Мы родом из детства |
28 Июля 2011 г. |
Мы вновь обращаемся к воспоминаниям иркутянина Николая Потапова, который принёс к нам в редакцию историю своего рода. На этих страницах – судьбы людей, которых он знал и любил, картинки сельской жизни середины прошлого века. Свои письма-воспоминания он адресовал любимой племяннице Анне. Ты меня спросишь, Аня, откуда я знаю про старую жизнь, когда меня ещё и на свете не было? Да ведь и в моём детстве многое сохранилось из той жизни неизменным. Моя мама так же ставила в печь чугуны, пекла хлеб, так же кричала из кухни, чтобы я покачал кроватку с проснувшейся Валькой, твоей мамой. И я, сонный, шёл и качал. Как-то я перестарался, сильно раскачал кроватку, и Валька из неё выпала. Прибежала мама, шлёпнула меня и успокоила орущую доченьку. А я отправился досыпать. Не знаю, было это связано с тем происшествием или нет, но через некоторое время сестрёнка стала плохо спать и вздрагивать во сне. Мама пригласила нашу дальнюю родственницу, бабку Пимиху, её лечить. Она славилась умением «править» ребятишек. Мама усадила Валюшку на стол, а Пимиха налила в чашку воды, положила туда угольки и стала что-то над водой бормотать. Продолжая шептать, она окунула пальцы в воду и обрызгала кругленькую Валькину головёнку. Так она делала несколько раз и со всех сторон, а сестрёнка внимательно смотрела на неё, поворачивая голову. Рядом была мама, так что Валька хоть и побаивалась, но не плакала. После этого сеанса психотерапии она спала хорошо. Прозвища Почти у всех пацанов в деревне были прозвища, на которые никто не обижался, кроме Витальки-Собачины. Его прозвали так из-за отца, который, по слухам, чтобы вылечить туберкулёз, ел мясо собак. Часто прозвища давали по фамилиям: Дёмша – Дёмин, Тапыч – Потапов (так звали нас с братом Виктором, только меня с добавлением «маленький»). Лёнька Блинов – Блин, Лёнька Терпугов – Пук. Были и настоящие прозвища – Окотей, Тяжеловоз, пацана с широким носом и большими ноздрями прозвали Граф Норкин, а его маленькую толстенькую сестру – Кнопка. Помню, как в школе после урока истории про татаро-монгольское иго одну татарочку стали изводить словами: «Сарке Мамая жалко!» Она, бедная, забьётся в угол, как мышка, только вылезет – снова: «Сарке Мамая жалко!» Класс хохочет, молоденькая учительница покраснеет вся, думает – над ней смеются, гонит первого попавшегося под руку из класса. Дети в куче бывают безжалостны. Школа В начальной школе весной мы с нашей учительницей Эльвирой Александровной любили ходить на пикники. Местом пикника была Заверняйка – здесь Ока впадала в Ангару, они вместе огибали скалы и катились к порогам. Мы поднимались по южному склону, хорошо прогретому весенним солнцем, и выходили на пологую полянку. Приносили, кто что мог: квас, яйца, шаньги, калачи. Эльвира Александровна брала с собой настоящую скатерть, что было редкостью, и что-нибудь вкусненькое, что было не меньшей редкостью, например, конфеты. Потом начинались игры. Учительница сидела у «стола» с размягчённо-довольным лицом, на котором никто никогда не видел улыбки. В старших классах у нас вёл химию её муж Михаил Ефимович – хороший учитель старой закалки. Был он более мягким по характеру, но у него были свои приёмы, чтобы держать нас в узде. Например, ребятишки не особенно любили дома готовить задания, так он брал хитростью. При объяснении темы он открывал свой портфель и как бы случайно доставал оттуда затрёпанную книжонку – вот, мол, опять перепутал. Нехотя открывал её и читал небольшой абзац интересной приключенческой повести. Потом убирал книжку: надо заниматься, некогда читать. Класс умолял продолжить, клялся, что мы сами дома тему выучим. До сих пор помню рассказ, как одного хорошего парнишку злые люди бросили в колодец, в котором жил крокодил. Но мальчик был не промах – он связал лыком два ножа остриями в разные стороны, и когда крокодил разинул пасть, чтобы его проглотить, вставил в неё своё оружие. Крокодил сдох, а мальчик выплыл по подземному каналу и убежал к своему племени... В следующее занятие Михаил Ефимович проверил, как мы усвоили урок, остался доволен, и чтение продолжалось. На одном уроке получился сбой. Ученик не смог ответить урок, так что Михаилу Ефимовичу пришлось объяснять, а двоечнику мы надавали по полной. А там – сплошные лагеря… Если с места нашего школьного пикника, расположенного на пологом южном склоне горы, подняться вверх и пройти вправо, можно увидеть небольшую долину. В 50-х годах там разворачивалось строительство трассы Тайшет – Лена. Основными строителями железнодорожного моста были заключённые. Просуществовал мост недолго, лет десять. Перед разливом Братского водохранилища его разобрали и перевезли в другое место. В посёлке Заярск, где жила наша родня, был лагерный лазарет. В этом лазарете в 1947 году хирург-заключённый (говорили – профессор) сделал отцу операцию, подарил ему ещё полсотни лет жизни. Сам он оперировал, будучи затянут в корсет из-за жесточайшего радикулита. Надо сказать, что в лагерях сидело много знаменитостей: артисты, музыканты, врачи, инженеры. Зона примыкала к северному склону Заверняйки и с горы была видна как на ладони. Субботними вечерами там играл духовой оркестр. Вспоминаю один такой концерт. Часов в девять вечера, когда мы с ребятами уже расположились на склоне, появились музыканты. Они расставили стулья и пюпитры, разложили ноты. Надо тебе сказать, Аня, что мы не были такими уж тёмными людьми: у нас в школе был свой радиоузел, была подборка пластинок, попадалась там и симфоническая музыка, и арии из опер. Наши учителя старались прививать нам вкус к классике. Я многие арии даже знал наизусть, особенно мне нравилась ария князя Игоря, где он, попавший в плен и всеми презираемый, обращается к жене: «Ты одна винить не станешь, сердцем чутким всё поймёшь». В школе на переменках музыку даже включали через радиоузел. А в зоне тем временем, после небольшой репетиции, начался концерт. И тут я почувствовал, что такое живое исполнение. А ещё понял, что среди зэков были музыканты высочайшего класса. Позднее, взрослым, я старался слушать живую музыку, например, приезжая в командировки в Москву. Прости, Аня, что я перескакиваю с одного на другое. Воспоминания теснятся в моей голове и просятся на бумагу. Ещё в детстве, помню, я как-то писал ночью школьное сочинение по географии при свете керосиновой лампы и сам себе казался летописцем, который в келье пишет страницы летописи. Так вошёл в образ, что завершая сочинение, в конце приписал «Аминь». Эта вольность мне дорого обошлась. Маму вызывали в школу, а потом и сама учительница пришла к нам, обшарила взглядом углы, видимо, проверяя, не висят ли там иконы. Мама после её ухода только легонько шлёпнула меня по затылку: «Начитался, умник!» Вот ещё одно из детских воспоминаний. Крестьянский труд Помню, как подростком лет 13–14 я косил с отцом и дедом Михайлой. Больше месяца мы жили в шалаше. Покос дали деду, так как у него содержалась лошадь из охотничьего хозяйства. Взрослые договорились накосить там и для нашей живности. Обустроились мы так: в середине луга скосили траву, затем из жердей поставили остов шалаша, накидали на него траву – вот нам и дом. Спали в нём всё на той же высушенной траве. Недалеко от входа соорудили очаг, над которым повесили два котелка: для еды и для чая. Варили обычно похлёбку из картошки, крупы и сала. Кашу тоже варили с салом. Хорошо просоленное и провяленное, оно долго хранится. Сало – продукт калорийный, без него тяжёлую работу не осилить. Чай состоял из травы, листьев и корешков, которые хорошо высушивали. Рабочий день начинался с рассветом, часов в 5–6 – по росе легче косить. Часов в 8 завтрак – чай с сухарями. Потом косили уже часов до двух. Обедали и отдыхали с 2 до 4 часов и опять косили до темноты. Затем лёгкий ужин и сон. Прокос начинали у реки по направлению к болоту. Впереди шёл отец, потом дед, а я – замыкающим. Если я отставал, и они в конце прокоса меня догоняли на новом круге, то неизменно говорили: «Торопись, пятки обрежу!» Перекуров не было, поэтому к концу дня моё тело болело, как побитое палками. Через 4–5 дней сено подсыхало, его сгребали в валки и ставили копны. Сено гребли только в жаркую погоду, а косили и в небольшой дождь. За месяц мы наставили много копен, а тут случился паводок. Река прибыла метра на два, по ней плыли брёвна и даже строения, упавшие в воду с подмытых берегов. Мы наловили штук 30 брёвен и сделали из них большой плот, на котором соорудили зарод. Мы с дедом, старый и малый, носили копны, а отец ставил зарод. Тут-то я понял, почему крестьяне в старости страдали спиной и к 70 годам уже залезали на печку и грели кости! Зарод нужно было сплавить по реке до Братска. Брат Витька, который всегда норовил найти уважительную причину, чтобы избежать покоса – на сей раз он поступил на курсы шофёров – всё же прибыл на подмогу. Плот с зародом подцепили к лодке, мы с Витькой налегли на вёсла, отец помогал с кормовым веслом, а дед следил за верёвкой, натягивая или отпуская её. Нужно было пересечь очень быструю в половодье реку. Мы гребли изо всех сил, и плот медленно, по сантиметру, приближался к берегу. На берегу сено возили на дедушкином коне. А из плота потом напилили дров на зиму. Дед и отец были настоящие крестьяне – дельные и умелые. Такие вот мужики были, Аня, в нашем роду. Твой летописец дядя Николай
|
|