ЗДРАВСТВУЙТЕ!

НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-04-12-01-26-10
Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой...
2024-04-04-05-50-54
Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
2024-04-11-04-54-52
Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола...
2024-04-04-09-35-17
Пассажирка стрекочет неумолчно, словно кузнечик на лугу:
2024-04-04-09-33-17
Елена Викторовна Жилкина родилась в селе Лиственичное (пос. Листвянка) в 1902 г. Окончила Иркутский государственный университет, работала учителем в с. Хилок Читинской области, затем в...

Я - лесоустроитель

Изменить размер шрифта

Я не поэт и не писатель, В скитаньях прожил жизнь свою, Профессией – лесной старатель, Как азиат, что вижу, то пою. Виктор Нефедьев. Есть немало профессий, представители которых всю жизнь проводят в экспедициях. Обычно участников любых экспедиций принято называть полевиками, а их полевой сезон, как правило, начинается весной и заканчивается в предзимье. Профессия лесоустроителя принадлежит к их числу. Это не просто их специальность, это и образ жизни, на которую наложил свой отпечаток бивачный уклад полевой жизни. Наша работа тоже «не волк», однако в лесу. Как только сойдёт в тайге снег, собирают лесоустроители свои походные рюкзаки, и на машинах, вертолётах, моторных лодках или вьючных лошадях забираются в таёжную глухомань, где «Макар телят не пас» – каждый на свой рабочий участок. Капитально и умело устраивают в облюбованных местах таборы. Здесь есть всё: вода и сухие дрова, грибы и ягоды, рыба и боровая дичь – вполне реальные жизненные ценности. И так лето за летом, сезон за сезоном, под нудный звон полчищ комаров, оводов, слепней и маленьких злобных мошек, идут по таёжным дебрям, карабкаются по чёрным склонам, хлюпают по болотам бородатые парни в линяло-защитных, пропитанных потом энцефалитках. И в летний зной, и в осеннюю слякоть горбятся спины под пудовыми рюкзаками, а они идут. До скаредности дорожат каждым погожим днём, работая весь световой день, чтобы завершить полевые работы до прихода зимы. А выходными, точнее, «невыходными» у них бывают в основном только дождливые дни. И так пять-шесть месяцев ежегодно: риск несчастного случая, лишения и неустроенный быт, комары и мошка, жизнь на консервах, без свежих овощей и фруктов, оторванность от семьи. Такая вот «романтика» у этих таёжных работников, они не баловни судьбы. Но как только повеет весной, лесоустроителя снова неудержимо тянет в тайгу – каждого под парусом своей бригантины. И этой тяге невозможно противиться. Как будто и не было голода, холода, гнуса, ежедневных многокилометровых переходов и ночлегов у костра. И ты снова, презрев комаров и всякие там блага цивилизации, собираешь весной рюкзак и спешишь в царство тайги, где воздух насыщен ароматом хвои, где спокойствие, безлюдье и тишина – самая лучшая музыка на свете. И вновь, будто после долгой болезни, ощущаешь прилив новых сил, начинаешь заново жить и заново чувствовать, как прекрасен и свеж мир природы – это ли не полное единение с природой? Такие вот мы лесоустроители.

03 12 18 2За тридцать пять лет своей трудовой деятельности (1957–1992 годы) кроме лесоустройства я нигде больше не работал. Прошёл все стадии нашего сложного производства: работал инженером-таксатором, начальником лесоустроительной партии, главным инженером иркутской лесоустроительной экспедиции, главным технологом Прибайкальского лесоустроительного предприятия. Отдал более 30 лет делу лесоустройства таёжных лесов Сибири, за что награждён значком «За сбережение и приумножение лесных богатств РСФСР». Мне уже 83 года с гаком, и я ветеран всего, чего только можно пожелать в нашем деле: и труда, и лесоустройства.

Уже мало осталось тех, кому тайга не только в окошке вагона зеленела, кто своими ногами прочувствовал Сибирь, с кем мы по-братски делили хлеб и соль. Я преданно служил лесу, познавая его тайны и законы развития, несмотря на тяжёлый труд лесоустроителя и драматические перипетии на пути к успеху, достигавшемуся часто сверхчеловеческим напряжением, ценой здоровья и даже риском для жизни. С этой фотографией у меня и связаны воспоминания об одном из эпизодов, чуть не ставшим для меня трагическим.

Каменный капкан

В 1959 году Ташкентская лесоустроительная экспедиция, в которой я работал инженером-таксатором, производила лесоустройство Ольхонского лесхоза Иркутской области. Мы все были в восторге от такого объекта. Ещё бы! Мы вплотную соприкоснёмся с прославленным священным Байкалом, устраивая леса в его водосборной площади.

Мой рабочий участок площадью 30 тысяч гектаров располагался между рекой Сарма и небольшой речушкой Курма, а вглубь простирался от побережья Байкала до верховий этих рек, до границы с Качугским лесхозом. Река Сарма берёт своё начало с ледника на западном склоне Трёхголового гольца (1728 м), известного среди местных охотников под весёленьким названием Дунькин пуп. Здесь летом звери спасаются от гнуса. Сначала Сарма течёт на запад, потом круто поворачивает на юг и заканчивает свой путь в Байкале. Небольшая речушка Курма питается ледником в верховьях, скользит вниз по глубокому ущелью, голося на заломах и развешивая пенные кружева на камнях, а вырвавшись на пологое побережье, замедляет бег и втекает в Байкал. Вблизи неё размещался тогда небольшой рыболовецкий посёлок с одноимённым названием. Тогда в нём жил лесник.

Мы кочевали табором по участку на двух вьючных лошадях, производя прорубку квартальных просек и таксацию леса, не задерживаясь больше на одном таборе. Однажды я таксировал по просеке, прорубленной по северо-западному склону Приморского хребта. Таксация была простая: низкопроизводительные насаждения лиственницы и обширные заросли кедрового стланика с вкраплениями каменистых россыпей. Восьмикилометровую просеку я протаксировал часам к 17-ти, однако возвращаться по ней на табор было уже неинтересно, а светлого времени было ещё много.

Решил подняться на Приморский хребет, пройтись по нему, потом по юго-западному склону спуститься до тропы и таким путём возвратиться на табор. Подыматься по каменистым россыпям было нетрудно, ибо камни лежали прочно и покрыты лишайниками и белым мхом – ягелем. Нога ступает как по мягкому ковру, и только в дневную жару лишайники и белый мох, высыхая, хрустят под ногами, но к вечеру они снова, напитавшись влагой, становятся мягкими. По мере подъёма кедровый стланик, снискавший себе славу «альпинист» за способность расти на высоте до 1500–1600 м, редел, потом стали встречаться лишь единичные кустики – началась зона гольцов. Сам хребет представляет собой сплошное нагромождение плоских каменных плит, как будто кто-то специально натесал их и уложил здесь. Я поднялся на господствующую точку и сел на камень. Стояла безоблачная погода, воздух был изумительно прозрачен. Моему взору открылась величественная панорама: далеко внизу бирюзой отсвечивало Малое море и серел в дымке остров Ольхон. А здесь ощущалось дуновение байкальского бриза, дышалось легко, и – ни комара, ни слепня, ни мошки. Покуривая, долго любовался этой панорамой, потом встал и, как горный архар, легко перескакивая с камня на камень, двинулся по хребту в нужном мне направлении.

В одном месте я прыгнул на край каменной плиты, которая неустойчиво покоилась на краю другого камня, под тяжестью моего тела она сильно наклонилась, нога соскользнула, а плита сдвинулась вниз и придавила мне ногу в подъёме, прижав пятку к другому камню. Моя правая нога оказалась в каменном капкане. Попробовал приподнять плиту, чтобы освободить ногу, но тщетно – он был тяжёлым. Меня охватил холодеющий душу страх, когда я осознал, что нашёл здесь свою могилу во цвете лет, истлею тут без погребения. Сел на камень, к которому придавило пятку. С каждой минутой становилось всё тоскливее: Меня, конечно, вечером схватятся, но день ещё подождут – «авось придёт». И только потом начнут искать. Поисковиков мало, а искать будут по просекам, и никому в голову не придёт искать меня здесь. Естественно, не найдут. Тогда техник поедет на лошади в Большую Заму, где размещалась штаб-квартира партии, и сообщит начальнику партии о моей пропаже. А сможет ли тот в разгар сенокоса организовать масштабные поиски? И сколько всё это займёт времени? А сколько я смогу выдержать здесь без воды и еды холодными ночами на высоте 1500 м? В результате этих размышлений я понял, что обречён на долгую мучительную смерть. Уж лучше застрелиться! Стоп! Ружьё! Его же можно использовать как рычаг! Я быстро достал из-за спины ружьё, разрядил, подсунул ствол под камень и попробовал подвинуть плиту. Поддаётся! Но для надёжности достал нож и разрезал голенище кирзового сапога, насколько было возможно. Потом, взявшись обеими руками за приклад, начал осторожно приподнимать плиту. Когда почувствовал, что сапог начал свободно шевелиться, левой рукой удерживая ружьё, правой помог вытащить ногу из сапога. Фу! Получилось! И откинулся спиной на камень. И почувствовал себя на седьмом небе!

Да, всё хорошо, что хорошо кончается. Потом сел, вытащил из-под камня сапог, проткнул концом ножа вдоль разреза дырочки, оторвал от портянки полосу, надел сапог и зашнуровал ею голенище. Хромая, пошёл дальше. На тропу вышел, когда уже стемнело. Приковылял на табор ночью.

Пламя костра высвечивало три выбеленные солнцем палатки. Искры, взлетая вверх, гасли, исчезая в чёрном небе. Вокруг костра, обеспокоенные моим отсутствием, сидели, покуривая, шесть бородатых мужиков. Они вопрошающе уставились на меня – дескать, куда же ты запропастился!? Я подошёл к костру, с наслаждением подставил тело божественному теплу и соврал, что подвернул ногу. Рассказывать правду не стал, опасаясь, что кто-нибудь проговорится начальству, и меня могут лишить премии за грубое нарушение техники безопасности, так как я не должен ходить в лесу один, а только в сопровождении рабочего – эдакого денщика при господине таксаторе.

03 12 18 1

На снимке: 1958 год. Автор с тем самым ружьём...

У нас даже существует анекдот на эту тему. После работы таксатор с сопровождавшим его рабочим вышел вечером в посёлок. Таксатор говорит рабочему: «Я пойду в магазин, куплю чего-нибудь на ужин, а ты договорись с кем-нибудь насчёт ночлега». Рабочий зашёл в первую попавшуюся избу и попросился переночевать. Критически оглядев его, хозяйка говорит: «Вон, на сеновале можешь переночевать. Сейчас тулуп принесу». – «Я не один, с таксатором!». – «А таксатора во дворе к забору привяжи...»

Поскольку у нас объём прорубки квартальных просек был большой, а рабочих не хватало, я был вынужден ходить на таксацию один. После завершения полевых работ мы вывезли таборное имущество в посёлок Курму и остановились у лесника. Двоим рабочим я поручил перегнать лошадей в Большую Заму, где мы их арендовали в колхозе, а сами стали ожидать почтовую машину, которая ходила через день по маршруту Еланцы – Онгурены, чтобы перевезти и таборное имущество в Большую Заму. Потом я взял штатив от горной буссоли, установил его на берегу Байкала, закрепил на нём свой старенький ФЭД и при помощи автоспуска запечатлел себя, горемычного, на фоне каменистого берега в полной боевой экипировке с тем самым ружьём, что спасло мне жизнь.

А 7 ноября мы отмечали уже в поезде Иркутск – Ташкент. Хороший был праздник! В Ташкенте нам не дали даже опомниться, велели сдать полевые материалы на проверку и оценку приёмочной комиссии, а самих отправили в колхоз на уборку хлопка.

Подумать только: всё это было полвека тому назад, в прошлом столетии, в другую эпоху, и стало для меня уже далёкой историей....

  • Расскажите об этом своим друзьям!