Прощаясь с Вилли Токаревым

За долгие годы журналистской работы накапливаются богатейшие кладовые. Открывать которые выпадает порой по праздничным, юбилейным, но чаще все-таки — ​по скорбным поводам. Лет без малого пятнадцать назад мы с Вилли Токаревым (по отчеству его никто не называл) в высотке на Котельнической беседовали на протяжении нескольких вечеров, включив диктофон, обо всем на свете.

Сегодня, когда Москва прощается с Токаревым, я хочу предложить вам фрагменты этого пространного интервью.

Судьба русского шансонье напоминает то ли авантюрный роман, то ли «Одиссею». По происхождению кубанский казак, в юности он кочегарил на торговом судне. Окончил музыкальное училище при Ленинградской консерватории, играл в лучших джаз-оркестрах, сочинял песни. Никогда не диссидентствовал. В советском государстве его устраивало практически все — ​кроме необходимости «литовать» собственные тексты (и полной невозможности это сделать).

Столкнувшись с цензурой, перемахнул через Атлантику, в страну, где, как ему казалось, цензуры не было. Также там не было друзей и средств к существованию. Его дебют в Америке — ​годы каторжного труда. Некогда высокооплачиваемый музыкант работал уборщиком в пекарне, курьером, медбратом, а также таксистом, которого несколько раз грабили, приставив пистолет к виску...

Откладывая каждый цент, Токарев выпускает диск «В шумном балагане». Уже через полгода жизнь его меняется. Бабины с песнями контрабандой проникают на родину. «Небоскребы» становятся в угасающем СССР хитом — ​не сказать, чтобы уж очень подпольным. Столь близкая русской литературе тема «маленького человека» получила неожиданно зажигательное развитие за океаном.

Родители назвали его «Вилен». Имя, раскладывающееся на три источника, три составные части: Владимир Ильич Ленин. Америка перекрестила в Willy, уменьшительное от Уильяма. Вероятно, от Вильяма нашего Шекспира.

Была ли у него своя американская мечта? Безусловно. Вернуться в Россию.

«Я за Россией наблюдал издалека, порой была по дому жуткая тоска. Когда с востока приплывали облака, всегда тянулась к ним с приветствием рука...»

«Где-то белые ночи, а в Нью-Йорке темно. Сердце встретиться хочет с тем, что было давно...»

Умирать он тоже вернулся на родину.

Национальная культура звучит на разные голоса — ​великие и скромные, официальные и андеграундные, чистые и хрипловатые. Каждый по-своему уникален, каждый больно терять. Разве забудется, как когда-то в детстве ты слышал дома, в гостях, из соседского окна: «А я маленький такой!» и искренне верил, что песня про тебя, и «маленький» — ​это буквально...

Так что, «слушайте, товарищи, дамы, господа. Это голос Токарева Вилли».

Эмиграция

— Я попал в Толстовский фонд. К дочери Льва Николаевича Толстого, Александре Толстой, она тогда была жива. Она говорит: кой черт вас сюда принес, у нас фонд и так трещит по швам, а тут еще набираются бродяги всякие... Мне ее прямота понравилась.

Меня поселили в страшный отель, на пятидесятый этаж. Окна выходили в колодец, в шахту, в бездну. Помню, случилась гроза, — ​я как будто в преисподней был. Жутко. Пустой холодильник и тараканы ползают. Думаю: да, вот это я попал...

Значит, приехал я в субботу. В кармане пять долларов. Мне не дали ничего, сказали: в понедельник придете за деньгами. В субботу я купил себе сосиску и кофе, а в воскресенье — ​только сосиску, потому что в понедельник мне надо было еще на метро проехать до Толстовского фонда. Там мне дали какие-то деньги — ​очень мало, предупредили, что через месяц надо выметаться из отеля, и я пошел искать работу. Сначала никуда не брали: your English is very poor. Тогда я купил себе магнитофончик, кассету, начал учить язык с азов.

Узнал, что на русских балах играет оркестр Перцева, пошел к нему. Перцев говорит: ну шо, приходи, попоешь бесплатно, а потом, если понравишься, так мы тебе и заплатим.

Русские всегда снимали для бала отель «Американа» на Седьмой авеню, изумительный отель, старинный, там есть номера, которые стоят по пять тысяч долларов в день.

Смотрю, все во фраках, в бальных платьях. Первая волна эмиграции и после войны которые приехали. Такой культурой пахнуло на меня... Думаю: ничего себе, какая красота... Я им пел «Подмосковные вечера», «Катюшу», имел большой успех. Мне заплатили 25 долларов, и каждую субботу я пел там.

Балалайка

— Однажды, когда я работал на Брайтоне, в посылочной, у меня в квартире раздался звонок: «В «Карнеги-холл» будет концерт эмигрантов со всего мира. Вы хотели бы принять участие? А на чем вы играете? На контрабасе? Нам контрабас не нужен. Нам нужна балалайка. И спойте что-нибудь. Концерт через месяц». Я искал эту самую балалайку по всему Нью-Йорку и нашел на Пятой авеню, в очень дорогом магазине. Она была фанерная.

— Сувенир.

— Да. Но мне ничего не оставалось, как выложить за нее 75 долларов. Настроил ее, более или менее. Каждый день вставал на два часа раньше и репетировал. Приготовил попурри из русских народных песен и песню на английском «Ай лефт май хат ин Сан-Франциско». Мне аккомпанировал очень хороший пианист Володя Ратнер. Он тогда работал с Эмилем Горовцом. Мы прозвучали блестяще.

— Вы так и играли на сувенирной балалайке?

— А где я мог другую взять? Они думают: все, кто из России, приезжают со своими балалайками...

«Небоскребы»

— Когда были написаны знаменитые «Небоскребы»?

— Да вскорости после приезда. Я ходил по городу и ощущал себя очень маленьким. В прямом и переносном смысле. Шел с блокнотом и записывал все, что приходило в голову.

В «Небоскребах» есть один момент, его мало кто улавливает: это кода, когда человек хохочет. На самом деле он сошел с ума. В Нью-Йорке сойти с ума очень просто. Там многие «ку-ку» заканчивали. Очень часто судьбы людей исковерканы эмиграцией.

Да, кто-то нашел себя, получил гражданство, завел семью, вообще процветает. Но при этом вы никогда не узнаете, сколько людей просто пропали, бросились с небоскреба, пулю в лоб пустили, отравились... Нет такой статистики, никто не будет считать. Сам сюда захотел, сам и выкручивайся.

Когда я достиг уровня среднего американца, я понял, что мне в Америке больше делать нечего. И стал думать, как бы мне вернуться домой.

Я не уезжал из своей страны с целью забыть ее навсегда. Я уезжал, чтобы воспользоваться возможностями, которые предоставляла Америка. Я никогда этого не скрывал, и за все годы в Америке не сказал ни одного плохого слова про Советский Союз, так же как здесь не говорю плохо про Америку. То, за чем я приехал, я выполнил.

Я уехал в Америку, когда мне было сорок лет. В этом возрасте переделать себя, измениться уже невозможно. Я жил в Америке, но при этом всегда тосковал по России. Хотя Америка мне ничего плохого не сделала. Ничего плохого, кроме хорошего, как говорят одесситы. И тем не менее... У меня есть песня «Я только телом эмигрант, а не душою». Это правда. Душа моя всегда оставалась на родине.

— Вы уехали из Союза, потому что Ваши песни казались там слишком острыми. Но получилось так, что именно Америка приняла на себя Ваш критический запал...

— Я никогда не ставил своей целью специально боднуть Америку. Я просто писал о том, что видел вокруг. Более того, я донес эту информацию до людей, живущих в СССР, и кто-то, слушая мои песни, собрался и уехал в Америку, а кто-то, наоборот, передумал и остался дома.

Я приехал в Америку подготовленным. Читал журнал «Америка», слушал «Голос Америки», когда его не глушили. Ну и газету «Правда» тоже читал. Человек должен получать информацию с разных сторон, переваривать ее и делать собственные выводы.

Возвращение

— Когда началась перестройка, у меня перебывали все советские актеры, певцы, писатели, космонавты, спортсмены. Любого назовите — ​он в ресторан «Одесса» на Брайтоне приходил. Я им всем дарил свои кассеты, потому что знал, что они бедные, сами купить не могут. Я ведь и сам в Америку без денег приехал.

— Сегодня этот ресторан существует?

— Существует, да. Боссы мне говорят: «Вилли, пока есть ресторан «Одесса», ты здесь будешь иметь работу...». Конечно, я в работе не нуждаюсь, но с их стороны это красивый жест.

Когда я начинал там работать, то получал 120 долларов в неделю. Семь дней, без выходных мы с пианисткой работали. С чаевыми получалось ничего, жить можно. Потом, после триумфальных гастролей в СССР, мне стали платить полторы тысячи долларов за четыре дня. И три выходных. Такая метаморфоза произошла.

— Это было в 1989-м?

— Да. Хотя я «инкогнито» побывал в России еще в 88-м. Приехала в Нью-Йорк Алла Пугачева, пригласила меня в отель «Хайатт» и предложила поехать на гастроли под эгидой «Театра песни Аллы Пугачевой».

Я ничего не имел против. Пугачева талантливая женщина. В России она такой властью обладала — ​по мановению ее руки все двери раскрывались. Я побывал везде, где только можно было побывать. Но вскоре начались странные вещи. Она стала меня поучать, чуть ли не дрессировать: тут надо заменить мелодию, тут текст, эту песню вообще выбросить, а когда будете петь, руками вот так делайте... И пятерней в воздухе крутит. Я чувствую, на меня пошло давление, как в старом СССР. Думаю: ничего себе, столько лет жил свободно, мне никто ничего не указывал, и вдруг я возвращаюсь к тому, от чего уехал. Я отказался с ней работать. Я так же люблю свободу, как и Алла.

После этого меня официально пригласил Госконцерт СССР при большой поддержке Иосифа Кобзона. Я хотел, чтобы мне аккомпанировал оркестр Кролла, и Кобзон все для этого сделал. Конечно, я ему очень благодарен. Я смог побывать на родине, увидеться с родными, убедиться, что в России любят мои песни. До этого мне не верилось, что я так популярен в Советском Союзе. Думал, гости комплименты говорят.

Я дал телефонное интервью «Би-би-си» и сказал, что прилетаю в «Шереметьево» в такой-то день. Когда мы приземлились, я решил, что в аэропорту демонстрация. А это люди приехали, чтобы меня увидеть. Не только москвичи, но и со всей страны, из Киева, из Ташкента... Я до мамы своей полчаса не мог добраться. Вижу, что она стоит, а подойти не могу, меня со всех сторон окружили, давка, автографы просят. Феерическое было зрелище. Я жил в гостинице «Будапешт», и горничная мне сказала: «Я здесь лет сорок работаю, и только когда Лемешев останавливался, такое было, чтобы люди под окнами спали...».

— Ну конечно. Ведь диски-то Ваши попадали в Союз.

— Да, их вывозили контрабандой из Америки. До сих пор люди приносят их на концерты, чтобы я расписался. Ну и свои не дремали, начали тут же делать копии. Помню, в Киев я приехал, на «Чайке» меня везут, и догоняет нас парень на мотороллере. И кричит: «Вилли, Вилли! Спасибо тебе большое! Я на твоих кассетах купил себе квартиру, теперь машину буду покупать!..». От Украины до Дальнего Востока делали копии.

Патриотизм

— Работая таксистом, я часто вступал в беседу с пассажирами. Мне хотелось узнать, откуда они, кто, куда едут. Им это было приятно. Когда они узнавали, что я эмигрант, русский — ​тем более на табличке видно, что фамилия русская, они мне тоже задавали вопросы про Россию. И однажды я очень лестную характеристику получил от одного пассажира. Ему далеко нужно было ехать, мы всю дорогу беседовали, а в те времена Советский Союз ввел войска в Афганистан. Когда мы приехали, этот человек мне сказал: «Вы настоящий патриот своей страны. Вы ни одного плохого слова про нее не сказали. Я много ездил с русскими таксистами, они все чертыхаются, ругаются. А вы, живя в Америке, не стесняетесь защищать свою страну».

Я действительно такой человек по натуре. Я не ругал Россию и не ругал Америку. Если гости приезжали, я не вел их в Гарлем или в Бронкс, разрушенный, как Сталинград после бомбежки, с выбитыми окнами. Потому что у людей навсегда сохранится плохое впечатление от страны. А мне хотелось, чтобы они уехали довольные. В любой стране, в любом городе есть такие места, куда можно привести человека, и он скажет: «Кошмар, никогда больше сюда не приеду»...

Мне бы хотелось, чтобы люди поняли: я человек, который искренне желает счастья своей стране. Если бы сказали мне: «Вилли, вот тебе миллиард долларов, живи в Нью-Йорке и никогда не приезжай в Россию», я бы ответил: «Ни за что. Хоть сто миллиардов мне дайте, я не соглашусь». Это как любовь.

Путин

— Почему на стене Вашей студии портрет Владимира Путина?

— Просто я очень его уважаю. Когда были выборы, первый раз его выбирали, я отдал ему свой голос. Ко мне подбежали корреспонденты и спросили: за кого вы голосовали? Я сказал: у нас тайное голосование, я не могу вам ответить, скажу только, что за человека, который изменит не только Россию, но и весь мир. У меня были основания так высказаться, я за этим человеком наблюдал. Ему Россия досталась в плачевном состоянии. Представьте, вам дали дом, а он весь разрушен, крыша течет, окна выбиты, дверей нет, вы не знаете, с чего начинать, но вы хозяин и потихонечку начинаете этот дом восстанавливать. Потихонечку — ​потому что сразу, в один наскок, у вас ничего не получится.

То же самое было с Путиным. Сегодня Россия вернулась к тому состоянию, когда она может на мировой арене диктовать свое «я». А не только слушать, как ею понукают: уберите свои ракеты, подводные лодки надо распилить... Мы должны ответить: а вы уберите свои подлодки или не лезьте к нам. Занимайтесь своими делами, а мы будем заниматься своими. Гордость должна быть у страны, даже у самой маленькой, а не то что у такой огромной.

Я считаю, что нынешний президент является харизматической личностью, и большинство людей его поддерживает. Он хорошо изучил эту страну, он многое может сделать, в отличие от тех, кто рвется быть президентами, но ничего о России не знает. Это как с необученной собакой пойти искать наркотики, она же все пропустит...

В общем, я бы не хотел ошибиться в своих предположениях. Если все будет так, как я думаю, то Россия действительно станет одним из самых могущественных государств мира с высокой культурой и моралью. Так сказано в ее гороскопе, который я читал в Нью-Йорке. Только надо сохранить самобытность. Все лучшее ты можешь брать хоть с Запада, хоть с Востока. Но преклоняться не надо перед чужим, это заметно сразу и смешно выглядит.

Родители. детство. Война

— Мои папа и мама родились на Кубани, в Краснодарском крае. Отец — ​в 1914-м, мать — ​в 1913 году. Отца звали Токарев Иван Васильевич, маму — ​Подколзина Мария Николаевна.

— То есть Вы стопроцентный казак, с двух сторон?

— Да, с двух.

До войны мы жили на хуторе Чернышёв. До этого отец работал в Майкопе, водил машину. Тогда шоферы ценились, как сейчас летчики или космонавты.

Когда война началась, мы остались одни, немцы наступали. А у отца был друг, который работал в городе Каспийске, под Махачкалой. Он говорит: пусть приезжают, живут у нас. Мы поехали. Потом этого друга тоже на фронт забрали.

В Каспийске нам очень тяжело пришлось. Голодали. В лучшем случае, если кукурузу достанешь для каши. И на заводе какую-то баланду давали, помогали людям. Я каждый день ходил за парой черпаков этой баланды в заводскую столовую.

У нас был маленький огород, где мы выращивали помидоры, огурцы. Я ходил на море ловить рыбу. Бычков, в основном. Но в войну почему-то все было очень плохо, даже рыба толком не ловилась. Еще, чтобы прожить, мы добывали соль. Надевали на ноги квадратные фанерки, большие, чтобы не утонуть, и на них шли вглубь соляного озера — ​набирать соль. Это рискованное дело, можно было и утонуть. За мешок соли давали полбуханки хлеба. Это праздник был.

В два часа ночи я занимал очередь за хлебом. Пайку давали по карточкам. Если опоздал, талон пропадает. Там, в очереди, я всяких людей повидал, там же впервые анекдоты услышал, и мат тоже. Зимой, в холод, в стужу, сидишь в теплушке, вдруг объявляют: «Пересчет». Раза три за ночь пересчитывали. Потом, в шесть утра, открывался магазин и начинали давать хлебушек, триста граммов. Я всегда мечтал, чтобы мне досталась пайка с довеском, я его сразу съедал. Обычно так и получалось.

Так мы перебивались во время войны. Потом была Победа, вернулся отец, и мы потихонечку начали подниматься. Нам дали землю, отец построил дом, возделал сад, виноградник разбил.

Отца пригласили работать на завод, где делали торпеды. Он был начальником цеха. Партийным. Я часто делал за него конспекты и «Краткий курс истории ВКП(б)» знал наизусть. Молотов, Каганович, троцкисты... До сих пор помню некоторые высказывания Сталина. Книга была очень хорошо издана, на лощеной бумаге, не то что сейчас — ​на туалетной печатают...

— Что за люди были Ваши родители?

— Мама была женщиной незаурядной, с большим чувством юмора и с добротой души, хотя она была неграмотная. Писала с ошибками. Прекрасно готовила, любила детей своих. Не знаю, откуда она столько всего знала, но она рассказывала нам множество сказок, удивительных историй из жизни.

Она за всю жизнь ни разу на меня не прикрикнула. Ни разу. Когда я уехал в Америку, и от нашей семьи все отвернулись, мама ходила с гордо поднятой головой. Она не сомневалась, что прав я, а эти люди не правы.

Отец у меня был строгих нравов, держал меня в ежовых рукавицах и правильно делал. Он любил семью, все для нас делал, хотя ему трудно, конечно, было. Я помню, как он приходил с работы — ​усталый, голодный. Я смотрел на него и жалел.

— У Вас были близкие отношения с ним, с мамой?

— Да, очень близкие. Мы всегда праздники вместе отмечали. И, если я что-то хотел, отец мне обязательно покупал. Например, радиоприемник «Рекорд». В то время это редкость была большая. Красивый приемник, с разноцветной панелью. Там было такое количество станций, передававших чудесную музыку... Я любил и народные песни, и популярные, советские. Хор Пятницкого любил, Бунчикова и Нечаева, Клавдию Шульженко, Бернеса...

И у отца, и у матери были звонкие, чистые голоса и хороший слух. Они чисто пели интонационно, и, наверное, это передалось мне. Отцу очень нравилось мое увлечение музыкой. Правда, он хотел отдать меня в военное училище, но я сказал: «Папа, я не хочу быть военным», и он не настаивал.

— А музыкальные инструменты у Вас были?

— Еще когда я жил на хуторе, дядя Миша, младший мамин брат, научил меня играть на балалайке. Сам он играл на гитаре и пел, а меня научил на балалайке...

— И впоследствии, на сцене «Карнеги-холл», эта наука вам пригодилась.
— Да. Потом дядю Мишу забрали на фронт. Я его провожал. Мы шли, и какая-то птичка к нам все время подлетала. Подлетит — ​улетит, подлетит — ​улетит. Дядя Миша сказал: «Если ты поймаешь эту птичку, я вернусь...». Я ловил, ловил, но поймать так и не смог. Он погиб в первый же месяц... До сих пор помню ту мелодию, которую дядя Миша играл на гитаре. А мне было тогда всего семь лет.

• Хотите читать нас в социальных сетях? Пожалуйста: Одноклассники, ВКонтакте. А еще есть Яндекс-Дзен.

Торговый флот. Музыка

— Я нанялся на корабль, который стоял на ремонте в Батумском порту. Стал делать грязную работу — ​трюмы чистить, отскабливать застывшую нефть. И одновременно, по предложению механика, пошел учиться на курсы котельных машинистов. «У тебя будет полгода, учись, если сдашь экзамены, мы тебя берем в штат». Я сдал на «отлично», меня взяли в штат, сделали мне визы, и первым моим городом заграничным была Констанца. Потом Варна, Стамбул, другие европейские города, потом в Индию ходили, в Китай...

В каждом порту, если нас отпускали на берег и если были деньги, я покупал какую-нибудь пластинку. А в каюте на корабле у меня был приемник, и целое расписание составлено — ​какую музыку, на какой волне, когда будут передавать.

Помню, в Батуми я возвращаюсь в порт с танцплощадки, поздно уже, за полночь. И мне надо пройти по окраине города, там частные домики стояли, мандаринники вокруг. Вдруг слышу — ​из открытого окна доносится необыкновенная музыка. Играет симфоджаз. Одну вещь, вторую. Я стою как вкопанный, жду, когда, наконец, скажут, кто это играет. А уже время, корабль ведь точно отходит, он ждать не будет. Гудок, якорь подняли и вперед. Тем не менее, музыка меня настолько заворожила, что я остался на месте, прослушал еще третью вещь, и тут объявили: оркестр под управлением Роберта Фарнона. Я впервые услышал имя этого дирижера. Побежал на корабль, но он уже был на рейде. Ушел.

Я дождался утра и на «подводных крыльях», на поездах, разными способами добрался до Одессы, куда они должны были прийти. Я раньше добрался, я их встречал. На корабле уже висел приказ — ​Токареву выговор за нарушение трудовой дисциплины. Я объяснил механику, в чем дело, он говорит — ​иди к капитану. Я пошел к капитану. Лев Эдуардович Раскин его звали. Он выслушал меня, разорвал приказ и говорит: «Я тоже очень люблю музыку, я тебя понимаю». Никогда не забуду этого жеста. Он действительно любил музыку и всегда просил у меня пластинки послушать, ему нравился мой вкус. Если бы он приказ не разорвал, меня списали бы с судна и мне бы пришлось в наказание месяц на барже работать.

А в 2004 году меня пригласили к Роберту Фарнону. На «Би-би-си» есть такая программа — ​«Русский час из Лондона». Ее ведет Александр Коробко. Я передал ему свои диски «Я вас любил» — ​в подарок для русского отдела«Би-би-си», и один из дисков попал к Фарнону.

Он написал мне письмо: «Судя по вашему исполнению, с вами, наверное, очень легко работать...».

Торговый флот. Лирика

— Старые морские волки меня, юнца, брали с собой на берег, мы приходили в какие-то квартиры с девушками, с женщинами. Я сидел с ними и вскорости засыпал. А когда вечеринка заканчивалась, они меня будили... Меня брали, чтобы я спел, на гитаре поиграл. Девушками никогда не угощали. Но через пару лет я подрос и стал сам находить себе подружек, как громоотвод для чувств. Когда по нескольку недель болтаешься в море, а потом попадаешь на сушу, главное — ​встретить хороших людей противоположного пола, потратить вместе с ними все деньги и опять идти в море, зарабатывать... Только с замужними я никогда дела не имел.

— Почему?

— Потому что я однажды видел, как рыдал моряк, которому изменила жена. Здоровый детина плакал, как ребенок. Он сказал, что любит ее в той же мере, в какой презирает, и что, даже расставаясь, не сможет посмотреть ей в глаза...

Понимаете, одно дело, когда плачет женщина. Ей вроде бы от природы полагается иметь глаза на мокром месте. Но когда мужчина рыдает — ​это ужас. На это страшно смотреть, как на извержение вулкана. Мне тот случай так запал в душу, что я сказал себе: я никогда этого делать не буду. И ни разу с тех пор не изменил этому принципу.

Девушки в футляре

— Когда я с разными оркестрами гастролировал по стране, мы везде сталкивались с одной и той же проблемой: нельзя было после концерта пригласить к себе в номер девушку. Очень строгие нравы были на сей счет. И вот в оркестре Кролла один предприимчивый музыкант эту вечную проблему решил очень просто. Он мне сказал: Вилли, нам нужен футляр от твоего контрабаса. — ​А зачем? — ​Мы будем в нем девочек в гостиницу носить. — ​Да вы что, он же фанерный, поломается! — ​Ничего, не поломается...

В первый раз они ухитрились засунуть туда аж двух девочек, правда, миниатюрных. Но они там чуть не задохнулись. Когда в номере открыли футляр, девочки были бледные, у них голова кружилась, и они мало были пригодны для общения... Пока их несли, они уже начали кричать: «Воздуха! Воздуха нет!».

Кто-то умный мне говорит: «Вилли, разреши нам просверлить две дырочки для вентиляции. Мы потом их заделаем. Ну, пожалуйста!..». Что я мог поделать? Меня вынудили согласиться. Только, говорю, ребята, не забудьте эти дырочки заклеить, а то вода попадет, отсыреет контрабас... Но, конечно, они ничего не сделали, пришлось мне самому заклеивать...

В футляр можно было положить или двух маленьких девочек, они там съеживались и сидели, как сиамские близнецы, или одну покрупнее. Не помню, в каком это было городе, но там в гостинице были очень крутые лестницы. А жили мы на третьем этаже. Ребята взяли девушку, довольно плотную, положили ее в футляр и понесли. Один за гриф держит, а второй за ремешок. И вот уже почти у самого входа на площадку ремешок обрывается, вся эта тяжесть сбивает второго парня с ног и летит вниз, с грохотом и со страшной скоростью...

Там, на глазах у дежурной, футляр врезался в стену, от удара крышка распахнулась, а внутри лежит человек и не дышит. Дежурная говорит: «Ой, как живая!». Она решила, что это большая кукла, с какими эксцентрики выступают.

Ребята побежали вниз, скорее закрыли футляр и опять поволокли его к себе на этаж. Хотя второй здорово пострадал, эта девушка в футляре его по ноге ударила — ​килограммов 60–70 в ней было. А мне в это время уже сообщили, что мой футляр испорчен, крышка почти отлетела... Я бегом к ним. Они, бледные от испуга, говорят: «Вилли, какая крышка, тут все гораздо хуже. Мы ее, наверное, убили...». Смотрю, девушка лежит на кровати и признаков жизни не подает. Потом выяснилось, что у нее было сотрясение мозга. Тем не менее, они ее откачали, и она еще с ними вино пила...

После этого случая я футляр забрал и больше не давал его никому.

— А в своих личных интересах Вы его не использовали?

— Нет. Я водил к себе девушек днем, до концерта. Если была такая потребность и возможность.

К тому же, я и не мог отдельно футляром воспользоваться, потому что — ​а кто же контрабас понесет? Я был при контрабасе.

«Дружба»

— В те времена попасть в ансамбль «Дружба» было все равно что найти на дороге бриллиант. Броневицкий мог любого музыканта поманить, и тот побежал бы с радостью. Когда у него был конкурс на замещение вакантной должности вокалиста, я решил попробовать свои силы. Броневицкий устроил мне экзамен. Спросил: «Что ты будешь петь? Давай «Подмосковные вечера». В до-миноре, да? Слова помнишь? В общем, ты пой, а я буду играть. Как я играю, ты внимания не обращай. Пой в до-миноре». Я начал петь, а он играть. Знаете, как он играл? Он бил по клавишам, садился на рояль, делал глиссандо, короче говоря, создавал какофонию, мешая мне петь. Но я ни разу тональность не потерял. Броневицкий говорит: «Хорошо. Теперь следующее задание. Спой мне гамму в до-мажоре, а я буду играть в ре-бемоль-мажоре». Это оказалось настолько трудно, что я взмок от напряжения, но все равно спел вверх, вниз и снова вверх. Это была экзекуция. Страшно диссонировали звуки — ​мой и рояля. Броневицкий сказал: «Все отлично. Теперь самый главный тест. Если ты его не пройдешь, все твои старания насмарку. Я три раза сыграю твою партию, а потом ты должен ее спеть вместе с хором». Он начал играть и петь, а я слушал. После второго раза я уже мог спеть, но не рискнул и попросил повторить еще раз. После этого хор встал перед роялем, Броневицкий опять заиграл, я вступил там, где мне нужно было. Когда мы закончили, Броневицкий говорит: «Ну все, вы приняты, в понедельник приходите. Только сбрейте усы». И я сбрил.

— Как? В Вашей жизни был безусый период?

— Да. Девушка, с которой я на тот момент встречался, повернулась и ушла. Больше я ее не видел.

— Она любила не Вас, а Ваши усы.

— Видимо, да. Поэтому я не слишком расстроился и скоро нашел другую.

— Зачем Броневицкому потребовалась такая жертва?

— Он хотел, чтобы у него все музыканты выглядели одинаково. В «Дружбе» я работал без усов. А когда ушел, снова их отрастил.

— Эдита Пьеха исполняла Ваши песни?

— Да. Например, «Дождь». Была такая песенка: «Дождь, ну и пусть, гром, ну и что ж, я не боюсь, ты не придешь».

Мы с Эдитой часто встречаемся и в концертах, и на презентациях, у нас по-прежнему теплые отношения. О ней, по-моему, никто не может плохого слова сказать. Зависть, ревность профессиональная ей совершенно чужды. Чтобы она волновалась из-за чужого успеха — ​не бывало такого. Она королева и знает об этом.

В защиту «блатных песен»

— В скольких бы жанрах Вы ни сочиняли, для широкой аудитории Вилли Токарев — ​«блатной» певец. Не обидно?
— Великий Роберт Фарнон сказал мне, что он сам и его коллеги — ​а вы представляете, какие у него коллеги! — ​с удовольствием слушают мой диск «Я вас любил». Это большая честь для меня. Сейчас я готовлю второй лирический диск, и надеюсь, что в мире его тоже признают. А если я не признан в этом качестве в России, не беда. Потом, когда-нибудь. Когда нас не будет.

Что касается блатных песен, я хотел бы объяснить, что они бывают разные. Первая категория — ​те, которые развращают. Они с нецензурными словами, в них похабные намеки, очень часто они жестокие, там пропагандируются убийства, воровство и так далее. И есть блатные песни, которые воспитывают. С моралью. Я именно такие пишу. Один русский писатель, Суслов, в Америке сказал: «Вилли Токарев пишет блатные песни для интеллигентов». Там всегда есть мораль где-то между строчек.

Конечно, блатная песня всегда имеет под собой реальную почву. Эта песня не терпит лжи, если она фальшива, то она тут же умирает. Ее быстро забудут. Тут под простотой и наивностью скрывается большой смысл. Это крик души народной. «Бежал бродяга с Сахалина» или «Я помню тот Ванинский порт» — ​перлы талантливейших авторов, которых никто не знает. Человек с тонкой душой всегда это чувствует. Я встречал многих интеллигентов, очень далеко отстоящих от простого человека, но у них была тяга к таким песням.

На моем концерте в Театре Эстрады в 89-м году были Галина Волчек, Ян Френкель, Махмуд Эсамбаев, Эльдар Рязанов... Волчек тогда сказала: «То, что делает Вилли Токарев на сцене, этому надо учиться двадцать лет». Через год она опять пришла на мой концерт, уже в Ялте, и потом призналась Кроллу: «Знаете, часто бывает, что артисты, пережившие такой звездный взлет, перестают расти и начинают любоваться собой. Этого я боялась, когда шла на концерт, но увидела, что с Токаревым этого не произошло». А Ян Френкель сказал: «Я услышал у Вилли Токарева несколько песен, которым мог бы позавидовать любой маститый композитор». Для меня это было высочайшей наградой, потому что творчество Френкеля я всегда ценил очень высоко.

Сичкин

— В нашу первую поездку по Израилю мы заглянули в старейшую синагогу, хотя из нас только Боря Сичкин был евреем, все остальные — ​русские. Но там служба шла, мы не хотели мешать. На мой взгляд, все религии заслуживают уважения. Вот если человек ни во что не верит, это плохо. Когда я слышу от кого-нибудь, что он атеист, у меня какое-то неловкое чувство возникает, и я уже не могу с этим человеком близко общаться. С тех пор, как Познер на всю страну заявил, что он атеист, я перестал его передачу смотреть.

— Известно, что Савелий Крамаров был верующим евреем, иудеем. А Сичкин?

— Сичкин был просто хорошим евреем. Талантливым, неординарным. У него чувство юмора было единственное в мире. Я с ним вечно хохотал до слез, мокрый был к концу вечера. Он и мат употреблял, но это было настолько к месту, что даже женщины, красавицы, интеллигентки, не смущались. Все, кого я слышал, от Гаркави до Брунова, мальчики по сравнению с ним. Сичкин — ​это глыба.

Думаю, набожным он не был. Во всяком случае, мы никогда на эту тему не разговаривали.

— Как Вы с ним познакомились?

— Когда вышла моя пластинка «В шумном балагане», он меня где-то встретил и говорит: «Я Борис Сичкин». А я не знал, кто это.

— Неужели вы в Союзе «Неуловимых мстителей» не смотрели?

— Вот и он говорит: «Ты шо, фильм не смотрел? Бубу Касторского не помнишь?». Бубу, помню, конечно, говорю. «Ну, так это я и есть». Вот так и познакомились. Потом мы стали вместе работать в концертах, и однажды, накануне нашего концерта в ресторане «Одесса», Боря умер. Мне в «Одессе» сказали: Вилли, выступи один. — ​Да вы что, это невозможно. — ​Но у нас все билеты проданы. — ​Ну и пусть... Я не стал выступать.

Боря не мог вернуться в Россию, потому что у него квартиру отняли. А там он жил на вэлфер, на социальное пособие. У него не было работы. В американских фильмах его сняли несколько раз, но у него был сильный акцент, хотя он очень нравился как актер. Брежнева сыграл в «Никсоне» Оливера Стоуна. К Спайку Ли пробовался, был утвержден, но не успел... С Энтони Хопкинсом работал. Боря давал концерты, но это ведь не каждый день бывает. А из вечера в вечер выступать в каком-нибудь русском ресторане он не мог, потому что не все эмигранты его понимали и принимали. Он слишком тонок для них был.

Если бы богатые люди в России ему помогли... Что им стоило купить ему квартирку: «Боря, на!». Вернулся бы гениальный актер, успел бы еще поработать. Он до ста лет мог играть и сниматься. В свои почти восемьдесят танцевал, как молодой. Боря не то чтобы жаловался, но удивлялся. Говорил: «Я не пойму одну вещь: неужели здесь так много Сичкиных, что на меня даже внимания не обращают? Я приезжаю, мне говорят: Боря, давай, оставайся, что ты в Америке делаешь? Я говорю — ​мне жить негде. А-а, жить негде, ну ладно...».

Если бы Боря почувствовал, что он нужен на родине, это прибавило бы ему здоровья. А так он переживал, страдал, всякий раз возвращался в свою бедную нью-йоркскую квартиру и, в конце концов, там умер.

— Лично Вы ему помогали?

— Мы были друзьями. Когда он приезжал в Россию, он всегда останавливался у нас дома. Я мог дать ему денег, но Боря был гордым человеком. А дать ему работу я не мог.

Довлатов

— В ресторан, где я пел, часто приходил Довлатов. Всегда с одной и той же девушкой. Точно не с женой, потому что эту девушку я знаю, она была знакомой моей пианистки. Они садились в уголок, попивали винцо, кушали и уходили. Довлатов был солидный на вид человек, темноволосый красавец, огромного роста. Чувствовалось в нем внутреннее достоинство и какая-то властность. Но книги, которые он в Америке написал, на меня особого впечатления не произвели, потому что в основном это все его фантазии. Я жил там, и я знаю, что было, а чего не было.

— Но ведь газета «Новый американец» существовала реально.

— Да. Причем это название я придумал. Не хочу никому ничего сейчас доказывать, но у меня в квартире одно время жили двое рижан, которые вели дела с Довлатовым, и они говорят: Вилли, придумай название для газеты. Я говорю: назовите «Новый американец». Они схватились, но даже не поблагодарили меня. Да и сама газета недолго просуществовала.

Цена жизни

— Пока я работал в Нью-Йорке таксистом, меня четыре раза грабили. Один раз — ​негр, афроамериканец, два раза — ​латиносы. А четвертый случай — ​двое молодых людей, белых, девушка и парень, сели в такси и завезли меня куда-то в Квинс. Наставили сразу два пистолета, забрали деньги и отпустили. Хотя могли замочить. Тем более, что я выкобенивался. Извините, говорю, что мало денег, но я еще собирался поработать, вы рано ко мне сели... Они засмеялись, им понравился мой юмор.

— И какова же была выручка за день? В какую сумму Вашу жизнь оценивали?

— Ну, 50 долларов, 80. Одного несчастного индийца убили за пять долларов. Больше не было у него. Тем более, что грабители ведь не приурочивают свое преступление к концу рабочего дня, когда у тебя в кармане может быть 120 долларов, 150...

Прощайте, ребята...

— Мне кажется, с древнейших времен и до наших дней люди нисколько не изменились. Они так же ревновали, любили, ненавидели. Компьютера не было, телевизора и «мерседесов», а все остальное было. Мы не знаем, откуда появились люди. Теорию Дарвина я еще в школе не принимал, потому что она, на мой взгляд, неправильная. Человек может превратиться в обезьяну, мы это часто наблюдаем, но чтобы обезьяна превратилась в человека... Есть самая главная гипотеза происхождения человека — ​та, которая описана в Библии. А еще существует гипотеза, что нас привезли сюда инопланетяне. С разных планет разных людей — ​белых, черных, желтых. С целью эксперимента. Эксперимент не удался. Он заканчивается плачевно.

— Почему?

— Потому что люди, населившие Землю, ее не любят. Наступит момент, может быть, даже мы до него доживем, когда Земля скажет: прощайте, ребята, ваше пребывание здесь исчерпано. И мы исчезнем так же, как появились...

По инф. portal-kultura.ru

• Расскажите об этом своим друзьям!

• Мужчина убил маму своего ребенка в День матери
  
  Молодая мама из Янино была убита во вчерашний День матери, основной подозреваемый в этом — ее пьяный супруг.
• Власти Ленобласти объявили об изъятии подвалов для подготовки убежищ
  
  Власти Ленинградской области приступают к отчуждению у граждан подземных помещений для оборудования бомбоубежищ и обеспечения безопасности жителей в случае чрезвычайной ситуации.
• Студенток начали опрашивать о подробностях интимной жизни
  
  Студентки филиала Пермского национального исследовательского политехнического университета (ПНИПУ) в городе Лысьва пожаловались на проводимый в вузе неанонимный опрос о подробностях интимной жизни.
• Россияне пожаловались на блокировку счетов в банках
  
  Количество жалоб в Центрбанк от граждан РФ, фактически отключенных от банковского обслуживания из-за попадания в базу подозрительных операций, резко возросло.
• Живущий в Милане сын Лики Стар готов жениться в следующем году
  
  Популярная в 90-е певица Лика Стар после многих лет жизни в Италии вернулась на родину. У артистки много творческих планов, она хочет продолжить музыкальную карьеру.
• Россиянам рассказали, как можно получить добавку к зарплате в 2025 году
  
  С марта 2025 года Трудовой кодекс дает возможность определенным работникам получить дополнительную компенсацию за обучение новых сотрудников.
• В Торжке блогер Ольга нашла пальму, а кашу сделала из сорняка
  
  Какие сувениры можно привести из Торжка? Оказывается, там есть «Сувенирный дом». В этом магазине можно найти подарки и сувениры ручной работы от местных мастеров. Сделана даже была специальная витрина, где выставлены разные изделия с подписью «Сделано у нас». А открыла зрителям такую торговую точку блогер Ольга – коренная москвичка и большая непоседа, которая время от времени путешествует по разным городам и странам.
• Брюки из прошлого назвали модной заменой джинсам
  
  Редакторы французской версии Vogue назвали актуальные в 1990-х годах атласные брюки с широкими штанинами модной заменой джинсам.
• Девушку посадили под домашний арест за надпись «Ахмат слива»
  
  В Бутово задержана 23-летняя Наталья А, которая оставила надпись «Ахмат слива» на мемориале, посвященном первому президенту Чечни Ахмату Кадырову.
• Ричард Гир признался, что его супруга «превращается в бабушку»
  
  На днях актёр Ричард Гир поделился во время «Вечернего шоу» с Джимми Фэллоном неожиданной новостью. Гир рассказал, что всё семейство планирует переезд в Испанию, на родину его супруги Алехандры Силва.
• Под Петербургом сгорел легендарный шалаш Ленина
  
  В Сестрорецке (Курортный район Петербурга) сгорел «Шалаш Ленина» — один из главных экспонатов историко-культурного музейного комплекса в Разливе.
• Участник СВО проучил позвонивших ему на передовую коллекторов
  
  Боец специальной военной операции (СВО) из Воронежской области наказал звонивших ему на передовую коллекторов.
• Маша Распутина пожаловалась на проблемы с суставами
  
  Певица Маша Распутина рассказала в эфире шоу «Ты не поверишь!», что у неё сильно болит нога на протяжении двух месяцев.
• Солист группы «Иванушки International» второй раз станет дедушкой
  
  Жена солиста группы «Иванушки International» Кирилла Андреева Лолита сообщила в шоу «Ты не поверишь!», что их невестка Аделина беременна во второй раз.
• У актрисы Натальи Дрожжиной выявили проблемы с сердцем
  
  Сыгравшая в «Семнадцати мгновениях весны» и «Интердевочке» актриса Наталья Дрожжина на днях была вынуждена обратиться за помощью к врачам из-за болей в области сердца.
• Патриарх Кирилл наградил Эмира Кустурицу орденом за «вклад в сохранение традиционных ценностей»
  
  Патриарх Московский и всея Руси Кирилл поздравил сербского режиссера Эмира Кустурицу с 70-летием. Об этом сообщается на официальном сайте епископа.
• Григорий Лепс на пенсии хочет построить дом недалеко от монастыря
  
  Певец Григорий Лепс рассказал в интервью Роману Костомарову, что не вернется на родину в Сочи после выхода на пенсию. Он хочет либо остаться в Москве, либо уехать в Тверскую область.
• Маша Распутина призналась, что ей предлагали купить звание Заслуженной артистки России
  
  Певица Маша Распутина предположила, что её не удостоили звания Заслуженной артистки России, поскольку она всегда «была как ком в горле для многих». Её слова передает mk.ru.
• Илья Авербух посоветовал родителям подальше убирать телефон
  
  Известный фигурист Илья Авербух с молодой супругой Елизаветой Арзамасовой воспитывают двоих малышей. При этом оба много работают, но стараются уделять семье как можно больше времени.
• Влад Лисовец признался, что тяжело пережил кризис среднего возраста
  
  Знаток моды Влад Лисовец в этом году отметил свой 52-й день рождения. Стилист добился невероятных высот в своём деле, но всё было не так гладко, как может показаться со стороны.