Валентин Распутин: «Возрождение России пойдёт с регионов» |
19 Марта 2015 г. |
– Ушёл из жизни замечательный человек, великий русский писатель Валентин Григорьевич Распутин – удивительное сочетание чуткого и глубокого таланта, безусловного знания жизни, высоконравственного состояния души. Его потеря для каждого россиянина, а особенно для сибиряка – глубоко личное несчастье. Скорбя, мы вспоминаем, какой он след оставил в каждом из нас. На международной конференции в Лимнологическом институте в 1999 весь зал встал, когда вошёл Распутин, а кто-то из зарубежных гостей назвал его величайшим писателем мира. Мы говорили тогда с Валентином Григорьевичем о Байкале – «святыне и чуде, жить возле которого надо, осознавая ответственность за него», о роли учёных в борьбе за сохранение этой святыни. Потом мы увиделись с Валентином Григорьевичем на похоронах академика Григория Галазия в 2000 году и говорили не только о Григории Ивановиче, но и многом другом. Я позволю себе воспроизвести часть этой беседы, поскольку в ней нашли отражение позиция писателя, его отношение к учёным и жизни и некая заповедь, которая неизменна во все времена. – Нас объединяло с Григорием Ивановичем (Галазием) одно дело – защита Байкала. На каком-то этапе я был вовлечён в это движение, и мы часто встречались и в Москве, и в Иркутске. А поскольку я писал о Байкале, то без консультации Григория Ивановича, без той информации, которой владел лишь он, обходиться не мог. Тогда, во второй половине 80-х, было мощное общественное движение в защиту сибирского озера, и лидеры, например Фильшин и другие, были на виду. На фоне таких деятелей Григорий Иванович ненадолго, нельзя сказать, чтобы стушевался, но стал меньше привлекать к себе внимания. Однако он был спокоен, прекрасно понимая, что всё это ненадолго, что они пошумят-пошумят и сойдут, как пена. Так и получилось. И опять он остался один. Были у него, разумеется, помощники, но боец он был один, а остальные так и оставались помощниками. Не было никого равного ему, я говорю не о научном уровне, а об отданности самому главному делу – защите Байкала. Я внимательно следил за всеми событиями, писал об этом и даже цитировал высказывания того же Модогоева, секретаря Бурятского обкома партии, который называл Галазия «врагом бурятского народа» за выступление против создания Селенгинского картонного комбината. Сошли 80-е годы, начались 90-е. Я отошёл от борьбы за Байкал, поскольку в России началась такая свистопляска, что не до Байкала было. А Григорий Иванович продолжал этим заниматься. Он оказался мудрее всех нас, потому что знал – и это тоже всё пройдёт. Хотя кутерьма, которая началась в России с начала 90-х, даже в нём вызвала, как мне кажется, какую-то растерянность – он стал, например, надеяться на какие-то американские проекты (помните, проект Дэвиса?). Меня удивляло это, и я как-то спросил: «Почему?». «Может быть, хоть это чем-то поможет!», – сказал он. Но он понимал и другое – надо уповать всё-таки на собственные силы. И тогда он пошёл в думу в надежде помочь Байкалу. Он был самым немолодым среди депутатов – как старейшина открывал первые заседания. Во многом благодаря Григорию Ивановичу был принят Закон о Байкале, который так долго обсуждали. – Что, на Ваш взгляд, было самым главным в Григории Ивановиче? – Некая непоколебимость. Было много энтузиастов-защитников Байкала – учёных, писателей, общественных деятелей. Но все они, как бы отдав дань байкальской теме, сходили со сцены. А Галазий продолжал служить этому всегда. Он просто не мог представить себе, что у него может быть какая-то другая позиция. Точно также как люди, знавшие его, не могли представить, как он может пойти на какой-то компромисс, если речь идёт о Байкале. Ни разу этого не случилось! По крайней мере, я такого не знаю. Это действительно был «рыцарь без страха и упрёка», который не раз подставлял и свою судьбу, и свою карьеру под удар во имя достижения благородной цели. Что-то ведь всё-таки делалось! Принимались правительственные постановления по Байкалу, которые хотя и не выполнялись полностью, но что-то с мёртвой точки сдвигали. Отказались от сплава древесины по малым речкам, от сплава плотов по Байкалу, сократили, и существенно, вырубки лесов. Конечно, здесь заслуга не одного Григория Ивановича, но в первую очередь его. Казалось бы, с приходом Горбачёва таких людей, как Галазий, должны были признать. И внешне они были как бы признаны. Однако же Григория Ивановича даже не включили в госкомиссию по Байкалу – он в ней участвовал, но лишь как приглашённый. Думаю, при нём неловко было принимать какие-то компромиссные решения. Он был как живая совесть. Не дрогнул никогда, в то время как каждый из нас хоть когда-нибудь, хоть в чём-нибудь да уступил. – Валентин Григорьевич, видите ли Вы сейчас среди наших современников, среди учёных людей такой же нравственной стойкости? – Есть ли сейчас такие люди, как, например, Галазий, Лаврентьев, Воронков? Есть учёные и честные, и замечательные умы, но не вижу я такой преданности, отданности делу, такого натяга. Цели ставятся ниже, чем прежде. Мы отступаем всё дальше и дальше. – Но продолжатели-то есть? – Многих волнует тема Байкала. Не сомневаюсь в их добрых намерениях, искренней заинтересованности в том, чтобы снять проблему и помочь Байкалу, но их как бы устраивает, может быть, невольно разноголосица в этом вопросе. И Академия наук, и общественность, и местные руководители – все говорят вразнобой и требуют разного. Согласия нет. Поэтому рождаются движения и проекты умирают до очередного всплеска интереса. – Валентин Григорьевич, в своей речи по поводу вручения Вам премии Солженицына Вы сказали, что человека постигает страшное видоизменение – «уход в мир ирреальный, виртуальный, наркотизация», происходит «нравственная мутация» общества. Неужели так неизлечимо мы больны? – Да, это происходит. – Но ведь есть же такие, как Галазий, как ваша Дарья из «Матёры» и множество других нравственных людей, живущих среди нас. Я давно работаю с учёными, знакома со многими замечательными людьми, и это даёт мне возможность верить, что есть ещё и чистота души и «помыслов высокое стремление». – Безусловно! И этим мы держимся. Мы сохраняем в отличие от многих других народов доброту и широту души, ценности, делающие человека человеком. Знаю многих людей науки – очень достойных, уважаю их. Но наука сейчас в таком же положении, как и литература, культура, образование. Она предана обществом. Её тоже можно представить на тающей льдине среди проплывающих мимо роскошных кораблей неким ноевым ковчегом, спасающим человеческие ценности. – Может, есть какой-то высший смысл в бесконечных страданиях? Может, именно потому в нашем народе так долго сохраняется нравственный, потенциал? – Да, наш народ стоек. Сохраняются ещё старые идеалы человеческого сердца: любовь и честь, жалость и гордость, сострадание и жертвенность. Но сейчас идёт разрушение этих ценностей. Изгоняются со двора совесть и чистота. – Но есть ли надежда на лучшее? Увидим ли мы ту гору Арарат, на которой начнём новую достойную жизнь? – На то воля Божья. Думаю, что нам ещё долго придётся проходить через страдания, нравственные испытания, долго искупать тот грех, который совершили, – предали Россию, дела предков наших, собиравших её по крупицам, позволили разрушить её. Но уже становится легче. Это прежде нужно было хвататься за соломинку, чтобы выстоять. Сейчас уже легче. Удалось кое-что сделать, удалось устоять в самом трудном искушении. Конечно, идёт во всю распродажа идей и ценностей, конечно, продолжает действовать змеиный клубок вокруг власти. Остаётся сложным положение образования и культуры в нашем обществе. А ведь от этого зависит наше будущее. Здесь нужны срочные и серьёзные решения. Но уже заметно мы начинаем отходить от потока изобличительной лжи и навязанной чужой культурой пошлости. Появляются талантливые произведения. Может быть, ещё долго нас будет захлестывать эта гадость с экрана, может быть, мы не избавимся от неё никогда, но, уверен, рано или поздно она займёт то место, которое ей подобает. Я часто бываю в отдалённых районах, в так называемых малых городах, и чувствую там настроение людей, возрождение патриотизма. Люди начинают подниматься с колен, начинают разворачиваться. На мой взгляд, именно с регионов пойдёт возрождение России. – Так что же произойдёт со всеми нами? – Трудно сказать. Знаю, что мы уже не будем самостоятельными людьми, какими были. Станем другими. Кому-то это даже и нравится, в частности, молодым. Они не чувствуют опасности. Но мы прожили долгую жизнь и понимаем, что безвозвратно что-то утратили. Разное пережил наш народ, но держался плеча друг друга, сохранял в себе доброту. Всю жизнь буду помнить, как меня в годы войны отправляли в школу. Матери с нами было очень тяжело, отец тогда был в тюрьме. И по крохам, кто чем мог помогали мне земляки-сельчане. Разве такое забудешь? – «Уроки Французского»? – Наиважнейшие для ребёнка уроки жизни! Если бы каждый из нас мог осознать, что человеческая опорность никем больше, как самим человеком, не выстроится и не на чем более, как на заповедных началах, выстроиться не может. Если бы могли мы следовать этому и примером жизни своей передать это осознание детям... Мы сидели тогда в пустом зале Дома писателей и говорили, говорили. И меня не покидало волнующее ощущение неповторимости этой чудесной встречи. На прощание Валентин Григорьевич написал на подаренной мне книге «Галине Сергеевне от автора с радостью от встречи с единомышленником и добрым человеком. В. Распутин». Эта книга стала самой дорогой реликвией в нашей семье.
|
|