескрайним ответило

Глубоко ранившее меня забвение.

Переплыл реку воспоминаний

Я звонил тебе редко,

Потом два месяца чаще,

Надеясь попасть к тебе в гости,

С моими словами, цветами.

Может, в это время

Ты была в гостях у кого-то?

А потом вдруг мысля такая меня напугала:

«А может, случилось что-то?»

Стало всё в мире сомнительно, –

В нашем-то возрасте неудивительно,

А у меня нет номера

Ни одного твоего родственника.

Тогда я к тебе засобирался,

Засуетился – как жених к невесте,

С дальнего микрорайона своего

На твою улицу,

Чтоб разузнать всё на месте.

Переехал мост длинный,

Переплыл по дороге реку воспоминаний,

Вдохнула память незабываемый запах

Отцветшего нашего времени.

В двери соседей стучал, разузнать хотел,

А соседи молчали, или через дверь:

«Тут тебе не отель!» –

Грубо так отвечали.

Только за крайней дверью,

Чувствую, кто-то стоит,

Долго за нею молчали, а потом,

С испугом спросили:

«Вам чего надобно-то?

Для чего приходили-то?»

«Да соседку вашу с пятнадцатой.

Как она – жива ли здорова,

Как справляется с возрастными заботами?

Что беспокою, простите,

Вместе долго работали».

Пошёл я по лестнице на выход извилисто,

За дверью заряды любопытства

Накопились плотного,

Соседку на площадку

Как взрывом выбросило:

«А чего приходили-то?

А чего Вам надо-то?»

И ответил я с радостью,

Ничего, не скрывая:

«Я узнать лишь хотел, всё ли ладно,

Что жива она и здорова,

Ну а больше,

А больше-то мне ничего не надо».

«Да жива она и здорова,

Уехала на Байкал недавно,

Вот приедет дней через десять,

Вот тогда и звоните!»

Швейцарские зарисовки

Под вершинами сыроватыми

Швейцарию горную проезжая,

Дивился чуду людскому –

Многокилометровым туннелям:

Сколько же можно проходчикам

В толще каменной биться,

Что же такое их в толщу манит,

Долбят упорно скалы,

Долбят базальт и гранит,

Скалы у многих надежду и жизнь убили,

Не одну сотню тут положили,

Но упорство и воля людей всё же

Каменные горы пробили,

И всё для того,

Чтобы сегодня поезд весёленький

Из туннеля высоко к небесам выскочил.

Пассажирам кажется,

будто в облаках повитали,

На деле, чтобы быстро

Махнуть из Германии в Италию.

Упорно искал перевал Сен-Готард,

Где Суворов переходил Альпы,

Видно, можно их перейти,

Если солдаты могучи, как волы,

Если от пушек отдельно тащить стволы,

Если погода благоприятствует,

Если противник не сильно препятствует,

Ведь когда-то проходили же здесь

римские легионы,

Проходили в доспехи тяжёлые одетые

Римские центурионы.

Почему-то искал на широкой скале

Швейцарцев широкие дома – шале,

Похожие чем-то на русского Севера избы,

Где широтой удержать тепло лишь бы.

Как всякий турист на новости падкий,

Искал эти шале,

А почему они с крышей малоуклонной –

Было для меня загадкой.

Около церкви нашёл шале,

Увидел подлинный шифер,

Вечный и прочный верняк,

Не с магазина формованный,

А настоящего камня тонкий плитняк.

А остальные Швейцарии дома

Сделаны на одно лицо,

Выбор современных домов невеликий

В массе во Франции, Германии, Италии –

Всюду сплошной модернизм многоликобезликий.

И, от модернизма устав,

Вспомнил деревянных домов красоту

На Байкале в старинном Иркутске,

Наличники криволинейные,

Точёные и пропильные,

Ставенки деревянные сочно резаны,

И улыбнулся довольный –

Мы тоже не пальцем сделаны.

* * *

Горной Швейцарии

Долины роскошные

Напоминают Тунку Прибайкальскую.

Так же – с обеих сторон горы,

Так же – облака седые.

Только, кажется, планы дальние

У нас более голубые.

Только у нас течёт Иркут,

Река плавная, равнинная,

На арбе сидит бурят,

Во рту трубка длинная.

Цвета моря

Врачу — синеглазке

— Коли судьбой

Предназначено было тебе утонуть

В море глубоком,

То где предпочёл бы?

— Ни в Чёрном,

Ни в Жёлтом,

Ни в Красном,

Но только – в Синем бездонном,

Что в Ваших глазах

Сейчас ласково плещет.

Силлабо­тонику

Заметил критик:

Силлабо-тонику забыли,

Где ямб тут и хорей,

Где стопы,

Где тут амфибрахий?

Скажу ему ответ скорей:

Не нужен тут мне ваш хорей,

И ямба просите Вы больше,

Вам нужен амфибрахий.

Идите с амфибрахием…

Куда подальше.

Любителям силлабо-тоник

Скажу при всём

Честном народе:

Верхарна и Уитмена читайте

В хорошем переводе.

• Расскажите об этом своим друзьям!