Эдгар Брюханенко: О фотографии и о себе. Штрихи к портрету фотохудожника |
04 Февраля 2016 г. |
Мой конёк – фотоочерк Когда меня просят назвать свои лучшие снимки, я их вспоминаю по названиям своих фотоочерков. А их за шестьдесят-то лет работы было не так и много – может, тридцать, может, сорок. И это притом, что в архиве у меня больше сорока тысяч снимков. В моей книге «Есть только миг» представлены лучшие темы фотоочерков, путёвку в жизнь которым дала редакция «Фотохроника ТАСС». Это воспоминания о работе над материалом, о встречах с интересными людьми, о сложной профессии репортёра, о сибирских дорогах. В общем, о фотографии и о себе. Над очерками я любил работать больше всего. В них, чтобы полностью раскрыть тему задуманного, надо было заранее учесть и спланировать все сюжеты, мельчайшие детали съёмок, сделать расклад всех кадров от общего плана до портрета. Ведь очерк в фотографиях – это как песня, из которой слов не выкинешь: есть только подписи под снимками, а сам рассказ – в фотоизображениях. Но в ТАСС с нас чаще всего требовали краткую фотоинформацию – один снимок с подтекстовкой. Для того чтобы начать размещать там фотоочерки, пришлось долго самоутверждаться. Выручала Сибирь с её размахом великих строек, уникальной природой, священным Байкалом и созидательным трудом моих земляков. Редакции ТАСС я ежегодно предлагал по два-три очерка. В фотоочерке всегда должен быть заглавный, центровой снимок, их ещё потом с моей лёгкой руки стали называть в ТАССе «обложкой». Такие снимки всегда держали цельность фотоочерка. Но эту «обложку» ещё надо было увидеть в массе фотографий, а то и представить, создать заново на основе увиденного. Вот, например, предложил как-то нашей редакции один из своих первых фотоочерков. Тема: Байкал – озеро, омуль, рыбаки, местные жители, рыбозавод – всего более 20 снимков. Всё было ярко, содержательно, в ногу со временем. Коллеги, редакторы поздравляют с успешной работой, но принять не могут – слишком много снимков для формата ТАСС – и предлагают подбросить эту тему журналу «Советский Союз». И вот я с достоинством «продаю» журналу свой фотоочерк. Реакция коллег одобрительная. И лишь главный редактор, внимательно посмотрев фотографии, произнёс: « Вот если бы ещё к ним снимок из воды, где видно, как рыбак тянет сеть с омулем. Представьте: водичка на солнце играет, рыбка серебром отдаёт – хорошо! Такой снимок придал бы очерку цельность, и мы могли бы использовать его на обложке». Вот что значит есть у человека «чуйка» – увидел он главный недостающий снимок, ту самую «обложку» моего очерка, чего ни я сам, ни коллеги-профессионалы не заметили. А слово это «обложка» так потом и прижилось у нас в ТАСС. Фотоочерки мне удавались. Я придумывал к ним интересные заголовки. Например, о московском тракте – «По главной улице Сибири», или «Страна ЛЭПия», «Енисей – дорога к океану», «Дом в две тысячи окон», «В горах Акатуя». Интересной была работа на Дальнем Востоке под названием «В одном метре от Москвы» – ровно столько было по большой географической карте СССР от столицы до наших восточных окраин. Были темы очерков, к которым я готовился месяцами, были годы, когда я по двести дней не бывал дома. Но в нашем деле главное – не сидеть на месте. Хорошая фотография – это всегда поиск интересного и нового. Привозил из таких командировок по тридцать роликов плёнки, проявлял и отбирал всё сам. Это в моём творчестве был самый долгий и мучительный процесс. Но зато какая тебя ждала награда, когда из всего этого многообразия снимков находились такие, что до сих пор радуют глаз, заставляют людей останавливаться подле них и давно уже живут как бы своей жизнью... Мои университеты Любой студент мог бы сегодня позавидовать моему первому «университету». Им была «Восточно-Сибирская студия кинохроники» – настоящая кинофабрика, где кипела жизнь. Она располагалась тогда в здании польского костёла. Пришёл я туда мальчишкой, едва окончив школу, слёзно попросился на работу, и меня приняли осветителем. В обязанности мои входило носить, грузить, устанавливать тяжеленную аппаратуру. Вскоре я уже неплохо разбирался, как ставить свет для будущих кадров, но всё чаще заглядывал в видоискатель камеры, стараясь быть ближе к оператору, особенно к Алексею Александровичу Белинскому. За моё прилежание и любознательность он уговорил директора оформить меня к себе помощником кинооператора. А поучиться у Белинского было чему – это был настоящий ас кинодокументалистики. За три года совместной работы, до моего призыва в армию, мы исколесили с ним всю Сибирь. Алексей Александрович помимо кинохроники снимал ещё и тематические киножурналы, документальные фильмы, а это доверялось немногим. Например, его знаменитый фильм «Баргузинский соболь» потребовал от авторов небывалой выдержки, терпения и смекалки – попробуй-ка на морозе часами, днями не просто подстерегать, но ещё и заснять во всей красе этого хитрого и осторожного зверька. Таких интересных, а порой и забавных эпизодов из нашей совместной работы я могу вспомнить предостаточно. Передовик-избиратель в трусах 1950 год, выборы в Верховный Совет СССР. Нашей киногруппе дают почётное задание отснять свободное волеизъявление народа на избирательном участке Дома культуры завода им. Куйбышева. Белинский ломает голову, как эффектнее снять это, в общем-то, скучное, но неординарное событие – избирался-то в качестве единственного кандидата как-никак сам вождь. А Сталин, по слухам, любил смотреть кинохронику, так что в грязь лицом нам никак нельзя было ударить. И вот решаем, что первым избирателем здесь должен быть не абы кто, а самый передовой рабочий завода. Партком и профком рекомендуют слесаря Губанова. Наш киногерой по такому случаю приобретает новый костюм с галстуком и шляпой в придачу и обещает быть на участке к его открытию – в 6:00. Раннее утро, мы включаем камеры, осветительную аппаратуру, открываем двери участка, а... нашего героя нет. Теснится народ, их главная цель – буфет. Там всегда на выборах можно отовариться дефицитными конфетами, колбаской, мандаринами. Но в буфет можно попасть, лишь исполнив свой гражданский долг. Народ скапливается у урны, но и голосовать нельзя – нет самого передового избирателя. Люди из органов в недоумении – куда направлять людской поток – смотрят на нас. Даём отмашку на всеобщее голосование, про себя решая, что Губанова снимем и вмонтуруем в сюжет отдельно. «Видно, обмыл костюм с товарищами и проспал», – выдаёт свой вариант неявки передовика мастак на хохмы Белинский. Но слесарь Губанов, как оказалось позже, был не при чём. Вернее, при чём, но не виновен. Какие-то урки по пути на участок на Ушаковском мосту раздели расфуфыренного франта до трусов. История эта могла бы остаться забавным случаем, если бы не попала каким-то образом в «Голос Америки». Уже вечером там передали, как хотели снять передового избирателя, но лишь сняли с него штаны. И город назвали, и участок. Меня по малолетству не тронули, а вот оператора и режиссёра органы крепко взяли в оборот. Грозили из партии выгнать, запретить политические сюжеты снимать. Едва отбились – помогла репутация и авторитет Белинского. Но напугать сумели: теперь в кадре мы стали сдувать даже пылинки. И в подтверждение тому – второй случай. Коровий банщик Снимали мы как-то с Белинским сюжет в Куйтунском районе о доярке – кандидате в депутаты Верховного Совета (фамилию за давностью лет уже и не помню). Была она женщина крупная, колоритная – ну чисто русский типаж. Мой шеф, работая с ней, прямо светился от счастья. Но вдруг вижу: опускает он камеру и скучнеет. – Что такое? – А ты не видишь – коровы-то грязные, все в дерьме. Стыдно такой скот на весь Союз показывать. Надо их помыть. Все вытаращили глаза. Доярки взялась его убеждать, что грязные зады никак не влияют на надои и качество молока, но Белинский гнёт свое: надо помыть. Никто не хочет этим заниматься, и мой учитель многозначительно смотрит в мою сторону. Ну что тут поделаешь – взял я скребок, щётки и принялся отдирать лепёхи с коровьих задниц. Спасибо, что пристыженные животноводы сами закончили этот банный моцион, и наши бурёнки попали в кадр в наилучшем виде. Да разве только коровам придавали благообразный вид? Механизаторов предписывалось снимать только в комбинезонах, в красных футболках (и это в чёрно-белом кино!) и непременно в кепке. Так и кочевала у Белинского из сюжета в сюжет его личная кепка-восьмиклинка, пока не затёрлась совсем. Групповые портреты зека холодного лета 53-го Сидим с Белинским на крыльце деревенского дома. К ограде подъезжает газик, с него соскакивают эмвэдэшники – и к нам: «Вы киношники?». У нас душа в пятки: «Ну, всё – арестовывать приехали». Время-то, понятно, какое было. Но тут разговор приобретает иной оборот: «На документы снимать умеете? – продолжают они, – надо 400 человек сфотографировать – по амнистии из лагеря освобождаем. За срочность платим особо. Выручайте, ребята! ». Фотоаппарат у меня был, но плёнка кончилась, а в Иркутск ехать – времени в обрез. И тут Алексея осенило. Есть, оказывается, в наших снятых бобинах ракорды – метр-два чистой плёнки, что при зарядке камеры остаётся. И если задействовать на камере своеобразный механизм – мультход, экспонируется не 24 кадра в секунду, а всего один. «На этот кадр, – ликует Белинский, – мы сможем поставить четыре зэка...» Наутро весь лагерь был построен... в колонну по четыре человека в шеренге. «Внимание, съёмка!», щелчок камеры, четверо отсняты, «два шага вперёд», следующие четверо. Под увеличителем на чёрной бумаге вырезаем четыре уголка для печати и печатаем по три экземпляра. Наши заказчики за спиной – ждут готовой продукции. Для быстроты мы всю её отдаём им в мокром виде: «В лагере высушите. И пусть каждый разбирает своё фото по четвёркам. Кто быстрее отберёт, тот быстрей свободу получит». Лагерное начальство было довольно, всё обошлось. Этот случай памятен мне ещё и тем, что, получив деньги, Алексей Александрович купил мне фотоаппарат «Зоркий», снимающий на киноплёнку. Тогда это для меня было пределом мечтаний. И теперь каждый раз, когда я смотрю киножурналы и фильмы прошлых лет, я всегда вспоминаю нашу работу с Алексеем Белинским....
|
|