НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-10-23-01-39-28
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
2024-10-30-02-03-53
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
2024-11-01-01-56-40
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
2024-10-22-05-40-03
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
2024-10-30-05-22-30
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.

Бабушка

16 Марта 2015 г.

...Самую лучшую фотографию бабушки сделал мой муж. На ней она в черном шелковом платье, в шали цвета спелого апельсина, в ушах, как обычно, серьги с крупными камнями, на шее – бусы: бабушка всю жизнь была крупной женщиной и мелкие украшения не уважала; модная стрижка, краска, свежая укладка и маникюр – бабушка с утра сходила в парикмахерскую; макияж – не помню ее без ярких теней, без помады и туши, без французских духов. Однажды я отдала ей подаренный мне флакон французского «Опиума»: мне духи показались уж чересчур сильными, резкими, я не чувствовала себя достаточно яркой для них. Бабушка влюбилась в них с первого «нюха», признав безоговорочно аромат «своим», и с тех пор из всех поездок я везла ей «Опиум». Бабушка духов не жалела, и, когда приезжала в гости, пьянящий восточный аромат вползал за ней следом, наполняя всю квартиру. Без макияжа бабушка чувствовала себя «неодетой»: через час после операции на глазу нам позвонила оперировавшая ее наша знакомая, гениальный врач-офтальмолог, и сквозь хохот сказала: «Ну представляете, захожу в палату, говорю: «Операция прошла неплохо, повязку скоро снимем, капельки в глаз закапаем», а она мне: «Доктор, доктор, а когда накраситься можно – перед людьми неудобно, что ж я как чума, без макияжа?!»». Бабушке было тогда около семидесяти.

А к шелковому платью на ней лаковые лодочки, как положено, с каблуком. На фотографии, конечно, лодочек не видно. И зонта-тросточки не видно: она присмотрела этот зонт у меня в прихожей, померила его под себя и отобрала – ее, бывает, покачивает, и зонт ее страхует, а с палочкой бабушка ходить не хочет, стесняется: «ну что же я, старуха, что ли, с костылем ходить?». На старуху она, действительно, не очень похожа - в лодочках на каблуках она только что лихо отплясывала «Цыганочку» с выходом: плясать она всегда любила, а тут такой повод – 80 лет; завод, на котором они с дедушкой вместе проработали всю жизнь, накрыл ей юбилейный банкет в лучшем зале, собрались все родные, коллеги, директор завода (он на ее памяти-то уже который!)

Букеты цветов и подарки родня после праздника везла домой в нескольких машинах.

Она бы еще и спела – голос у нее всю жизнь был потрясающий, в молодости предлагали учиться в консерватории, но куда там! Только кончилась война, на руках маленький ребенок, надо кормить семью, - было не до учения. Но на всех праздниках видно было, что сцена – вот ее настоящее место. Ну, не случилось. Правда, это не мешало дедушке в молодости часто выдавать ее за Людмилу Зыкину: они были очень похожи, статью, прической, любовью к ярким шалям и - голосом. Бабушка Зыкинский репертуар знала весь. Каждое лето они с дедушкой поездом уезжали на юг, в заводской дом отдыха, и на станциях, выходя купить у торговок фруктов или молока, дедушка задумчиво им говорил: «А у нас в вагоне-то – сама Зыкина едет!». И появлялась в вагонном тамбуре бабушка – в дорожном шелковом халате в пол, бирюзового цвета, с какими-то дивными птицами по подолу. Под настроение и просьбы «зрителей» запросто могла и спеть. Хозяйки смотрели влюбленными глазами, угощали яблоками и долго махали рукой вслед поезду.

А однажды, в том же доме отдыха, бабушка дедушку чуть не убила с досады: моя мама была беременна, я должна была родиться со дня на день, и бабушка с дедушкой каждый день по очереди ходили на почту звонить в Москву, узнавать новости. Был дедушкин черед, он пошел на почту, позвонил домой, папа сказал ему, что все хорошо, я родилась, и счастливый дед бросился на пляж с криком: «Тоня, Тоня! Ты – бабка!». Вот тут сорокатрехлетняя красавица хорошо поставленным голосом и заорала на него на весь пляж: «С ума ты сошел, идиот?! Какая я тебе бабка?!». Дедушка после этого долго оправдывался, говоря, что она, естественно, на бабку не похожа, но он-то ведь тоже дед, что ж тут такого? Но этот аргумент у бабушки не работал.

Вообще-то дедушка мне и не дедушка. И папе моему – не папа. Но об этом папа мой узнал уже после того, как я родилась, и ни у кого не было лучше папы и дедушки, чем у нас.

С настоящим, «биологическим», - язык не поворачивается называть его «дедушкой», - бабушка познакомилась в 45-м. Он был военный, из Украины, сразу после войны его направили служить в Москву, там он встретил бабушку, фантастическую красавицу-певунью, двадцать лет, устоять было невозможно, он в нее влюбился, она – в него: высокий статный офицер, ордена... Он сказал, что никогда не был женат, и всю жизнь мечтал только о ней. В то время браки не очень регистрировали: накрыли стол, собрали родню, прабабушка благословила молодых иконой (иконостас в доме всегда был знатный, и к прабабушке в большие церковные праздники – на Пасху, например, или на Яблочный Спас, который она очень уважала, - приезжала вся большая семья (у бабушки были две сестры и три брата), с невестками и зятьями, детьми и внуками, членами партии и комсомольцами, и ни одна молодая пара без ее благословения не расписалась), и молодые уехали под город Дмитров, по месту службы. Через год родился мой папа, а еще через пару месяцев, темной ночью, в проливной дождь, в дом постучали. Бабушка не спала: ребенок плакал. Она открыла дверь. На пороге стояла незнакомая мокрая женщина. «Отдайте моего мужа, он отец наших троих детей!». Ни одного слова не сказала бабушка. Закутала сына в плащ и ушла из дома, вернувшись домой, в Москву. Больше она никогда его не видела. Родные говорили, что приходили письма, что он искал ее, спрашивал о сыне, но бабушка запретила всем упоминать его имя. Это было безумием - остаться в то время одной, с грудным ребенком, без помощи, без денег, - но ослушаться бабушку никто не посмел.

Через год бабушка встретила дедушку, они поженились, дедушка усыновил папу, родилась дочка, никто никогда не упоминал о первой любви, дедушка растил обоих, как родных, и только через четверть века на большом семейном торжестве недобрая родственница, всю жизнь завидовавшая бабушке, ее красоте, голосу, тому, что та всегда в центре внимания, что дом полон друзей, что рядом – любимый мужчина, вдруг ляпнула папе: «А ты знаешь, что он тебе и не отец?»

Я была тогда совсем маленькая, я не знаю, что почувствовал в этот момент дедушка. Не знаю, что сказала бабушка этой родственнице – а ответить бабушка умела. Не могу представить, как пережил это папа. Но папа и дедушка у нас один. Другого нет. А о том человеке в нашей семье так никто ничего и не знает, осталось только имя из свидетельства о рождении – Николай Нагорнюк. Все.

Дедушка прошел всю войну, был ранен, последний раз – весной 45-го. Это была одна из двух его многолетних обид: из-за ранения чуть-чуть не дотянул до штурма Берлина, а так мечтал! О том, что эта рана, может быть, спасла ему жизнь, - сколько их полегло под Берлином, - дед не думал. Второй была обида за награду: из-за ранения потерялся третий орден Славы, к которому был представлен, и не стал дед полным кавалером. Все говорили ему: иди, наведи справки, напиши запрос, ведь приказ о награждении был. Дед считал, что ему это не к лицу: сочтут нужным – найдут, наградят. Не нашли, не наградили.

Дед мечтал побывать на параде, посвященном пятидесятилетию Победы, готовился серьезно: купил новый костюм, на заводе в его цехе ему изготовили специальную металлическую накладку на изнанку пиджака - обычная ткань не выдерживала тяжести всех орденов и медалей... Шутник, балагур, заядлый рыболов, дед всегда сыпал байками обо всем подряд: про то, как застряла в грязи полевая кухня, и он пытался ловить рыбу на булавку, как ждали почту, как оторвалась подошва у сапога и он шел в наступление босой, – пожалуйста, сколько угодно, но никогда – о войне. Ни одного слова о войне – ни жене, ни сыну, ни друзьям.

В ноябре 94-го мы всей семьей отмечали его 71-й день рождения, а заодно – уход на пенсию: огромный завод, на котором дед проработал всю жизнь, пройдя путь от простого рабочего до начальника огромного цеха, умирал, как все заводы в 90-е, и всех, кого можно было сократить, сократили. На празднике дед казался крепким, довольным жизнью, играл на аккордеоне (инструмент прошел с ним всю войну, несколько раз дедушка участвовал в телепрограмме «Играй, гармонь!»), пел с правнуком песни – полуторалетний правнук подыгрывал, стуча по сиденью стула, - и обещал пойти с ним в мае на парад.

Через несколько дней осколок, просидевший около сердца почти пятьдесят лет, вдруг сдвинулся. Наверное, дед просто не знал, как это – ничего не делать, не работать, остановиться. Хоронили его всем заводом. Бронированная инкассаторская машина везла за гробом ордена. До Парада Победы оставалось всего полгода.

Вот тут-то бабушка и завела себе модный зонтик-трость – чтобы не упасть. Она здорово похудела, зачастила по больницам: уже лет десять к этому времени она жила с кардиостимулятором, завод, в то время еще мощный оборонный монстр, заказал его в Японии специально для нее, у нас таких еще не делали. Но и тут бабушка не изменила себе: все так же носила каблуки и яркие шали, крутила на ночь бигуди, и была очень довольна, когда в одной из больниц после очередного приступа пожилая санитарка, моя пол, злобно сказала ей: «Вот ты лежишь тут на койке, отдыхаешь, молодая, в сережках, а я под кроватью у тебя с тряпкой ползаю, а ведь насколько тебя старше, мне-то уже за шестьдесят!». В это время бабушке было 75, и, гордо рассказывая мне об этом, она попросила купить ей новую помаду – модного цвета; какой сейчас в моде?

... А фотография, та, где бабушка в шали цвета спелого апельсина, теперь на памятнике. 1 марта бабушке исполнилось бы 90.

Polit.ru

  • Расскажите об этом своим друзьям!

Тэги: