Калейдоскоп памяти |
22 Июля 2011 г. |
Наша память хранит то, что давно ушло, будь то какое-то событие, человек или просто песня. Ведь песня тоже оставляет след, иногда на всю жизнь. Всплывает порой в памяти забытая мелодия, и пахнёт на тебя вдруг тем неповторимым, давно ушедшим, и растревожит душу. В ту памятную осень сорок четвёртого, стояли ещё по-летнему тёплые вечера. Но темнело уже рано. И когда я вышел из душной деревенской избы, темнота окутала меня сразу. Но скоро глаза привыкли, и на фоне неба стали вырисовываться верхушки берёз. Виднелись они и на противоположном берегу реки. В самой же деревне ни деревьев ни садов не было, их вырубили крестьяне ещё в начале войны на дрова, опасаясь холодной зимы. Неожиданно на краю деревни послышалась песня. Она всё нарастала, а потом оборвалась, но лишь затем, чтобы подняться с новой силой. Песня тревожила даже меня, пацана, сливаясь с деревенским раздольем, песня была необычайной красоты: «Вьётся в тесной печурке огонь...» Особенно выделялись голоса девчат. Им подыгрывала гармонь. Она то захлебывалась мелодией, то, рассыпав невидимый бисер звуков, замолкала. Играл кто-то умело, с душой! Может, потому, что в четырнадцать лет всё неизвестное манит, я пошёл на звуки песни. Голоса вдруг стихли, но гармонь еле слышно ещё выводила мелодию. Иногда вспыхивал огонек папиросы, на мгновенье освещая лица сидящих. И тогда становилось видно, что курят мальчишки мои сверстники, явно чувствуя себя мужчинами в этой девичьей компании. Да, в деревне сорок четвёртого парней не было — лишь старики да подростки. Тогда спать ложились все рано, только девчата по довоенной привычке собирались по вечерам, хотя веселья особого уже не было. Но песни по-прежнему жили. Вот опять кто-то закурил, осветив копну белокурых волос. Они низко спадали на лоб, почти закрывая лицо, склонённое над гармошкой. Парень выглядел старше всех остальных. Я видел его впервые, хотя жил в деревне с начала лета. Подсев к девчатам я спросил: «Кто такой?» – Да Пётр наш, недавно с фронта вернулся. Контуженный, и с ногой что-то... Не пошёл сегодня к своей солдатке. А гармонь снова звучала: «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была...» Потом, уже взрослым, я узнал‚что эта песня была запрещена. Наверное потому, что после ночи трава помятая была... Такова была наша идеология. Пела дивчина, на вид такая дробненькая, а голос сильный, грудной. В лесу не заблудится: рванёт песню — дома услышат! От неё я потом узнал, что солдаткой тут называют молодую женщину из соседней деревни. Муж её погиб в начале войны. Осталась она одна с двумя детьми. К ней то и похаживал наш гармонист. Свои, деревенские, считали Петра «конченым» человеком. Старухи при встрече с ним чуть ли не голосили, глядя на его трясущуюся голову, мол «пропал парень, загубила война проклятая». Девчата вздыхали, провожая его взглядами, полными жалости и досады. Парень-то видный, десятилетку окончил... После таких встреч гармонист надолго исчезал из деревни. А возвращался всегда пьяным. Девчата грустили по вечерам без гармониста. Как-то увидел я Петра на реке, ловил он рыбу необычным способом — вилкой, привязанной к длинной палке. Он, как копьём, поддевал рыбку и бросал её в траву, там уже билось несколько крупных рыбёшек. Мы молча кивнули друг другу. Потом я сломал гибкий прутик и по его просьбе нанизывал рыбу сквозь жабры. «Не боишься, москвич? — спросил он. – Ну так теперь неси её домой, пусть мамка поджарит!» Утро выдалось пасмурное. Моросил дождь. Но к полудню ветер разогнал тучи, из-за облаков проглядывало солнце. Мне хотелось помочь хозяйской бабушке убрать выкопанную картошку. По такой погоде работать было приятно. Земля была мягкая и отдавала теплом. Почва была песчаная, борозды уходили вниз к реке. Картошка здесь родится белая, рассыпчатая. От непривычной работы устала моя детская спина. Я разогнулся и увидел на другом конце поля знакомую фигуру Петра-гармониста, он тоже помогал матери убирать урожай. С Петром мы подружились. Он мне как бы отца заменял, а больше напоминал. Иногда нам удавалось вырваться из деревенского плена, побродить по лесу, где было изобилие грибов, птичьих гнёзд. Как то мы набрели на небольшую деревушку. В ней было холодно и неуютно. Мне захотелось домой. А он вдруг сказал: «Помню, наша часть стояла на высоком берегу Истры. Фашисты рвались к Волоколамску. Уже выпал снег, а в лесу все ещё пахло рыжиками, не верилось, что рядом фронт, война, льётся кровь». Смотрел я на него и вспоминал свой дом, квартиру в Москве, свой двор, где бегали босиком... Пётр молчал, видимо воскрешал в памяти те тяжёлые дни боёв, где получил раны. Так летели недели, месяцы, из которых, как дом из кубиков, складывались годы. Скоро пришёл конец войне. И мама, и я с младшей сестрой вернулись домой, хотя дома нашего уже не было — его разбомбили немцы. Всю нашу знаменитую Красную Пресню бомбили усиленно — это рабочий район столицы с заводами и фабриками, которые в годы войны работали на оборону. За окном тёплый дождь. Дома тихо. Теперь у нас иркутская прописка. Я люблю в сумерках посидеть, не зажигая света, и вспоминать, вспоминать. Вот и сегодня воспоминания, как стеклышки калейдоскопа, то сходятся в одной точке, то разбегаются ,вырисовывая причудливые узоры из картинок прошлого...
|
|