Игорь ШИРОБОКОВ (с) "С Ельциным и без него, или Политическая шизофрения". Часть 1

Вступление

Отцветали яблони и груши за большой кремлевскою стеной. Бело-розовая кипень и дурманящий запах цветущего половодья никак не соответствовали моему представлению о Кремле. Сказать, что я находился в тот момент не в своей тарелке, будет достаточно верно (Кремль - явно не моя тарелка!), но не совсем точно. Я раздваиваюсь. Одна моя половина, профессиональная, автоматически подмечает детали. « На что же похоже кипение цвета? Да, как будто поднялась пена над вареньем в этом медно-кирпичном тазу. Хотя вряд ли здесь готовят сладкие блюда...» Вторая шагает в полуобморочном состоянии, до конца не веря в происходящее. Нетерпеливый читатель должен уже догадаться, что пора ставить диагноз. Всякие раздвоения, помутнения рассудка - это шизофрения. Верно, мой нетерпеливый, шизофрения. Радостно соглашаюсь с диагнозом, потому что он ставит меня в один ряд со всеми, со всей страной, и, значит, сумасшедший дом мне нисколечко не грозит. Собственно, и книга моя пишется благодаря такому раздвоению: если бы я оставался только депутатом или чиновником, то вряд ли бы взялся за перо. Сидел бы в окружении телефонов, голосовал, составлял нудные отчеты, следил за интригами в верхних эшелонах власти... Нет, ничего зазорного в работе чиновника или политика я не усматриваю, но тут имеются свои нюансы, как в любой профессии. А вот книг они точно не пишут. Не тот язык в обиходе, не тот образ мыслей. Потребность в мемуарах возникает ради больших политических целей или больших зарубежных гонораров, но пишут такие мемуары все равно журналисты, переводя надиктованную невнятицу на удобоваримый язык. А писать и говорить - это, как выражаются в Одессе, две большие разницы...

Итак, май девяностого года. Мы идем по знаменитой брусчатке: от стеклянного куба гостиницы «Россия», мимо игрушечных куполов Василия Блаженного... И тут пути наши с простым народом расходятся. Население может протопать прямо, на Красную площадь, где ему дозволено любоваться сменой часовых у Мавзолея. А мы сворачиваем налево, к Спасской башне, которую можно было бы переименовать в Недосягаемую. Я довольно часто бывал на Красной площади, однажды выстоял очередь в Мавзолей, сподобился даже как-то посетить музей-квартиру Ленина в Кремле, хаживал и на концерты во Дворце съездов... Но подойти к Спасской башне мне, простому смертному, было не дано

В разъятый зев Недосягаемой влетали, шелестя, – нет, не крыльями, а колесами, – черные лимузины, прозванные народом «членовозами». Это были какие-то небожители в черных одеждах. Почему в черных? А леший их знает! Население не почитало их за ангелов или святых, поэтому черный цвет мог вполне соответствовать их культу, ведь они являлись из другого мира. Когда я забредал на Красную площадь, меня, помню, мало занимали эти длинные машины, летящие в пасть башни. Ну, летят себе и летят. Вороны ведь тоже летают над Кремлем, не слушаясь часовых. Однако, более всего озадачивали редкие человеки, которые уверенно вышагивали к Недосягаемой, беспрепятственно подходили к ней и, мимоходом махнув корочками перед постовыми, исчезали за стеной. Несомненно, были они Посвященными во что-то. Они ходили по земле, толкались локтями в метро, ничем не отличались от нас, советских людей, но они несли в себе тайну. Тайну доступа, тайну приближенности к чему-то... Поражало и то, как стражи башни безошибочно выделяли их среди прочего люда. Я несколько раз экспериментировал: решившись, бодро направлялся к башне, перешагнув белую разметку. И незамедлительно оглушала трель свистка: дядечка в форме или без оной делал отталкивающий жест ладонью – поворачивай, дескать, оглобли, не с твоим рылом соваться в калашный ряд...

Позже я понял, что комплексовать по этому поводу не стоит. Стражи башни делали стойку на нерешительных. Получив удостоверение Народного депутата, а потом и представителя Президента, я спокойно проходил в эти ворота, и никто не думал задерживать меня на подступах. Стражи были хорошими психологами. Воистину, все, что происходит – происходит только в наших головах – великие открытия и мелкие пакости, революции и житейские радости, любовь и ненависть, трагедии и комедии, правда и ложь, и прочая, и прочая, и прочая. Можно сказать, что весь окружающий мир и окружающих людей делаем мы сами. Сами выстраиваем отношения и связи, усложняем простое и упрощаем сложное, творим мир по образцу и подобию своему. Такими уж слепил нас Господь...

Каждый из нас, двадцати иркутских депутатов, видел этот день, этот Кремль, самих себя совершенно разными глазами. Потому впечатления, которыми я рискнул поделиться, ни в коем случае нельзя назвать объективными. Они мои. А значит, личностны, субъективны, пристрастны от начала до конца. Более того, даже не отважусь сказать: я это видел. В таком построении фразы, «это» понимается, как для всех очевидное, закрепленное в сознании и реальности некое явление или действие. Фразу надо строить по-другому: я видел это. На первый взгляд, никакой разницы. Но только на первый. В последнем варианте «это» надо еще определить, охарактеризовать, ответить, что оно из себя представляет с точки зрения автора. Я настырно тычу читателя в лингвистическую мелочевку не только с целью точно расставить смысловые ударения. Дело еще и в том, что бывший мой коллега по депутатскому корпусу и бывший губернатор Иркутской области Юрий Абрамович Ножиков выпустил книгу мемуаров с таким названием: «Я это видел». Оказалось, под «этим» мы иногда понимали совершенно разные вещи и явления. Поэтому я мог бы спорить, что видел он вовсе не «это», а как раз «то». Сидели рядом на съездах народных депутатов, но видели и слышали каждый свое. Потом шесть лет работали в одном здании областной администрации (наши кабинеты разделяло лишь потолочное перекрытие), но происходящее, подчас, видели так, будто находились на разных материках. То же самое о моем видении может сказать и Юрий Абрамович. Мы не были разделены идеологически или политически, оба назывались «демократами», но таково уж свойство человеческого сознания: видеть мир со всеми одновременно, но все же собственными глазами. Этим мы отличаемся от каких-нибудь муравьев, которые тоже умеют строить, воевать, заботиться о семье и, возможно, голосовать за что-то, но мир для них одинаков. Доставшийся нам дар приносит человечеству немало трагедий и раздоров, начиная с Вавилонской башни, но он же делает картину мира прекрасной и неповторимой, он дает право человеку называться Человеком.

Я сделал это отступление для того, чтобы в последующем снять обвинения и возражения такого типа: а вот уважаемый Пупкин пишет, что было совсем не так..., а мне сам Ляпкин рассказывал..., ерунда, своими глазами по телевизору видел...и т.д. Пусть каждый останется со своей правдой.

...Держимся кучно, как выводок цыплят. Вместо курицы у нас Виктор Михайлович Спирин. Его еще в Иркутске выбрали старостой – по иному мы не можем со школьной скамьи – как ни крути, а партия еще считалась «ведущей и направляющей силой нашего общества». Первый секретарь опекал депутатскую делегацию на союзном съезде, а второй секретарь Спирин, соответственно, отвечал за российских депутатов. Все по ранжиру. Ножиков тогда возглавлял облисполком, исполнительную власть, но исполнительная лишь исполняла то, что приказывала партия. Оба они, Спирин и Ножиков, не впервые становились российскими депутатами и, конечно, не испытывали того смятения, которое потряхивало остальных новичков. Галя Никольская, аппаратчица Химпрома из Усолья-Сибирского, впервые в жизни оказалась в Москве. И Москва распахнулась для нее сразу с парадного входа: помпезный депутатский зал международного аэропорта Шереметьево, комфортабельный автобус с машиной сопровождения ГАИ, многоэтажная величавость столицы, принимающей нас в свои объятия. Все это надвинулось, ошеломило, потрясло и... прорвалось водопадом слез. В гостинице «стихийной бедствие» удалось побороть (наверное, это было еще и разрядкой после нервотрепки выборов), и Галя теперь то и дело подпудривает свой покрасневший носик.

У нас, как у цыплят, все еще впереди. Но не пройдет и года, и собрать нас в один выводок уже будет невозможно, мы разделимся на белых, красных, синих в полосочку, станем едва ли не заклятыми врагами... А в тот день мы были по-настоящему счастливы, мы победили, мы покорили неприступный Кремль, мы свято верили, что сделаем жизнь людей богаче и счастливее. Сейчас, оглядываясь на тот день из прошлого тысячелетия, когда отстоялась пена и муть политических потрясений, я вижу усталых после пережитых баталий и абсолютно счастливых людей. Это нам, двадцати счастливчикам из трехмиллионного населения Иркутской области довелось участвовать и победить в первых и, наверное, последних в истории России свободных выборах. Среди нас не было ни одного толстосума или мафиози, мы не слыхали про избирательные технологии, имиджмейкеров, платную политическую рекламу, спонсоров и прочие дорогие, часто нечистоплотные штучки конца девяностых годов. Команды наши состояли из добровольцев, которые из идейных соображений, только лишь в ущерб собственному времени и здоровью, сутками напролет рисовали плакаты и лозунги, ночами расклеивали их по столбам и заборам, ходили по квартирам, ездили с нехитрыми агитационными концертами в электричках. У больших руководителей, несомненно, было больше возможностей, они давили на административные рычаги, но рычаги эти в то время скорее мешали, чем приносили пользу. Народ, в большинстве своем, уже не принимал завравшуюся власть, затасканные лозунги и призывы, обманчивую перестройку, продуктовые талоны, сухой закон, пустые полки в магазинах...

Люди ночами напролет смотрели прямые трансляции союзного съезда и быстро определялись в своих симпатиях. Несомненно, лучшими, блестящими ораторами там были депутаты из межрегиональной группы: Собчак, Станкевич, Фильшин, Г. Попов, Травкин, Бочаров и многие другие демократы. Ельцин и Сахаров ораторским искусством не блистали, но их более всего уважали как самых гонимых и много претерпевших от режима. На глазах таяла былая популярность Горбачева - его способность часами говорить ни о чем и бесконечно лавировать между разными интересами, ничего не меняя, породили стойкую неприязнь к недавнему любимцу. Раздражали утонченные интриги и хитрости спикера Лукьянова. Партийных чинуш, бормотавших свои проклятия демократам, не отрывая носа от бумажки, попросту презирали. Послушные делегации из республик, безропотно выполнявших волю партийных ханов, называли «тюбетейками». Бесконечные истерики по поводу диктата Москвы и России со стороны «продвинутых» республик, их угрозы выйти из СССР, понудили пошутить писателя - депутата Валентина Распутина: «А не выйти ли России из состава Союза?». Шутка удалась, что уж говорить... Хотя в те времена воспринималась, как черный юмор из такого ряда: «А не поджечь ли нам дом, чтобы согреться?»...

Словом, к нашему приходу сковородка общественного мнения была раскалена настолько, что поджарить на ней можно было что угодно, хоть болт с гайкой... Все это совершил Горбачев, совершенно не желая того. Я не хочу бросать камни в Михаила Сергеевича, этого не делает только ленивый. По моему мнению, Горбачев – великий революционер, революционер поневоле, совершивший переворот в огромной империи, не прикладая к тому никаких усилий. Революция совершена только провозглашением гласности и разрешением на прямую трансляцию со съездов народных депутатов. История таких феноменов не знала. Обошлись без вооруженных восстаний, баррикад и прочей громкой героики – всего-то и стоило включить бесшумную телевизионную камеру. Люди увидели, кто есть кто, сравнили с тем, что им говорили раньше – вполне достаточно, чтобы у всего народа поехала крыша. Назовите это шизофренией, революцией – смысл не изменится...

В такой веселенькой атмосфере до депутатского финиша в Иркутской области дошли: машинист электровоза, водитель автобуса, летчик, председатель облисполкома, начальник областного управления КГБ, инженер, журналист, опальный начальник гигантского Братскгэсстроя, трое председателей райсоветов, председатель райисполкома, сельский врач, аппаратчица Химпрома, трое руководителей-аграриев и второй секретарь обкома партии. Такой вот срез общества, как спил у дерева, передающий и хозяйственную ориентацию области, и политическую температуру, и властную структуру, и, так сказать, волеизлияние масс... В сельских и отдаленных районах по привычке дисциплинированно голосовали за начальство, поэтому и второй секретарь обкома выбрал для себя отдаленный таежный район. В городах такие штуки не проходили. Там надо было доказать свою самостоятельность и даже оппозиционность существующей власти. В областном центре сбился чрезвычайно интересный блок «демократов»: председатель облисполкома, начальник КГБ, водитель автобуса и журналист (последний, т.е. я, не был городским депутатом, мой округ простирался на всю южную половину области, но все же я выпорхнул из городского гнезда).

Особенно колоритно в этой разномастной упряжке смотрелся начальник самого грозного ведомства, чьей первейшей обязанностью была борьба со всяческим инакомыслием и крамолой. Не все поверили Федосееву, как-то я даже услышал хлесткую фразу: «Вот и наш Иван Васильевич меняет профессию (так назывался комедийный фильм) - волчара натянул овечью шкуру демократа...» Но крылатой эта фраза не стала, не прилипла к личности, не овладела, так сказать, сознанием масс. Думаю, случилось это, а точнее, не случилось в силу человеческих качеств главного кэгэбэшника области. Иван Васильевич был невысокого роста, весь очень аккуратен, даже изящен. Воспитанность, порядочность, безукоризненность манер светились в его внимательных карих глазах. Встретив на улице, Федосеева можно было признать, ну, скажем, за руководителя студии бального танца или театрального режиссера, но никак не за генерала КГБ. Хотя он был и всегда останется частью карательной системы, но здравый смысл порой пересиливал и заставлял его нарушать отлаженный номенклатурный строй.

Начальник КГБ испортил отношения с обкомом, являясь членом его бюро, – там посчитали, что он заигрывает с неформалами. В те восьмидесятые годы неформальным можно было назвать все, что не входило в официальные структуры. Общество было до предела формализировано: человечек, едва перешагнув порог школы, становился октябренком, потом рекрутировался в пионеры, комсомольцы, в члены КПСС, и если оставался послушным, то жизнь завершал заслуженным пенсионером определенного ранга. Главное - не высовываться, и все получишь с помощью парткомов, профкомов, советов и прочих опекунов советского человека... Стихийно возникшее в Иркутске движение в защиту Байкала, выступавшее против строительства водовода от Байкальского ЦБК в реку Иркут, ни в какие официальные структуры, конечно же, не входило. А потому считалось злостно, дерзновенно неформальным. Как я сейчас понимаю, Федосеев внедрил в руководство движением своих людей (теперь легко вычислить, кого именно), и карательные акции отвергал напрочь. Да и зачем разгонять, пугать, сажать, если известно, чего ожидать от этих людей, если есть возможность влиять и прогнозировать их дальнейшие действия. Общество с объявлением гласности в одночасье изменилось - так у подростка вместе с прорезавшимися усами пропадает былое послушание взрослым. Обком требовал ставить в угол и пороть неслухов, но сам «дядька», поставленный для наказаний, осмеливался протестовать и доказывать, что силой теперь ничего не добьешься, станет только хуже, надо действовать по-другому. Как? А почаще выходить из обкома, выступать в коллективах, смелее ввязываться в дискуссии на митингах, отстаивать социалистические ценности и авторитет партии... Договаривался даже до того, что не надо бояться многопартийности, что социал-демократическое крыло в партии придаст стране новые силы, что «зеленые» тоже могут заявить себя как самостоятельная партия -- дел им хватит. На заседаниях бюро обкома он все чаще поддерживал не «коллективный разум», а вечно ершистого и инакомыслящего предисполкома Ножикова.

Более того, при выдвижении делегатов на XIX партконференцию партком его управления выдвинул кандидатуру журналиста, который был в постоянных контрах с обкомом. Управление внутренних дел, как положено, поддержало директора универмага, а чекисты – известного смутьяна... Это уже был вызов, это не лезло ни в какие рамки (нежеланным журналистом был автор этих строк, и, признаюсь, выбор чекистов был для меня не менее неожиданным: никаких «особых» отношений я с КГБ никогда не поддерживал)!

Такого залпа вольностей с избытком хватило, чтобы чаша терпения в обкоме переполнилась. Поэтому сразу после выборов Федосеев покинул Иркутск, его перевели с повышением в центральный аппарат КГБ.

Иван Васильевич до сих пор остается для меня личностью неразгаданной. Никогда не забуду, как после какой-то встречи по газетным делам в его кабинете, Федосеев своеобразно попрощался: «Что же, не смею больше задерживать...» Потом последовала выразительная пауза, обаятельная улыбка потухла, глаза затвердели и – коротко, как выстрел: «... пока...». Мгновение спустя хозяин кабинета уже смеялся своей «шутке», а я еще долго ощущал противный озноб...

Став депутатами, мы по обоюдному согласию сделались соседями по депутатской скамье с пультами для голосования. Уместно будет напомнить, что съезд по действовавшей в то время Конституции мог решить любой вопрос – вплоть до изменения существующего строя и объявления войны – поэтому дебаты на нем велись нешуточные, до потасовок не раз дело доходило. Но все словесные и рукопашные баталии когда-то заканчивались и наступал некий момент истины – голосование. И вот тут для некоторых депутатов начинались сложности. Привыкшие за многие годы голосовать исключительно поднятием руки и непременно единогласно, они очень долго учились нехитрой процедуре: вставить карточку и нажать нужную кнопку. Я вовсе не о тупости и примитивности народных избранников, я о том, что привычка действительно становится второй натурой. Знакомо со школы: поднимешь руку в одиночестве – обязательно спросят, а если вместе со всеми – тебя и не видно за лесом рук... На съезде спасительных рук не было, а голосовать требовалось вместе со всеми – своими, и как все – свои. Российский форум в девяностом году уже не представлял из себя партийно-хозяйственный актив, депутаты разделились на коммунистов, демократов, патриотов, республиканцев, социал-демократов, и не высовываться в этой новой политической обстановке – означало не нарушать строя единомышленников. Не без труда научившись жать нужные кнопки – «за», «против», «воздержался» – депутаты очень ревностно относились к этому почти священному действу. Ревностно – по отношению к соседям, единомышленникам и противникам. А нередко случалось, что прослушав или просто не поняв существа вопроса, народные избранники не знали как и за что голосовать. Они крутили головами, тянули шеи, чтобы подсмотреть, как голосуют соседи. Если сосед был того же политического окраса – голосуй, как он; если числился в противниках – голосуй ровно наоборот. Так что напрягать мозги приспособившимся депутатам не требовалось – как и двоечникам в школе...

Во время съездовских дебатов мы обменивались с Федосеевым мнениями, спорили, но никогда даже не пытались давить друг на друга, хотя у обоих порой дым из ушей шел от избытка эмоций. При голосовании Иван Васильевич не скрывал, на какие кнопки он давит, но никогда, ни разу, он не подглядывал, как голосую я. Профессионал политического сыска, обязанный все видеть и все знать, проявлял редкостную в наше время деликатность, корректность и терпимость к чужому мнению. Такое соседство не могло не нравиться, и я всегда был благодарен Ивану Васильевичу за создаваемый им маленький островок человечности в этом съездовском котле всеобщей остервенелости. Хочу верить, что поступал он так не в силу утонченного профессионализма, а только потому, что иначе не умел, не мог, так был воспитан.

Федосеев до последнего голосовал против избрания Ельцина председателем Верховного Совета РСФСР, входил во фракцию коммунистов (тут и должность обязывала), и, стало быть, считался моим политическим противником, но, признаюсь, общаться с ним было проще, интереснее, чем со многими моими единомышленниками из «Демократической России». В столичных демократах слишком явно и болезненно выпирали непомерные амбиции, глухота к чужому мнению, агрессивность и неутоленная жажда власти. Они все-таки были революционерами, т.е. бунтарями и разрушителями – со всеми вытекающими отсюда для себя и других последствиями.

С годами я все больше убеждаюсь, что главное не роль, которую играет человек, занимая определенную должность, политическую позицию, место в обществе, а важнее всего: кто этот человек на самом деле, какая у него душа, какое у него сердце, как он воспитан, как относится к ближним и вовсе незнакомым людям. Если допустить, что наше тело – всего лишь одежда разума, то занимаемое положение что-то уж вовсе несущественное...

Упомянув четверку иркутских демократов, я не могу обойти и еще одну колоритную фигуру из этой упряжки.

Геннадий Алексеевич Алексеев, водитель автобуса. Тот, кто забыл или не знал Алексеева, может по ассоциации представить нечто посконное, рубящее правду - матку, не прислушиваясь к собственным словам. Был такой пламенный таксист Сухов из Верховного Совета СССР, встречались такие и в каждом созыве Российской Думы. Но торопиться не надо. Водитель Геннадий Алексеев был одним из самых интеллигентных и образованных депутатов от Иркутской области. Да, человек без высшего образования, простой водила, шофер. Но, как я уже упоминал, общественное положение и профессия - это даже не одежда разума, а так себе - штамп о прописке на этой Земле.

Познакомился я с ним незадолго до избирательной компании. Кажется, на заседании. «Делового клуба» при газете «Восточно - Сибирская правда». Здесь собирались экономические «неформалы» под водительством доктора наук, директора института региональной экономики, а позже известного политика и вице-премьера в первом российском правительстве – Геннадия Иннокентьевича Фильшина. Огромное человеческое обаяние, широта взглядов, демократизм в общении всегда притягивали к нему самых разных людей. Несомненно, в фильшинском окружении тогда собрались наиболее интеллектуальные и наименее экспансивные из иркутских неформалов. Основной состав – молодые ученые из Академгородка, журналисты. И среди них – водитель автобуса. Но первое же заседание, на котором я присутствовал, убедило меня, что держат Алексеева здесь вовсе не ради «рабоче-крестьянской» прослойки, не для народнической экзотики. Он был сам по себе, равный среди равных.

Потом мы с ним шли до автобусной остановки, но, заговорившись, миновали и одну, и другую, и третью, да так и дошагали до центра города пешком. Как-то незаметно и естественно мы потревожили немало великих имен. Помнится, очень увлеченно Геннадий пересказывал идеи русского экономиста Леонтьева, вспомнили мы и Льва Гумилева, и Николая Бердяева, и Петра Кропоткина, и Александра Солженицына, и Петра Столыпина... Напомню, что в конце восьмидесятых эти имена только-только начали проникать из небытия в самые прогрессивные на то время издания, найти и приобрести которые было не так-то просто.

«Ничего себе», - сказал я, - «вот тебе и шофер !..» Алексеев настойчиво приглашал как-нибудь проехаться с ним из Иркутска до Аршана и обещал познакомить со старожилами Тункинской долины – «люди удивительно самобытные и расскажут столько любопытного, что хватит не на одну книгу». До сих пор жалею, что не нашел времени воспользоваться этим приглашением...

Открутив восемь часов баранку, Геннадий не спешил в магазин за бутылкой, но жадно глотал захваченную в поездку книгу или до поздней ночи расспрашивал о житье - бытье повидавшего виды человека. Он все время учился, был ненасытен к знаниям, как выжженная пустыня к дождю. За это и выдвинули его в депутаты товарищи по автоколонне, за это поддержали избиратели. Позже, работая в комиссии по транспорту и связи Верховного совета, он поднял бунт против председателя комиссии (очень авторитетного и демократически настроенного хозяйственного руководителя, нашего земляка). «Он не учится. Он не растет. Он живет старым багажом» – таков был приговор Алексеева. Из его уст это самые уничижительные характеристики для человека. Геннадий добился своего – председателя сняли.

В некоторых случаях он бывал застенчив, как угловатый подросток, даже терялся (особенно при незнакомых дамах), но в то же время мог быть упрямым и упертым в отстаивании каких-то своих сложившихся позиций и представлений. Долгое время он фанатично исповедовал идеи регионального хозрасчета (это был экономический конек Фильшина) и никаких сомнений в святыне от других не допускал. Спорить было бесполезно.

В те времена людей стали сильно раздражать всяческие привилегии партийной элиты, раньше мирно дремавшие в тени и считавшиеся выслуженным приложением к высокой должности. Немало посмаковала эти кусочки сладкой жизни пресса, выскользнувшая на просторы гласности, ну, и, само собой, почти все кандидаты в депутаты оседлали этого конька. Не был исключением и Алексеев. Он никогда и близко не подпускался к номенклатурной кормушке в виде всяких продовольственных пайков, спецмагазинов, спецполиклиник, спецдач, спецмашин, спецсанаториев и прочего. Между тем, вокруг этого специализированного рая крутилась и питалась целая армия обслуживающего народа: секретари, референты, советники, повара, продавцы, шофера, врачи, любимые артисты, ведущие журналисты и другой обслуживающий люд. Так что круг этот был далеко не узким... Причем, как внутри этого круга, так и вовне его культивировались почти схожие представления о социальной справедливости. Базой служила идеология – у нас государство рабочих и крестьян. Точкой отсчета служила зарплата квалифицированного рабочего. Поэтому и секретарь обкома, и даже Генеральный секретарь ЦК КПСС получали официальную зарплату в пределах представлений о заработках элиты рабочего класса. Предположим, классный станочник или наладчик могли получать 400 - 600 рублей, а то и значительно больше. Отсюда и начинали плясать. Но вот что из этого получалось...

Мог ли директор завода зарабатывать меньше своих рабочих? Вряд ли. Тот же высокооплачиваемый виртуоз токарного дела сказал бы, что это несправедливо: у директора образование, ответственность, головная боль за план, ненормированный рабочий день и прочие инфаркты. Кто же пойдет на его место, если у станка получается больше?.. С помощью премий, надбавок и прочей бухгалтерии директорский доход значительно подрастал, чаще всего переваливая за тысячу. А теперь представьте такую ситуацию: партийной власти необходимо подыскать замену секретарю райкома или обкома. Из кого выбирать? Конечно, на ответственную должность надо пригласить человека, хорошо знающего производство, имеющего большой опыт руководящей работы. Чаще всего выбор останавливался на директоре крупного завода или начальнике значительной стройки. Конечно, в те времена деньги не имели того значения, что сейчас, но тем не менее... Переходить с заработка в полторы тысячи рублей на официальный партийный оклад в четыре раза меньший – это, знаете ли, сложно назвать повышением. А ведь редко кто отказывался... Потому что каждый, удостоенный высокой чести, понимал, что тем самым повышает не только свой социальный статус, но и уровень жизни. Реальная зарплата будет не меньше, а плюс ко всему все самое лучшее, что не купишь ни за какие деньги – машина, жилье, дача, путевки, отборные продукты, возможность отдавать команды всем и каждому. Такая вот теневая экономика. Действовало правило, как в советской торговле: да, такой зарплаты тебе хватит только на хлеб, но на таком хлебном месте ты и масла с икрой добудешь... Должностной оклад подправлялся с помощью конвертов с надбавками, премиями и прочими денежными начислениями, а многие жизненные блага представлялись практически бесплатно. Это, повторюсь, была отлаженная система стимулирования органов государственного управления, в которой что-то доставалось даже приближенной уборщице. Убрать привилегии означало то же самое, что слить масло из двигателя автомобиля – несколько километров еще проехать можно, но дальше мотор неизбежно заклинит.

Народных депутатов, непримиримых борцов с привилегиями, очень быстро развернули лицом к стойлу, то бишь, к кормушке. В перерывах между заседаниями съездов в столовой Кремлевского дворца стали разворачиваться бойкие торговые точки, в которых можно было приобрести приличный кейс, французские духи, фломастеры, книги – в условиях тотального дефицита это был оазис изобилия. Торговля всегда шла бойко, с толчеей и очередями. Когда Российский Верховный Совет заселился в знаменитый Белый дом на набережной, в нем почти отсутствовал обслуживающий персонал: не работали телефоны, не было справочников, бумаги, скрепок и еще тысячи мелочей, без которых невозможно работать. Желающих идти сюда за одну скудную зарплату, когда у российской власти по существу еще не было власти, не наблюдалось. Но постепенно обжились, законодатели нарастили властные мускулы, потеснили союзные органы – и вот уже в Белом доме полно секретарей, референтов, советников, телефонистов, машинисток, – жизнь бьет ключом, в буфете продают продовольственные пайки с дефицитной колбасой и сосисками, случаются выезды на базы за туфлями и прочей одежкой, всегда в наличии билеты на самые модные спектакли... И, наконец, всему депутатскому корпусу выделили для продажи отечественные легковушки – бери, что хочешь, что тебе по карману. Деньги тогда имелись, а товары в магазинах отсутствовали, и самым вожделенным и недосягаемым для многих приобретением считался автомобиль. Можно было и отказаться, но – козе понятно! – таким красивым жестом депутат осчастливил бы не своих избирателей, а лишь кого-то из чиновников Белого дома...

Геннадий Алексеев купил «Волгу». Он, как профессиональный водитель, ценил надежность, доступность в ремонте и обслуживании. Погнал машину своим ходом из Москвы в Иркутск. В дороге из графика выбился и опоздал на съезд...
Вот тут он и получил сполна за депутатские привилегии от земляка-депутата. Про эту «Волгу» узнала вся область. Правда, про свою «Волгу» депутат - разоблачитель скромно умолчал...

Словом, за что боролись – на то и напоролись. Привилегии оказались живучими и заразными, как грипп. Комплекс вины за отступление от принципов долго мучил Алексеева, даже как-то надломил его. Мне показалось, что он стал реже приезжать в Иркутск, выступать в коллективах. Мало того, он оказался единственным из всех депутатов, работающих на постоянной основе в Верховном Совете, кто продолжал жить в гостинице «Россия», упорно отказываясь от служебной квартиры. Было стыдно воспользоваться еще одной депутатской «привилегией». Но надо представлять, что это за пытка – годами жить в гостинице. В такой гостинице! «Россия» считалась до девяностых годов одной из самых престижных в Москве. Но! Летом ее стеклянный куб насквозь прокаливался солнцем как гигантский аквариум, и человеку там было также уютно, как рыбе в духовке. Зимой стеклянные стены насквозь продувались студеным ветром. Но это все мелочи по сравнению с тем, что там каждую ночь устраивали темпераментные «джигиты», сделавшие «Россию» своей вотчиной: визг, писк, удалые песни и разборки... Дело доходило до того, что тогдашний председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов, сам чеченец по национальности, подписал распоряжение о выселении чеченцев из гостиницы. Этот жест мало что изменил, но из Чечни тут же приспела «черная метка»: Хасбулатов и Руцкой приговариваются к смерти... «Россия» становилась криминальным притоном (впрочем, название гостиницы можно смело раскавычить – чаша сия постигла всю страну). Как-то один из депутатов, профессиональный сыщик, позвал меня на ночную экскурсию вокруг гостиницы. «Вот, – показывал он, как экспонаты в музее, – сутенеры, девочками торгуют... А эти наркотиками занимаются... Осторожно! Тут сделки с оружием, близко не подходим... Полгода, понимаешь, изучаю здесь обстановку, и опыт мне говорит, что при таком скоплении криминалитета в гостинице должны появляться трупы. Но по отчетам их нет. Либо милиция в связке, либо есть какие - то подземные туннели, куда сбрасывают тела...»

В такой вот уютной обстановке жил несколько лет Алексеев, хотя имел все возможности получить жилье. Так он себя наказывал за льготное приобретение.

Ленин когда - то назвал Льва Толстого «зеркалом русской революции» – за, якобы, противоречивость и непоследовательность философских воззрений, примиренчество и богоискательство. А по Алексееву, я так думаю, можно было ставить диагноз партийному руководству. Кастовая замкнутость, непрошибаемый консерватизм, неспособность ориентироваться в новой реальности и самостоятельно принимать решения – это далеко не полный список очевидных болячек. КПСС всегда твердила, что она партия трудового народа, что рабочий класс – гегемон нашего общества. И вот рабочий коллектив выдвигает такого гегемона – умницу, трудягу, порядочного и неравнодушного человека. Казалось бы – вот ваше знамя! Подхватывайте его, делайте своим рупором в Верховном Совете! Ничего подобного – он не из «обоймы», не включен в разнарядки – и потому чуждый элемент, не свой, «неправильный» рабочий. Крепко сомневаюсь, что Геннадий поддался бы на обработку партийных функционеров, но ведь даже попытки не было, не удосужились даже понять человека – сразу зачислили во вражеский стан. И когда стало видно, что водитель лидирует в предвыборной гонке, даже тогда партийное руководство с упорством маньяка продолжало спускать всех собак на Алексеева, подталкивая в толстые зады своих ставленников. Результат известен-- проиграли. Проиграли всё – выборы, власть, устоявшийся режим и идеологию. А могло ли быть иначе?

Ну, вот, рассказал о двух коллегах по депутатскому корпусу – и пока достаточно. Неблагодарное и тяжелое это дело – рисовать портрет человека. Вольно или невольно вылепляются характеристики и оценки, а кто я такой, чтобы давать оценку ближнему? Сам себя- то как следует не знаешь... Я ничего не сказал об Юрии Абрамовиче Ножикове, но о нем в последующих главах – у нас было много совместной работы. Что касается меня самого, то я в этой книге о себе и рассказываю – о моих наблюдениях, ощущениях, переживаниях – они глубоко личностны, они и есть Я.

Вести из Иркутска

«Уважаемый Игорь Иннокентьевич ! Внимательно следим за Вашей работой на съезде Народных депутатов. Вы делаете исторический прорыв из тоталитарного прошлого в демократическое будущее, за что Россия будет Вам благодарна во веки веков. Не дайте себя обмануть банде коммунистов- кровавых безбожников. Им нельзя верить, не соблазняйтесь на их сладкие посулы– обманут. Это видно даже по их главарю Полозкову, с первого взгляда видно, что он порожден дьяволом. Смело идите за Ельциным, за ним божья правда, только Ельцин спасет Россию! Ваш стратегический ум уже распознал, я надеюсь, что агрессивно-послушное большинство на съезде направляется не только со Старой площади, где засело ЦК, и не только с площади Дзержинского, где плетет свои сети КГБ. Нити заговора держит в своих руках мировой сионизм. Их представителями в нашей стране являются Лигачев, Лукьянов, Крючков (тогдашние секретарь ЦК КПСС, Председатель Верховного Совета СССР и председатель КГБ.-прим. автора). В группе иркутских депутатов агентами еврейского влияния являются секретарь обкома Спирин и бывший охранник ГУЛАГа Попов. Работа по выявлению других агентов продолжается. Большой нашей победой надо считать перевербовку Федосеева, он может принести большую пользу в логове врага. Но должен предупредить, что он может оказаться двойным агентом. Поосторожнее с ним! Всецело доверяйте Ножикову, я с ним тоже состою в переписке.

С вашим отъездом криминальная обстановка в Иркутске значительно ухудшилась. Председатель горисполкома Говорин возглавляет коммуно- сионистско- бандитский заговор. Он по-прежнему пытается подменить герб Иркутска, где хочет в зубах у бабра изобразить звезду Давида на голубом фоне. Понятно: опора на евреев и голубых. В его безусловном подчинении находится генерал Титаренко, обрушивший на Вас всю мощь коррумпированного репрессивного аппарата. Суд тоже коррумпирован, так что поддержки и справедливости от него Вам ожидать не следует. Надо опираться на Высшие силы, которые я Вам готов предоставить. Сообщаю еще, что секретарь обкома Потапов уселся во второе кресло – председателя областного Совета, и, в отсутствии Ножикова, хочет занять и его кресло тоже. Глупо. Даже на двух креслах нельзя усидеть, а на трех и вовсе невозможно. Упадет.

Недавно я получил аудиенцию у Богородицы, небесной Императрицы Одигитрии. Она согласилась стать моей женой, обещала всяческую поддержку Нашему Делу и назначила меня Верховным Главнокомандующим, а также Императором Планеты. Мы с ней назначаем Вас божьим повелением Генерал- Стратегом Единого Антисионистского Фронта.

С уважением, А.Я.С., Всевышний.»

Сам факт письма меня не удивил. Уважаемый автор уже несколько лет писал мне, разоблачая заговоры и происки. Но так высоко он никогда не воспарял. А тут надо же – муж Одигитрии, Всевышний! Не иначе – прочитал «Розу Мира» Даниила Андреева... И все же приятно получать письма от самого Всевышнего, к тому же и Верховного Главнокомандующего! Ну, и оказанная высокая честь наполняла гордостью – как же без этого. Только одного я не мог взять в толк: какие же погоны мне теперь положено носить, как Генерал - Стратегу?.. В благодарность за назначение я решил использовать письма моего адресата при написании книги. В конце- концов, каждый имеет право на свою правду – демократия у нас или что?..

КАК Я ДОШЕЛ ДО ЖИЗНИ ТАКОЙ

Без этой главы будут непонятны некоторые пассажи из письма уважаемого адресата про «разгул коррупции и преступности» в Иркутске, про генерала Титаренко и пр.

Дошел я до жизни такой, опираясь на свое журналистское перо, аки на посох. Сам я не думал и не стремился дойти до депутатства, это мой профессиональный «посох» сделал такую загогулину. Поэтому придется начинать хоть и не с самого начала (это все - таки не мемуары), но достаточно издалека.

Восьмой класс я закончил вполне ровно по всем предметам, с преобладанием пятерок. Поэтому никого не удивил своим выбором: поступать в престижную одиннадцатую школу с математическим уклоном. Поступить- то я поступил, решил какие- то хитрые конкурсные задачки, но на этом все мои математические устремления пропали бесследно. Причиной была Она – девочка, за которой я, как за магнитом, потащился в математическую школу, где она и показала мне всю тщетность моих пылких ухаживаний. Через четыре года никуда она не денется и станет моей женой, но это когда еще будет! Стимулов для учебы после любовного фиаско больше не было, фактически перестала существовать и сама учеба. Я из кожи выпяливался, чтобы показать, какой я – выражаясь по-современному – крутой и отчаянный парень из свердловского предместья, мне сам черт не брат, а эти прилизанные мальчики и девочки из центральной школы должны знать свое место... Но мальчики и девочки эти, сплошь будущие ньютоны, ландау, пифагоры и лобачевские, не очень-то уважали кулаки и крутизну, предпочитая мозги и способности, так что я, несмотря на все потуги, оставался каким-то лишним, невостребованным человеком. К тому же двоечником. Шпаной я брезговал из-за её тупой агрессивности и трусливой жестокости, да и драться не любил, хотя и занимался боксом. Наверное, это пространство пустоты вокруг и заставило меня заглянуть в самого себя, попытаться понять, что там происходит и как все это соотносится с внешним миром. Какие-то моменты я попытался высказать в сочинении на вольную тему и – жизнь моя перевернулась. Людмила Михайловна Мозжухина, завуч школы и наша преподавательница литературы, поглядывая на меня с веселым изумлением, торжественно зачитала это сочинение, а потом читала каждое, и, что удивительно, класс одобрительно принимал мои неуклюжие упражнения в словесности. Так я занял свою нишу в классе и школе, нашел друзей и единомышленников, нашел себя. Были и зарисовки, юморески, рассказики. С ними я пришел в областную «Молодежку» и сразу был напечатан. С десятого класса стал своим в газете, а после окончания университета еще десять лет с ней не расставался.

Пишу эти строки, испытывая яростное сопротивление внутреннего оппонента (опять раздвоение!). Намеченный шов повествования требует последовательной и ровной линии, а потому надо бы сразу приступить к предвыборной ситуации, обозначив молодежный этап двумя-тремя легкими стежками, но та субличность во мне, которая прожила эти годы, отчаянно пищит и бунтует, требуя на них задержаться – дескать, как раз там было посеяно то, что взойдет через десятилетия. В конце- концов я сдаюсь молодому бунтарю, строго предупредив его, что никакой развернутой картины он от меня не получит, я лишь остановлюсь на некоторых фрагментах, важных для понимания будущего. На том и договорились.

Курс наш в Университете был небольшой и дружный, воспитанный на бунтарских дрожжах хрущевской «оттепели», которую к тому времени основательно приморозило под густым навесом брежневских бровей. Парни, в основном, успели отслужить в армии, девчонки – поработать в районных газетах. Многим предлагали вступить в партию, но никто не поддался, у нас это считалось, выражаясь современным языком, «западло», мы мнили себя жуткими оппозиционерами. Однако, «фронды» этой хватило лишь на ученические годы, позднее, начав работать в газетах, мы поняли, что без партийного билета добиться чего-то в журналистике невозможно – так была устроена система.

Где-то на втором курсе практикум по жанрам советской журналистики вел у нас преподаватель, сам долгие годы отработавший в газете и представлявший это ремесло без особых изысков. Получив от него задание написать корреспонденцию, самая несознательная, мужская часть группы, собралась в общаге, (вместо того, чтобы отправиться в рабочие коллективы), где под водочку и покатываясь со смеху, сочинила «письмо турецкому султану». Сама обстановка и настроение очень соответствовали знаменитому полотну. Сочинили же нечто, состоящее из сплошных махровых штампов. Что-то такое: «Бригада отделочников товарища Пупкина, воодушевленная, как и весь советский народ, историческими решениями XXIII съезда КПСС, взяла на себя повышенные обязательства. «Экономика должна быть экономной!» - Повторил на собрании мудрые слова Леонида Ильича передовой бригадир и предложил отныне экономить каждую дранку, пуская ее в дело строительства коммунизма...» - Ну, и так далее, в таком же духе.

На лекции преподаватель объявил, что группа в целом справилась с заданием и, придав лицу торжественно-праздничное выражение, зачитал нашу бодягу, назвав ее безукоризненным образцом данного жанра... Потешились, и ладно бы... Но я воспылал праведным негодованием – да чему же нас учат!? – и написал статью, а «Молодежка» отважилась ее напечатать. Уважаемый преподаватель узнал себя, хоть и не был назван, разразился скандал. Сейчас я бы сказал себе: «Не стреляй в пианиста, он играет, как может... и по нотам, какие ему написаны», но юность жестока и бескомпромиссна. Все студенты - журналисты горячо меня поддерживали, чуть не носили на руках, но партком университета был другого мнения. Делу придали политическую окраску. И вот на партийно - комсомольском собрании (случались и такие) студент - старшекурсник, накануне бурно восторгавшийся написанным, вдруг выступил с обличительной речью, будто заимствованной из тридцатых годов нашей славной истории. «... Раскольник! Хунвэйбин! (так назывались молодые боевики китайского кормчего в пору «культурной революции») Оппортунист!.. Камень за пазухой... Клевета на нашу действительность! Позор!.. Таким не место!.. Пусть земля горит под ногами...» – Всех ярлыков уже не помню, но тогда они повергли меня в шоковое состояние. Как мог человек так перемениться всего за пару часов, как способен был выговорить такое?! Студенческая часть собрания, за исключением еще одного - двух таких же партийцев, меня поддерживала, несмотря на мощное давление партийной организации, поэтому единого решения не получилось, только рекомендация партбюро:

«Комсомольской организации – исключить из рядов ВЛКСМ, ректорату – отчислить из вуза». Не знаю, какие причины подействовали, но грозная рекомендация так и осталась рекомендацией. Меня же, помню, не столько пугали возможные кары, сколько оглушало поведение студента - «разоблачителя». Он же объяснял это просто: «На партбюро сказали – надо...»

Позже, работая в областной молодежной газете, я раз за разом наступал на те же грабли: меня надолго выбивало из колеи поведение молодых функционеров, которые с легкостью необыкновенной меняли позицию на прямо противоположную, стоило кому - то там, наверху, только бровью повести. Наверное, не все были такими, но у меня сформировалось стойкое неприятие всей номенклатурной конструкции, я шарахался, как черт от ладана, от высоких кабинетов, от всех этих райкомов, горкомов, обкомов... И, в то же время, обслуживал монолитную систему – не было у нас другой журналистики, кроме партийной. Эта моя фобия – или, что одно и то же, неприятие – доводила до нервных срывов, но с годами болезненная ранимость прошла, шкура задубела, я приучился философски относиться к двурушничеству комсомольских вожаков и разносам в чиновных кабинетах. Более того, вступил в партию – профессиональный рост без членского билета был невозможен.

Помню, в списках редакционных очередников моя фамилия на получение квартиры стояла второй, а на вступление в партию – первой. И не надо, пожалуй, находить здесь только приспособленчество и карьерные устремления. Семидесятые годы, так называемый застой, принесли с собой небывалое материальное благополучие (по советским меркам, естественно), прочную уверенность в завтрашнем дне, стабильность, гордость за могучую державу. Не виделось нужды в радикальных переменах: так, чуть-чуть бы кое-что подправить – чуть больше демократии, чуть больше правды, чуть меньше старперов в органах власти... Стало быть, нам, молодым и прогрессивным, негоже отсиживаться в кустах, надо выходить вперед, переламывать гнилые традиции... Даже в маленькой редакции самые важные решения принимала партгруппа: закроются у редактора, что - то там обсудят и примут, а потом тебе объявят или, что хуже, будут молчать с выражением посвященности на лицах. Поневоле тут почувствуешь себя второсортным... Так что в трафаретном заявлении – «хочу быть в первых рядах строителей коммунизма...» – неискренними были только словесные штампы. Во всяком случае, цинизма в рядах наблюдалось на порядок меньше, чем у нынешних соискателей партбилетов в очередной партии власти...

Каких только браных слов не досталось семидесятым – и «застойные», и «волюнтаристские», и «стагнация режима», но было в этом десятилетии и немало добротного, что перейдет в следующую эпоху...ну, например, единственным и верно служащим «жигуленком», приобретенным колхозником в те обруганные годы. Строились БАМ, КАМАЗ, пошел нефтяной поток из Тюмени, к революционным годовщинам стартовали с Байконура космические корабли, повышались зарплаты и пенсии. В то же время вводились войска в Афганистан, жестко пресекалось всякое инакомыслие, а нормами социалистического общежития становились взятки, блат, растащиловка. В анекдотах тех лет расширяли грудь генсеку под очередную звезду героя и спрашивали у ветеранов: «Во время войны вы прохлаждались в окопах Сталинграда или проливали кровь за Малую Землю с дорогим Леонидом Ильичем?»... Семидесятые – высшая точка траектории социализма, излет идеологии и затратной экономики, далее по всем законам физики следовало падение. Никто не ожидал, что оно будет столь стремительным и катастрофичным...

На излете, как видно, была и моя карьера журналиста областной «Молодежки». Публикации запоминались читателями (при тираже под сто тысяч - аудитория немаленькая), получали премии на журналистских конкурсах, я стал популярен, как прима провинциального театра. И все острее ощущалось, как язык зашлаковывается газетной штамповкой, разрешенные темы исчерпываются, творчество вытесняется ремеслом. Меня все больше привлекала проза, но на нее не хватало времени, а потому созревало решение поменять привычное течение, уйти из журналистики. Жена после кандидатской вполне могла защитить докторскую диссертацию – и этого вполне бы хватало на обеспеченную жизнь. Да и мои руки где-нибудь могли сгодиться – с работой в те времена проблем не было. Но жизнь распорядилась иначе...

Осенью в редакции объявился Володя Сунгоркин, тогдашний собкор «Комсомольской правды» по БАМу, а ныне главный редактор и фактический хозяин этой газеты. Приехал он по мою душу – получил задание «прощупать» меня на предмет приглашения в «Комсомолку». В те времена газета эта была Олимпом, заоблачной мечтой каждого молодого журналиста. Поэтому Сунгоркина несколько обескуражила моя не особенно бурная реакция, я расспрашивал о нагрузке, свободном времени, будет ли возможность заниматься прозой – мысль о писательстве засела крепко. Тем не менее, какое-то положительное впечатление у него сложилось и меня вскоре вызвали в Москву. Смотрины в редакции прошли благополучно: я дежурил по номеру, правил материалы, обрабатывал почту, съездил в командировку и опубликовал большую статью о лесорубах Карелии – словом, пришелся ко двору. Осечка вышла в ЦК ВЛКСМ. Должность собкора была номенклатурой Центрального Комитета, поэтому требовалась масса согласований. Я проскочил инструкторов, зав.сектором, Геннадия Селезнева (он тогда был зам.зав.отделом пропаганды), а заведующий отделом пропаганды некто Грошев вызвал меня на откровенный разговор, и в конце его просто сказал «до свидания» – вместо того, чтобы поздравить с утверждением. Неблагонадежным я ему показался. Так, не солоно хлебавши, пришлось возвращаться в Иркутск... Я уж распрощался с помыслами о «Комсомолке», вновь приглядываясь к вариантам ухода на «свободные хлеба», но через полгода, в июне восьмидесятого пришел вызов из Москвы. На этот раз никаких собеседований и согласований не потребовалось – вызвали на две минуты в зал заседаний бюро, зачитали короткую биографическую справку и без единого вопроса утвердили. Всё! Из - за стола мне широко улыбался и подмигивал Геннадий Селезнев. Интрига заключалась в том, что прежнего шефа пропаганды Грошева перевели на другое место работы, а Геннадий Николаевич стал главным редактором «Комсомольской правды», он и обеспечил такое стремительное решение кадрового вопроса. Так будущий спикер Госдумы определил мою судьбу на многие годы.

Должность собственного корреспондента центральной газеты давала многое. Независимость – у меня не было начальства в регионе, я никому, кроме Москвы, не подчинялся. Самостоятельность – сам планируешь график и режим работы, командировочные расходы, темы выступлений. Географический простор – моей территорией была Иркутская область, Якутия и Бурятия – заметный кусок глобуса от Северного полюса до монгольской границы. Немаловажен и престиж – как самой газеты, так и ее представителя. Четырехкомнатная квартира, телефон, телетайп, служебная машина – созданы все условия для работы.

А чтобы служба медом не показалась, загружали в редакции новичков по полной программе, как салажат в армии. Новенький не смеет отказать, сослаться на занятость и более важные дела, поэтому все отделы наваливались с неотложными заданиями: одним сегодня же подавай интервью с Героем труда, других интересует подготовка к уборочной и выгул скота, третьи требуют выяснить, почему в магазинах нет жестяных крышек для засолки, четвертым нужен рейд по школьным столовым, пятым – сводка о лесозаготовках, шестым – анализ внедрения хозрасчета в комсомольских бригадах и т.д. Все одномоментно и архисрочно. Для иных столичных «знатоков» понятие о географии не выходило за пределы Садового кольца. Поэтому, сняв трубку в три часа ночи, можно было услышать: «Старичок, там у тебя в Тикси авария на танкере, ты быстренько сгоняй и через пару часов надиктуй подробности...» Приходилось терпеливо разъяснять, что на машине из Иркутска до Тикси добраться, ну, никак невозможно, что на самолетах с пересадками на это уйдет не меньше суток, что вообще от Москвы до северного порта в три раза ближе... А следом новый звонок: «Выручай, у нас фотограф в Анадыре оставил сумку с пленками в гостинице, ты забери утром...» Анадырь им представлялся пригородом Иркутска, а вовсе не городом на Чукотке...

В таком положении мальчика на побегушках ничего путного не напишешь, не говоря уже о том, насколько оно унизительно. Надо было прорываться. Я зашел к ответственному секретарю газеты Жоре Пряхину (позже он станет помощником Горбачева) и поделился своими соображениями. Мне пора осваивать Якутию. Ну, приеду я туда – начнутся обычные тусовки с комсомольским активом, парад достижений, «потемкинские деревни» – надо это газете? А что, если я посмотрю на северные проблемы изнутри: устроюсь на месяц оленеводом и выдам нормальные, без помпы, публикации? Георгий, человек скорее творческий, чем номенклатурный, идею принял – довольно, надо сказать, для газеты необычную и расточительную – регион на целый месяц оставался без собственной, или как сейчас говорят, эксклюзивной информации. Пряхин решил рискнуть.

Эксперимент удался. Я вернулся из Заполярья, отписался, отправил с летчиками материал в Москву, и стал ждать звонка с начальственным разносом: такого объёма очерки могли печатать лишь толстые журналы, и мне должны были напомнить, где я работаю... Обычно, более-менее крупную заметку удосуживались прочитать через 3 - 5 дней, потом ее готовили, ставили в план – недели через 2 - 3 она выходила (если повезет). Звонка не дождался. Но уже на другой день после отправки » Комсомолка» начала печатать мой «Северный дневник» – из номера в номер. Скорость небывалая, невероятная, даже технически трудно осуществимая по тем временам! Можно сказать, я проснулся знаменитым, и с того момента меня уже не дергали по пустякам, позволяли раскручивать крупные темы и дали возможность еще дважды «поменять профессию» – поработать воспитателем в колонии усиленного режима и рыбаком на Байкале.

Некоторые эпизоды из этих публикаций я рискну привести в этой книге.

«Северный дневник»

...На целый месяц моим адресом была заполярная тундра Якутии, близ устья Колымы, на побережье Восточно- Сибирского моря. Точнее координаты назвать трудно: тундра есть тундра. Добираюсь же до нее следующим образом: три часа от Иркутска до Якутска на «Ту-154», затем семь часов на «Ан-24» до поселка Черского и еще двенадцать часов на вездеходе в сторону Ледовитого океана...

... – Кочуем! – восторженно вопит Дим Димыч, размахивая своим маленьким чаутом, которым он ловко арканит собак.(Кстати, пятилетний Каургин бросает чаут куда ловчее меня).

– Эхе! – вторит ему трехлетний Эдик Димыч. А спеленутый Владик Димыч только таращит глазенки в этой радостной суматохе.

Действительно, сегодня кочуем. Все зимние вещи, в том числе одежда, утепленная яранга и печурка оставлены до осени у подножия холма. Такой роскоши, как железная печка, у нас отныне не будет, хотя морозы еще забирают за тридцать градусов.

Один из оленей в обозе Каургина запутался в упряжи и я поспешил помочь. Олени шарахнулись, как от дикого зверя, устроив настоящую свалку, которую потом пришлось долго распутывать.

– Иннокентич! – сказал с укоризной Дима. – Никогда не подходи к оленям слева, они этого не переносят. Только справа.

Каждый день я постигаю десятки подобных уроков. Вчера, например, позавтракал одним чаем по городской привычке, обеда не дождался и отправился на свое первое дежурство в стадо. Прошагал километра четыре, то и дело проваливаясь по колено в подтаявший наст. Рогачи растянулись до самого горизонта, а где- то в центре группа оленей зашевелилась и потянулась на другой берег озера. Туда их пускать нельзя – бегом, наперерез. Остановил. Глядь, началось движение в конце стада. Опять бегом... Набегал я таким образом километров тридцать. И к полуночи силы мои иссякли. Ветер пронзительный, режет, как наждаком, обогреться негде. Не дождавшись смены, бреду к стойбищу – не замерзать же. Насилу вытаскиваю сапоги из снега, все учащая остановки. Пятьдесят шагов – отдых, десять шагов – сил нет. Когда я стал падать через пять шагов, понял, что дело совсем плохо... К счастью, меня вовремя заметил и подобрал на свой «Буран» бригадир.

В яранге, подкрепившись олениной и восхитительным чаем, я кое-как отошел. Накрепко усвоив, что нельзя уходить в тундру натощак, нельзя одеваться слишком тепло, нельзя бездумно расходовать силы...

...Стойбище разбили на берегу маленькой речушки. Яранги поставили за пятнадцать минут - засекал. А в прошлом году здесь испытывалась экспериментальная арктическая юрта: вшестером ее кое-как ставили за несколько часов, прорезиненный полог арктической новинки конденсировал влагу, а на морозе трескался. Сейчас этим синим чудом накрывают груз в нартах......– Иннокентич, – объявляет утром Дима, – назначаю тебя бригадиром прягового стада, 248 голов. Полностью за них отвечаешь.

Лукавит Каургин, не хочет на первых порах отпускать далеко к основному стаду. Но и с пряговыми (оленями, предназначенными для упряжек) хватает хлопот. Чуть проглядел – они уже скрылись из виду, бегут против ветра на запахи ягеля и своих сородичей из основного стада. Жарко с ними и свинцовым днем, и солнечной ночью. Убедился, что в тундре не спасает от холода самая теплая одежда и самый жаркий костер. Согреться можно только работой. Иначе не выжить.

Моя привычная работа не подходит для этих условий. Паста в ручке перемерзает, пальцы коченеют на ветру, пленка в фотоаппарате порвалась. Прячу карандаш, закрываю блокнот и, если не надо бежать за оленями, отправляюсь по дрова. Дровами называется карликовый кустарник чуть толще спички, все руки издерешь, пока наломаешь охапку. Ее хватит, чтобы вскипятить чайник...

...Тальник долго чадит, наполняя наше жилище дымом, потом вспыхивает как порох и моментально прогорает. Резиновые сапоги трескаются на морозе, валенки промокают. Обсушиться негде. Оленям при этой обманчивой погоде тоже несладко. Несмышленые тугуты (новорожденные оленята) хватают колючий, изрезанный незаходящим солнцем снег, ранят десны и заболевают стоматитом. Тяжело наблюдать, как они мучаются, но помочь нечем.

... Тундра из необъятной и пугающе безжизненной пустыни превращается в знакомую и по-домашнему обжитую местность. Вон Шапка-холм, от которого начали кочевать, левее Баба-холм и Тата-холм, за ними миражи поднимают белой стеной Ледовитый океан. Слева кочует по своему маршруту шестнадцатое стадо, справа – восемнадцатое. Даже соседские яранги порой можно разглядеть в бинокль. Нигде нет и квадратного метра нетронутого ягельника, всюду натыкаешься на следы прежних стойбищ. Не говоря уж о разбросанных повсюду бочках из-под горючего. А когда- то кочевники даже вычесывали мох специальными гребешками – чтобы ни единой соринки после себя не оставить... Во всю ширь тундры развернутым строем двигаются совхозные стада. А ягель не бесконечен. При нынешнем поголовье кормовой баланс еще кое-как поддерживается, но если развести больше оленей, то через несколько лет тундра оскудеет необратимо... Кочуем. Нельзя, чтобы олени подолгу задерживались на одном пастбище, иначе осенью, на обратном пути, им нечем будет питаться.... Меняются ориентиры. Сейчас близок Коробка-холм. Он притягивает к себе, как магнит, и в свободное от дежурства время (пряговых соединили с основным стадом и теперь дежурю со всеми на равных), я к нему отправляюсь. Коробка оказывается деревянным гробом, но пустым. То ли кости истлели, то ли богатый шаман был закопан глубже. А когда его хоронили – даже деды нынешних стариков не помнили. Мрачное место. Людям нельзя подниматься к захоронению. Белоснежный горностай у надгробия шипит и прыгает на меня, приходится отбиваться посохом. Задиристо подпрыгивают петушки, топорщат перья. Все ополчились на незваного пришельца. Первобытный ужас наваливается на плечи и я поспешно ретируюсь...

В яранге все с жалостью и сочувствием смотрят на меня- не жилец, шаман заберет к себе...

История и быт северных народностей еще слабо изучены, о многом узнаю впервые. Как-то в хозяйственном скарбе я натолкнулся на полусгнившую и расколотую деревяшку, отдаленно напоминавшую бумеранг. Когда зашла об этом речь в яранге, реакция оказалась неожиданно бурной.- Таньвысгын! Таньвысгын! - загалдели собеседники, обрадовавшись моей находке. Оказалось, что бумеранг (по чукотски таньвысгын) издавна применялся оленеводами. Им сбивали птиц, останавливали стадо, запуская бумеранг над головами оленей. Сейчас его используют редко, разве что дед смастерит по старой памяти внуку летающую игрушку... Как попал бумеранг из тропической Австралии за Полярный круг? Или, наоборот, здешние племена принесли его к экватору?

Не раз слышал я в тундре о летающих воинах. Василий Петрович Ягловский, наш бригадир-наставник, даже обиделся, когда я засомневался, он уверял, что сам видел, как люди взлетали выше яранг и даже подолгу задерживались на такой высоте. После многочисленных расспросов легенда стала для меня не столь фантастичной. Когда-то у чукчей была развита кровная месть, случались междоусобные войны. И потому самых ловких и выносливых мальчиков отрывали от семьи, готовили из них профессиональных воинов. Тренировались они неустанно, как нынешние олимпийцы. А «летательным аппаратом», скорее всего, служило копье с очень длинным и гибким древком. Взявшись за его середину, копью придавали энергичные колебательные движения, отталкивались и, придерживаясь одной рукой, воин поднимался над землей. Возможно, вибрирующее копье оставалось малозаметным для зрителей. Я не уверен, что все так и происходило на самом деле, воинское мастерство ныне утрачено.

Открытием для меня стало и большое число долгожителей среди аборигенов тундры. Продолжительность жизни здесь невелика, многие погибают, не дотянув до сорока, но те кто перешагнул рубеж в шестьдесят лет, продолжают здравствовать и после векового юбилея. Если у аксакалов Кавказа элексиром долголетия считаются фрукты и горный воздух, то у их ровесников в тундре есть свое чудесное средство: сырое мясо и суровые морозы.

Люди с необыкновенными возможностями живут и сейчас в Заполярье. Екатерина Ивановна Тымкиль из Колымска считается лучшей мастерицей в округе. Ее кукашки (оленьи дохи), торбаса и ковры всегда особенно изящны, красочны, неповторимы по рисунку и расцветке. А Екатерина Ивановна... слепа. Как она чувствует цвет и рисунок? Егору Андреевичу Утэглину, человеку недюжинной силы, доводилось голыми руками одолевать белого медведя. Иван Рукватович Оттох, бригадир девятнадцатого стада, бегом догонял самых резвых оленей, ловил на бегу песцов...

С каждым днем я все сильнее привязываюсь к этим людям, к моей бригаде и жалею, что так по-настоящему и не узнаю их. Месяц истекает – какой крохотный срок отпущен мне!..»

«ИСЦЕЛЕНИЕ»
Документальная повесть о трудных подростках.

Ее прохождение оказалось очень непростым. Цензура потребовала визы Министерства Внутренних Дел, а зам. министра Чурбанов - зять Брежнева - публикацию запретил. Лишь после того, как сам Чурбанов оказался в «местах не столь отдаленных», газете разрешили материал печатать.

...Кирпичное здание штаба, забор, сторожевые вышки. Несколько пригорюнившихся женщин с тяжелыми сумками. Их сыновья рядом, за железными дверями, но свидание с ними будет кратким как один миг... Почему не матери воспитывают сыновей, а эти люди в военной форме, почему дома, в нормальной среде, оказались бессильными родители, педагоги, общественные организации, а здесь, за неприступным забором, где государство изолировало всевозможные пороки и зло, мы рассчитываем привить падшим душам ростки добра? Возможно ли это?

– Колония-а, смир-р-на-а! Здра...жла-а!...– гаркает дежурный колонист так, что в леске за забором начинается вороний переполох.– Чего он так глотку-то дерет?– Спрашиваю у начальника колонии.

– Ну, как же, – Усмехается Александр Викторович Чуксаев, – тем самым он выказывает свое усердие начальству и предупреждает остальных, что появился начальник...

– Значит, пока Вас нет...– предполагаю я...

– Они тут творят темные уголовные делишки. – Подхватывает Чуксаев, делая «страшные» глаза, но смех ему сдержать не удается. Он большой такой, уверенный в себе, улыбчивый. Мальчишки должны его боготворить.

– Ну, и как первое впечатление? – Спрашивает Александр Викторович чуть погодя. Я не могу подобрать ответа и молчу. – Понятно. Тогда не буду мешать. Осваивайтесь. После потолкуем. – Круто развернувшись, начальник уходит. Дежурный вновь оглушительно рапортует. Но сей раз, надо понимать, он дает знать, что начальник удалился и темные делишки можно продолжать...

Но ощущение внутреннего неуюта и беспокойства незаметно проходит. Вот я вижу, что меня явно не замечает колонист с красной повязкой, нарушая тем самым свои обязанности дежурного. Запрокинув стриженую голову, мальчишка следит за стаей голубей, что кружит над крышей столовой. Нет, не сели, унеслись куда-то в синеву, отрезанную забором... Глаза подранка: он не догнал сизарей, он разбился об забор... Заметив меня, пацан испуганно здоровается и сигает в сторону, за щиты с наглядной агитацией. Оглянувшись, вижу его любопытный, изучающий взгляд, но читается в нем не только любопытство: я здесь такая же залетная птица, как те сизари, я всегда могу выйти туда, где гудят проходящие машины и мальчишки с удочками спешат на речку...

... В жилой зоне тихо и безлюдно. Все отряды сейчас в производственной зоне – работают в сборочных цехах, учатся в ПТУ. Лишь изредка пробегали дежурные, да где-то за клубом стучали лопаты. Там трое ребят копали канаву.

– Красиво у вас тут, – сказал я для затравки разговора, – фонтаны, скульптуры – просто дом отдыха.

– Ага, ага, – радостно затараторил круглолицый паренек, похожий на чересчур довольного и вечно поддакивающего болванчика, – очень хорошо, очень красиво...

– Не пузыри! – оборвал его напарник постарше. – Может и красиво, да смотреть на эту красоту некогда. Гоняют, как сивок-бурок. Я вон на тех скамейках у фонтана ни разу не сидел. Показуха все это, на дурачков!

...Оказалось, что у Чуксаева есть свой краеугольный камень в педагогике – творчество.

– Есть труд, учеба, дисциплина, самоуправление, соревнование – все это замечательно, – развивает свой любимый тезис Александр Викторович. – Но монотонный труд может отуплять. Строжайшая дисциплина, привычка к подчинению могут парализовать волю и самостоятельность. Соревнование, став самоцелью, будет лишь вариантом азартной игры. Этим, согласитесь, не воспитаешь. А потому в сердцевине всего должно быть творчество. Такую атмосферу мы и пытаемся поддерживать в коллективе– по оформлению колонии это видно, ведь все у нас сделано по проектам и руками воспитанников... Мальчишки уже наказаны самим лишением свободы и усиленным режимом, они лишили себя нормального отрочества, мы же призваны вернуть им надежду и человеческий облик, веру в себя и в других, закалить доверием.

Интересную фразу сказал Чуксаев: «Закалить доверием». Такую закалку ежедневно проходит совет колонии, весь ее многочисленный актив. Но экзамен на доверие сдают и воспитатели – перед воспитанниками. Не выдержал – лучше сразу увольняйся. Такому испытанию подвергли даже меня, когда я достаточно попримелькался в своем первом отряде. Спешу это доверие оправдать и обращаюсь к Министру путей сообщения.

Как-то, достаточно понаблюдав за мной, подошел новый секретарь совета отряда Володя Махлин:

– Можно вам государственное дело доверить?

– Пожалуй...

– Я хочу, чтобы вы помогли мне передать кое- что железнодорожному министру.

–?...

И поведал, что многие здесь, как и он, Махлин, получили сроки за кражи из железнодорожных контейнеров. Начиналось у всех примерно одинаково. Бежит ребятня на речку через станцию, а на путях платформа с арбузами. «Эй, пацаны, – крикнет, бывало, машинист, – забросьте мне в кабину пару этих мячиков покрупнее…» Ну, раз сам дядя- машинист просит... Себе тоже по арбузу. Потом брали без спросу. Потом заметили вскрытый контейнер, а в нем печенье импортное и всякие безделушки – как устоять? Позже убедились, что и самим вскрыть контейнер ничего не стоит – только пломбу сорвать. Дальше – больше, финал известен...

– Понимаете, ничего не стоит довезти контейнеры в целости, никаких затрат. – Делится Махлин. – Надо только грузить их дверями друг к другу, тогда никакими силами не вскроешь – двери ведь перекрыты. И груз дойдет, и пацаны сроков не заработают.

Простое и дельное предложение. Махлину можно верить– «специалист» он был классный...

...«Они споткнулись» – синеет на правой ноге. «Об уголовный кодекс» – уточняет нога левая. Так Виктор Злобич, находясь в следственном изоляторе, изложил случившееся с ним посредством татуировки. Ноги виноваты? Они не споткнулись об жестоко избитого, изувеченного сверстника и даже от милиции хозяина в тот вечер благополучно унесли, а какую-то статью уголовного кодекса обойти не сумели...

– Да понимаю я все! – дергает стриженой головой Виктор, моя ирония ему не по нутру. – Никто сюда по пустякам не попадает, а ногами и кулаками голова управляет. Только поздно понял.

– Значит, колония перевоспитала, лучше родителей и учителей оказалась?

– Мне бы и одного суда во как хватило! – хмуро бросает Злобич, уходя от прямого ответа.

Я не настаиваю.

Злобич нынче чрезвычайно популярен, только и разговоров о Злобиче. А притчей во языцех он стал благодаря своему неожиданному назначению. Председатель совета первого отряда Валерий Стигнеев представлен к условно- досрочному освобождению, и в отряде появилась вакансия. Должность эта высокая, ответственная, поэтому и воспитатели, и воспитанники трижды подумают, прежде чем предложить кандидатуру. И вот после долгих споров и сомнений утвержден Злобич. Для Виктора это не бог весть какое повышение– до сей поры он был председателем санитарной комиссии всей колонии – только забот и ответственности прибавилось.

Встретил я его через неделю и не узнал: пилотка строже сидит, куртка отглажена, глаза строгие, походка пружинистая – командир!

– Как дела, председатель?

– Нормально. Забот--во! Весь в мыле.

– С ребятами нет трений?

– Еще чего! Я им живо хвосты прижму!

Герой, супермен...Очень мне не понравилась его похвальба. Сомнениями поделился с Михаилом Станиславовичем Темрюком. Тот лишь вздохнул:

– Верьте слову, к добру это назначение не приведет...

Я тоже так считаю, чисто интуитивно.

Темрюк был категорически против выдвижения Злобича, но отстоять своего мнения не сумел. Доводы в пользу нового председателя были сильные: он уже поработал в активе, у него есть несомненные организаторские способности и, что более важно, личные стимулы работать лучше всех, удерживать отряд на первом месте. Дело в том, что у Виктора подходил срок, когда администрация имела право ходатайствовать об его условно- досрочном освобождении, но у него пока значилась лишь так называемая первая ступень исправления. Освобождаться досрочно можно было только с третьей степенью, и потому заслужить ее можно было только неординарными достижениями, причем, в кратчайшие сроки.

Вижу, старается он не на шутку. Казарма блестит, в цехе планы перевыполняются, нарушений не водится. Все прекрасно...Забегая вперед, скажу: через три месяца мне сообщили, что Злобич совершил преступление. Воспользовавшись властью председателя, он вымогал деньги у колонистов, заставлял их требовать с родителей немалые суммы.

Выходит, интуиция иногда бывает сильнее рассудочной логики...

...Психологу Людмиле Константиновне Дзирко достаются наиболее трудные случаи. Листаю ее рабочие записи, листки учета, рекомендации воспитателям.

«Николай В. 17 лет. Отца нет. Мать, бывшая официантка, живет тем, а вернее, пьет на то, что собирает и сдает пустые бутылки. План работы с воспитанником: научить читать и писать...»

«Юрий К. 15 лет. Отчим – мастер по ремонту обуви, мать – разнорабочая на спиртзаводе. Оба часто меняют место работы, пьют, ведут беспорядочный образ жизни. Мальчик начал выпивать с семи лет, с десяти лет пьет регулярно, часто вместе с родителями. Организм сильно истощен алкоголем, психика неустойчива. Следует обратить внимание на физическую подготовку воспитанника, найти возможность подвижной работы на свежем воздухе...»

«Владимир Я. 16 лет. В семье 8 детей. Мать работает поваром в столовой. Отец, работавший на стройке, пил запойно неделями, нередко гонялся за женой и детьми с топором. Оценку своим поступкам и преступлению – убийству отца – Владимир дать не в состоянии. Есть признаки дебильности. Легко поддается чужому влиянию. План работы: 1. Закрепить шефов. 2. Регулярно проводить индивидуальные беседы. 3. Закрепить знания по программе начальной школы. 4. Привить навыки личной гигиены...»

... Мы листаем журнал учета: абсолютное большинство прибывших воспитывались одной матерью или матерью с отчимом, у многих родители – хронические алкоголики, не имеют определенного места работы, иные неоднократно судимы. И что сразу бросилось в глаза– выросли эти ребята, как правило, в городах и рабочих поселках, деревенских можно по пальцам пересчитать. В деревне, как правило, и школы послабее, и кружков технических нет, и спортивных секций маловато, но зато есть труд с малых лет, обязанности, доброе и взыскательное соседство – в этом сила народной педагогики.

... А Чижик плачет. И вправду – чижик: махонький, круглолицый, встопорщенный. Только что делился, какие любил карамельки – и вдруг слезы. Любовь Константиновна видит, что это не притворство, не каприз, и старается утешить мальчонку, рассказывает что-то забавное, а Чижик, похлюпав носом, начинает выкладывать свои горести. Нешуточные вовсе для его пятнадцати годов.

Отца Толик любил. Батя был добрый и все на свете умел делать своими большущими руками – когда не пил. А пил он страшно. И в последний свой запой избил мать так, что ее парализовало, в больнице сказали: надежд мало... Отец куда- то скрылся, его еще раньше лишили родительских прав. Вот и остался Чижик один. Убегал из интерната, шлялся по городу, начал приворовывать, потом стал отбирать деньги у мальчишек, угрожая самодельным пистолетом. Этих хорошо одетых мальчишек Толик презирал и ненавидел, хотя в глубине души им завидовал: они всегда сыты, их дома ждут заботливые папочки и мамочки, они спят в чистых постелях – такую жизнь Чижик видел в кино– за то ухоженные мальчики боялись его как бешеной собаки. После скитаний по чердакам и подвалам от него действительно воняло диким зверем. Им брезговали, да, но его и боялись – в этом Толик находил немалое удовольствие, он чувствовал себя сильным и смелым. Так и заработал свой срок. В камере получил образование по уголовной части, наслушался всяких ужасов про колонию и актив, а на этапе передали, что здесь его поджидает подельник по краже, который будет мстить за то, что Чижик «раскололся» в милиции. Страшно! А еще страшнее то, что от мамы уже полгода ни одной весточки, жива ли, доведется ли еще ее увидеть...

Любовь Константиновна доказывает ему, что в колонии бояться некого, недруг будет в другом отряде и они вообще вряд ли когда встретятся, так что о мести даже смешно думать, а вот о маме Толя узнает в ближайшее время.

Позднее я навещал Чижика в цехе, где тот успешно осваивал за маленьким станком операцию «развальцовка заклепок», и он встречал меня сияющими глазами. Мама скоро выписывается из больницы, Любовь Константиновна разыскала ее, мама обещает сразу приехать. В колонии очень строго, и устает он очень, зато никто не обижает и все по справедливости...»

ОМУЛЕВАЯ ПУТИНА

Байкал. Капля чистой воды в необъятных просторах нашей Родины, синяя капля на разноцветной карте планеты, живой родник, хранящий четверть всех мировых запасов пресной воды.

Безнадежная затея – рассказать все о Байкале. Многие пытались: кто пером, кто кистью, кто объективом, – но в результате удавалось запечатлеть лишь один миг, одно секундное состояние и настроение сибирского моря. Отчего так? А кто из писателей или художников всех времен мог бы заявить, что написал саму жизнь?

Байкал насыщен жизнью сиюминутной и вечной, борьбой и страстями, я воспринимаю его как живой организм, большой и мудрый организм, связанный неразрывными узами со всеми обитателями его побережий. Иначе чем объяснить, что только на Байкале возникает то необъяснимо высокое и чистое состояние души, которое невозможно высказать словами? Иначе чем объяснить, что скучаешь в разлуке с ним, как о близком друге, и он снится ночами? Чем объяснить, что дышится на его берегах так глубоко, легко и вкусно – кажется, еще глоток этого чудесного нектара, и ты окончательно опьянеешь или обретешь способность летать? Чем объяснить, что можно простоять у Байкала всю жизнь и не увидеть его дважды одинаковым? Вот чаша его горит расплавленным золотом, вот мелководье засветилось собственным изумрудным сиянием, вот горы подернулись сиреневой вуалью, а через миг водная гладь закипела молоком... Вот Байкал, играющий солнечными бликами, безмятежен и ласков, но, чу, шевельнулся воздух, свалилась с хребтов черная хмарь – и синий котенок вздыбил белопенные полосы, превратился в разъяренного тигра...

Коренные жители говорят о Байкале только уважительно, верят, что старик может обидеться и рассердиться, если назвать его озером. Недаром и в песне его величают: " Славное море, священный Байкал"... Вот и я , коренной житель его берегов, с детства очарованный Байкалом, не смог сдержать в себе язычника, разразился хвалебным словом в его честь, хотя писать взялся не о байкальских просторах, а о вполне прозаических проблемах сибирского моря.

... В Москве еще десятое июня, а у нас уже одиннадцатое, начался рабочий день. Чайки еще не проснулись, прячут головы под крыло на своих скалах. Предрассветный штиль. Тишина. Только дизель постукивает, но звук этот не спугивает, а как бы баюкает байкальскую тишину и умиротворенность. Со стороны Баргузина огненный шар прожигает водную гладь. Всей кожей ощущаешь, как пронзительно холодны его первые лучи. Валера не признает резиновую робу, но тоже натягивает оранжевую куртку поверх ватника – тепло загоняет. Лишь Федору все нипочем, рубаха его, как всегда распахнута до пупа, на голове зимняя шапка – он и зимой, говорят, в таком одеянии на мотоцикле гоняет... Слава врубает сирену и сбрасывает обороты – впереди по курсу маячит буй с цифрой 38 (это номер нашего бота), сейчас мы его зацепим багром, и пойдет работа.

Транзистор в это время еще молчит, пуста его шкала. Но тут, словно черт из табакерки, вырывается из него бодрый голос и скачет по палубе под бравую музыку:

– Энергичнее, товарищи! Ноги у нас на ширине плеч, продолжаем наклоны туловища в стороны. Раз-два...

Вот мы и продолжаем эти наклоны, как учит далекий бодрячок- физкультурник, тягаем сеть из стылой глубины: раз-два, раз-два... Упражнение наше неизменно, и нет ему конца: едва начали выбирать первую ставку, а всего у нас сетей два километра сто метров, а тянуть их надо с тридцатиметровой глубины, а вода не теплее льда, а бечева врезается в ободранные и едва поджившие за ночь пальцы... Хорошее упражнение, не соскучишься! И где это Славка поймал зарядку в такую рань? Наверное, Владивосток проснулся. У нас-то на Байкале четыре часа утра.

– Следите за дыханием, – учит позже другой бодрый голос, – дышите ровнее!

Это из Благовещенска или Читы доносится. Спасибо, дядя, за совет, но дыхание у нас ровное: воздух тут отменный, высшей пробы, сети идут аккуратненько, без сбоев, и я их выкладываю ровными кругами. Ячейки пусты, как глаза сумасшедшего, цедим водичку. Хорошего мало.

– Где же твой фарт? – подкусываю Федю, с которым на пару тянем сеть через борт.

Когда вчера заметывали эту ставку, он так изощренно, со смаком и вывертом, запустил буек в воду, что сам засмеялся от удовольствия: " Во, класс! – похвалил он себя. – Фарт завтра ухватим!"

Сейчас он посмеивается, но не скажу, что добродушно – пустые сети заработка не прибавляют, а путина коротка.

– Так я чо? Я шаманить не обучен. Это бригадир у нас нефартовый. Ишь, небо коптит, рыбу отпугивает...

Валера дергает плечом, будто назойливую муху отгоняет, и отворачивается, продолжая смолить одну "беломорину" за другой. Не нравятся ему эти шуточки, вот они где у него сидят...Он уже второй час без работы: должен выщелкивать рыбу из ячеи, а нет ее, рыбы.

– Ой, напугал, противный! – блажит Федя, когда неожиданным подарком через борт переваливается серебристый омулек.

А следом другой, третий...Веселее пошло, хотя и не густо.

– Ноги шире плеч, еще шире!.. – не забывает нас транзистор.

Это родной Иркутск принялся делать зарядку. А команда поставить ноги шире плеч своевременна– "баргузин" начал пошевеливать вал, того и гляди бултыхнешься за борт, а держаться можно только за сети, которые тянут вниз. Ну, да как-нибудь, главное, омуль хорошо пошел.

Валера едва успевает выбирать рыбу из сетей, тут бы и Слава пригодился, но от штурвала в такую погоду не отойдешь.

–... Продолжаем бег на месте, а затем переходим к водным процедурам...– вот и Москва заканчивает свою радиозарядку, а нашей работе края не видно. А что до бега, даже на месте, то это к нам не подходит: руки не оторвешь от бечевы, ноги – от палубы. Качает. Зато с водными процедурами богато живем – то и дело окатывает студеным душем. Славка, сердобольная душа, прикуривает в рубке сигарету, сует мне в зубы, но огонек тут же заливает водой. Да, погодка, так ее растак!.. Но все когда-то кончается, и вот оно, маленькое счастье – на волнах запрыгал долгожданный "кирюха" – поплавок на конце сети. С первой ставкой закончили. Я бегу на камбуз приткнуть руки к горячей трубе. Блаженство! Не успеваю, однако, толком согреться – а прожариться бы, до костей чтобы достало! – как оглушает внезапная тишина. Новое дело: заглох дизель. Славка кряхтит и чертыхается в моторном отсеке, но его обращение к богу и всем двенадцати апостолам до адресата не доходят. На помощь к мотористу спускается Федя. Поршни на эту подмогу никак не реагируют. А между тем ветер относит нас на другой берег Малого моря. Берег встает скалистой стеной, можно картины малевать прямо с борта, но если бот кинет на такую стенку, то картина будет по-настоящему живописной... Мы с Валерой освобождаем ящики на палубе, сбрасываем рыбу в трюм – для устойчивости. Потом бригадир решает выметывать сеть: относит нас с подходящей скоростью и в подходящем по его мнению направлении. М-да, это как на баяне играть, когда с горы сорвался...

– Икру метать не будем. – Заявляет бригадир. – Это дело рыбье.

Бодримся, но глазами не хуже локаторов обшариваем все Малое море. И вот под ольхонским берегом показывается бот. Валера зажигает красный фальшфеер – сигнал бедствия. Не замечают, проходят мимо. Еще одна увесистая спичка вспыхивает на боте. На этот раз удачно – бот направляется в нашу сторону. В тот же миг за борт плюхнулся большущий камень, расцветив палубу радужными брызгами. Бригадир того чудесного всплеска не заметил – это, выражаясь фигурально, с моей души камень упал, а проще говоря, страх...

Уже разглядеть можно – к нам спешит... "тридцатка". Сюрприз! Не далее, как вчера вечером вышла с их экипажем одна история, следы ее остались кое у кого из наших на лице... Но об этом разговор особый, замнем пока для ясности – как выразился бы Федя.
Ребята подошли, а мы им даже помахать не можем: Славка с Федором укрощают дизель, мы с Валерой заканчиваем выметывать сеть.

"Тридцатка" ловко пришвартовалась бортом, их бригадир-моторист Сергей без предисловий направился в моторный отсек, а два бота на одном движке стали медленно отворачивать от угрожающего берега и продвигаться в сторону Хужира. Минут через пятнадцать чумазый Сергей вылез на палубу и, вытирая руки ветошью, скомандовал Славке: "Заводи!"

Движок послушно зарокотал. Что-то там с помпой было. Мастер! В каждом движении, во всем облике крепыша Сергея чувствуется спокойная уверенность и затаенная сила. На берегу он чуть поигрывает в ковбоя: джинсы, ремень с бляхой, широкополая шляпа; в море – дельный бригадир, немногословный и строгий. Надо бы с ним поближе познакомиться, как будет время...

С "тридцаткой" попрощались, им – в Хужир (пролетели с рыбой, пустыми возвращаются), нам – обратно, еще одну ставку выбирать.

Волнение стихло. Гомонят чайки. Любопытные нерпы метят наш курс черными мячиками голов.

– Не я буду – хапнем рыбку! – заявляет Федор.

Как в воду глядел. Омуль пошел сразу, без предисловий, густо забив сети. Серебристый наш красавец, черноглазый омулек! Тут не до разговоров, успевай поворачиваться! Закончились утренние зарядки по всему необъятному Советскому Союзу, а мы продолжаем свое упражнение: наклоны туловища к сетям, ноги на ширине плеч...

Первым заметил Славка.

– Всплывают! – как-то приглушенно и тревожно вскрикнул он.

Ну вот – и я дождался. Раньше только в разговорах слышал: "помнишь, в Шибетах всплыли?", "прошлый год по эту пору всплывали у Шарика..." А сегодня на моих глазах сети от избытка рыбы поднялись из глубины на поверхность, расстелились серебристой дорогой, приманив со всех островков расторопных чаек. Скоро убеждаюсь, что событие это не только радостное, но и хлопотное, не зря слышалась тревога в славкином голосе... Вытягиваются сети без усилий, идут как по маслу, но зато они сшиты рыбой в тугой жгут. Непросто выпутать омуля из такого жгута, еще труднее распутать многочисленные узлы и затяжки, а все это надо успевать быстро, ходом, с непостижимым для новичка проворством и умением. А тут еще лезут под руку "скорпионы" байкальских глубин шипастые рачки-бокоплавы. Воткнется такая колючка в палец – мало не покажется... В запарке этой время летит незаметно: транзистора не слышишь, окружающих красот не замечаешь. Очнулись, когда сеть кончилась. Ба, да мы ведь, братцы, не обедамши. Да и завтракать было недосуг. И мимо ужина я проплыл – пока дойдем до Хужира, пока сдадим рыбу, столовая давно закроется.

Вечером иду в гостиницу от пирса, и земля продолжает качаться под ногами, песчаная дорога кажется продолжением дороги морской. Сапоги- бродни налиты свинцом, но я не только усталость чувствую после пятнадцатичасовой вахты, но вдруг ловлю себя на том, что вышлепываю потрескавшимися губами какие-то необыкновенно бодрые марши. К чему бы это? И без особых самокопаний – на них просто сил нет – понимаю, что это поет во мне рабочая, рыбацкая гордость. Мы сдали нынче более тонны рыбы. В магазинах Иркутска, где в длинных очередях на руки дают по килограмму нашего омуля, его хватит на тысячу горожан. А значит, лично я обеспечил деликатесной рыбой 250 земляков. Приятно!..

Мечтаю: вот дойду до гостиницы и упаду в кровать аж до четырех утра... Но уже через два часа в окно стучит Славка – подъем, выходим в море с ночевкой. Вот и поспал..."

Пятилетие в "Комсомолке" прошло под знаком романтики и приключений, почти по Джеку Лондону. Серьезных конфликтов с властями не возникало – мы как бы двигались параллельными курсами, нигде не пересекаясь. Нет, однажды все-таки пересеклись, почти буквально, где-то на дорогах Усть-Ордынского бурятского округа – с тогдашним заведующим орготделом обкома партии Семеновым. В его руках были все кадровые вопросы, он отвечал за "чистоту рядов" и своей большевистской непримиримостью наводил ужас на номенклатуру. Замораживающий, немигающий взгляд, тихие, лениво процеженные сквозь зубы слова... – нет, не зря его называли "Кощеем бессмертным"...

– Все ищем самоделкиных, избушки-закопушки... – Процедил он – А линия партии нацеливает нас стирать грань между городом и деревней. И от этого пути мы не отступим. И другим не позволим. Панельные многоэтажки будут у нас в каждом селе, а не ваши деревянные избенки. И – соответствующие выводы по тем, кто пытается сбить с пути...

Последние слова прошелестели очень многообещающе. Это Семенов умел.

А ересь моя заключалась в том, что я начал в "Комсомолке" акцию, которая называлась "Свой дом – на своей земле". На деревне почему-то вдруг перевелись плотники и печники, а молодежь терпеливо ждала получения казенных квартир – вместо того, чтобы строиться самим, по примеру отцов и дедов. Колхоз, всадив немалые деньги в панельные коробки, не добивался желанного результата – дармовая квартира молодых к земле не привязывала. Наоборот, отрывала от деревенской жизни: не было под окнами у новоселов огорода, негде было разместить поросят и корову, приткнуть машину... А коли так, то уж лучше в город... Но кое-где старый хозяйский уклад все же не смогли вытоптать. Сметливый председатель колхоза выделял желающим лесосеку, помогал вывести и распилить бревна, а дом возводился собственными руками – кто во что горазд. Сруб ставили "помочью", привлекая родственников и соседей – в несколько дней – хозяевам надо было лишь потратиться на угощение да организовать работу. Дом обходился, на все про все, около тысячи рублей – столько мог заработать механизатор за одну страду... Но срубы новых домов встречались в деревнях так же редко, как женьшень в уссурийской тайге – домострой этот надо было бы растить, холить и лелеять пуще новорожденного младенца, однако здравый смысл пасовал перед идеологическими принципами... Что касается "соответствующих" выводов, то их не последовало – область возглавил новый первый секретарь обкома партии Василий Иванович Ситников, который всерьез занялся сельским хозяйством и высоко оценил мои поиски, даже утвердил программу поддержки индивидуального строительства на селе. Рассоримся мы с Василием Ивановичем позже и по другому поводу...

Эйфория горбачевской перестройки застала меня уже в другом издании: в газете ЦК КПСС "Социалистическая индустрия". Возраст мой приближался к сорока, подошла пора расставаться с молодежной прессой. Тут стало не до романтики. Объявленная гласность всколыхнула советский социум до основания, взбаламутив, как ил в озере, все, что тщательно пряталось и топилось подальше с глаз, поглубже в воду... Сразу после шести, как только начинал работать транспорт и подходили первые электрички, в квартиру звонили ранние ходоки. Случалось, кошмарного вида посетитель, представлялся с порога: "Я несправедливо репрессирован. Вчера сбежал из сумасшедшего дома. Требую защиты..." Запутанные истории с увольнениями, судимостями, квартирными очередями, преследованиями, изобретениями, преступлениями, разводами, дележами переполняли корпункт, и конца этому потоку не было видно. Толкнувшись во все инстанции, борцы за справедливость почему то уверовали, что все вопросы может решить журналист, подменив собой суды, прокуратуру, милицию, исполнительную и законодательную власть. Я попал в заколдованный круг: стоило распутать одну сложную историю, как ходоки заваливали меня десятками подобных... Популярность моя в народе росла, но народу от этого лучше не становилось.

Являлись и такие посетители, заниматься которыми приходилось потом не днями и неделями, а многими месяцами. Так перешагнул порог корпункта Виктор Петрович Александров. Изможденное лицо с синими губами, воспаленные глаза – было видно, что человек дошел до последнего предела. Да и то сказать, не с курорта вернулся – из тюрьмы, там румянец не нагуляешь... Верховный суд отменил приговор предыдущего суда с десятилетним сроком наказания, освободил бывшего генерального директора производственного объединения "Радиан" из под стражи и отправил дело на доследование. Но радоваться было нечему – ретивое следствие теперь подводило Александрова под "расстрельную" статью... Само дело разбухло до 600 томов, не меньший объем занимали комментарии Виктора Петровича по каждому пункту обвинения. Я взялся перелопачивать этот обоз документов не потому, что сразу и безоговорочно поверил Александрову или посчитал себя умнее следователей прокуратуры. Нет, за всем этим проглядывало опасное социальное явление, когда людей приносили в жертву политических кампаний, когда Закон подчиняли ведомственным инструкциям. Кампанию по борьбе с приписками объявил Генсек Андропов, а инструкции плодились как тараканы в недрах всех союзных министерств и ведомств. Около года длилось мое журналистское расследование, пришлось опрашивать десятки экспертов, слать сотни запросов. Вот некоторые эпизоды из статьи "Тайны шифра Ф.1-п", опубликованной в "Социалистической индустрии" 7 июня 1986 года.

... Из приговора Иркутского областного суда: "Подсудимый Александров, злоупотребляя служебным положением генерального директора завода конденсаторов, с целью создания видимого выполнения плановых заданий и получения незаконных премий...организовал систему приписок в государственной отчетности "Ф.1-п", куда вносились искаженные данные о выполнении плана по реализации товарной (валовой) продукции, производительности труда."

Разговариваю с новым генеральным директором Н. Плотицыным. После трудного 1982 года, когда состоялся суд, коллектив оправился, успешно завершил пятилетку, в хорошем темпе начал нынешний год. Заслуги оценены высоко – орденами и медалями, сам Николай Иванович получил орден Трудового Красного Знамени. Радоваться бы. Однако...

– Александров осужден, но отчетность и мы ведем таким же порядком. Выходит, что и меня можно судить за то же самое хоть сегодня... – неожиданно признается генеральный директор.

Что же получается? Если приговор был справедлив, то сделано лишь полдела: виновного наказали, а зло не пресекли, преступление продолжается. Если же признать, что предприятие сейчас отчитывается в рамках закона, то и прежде оно было в таком же положении и Александров пострадал безвинно. Одно из двух, третьего не дано...

Сейчас уже очевидно, что казус создан самой системой отчетности, при которой возможны прямо противоположные толкования и оценки одних и тех же действий. Вот одна из документально подтвержденных позиций:

"За короткий срок... т. Александров сумел совместно с партийной организацией резко повысить технический уровень производства и качества выпускаемой продукции, 60 процентов ее выпускается со Знаком качества. Завод из убыточного превратился в рентабельное предприятие. За 10-ю пятилетку предприятие обеспечило высокие стабильные темпы роста производства и полное выполнение номенклатуры, объем производства вырос в 4 раза"

Это из подписанного министром представления Александрова к ордену Трудового Красного Знамени.

А вторая позиция – уже процитированный приговор областного суда. Какой оценке верить?

Почти одновременно с приведенной выше характеристикой - представлением появился протокол заседания областного комитета народного контроля, где сказано:

"На 1 октября 1980 г. на складе ПДО с учетом остатков предыдущих месяцев имелось зарезервированной и не вошедшей в отчетные данные по выпуску валовой продукции на сумму 139,9 тысяч рублей. В бухгалтерских же отчетах эти изделия были показаны в незавершенном производстве в виде остатков."

Зарезервированная продукция – ее можно трактовать как припрятанные готовые изделия для включения в последующие отчеты. А это уже преступление: согласно общему порядку только продукция, выработанная в отчетном периоде, включается в отчетные данные о выпуске. Так в деле появились первые криминальные цифры со многими нулями.

Теперь о том же самом, но под другим углом. Выпускаемая на заводе электронная продукция применяется в изделиях многотысячной номенклатуры. Установить окончательный брак здесь трудно: деталь, имеющая некоторые отклонения от требований текущего заказа, может вполне соответствовать заказу следующему. Поэтому рачительный хозяин отложит эти изделия про запас, а потом, когда потребуются такие типономиналы, доукомплектует ими заказанную партию. Так и поступали на заводе. И в свое время получили добро от ЦСУ РСФСР ( ЦСУ - центральное статистическое управление. Прим. авт.)

Из письма члена коллегии ЦСУ РСФСР В. Карповой от 24.05.87г. :

"...готовые изделия, не соответствующие техническим параметрам одного заказа, могут быть использованы другим заказчиком... Поэтому завод не списывает их на технологические потери, а хранит в межцеховом складе до истечения установленного срока хранения. Считать такие изделия готовой продукцией в том месяце, когда они изготовлены, нельзя, так как они в дальнейшем из - за невостребованности могут быть списаны на технологические потери... Исходя из этого, считаем, что завод применяет наиболее рациональный порядок учета изделий и его следует сохранить. Аналогичного мнения придерживается и главк."

Достаточно убедительно. Но это разъяснение утонуло под ворохом многочисленных инструкций, дополнений, уточнений и на выводы суда не повлияло.

Немалую путаницу внес и другой пункт отчетности "Ф.1-п". Продукцию отражали валовую, а ревизия посчитала, что надо было показывать товарную. Что и было судом воспринято как криминал. Лишь в письме от 15. 02. 86 г. начальник облстатуправления В. Соколов сообщил прокурору области, что "ранее статуправлением была допущена ошибка, т.е. показатель товарной продукции в указанные годы в бланках "Ф.1-п" не предусматривался, а был показатель валовой продукции".

У злополучного шифра предостаточно и других подводных рифов. Вот целый букет их под общим названием "среднесписочная численность". Известно, что этот показатель– основа расчета производительности труда, уровень которой влияет на премии. В акте проверки, проведенной областными КНК, КРУ и статуправлением в октябре 1980 года, зафиксирован такой криминал:

"Не включаются в среднесписочную численность лица, длительно не работающие по причине прогулов, находящиеся на излечении от алкоголизма и под следствием."

При всем уважении к букве закона, полагаясь лишь на здравый смысл, я бы тоже не стал считать эти " мертвые души" за работников, с какой стати? Но в ходе следствия и суда здравый смысл ни у кого не возмутился, удовлетворились формальным заключением. Лишь нынче, годы спустя, начальник облстатуправления В. Соколов письменно сообщил прокурору, что ревизией 1980 г. инструкция истолкована неверно, отсутствующие работники "не должны включаться в списочный и среднесписочный состав работников предприятия".

Вот так вот, пункт за пунктом, я оспаривал в статье приговор суда, разбирая все эти "среднесписочные численности", "нормочасы" и прочие словообразования социалистической экономики. После публикации в Иркутск спешно прибыла представительная комиссия Минфина, ЦСУ, Госкомтруда и других "родителей" многочисленных инструкций. Прибыли они, конечно же, не человека вызволять из тюрьмы, а спасать честь порожденных ими бумажек. Вывод, как и следовало ожидать, был предсказуемый: факты не подтвердились, административно - правовая машина смяла людей совершенно справедливо, согласно инструкциям... Из Москвы последовала грозная команда: автору статьи явиться на коллегию Прокуратуры СССР. ( Как я понял – для публичной порки).

Такой расклад меня не устраивал, и я ответил, что согласен предстать перед грозной коллегией только после опубликования второй статьи, где будет рассказано о тех, кто инспирировал громкое дело, кому оно было выгодно и какими методами велось. Обольщаться не следовало – никого я своими ультиматумами не напугал, при желании строптивого писаку могли прихлопнуть, как надоедливую муху... Но времена изменились. Газета со статьей попала на стол к М.С. Горбачеву и была увенчана его резолюцией: "Внимательно разобраться. Принять все меры к недопущению подобного впредь." В Иркутск была немедленно направлена комиссия партийного контроля ЦК КПСС, которая после месяца работы не только подтвердила факты и выводы газеты, но обнаружила и другие вопиющие нарушения законности. Александров был реабилитирован, а многие должностные лица лишились своих постов.

Позже мне довелось беседовать с Михаилом Сергеевичем и я ему напомнил, как он спас меня в восемьдесят шестом году. Горбачев этот случай запамятовал. Подумаешь, судьба какого-то там директора, какая-то судебная ошибка... К сожалению, в России на протяжении десятилетий и столетий ничего не меняется: жизнь человеческая ничего не стоит, а Закон власти по-прежнему рассматривают как то дышло, которое можно развернуть в любую сторону...

Было еще несколько знаковых статей в перестроечную пору восьмидесятых годов. Это грянула весна с ее ликованием пробуждения, сквозняками, пьянящим воздухом свободы, надеждами, распутицей и бестолковым гомоном ошалевших птах... Ошалевшими птахами казались прежде всего журналисты, получившие возможность горланить то, о чем еще недавно и пикнуть не смели...

Как тут не вспомнить Анатолия Сосунова, человека необычайной судьбы. Необычайной настолько, что рассказанное им казалось фантастическим вымыслом, не укладывалось в сознании. (Это позже, достаточно хорошо его узнав, я убедился, что Анатолий врать и обманывать не может, не умеет, – как другие, скажем, не могут и не умеют шевелить ушами...) А тогда мне пришлось в течение года проверять и перепроверять его информацию, разбираться в непростых конфликтах.

Ну, представьте себе: увольняемый начальством страховой агент заявляет, что бывал в бронированной комнате ЦК ВЛКСМ, куда его водили, чтобы он увидел свое имя в Книге Почета комсомола (в нее занесены Павел Корчагин, Олег Кошевой, Зоя Космодемьянская и другие легендарные герои, составлявшие славу ВЛКСМ). Что он дважды – в мирное время! – представлялся к награждению боевыми орденами. Что лично и в группе задержал с поличным 500 преступников ( не каждый райотдел может похвастать такими результатами!). Что о нем сняты документальные киноленты, а очерк о Сосунове помещен в книге "Звезды первой величины", рассказывающей о выдающихся людях Страны Советов. Что еще в студенчестве был принят в Союз журналистов СССР, а университет закончил досрочно, в три года... Словом, по каждому эпизоду из этой необычной судьбы невольно восклицаешь: не может быть!.. Но при всей невероятности, факты все же упрямая вещь – тем более, если подкреплены документально.

Нет, не зря уголовники дали кличку "Дошлый" командиру оперативного комсомольского отряда Анатолию Сосунову. В словаре Даля такая характеристика человеку означает: " мастер своего дела; дока; опытный, сведущий, знающий, наторелый, бывалый, тертый, битый, смышленый, способный;". К этому бы добавить еще и мертвую хватку Анатолия: вцепившись в добычу, он уже не выпускал ее, забывая даже о чувстве самосохранения. Его добычей всегда была справедливость – так как она понималась ему. Редкий карманник мог ускользнуть от Сосунова, истово верившего, что справедливость – это когда зло наказано, а вор сидит в тюрьме.

На этой стезе он многого добился и еще большего мог достичь, если бы не его почти мистическое влечение к птицам и книгам, которое обогащало жизнь и усложняло ее неимоверно. Так, с юрфака университета (а где, казалось бы, еще учиться талантливому сыщику?), его перекинуло на биологический. Сейчас он объясняет это тем, что когда-то в детстве сшиб из рогатки стрижа и собственная мальчишеская жестокость настолько поразила его, что он должен всю жизнь исправлять свою карму. Кстати, понятие кармы здесь тоже неслучайно, долгие годы Толя прожил с родителями в Пекине и восточная философия ему, отнюдь, не чужда.

Неожиданный (для посторонних) зигзаг судьбы тоже обещал многое. На Всесоюзном конкурсе студенческих научных работ в Москве было отмечено Почетной грамотой министра исследование Сосунова о зимующих птицах Иркутской области. Множество газетных публикаций на биологические темы позволяет ему еще в студенчестве стать членом Союза журналистов СССР. На областном конкурсе "Молодость. Творчество. Современность" он получает диплом за лучший очерк. Биофак закончил по индивидуальному графику в три года и с отличием защитил дипломную работу ( выполненную совершенно самостоятельно, без научного руководителя). Решением ученого совета эта работа была рекомендована к печати, а ее автор – в очную аспирантуру для продолжения орнитологических исследований в Прибайкалье.

Казалось бы, все складывалось замечательно и перед героем комсомола стелилась звездная дорога. Но он сам свернул с нее, решив, что наука пока может подождать, и согласился пару лет поработать в обкоме комсомола, чтобы организовать работу комсомольских оперативных отрядов по охране природы и защите правопорядка. Вроде бы тут все срасталось наилучшим образом для Сосунова, но он пришел в структуру, где необходимо быть, как сейчас говорят, "человеком команды" : не высовываться, всегда разделять мнение начальства, идти, куда пошлют и делать, что велят, забывая о собственных убеждениях и желаниях. Анатолий так жить не мог, не хотел, не умел. Это и стало роковым обстоятельством, перевернувшим всю его жизнь.

Натура чрезвычайно сложная и противоречивая, но в то же время и цельная; несомненно, возвышенная и глубокая, но и болезненно непримиримая – он не вписывался в стройные ряды строителей коммунизма, как не вписывается и в ряды демократов. Он вообще не умеет ходить строем. Неудивительно, что в дружную семью обкомовских инструкторов он не вписался, но конфликт завязался не с ними, а с самим первым секретарем. Вожак комсомола был тоже человеком незаурядным, заметным организатором и оратором, всегда на виду, всегда в гуще событий. В обкоме партии даже допускали, что лет через пять он вполне может возглавить область. Комсомольский начальник жил и работал по правилам и нормам, заведенным партийными начальниками, ни на йоту не отступая от них и твердо зная, когда, что и сколько кому положено.

За это и поплатился, попав в цепкий взгляд Сосунова. Умение по-царски принять гостей, ошеломить рыбалками и охотами, вольно распорядиться средствами в те времена среди номенклатуры считалось неоспоримым достоинством руководителя. А Сосунов посчитал, что все это воровство и барство. И пошел на первого в лобовую атаку...

Противники были под стать друг другу, потому из смертельного тарана оба вышли с обломанными крыльями. Первый секретарь расстался с должностью и карьерой, а Сосунова, разумеется, исключили из комсомола и уволили. Но если первому соратники по партии заботливо подставили плечи, обеспечили другую высокую карьеру, то Сосунов теми же всесильными соратниками был предан анафеме. А партийная анафема была покрепче церковной, отверженному давали почувствовать, что это такое, когда земля горит под ногами: на работу устроиться невозможно, из Союза журналистов исключен, жить не на что...

После долгих мытарств Анатолий оказался в страховых агентах. Работа не пыльная, времени свободного вполне достаточно, заработок приличный – жить бы, не тужить, отдавая себя любимым занятиям. Ан, нет! Годы спустя, став опытным агентом, Сосунов и в системе Госстраха принялся воевать за справедливость. Государственное страхование, понятно, страховало государство, а не каких-то обездоленных старушек и погорельцев. Каждый начальник государством полагал себя, любимого. От этой "печки" и начинались все танцы с прижиманиями общественного добра...

После нескольких скандальных судебных процессов наш герой, как и следовало ожидать, был уволен. Можно сказать, что уволен объединенными стараниями чиновников Госсстраха, судебных и партийных органов.

В ту пору он и появился у меня. После годового расследования "Социалистическая индустрия" опубликовала материал, существенно сокращенный и приглаженный, но, тем не менее, вызвавший сильнейшее раздражение в обкоме партии. Василий Иванович Ситников как бы держал нейтралитет, но холодком уже повеяло.

Заштормило сразу после 13 апреля 1987 года, когда вышло очередное, восемнадцатое по счету, постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 434 " О мерах по обеспечению охраны и рационального использования природных ресурсов бассейна озера Байкал в 1987-1995 годах". Надо отдать должное: это было самое проработанное, полное и радикальное постановление из всех предыдущих. При его выполнении Байкал сегодня мог бы стать экологическим оазисом, самым благополучным уголком земли. Среди прочих решительных мер предусматривалось прекратить к 1995 году производство целлюлозы на БЦБК. При этом в пункте 8 было записано: "Обеспечить в 1988 году отведение очищенных сточных вод Байкальского целлюлозно - бумажного комбината в реку Иркут..."

Партийные деятели ожидали, как принято, "всенародного одобрения и поддержки", а получили... по морде. Грубо, конечно, но иными словами то состояние шока в Иркутском обкоме партии не передашь.

Представляю, что чувствовал первый секретарь, когда ясным воскресным утром 20 июня 1987 года ему вдруг сообщили, что на привокзальной площади какой-то тип собирает подписи протеста. Против постановления ЦК!.. Святотатство! Потрясение основ! Это было первое за семьдесят лет публичное выражение несогласия в тихом Иркутске. Взрыв бомбы вызвал бы, по тем временам, меньшую панику в коридорах власти. Василий Иванович Ситников, как его легендарный тезка времен гражданской войны, не раздумывая, впрыгнул на своего скакуна – служебную "Волгу" – и помчался на вокзал ликвидировать вражеские происки...

Пока первый мчит к вокзалу, надо бы объяснить, что вызвало небывалый протест. А вызвала его та единственная строчка о сточной трубе в Иркут, которую я процитировал выше. Самые сообразительные и недоверчивые граждане (а народ у нас вынужден быть сообразительным и недоверчивым) разглядели в окаянной строчке большой обман и подвох. Если записано, что комбинат через восемь лет будет закрыт, то зачем, спрашивается, тянуть дорогостоящую трубу? Заверения, что это лишь временная мера, вызывали лишь улыбки: нет у нас ничего более постоянного, чем "временные" сооружения... "Труба" снимала все претензии к целлюлозникам о загрязнении Байкала, и, значит, комбинат мог оставаться там на вечные времена. А тем временем прекрасная река Иркут превращалась бы в сточную канаву, неся свои отравленные воды прямехонько в областной центр. И создавалась угроза серьезных аварий, так как трубопровод прокладывался по горам с сейсмической активностью до десяти баллов: приличное землетрясение - и содержимое трубы хлынет в Байкал, сметая на своем пути Транссиб и прибрежные поселки. А вонючие дымовые трубы БЦБК будут, как и прежде, отравлять окрестности...

Вот такой вот "подарочек" разглядели иркутяне в правительственном постановлении. В другое время посудачили бы на кухнях и только, а тут уже наслушались речей Горбачева о гласности и плюрализме, прониклись демократическими идеями – процесс, как говорится, пошел. И заводилы нашлись.

Приехал Василий Иванович на вокзал, углядел под плакатом с символической эмблемой и надписью "Пост защиты Байкала" фигуру бородатого смутьяна с листовками, ринулся к нему. А тот, лицом смахивающий на Христа и тощий, как Дон Кихот, не испугался, не заробел, не отступил и даже позволил себе учить его, хозяина области, конституционным правам и прочим благоглупостям. Впервые, наверное, Ситников испытал, что такое бессильная ярость...

Возмутитель спокойствия назвался Анатолием Сосуновым, дворником, при этом сыпал цитатами и юридическими статьями, что твой профессор. Немалая толпа, разогретая речами смутьяна поддерживала явно его, а не партийного лидера. Что делать в такой ситуации? Забрать куда следует – в милицию или психушку – не поймут, не дадут. Среди защитников Байкала просматривались знакомые лица журналистов и " бородатиков" из Академгородка – эти шум на весь свет поднимут... Пришлось ретироваться. Собиратель подписей при этом глядел орлом - победителем и обещал – нет, какова наглость! – продолжать начатое, пока решение о трубе не будет отменено.

На ближайшем бюро обкома (а к тому времени поспела и моя статья в газете " Ведомственное соло на сточной трубе", в которой я поддержал требования общественности и экологов) Василий Иванович не мог более сдержаться. Внешне всегда корректный и выдержанный, он на этот раз стучал кулаком и кричал так, что партработники втягивали головы в плечи. Особенно досталось мне, собкору "Социалистической индустрии".

– Как может газета ЦК КПСС выступать против постановлений ЦК КПСС?! – возмущался Ситников. – Настраивать народ! Заниматься саботажем! Восхвалять всяких проходимцев и тунеядцев! Всё! Хватит! Конец!..

Но это был не конец. Во всяком случае, меня не выдворили, не исключили, не уволили. Это было только начало новой "иркутской истории".

Сбор подписей (а их собрали 107 тысяч) все чаще перерастал в митинги и демонстрации. Кстати, первую демонстрацию, несмотря на запрет властей, провел по центральным улицам города 22 ноября 1987 года все тот же мой "крестник" и "проходимец" Анатолий Сосунов – первую в СССР массовую демонстрацию протеста.

Люди, окружавшие Сосунова, стали называться "Движением в защиту Байкала", и эта стихийно возникшая общественная организация стремительно набирала вес и влияние, втягивая в свою орбиту всех инакомыслящих. Быстро сколотился актив: художник А.Костовский, научные сотрудники из Академгородка В.Зубков, В.Модонов, В.Тергоев, В.Наумов... На митингах стали звучать не только экологические, но и политические требования. Секретарь ЦК КПСС Егор Лигачев, выступивший против курса на демократизацию, получил первый мощный отпор именно в Иркутске 23 июня 1988 года, на митинге, организованном Движением. В Академгородке регулярно заседал "Клуб гражданских инициатив", на заседания которого устроители могли вызвать и секретаря обкома, и начальника КГБ. В общем, жизнь кипела и бурлила, "Движение в защиту Байкала" стало колыбелью и школой едва ли не всех общественно-политических образований разного толка.

Имена организаторов были на слуху, поэтому неудивительно, что почти все они стали депутатами разных уровней. Сосунова, например, три научно-исследовательских института выбрали кандидатом в народные депутаты СССР. Потом, на собрании выборщиков в Улан-Удэ, где собрался по существу партийно-хозяйственный актив, его успешно прокатили (тогда голосовали не избиратели, а специально делегированные представители организаций и учреждений). Жизнь все более политизировалась, Байкал и его проблемы постепенно отошли на второй план, стало не до экологии. Отошел от Движения и Сосунов, не получив никаких политических диведентов, так и оставшись школьным сторожем и дворником. Разочарование? Усталость? Наверное, не без этого. Но истинную причину я узнал совсем недавно: тяжелая и неизлечимая болезнь, следствие перенесенного орнитоза, как плата за неистребимую любовь к пернатым питомцам. Но он остался свободным, он завоевал свою трудную, тяжкую свободу. Избравшись народным депутатом РСФСР, я предлагал ему стать моим помощником. Он отшутился: " Не хочу портить с тобой отношения..." Думаю, что, следуя философии свободного духа, он не выносил над собой никого, кроме, разве только... Господа Бога (да и с ним, наверное, вступил бы в конфликт, близко познакомясь).

Но на слуху были не только активисты Движения. На всех митингах и пикетах ими выставлялись стенды с вырезками моих газетных статей– таким образом я как бы стал знаменем неформалов со всеми вытекающими отсюда последствиями. Меня начинают "двигать" всюду, где только объявляется выдвижение. С точки зрения современных избирательных технологий ход грамотный: имя раскручено, закрепилась прочная репутация бесстрашного защитника всего и всех – что еще надо замордованному народу...

Но избирали тогда, как я уже отмечал, не избиратели, а выборщики, а этим инструментом партийные органы еще владели. Неудивительно, что попытки пройти в делегаты Всесоюзной партконференции и в Народные депутаты СССР были неудачными. Особенно запомнился зал во дворце культуры авиационного завода – он был на две трети, если не больше, заполнен партийным активом со всех райкомов города. Стенка получилась неслабая и потрепали меня вместе с другими выдвиженцами-демократами основательно и со смаком. Избрали, как и намечалось, директора завода. Хороший был мужик, основательный хозяйственник, а на первых же заседаниях съезда свалился с тяжелейшим инсультом – не выдержал остервенелости политических баталий...

Собственно, я сам не прилагал никаких усилий для избрания, считая себя как бы испытательным полигоном для зарождающихся демократических сил. Плыл в потоке, потому меня и трепало, как щепку, и на берег выбрасывало. Бурное было время.

Примерно за год до российских выборов родная редакция меня основательно подставила, сама не желая того. Я написал статью о ситуации в милиции и прокуратуре, озаглавив ее "Крутится карусель". Редакторы конкретизировали постановку вопроса и поставили огромный заголовок: "Крутится карусель круговой поруки в правоохранительных органах Иркутской области". Вот так вот крупно и громко – на весь Союз. Органы вскипели праведным гневом. Наверняка, последовали звонки и от московского начальства: что это за поруку вы там развели, понимаешь, разберитесь немедленно...

Я писал о конкретных случаях непрофессионализма, корпоративности, бездушия определенных работников милиции и прокуратуры – вот с ними бы и разобраться, навести порядок в рядах. Но уважаемые ведомства не пожелали вдаваться в детали и зациклились на заголовке: это их, всех скопом, обвиняют в тяжких грехах, пятнают честь мундира... Уже через четыре дня в суд поступают исковые заявления от областной прокуратуры за подписью прокурора области А.Плешивцева, от заместителя начальника следственного управления прокуратуры М.Голды (фамилия которого, кстати, даже не упоминалась в статье), и от начальника отдела общего надзора М.Архиповой. Еще через двенадцать дней последовало аналогичное обращение в тот же суд И.Титаренко, начальника УВД области и бывшего следователя прокуратуры М.Пислегиной. Все они требовали одного: привлечь к ответственности автора и газету за публикацию статьи, порочащей их честь и достоинство. Требовали защитить честь и достоинство прокуратуры, управления внутренних дел и отдельных работников. Обычное дело, когда должностные лица защищают свою репутацию в суде, это нормально. Но ведомство, затевающее судебную тяжбу из-за нерадивых сотрудников, тем самым олицетворяет себя с ними и попадает в положение унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла...

Основу статьи составил факт исчезновения молодой женщины. Милиция долгое время и под разными предлогами не вела поиски. Только через полгода дело было зарегистрировано должным образом и его принял к производству следователь прокуратуры И.Цвиркун. Он идентифицировал останки, выловленные в Ангаре, нашел убийцу, доказал его вину, и... неожиданно уперся, как он признавался, в непрошибаемую каменную стену.

Дело в том, что доказательства, собранные следователем, упрямо выстраивались в версию, из которой следовало: обвиняемый не мог в одиночку замести следы преступления. Задушить жену во время супружеской ссоры мог, а все остальное сделали родственники... Ужаснувшись содеянному, он намеревался сдаться в милицию, но прежде известил о трагедии сестру. А та решила, что брата еще можно спасти и развернула лихорадочную деятельность, кинувшись за помощью к дяде – заместителю начальника следственного управления областной прокуратуры. Сестра, имеющая медицинское образование, профессионально расчленяет труп, а дядя помогает вынести останки из квартиры и уничтожить следы преступления... Я не вдаюсь в подробности этого дела и не утверждаю, что все было именно так (обстоятельства преступления и расследования позднее И.Цвиркун изложил в своей книге и никто к нему судебных исков не предъявлял). Меня же поразила дикость, безнравственность ситуации: следователь по особо важным делам областной прокуратуры ведет дело против своего непосредственного начальника, а руководство прокуратуры не видит в этой ситуации ничего предосудительного. В стенах прокуратуры исчезают вещественные доказательства, изменяются протоколы свидетельских показаний – следователь буквально кричит об этом, бьет в набат, но его не хотят услышать. Обезумевшая от горя мать шлет жалобы в Москву, во все высокие инстанции, но ей отвечают как раз те работники прокуратуры и милиции, на которых она жалуется: мол, все в порядке, гражданочка, все в рамках закона, никаких нарушений не выявлено... Мне же казалось, что должностные лица прокуратуры и милиции творят беспредел, выйдя за рамки не только профессиональной, но и человеческой морали. Фактов для такого утверждения накопилось более чем достаточно, я задел болезненный нерв. Статью перепечатывали, ксерокопировали, расклеивали на заборах. Судебная тяжба только подливала масла в огонь – читатели считали, что юридический клан себя в обиду не даст и, объединившись, свернет журналиста в бараний рог. А, значит, гонимому журналисту нужна поддержка.

Этого не учел генерал Титаренко, баллотируясь в депутаты по одному со мной избирательному округу. Из двенадцати кандидатов мы вдвоем вышли во второй тур и большинство избирателей предпочло меня. Так я стал Народным депутатом РСФСР по 40-му национально-территориальному округу.

Незадолго до выборов 1 марта 1990 года газета "Советская молодежь" опубликовала материал, в котором достаточно адекватно отражены мои мысли и настроения тех дней. Этой публикацией можно поставить точку в моей предвыборной истории, что я и делаю.

Тот самый Широбоков
(С собственным корреспондентом газеты "Рабочая трибуна" беседует наш обозреватель Михаил Дронов.)

– Чем ты занимался до 1985 года? Вся страна мирно спала, а пресса ее убаюкивала...

–Извини, но ты повторяешь чьи-то сказки. Страна не может спать, а так называемого "застоя" не было и в помине. Был расцвет "развитого социализма": люди (большинство) работали, не щадя сил; люди истово врали с трибун и сочиняли о себе беспощадно смешные анекдоты; создавали трудности и героически их преодолевали; растаскивали добро: кто через "распределители", кто через дыры в заводских заборах... А как весело пили! А с каким размахом гуляли! И это – застой?!

А я занимался своим делом: писал. Боролся с фарцовщиками, обличал недостатки, рассказывал о замечательных судьбах и т.д. Изобретательно соревновался с цензурой – иногда удавалось изящно и тонко сказать то, что говорить не полагалось. Правда, не все намек понимали, но это уже дело десятое...

– Тебе не кажется, что собкор "Социндустрии" ( с 1990 г. – "Рабочая трибуна") Игорь Широбоков, каким его представляет молва, и Игорь Широбоков в реальности – совсем разные люди? Что существует некий миф о Широбокове?

– Ты прав, давно кажется. В жизни я молчун, не умею стучать кулаком по столу и устроить скандал даже в домоуправлении, когда топит собственную квартиру. А читатели принимают меня за этакого бесстрашного воина, неутомимо бьющего бюрократов и чиновников. На самом же деле я просто не умею отказать людям, когда они приходят ко мне за защитой. Иногда удавалось в статье распутать почти безнадежную ситуацию, отстоять человека или его дело. Но следом-то обрушивалась целая лавина жалоб от других пострадавших в жизни, а им я уже помочь не могу... И я должен вынести себе приговор: защищая одного человека, я обманываю других беззащитных. Чем острее статья, тем больший обман происходит. Тупик? Выход из него я вижу в трех направлениях: 1. ничего не менять и оставаться "спасителем", подменять следователей, адвокатов, советских работников; 2. все бросить и уйти на "свободные хлеба", в писательство; 3. постараться изменить структуры, в которых мы живем, в которых человек беззащитен.

Как видишь, я пытаюсь продвинуться по третьему пути, дав согласие баллотироваться в народные депутаты РСФСР. Хотя по своим склонностям и давним устремлениям считаю идеальным для себя неторопливый писательский труд. Но время сейчас не то, душевный комфорт нельзя себе позволить и опять приходится браться "не за свое дело".

– Вспоминаются ли в твоей газетной жизни какие-то материалы или просто строчки, за которые теперь стыдно? А те, которые сейчас написал бы по-другому?

– Да, многое бы написал иначе. С анализом глубинных причин, а не последствий. Отказался бы от чересчур категоричных суждений. Гласность позволила нам больше знать и понимать происходящее в сравнении с миром, с собственной историей.

А за прошлое не стыдно, нет!

Кстати, еще давно и совершенно бессознательно я поставил себе несколько ограничений. Не дружить и не сближаться с руководителями – этим обеспечил себе профессиональную независимость на многие годы. По этой же причине, избегая групповых пристрастий, как ты заметил, я не схожусь чересчур близко даже со своими коллегами-журналистами. За свободу надо платить. Еще одно давнее мое правило – не появляться в ресторанах, где легко стать жертвой провокации и опорочить не только себя, но и весь журналистский корпус. К таким ограничениям я привык, они стали образом жизни.

– Игорь Широбоков и неформалы. Или – Игорь Широбоков, неформал среди неформалов? Вообще, твое отношение к этому пестрому люду?

– "Пестрый люд" – это и есть человечество. Из пестроты и соткано многоцветье жизни. " Неформал" – само слово для меня благозвучнее, чем "формалист". Формальные структуры у нас одеты в мрамор и гранит, они фундаментальны, как египетские пирамиды, они сыты и благополучны. Если я подопру своим хилым журналистским плечом мраморного колосса, то он этого даже не заметит. Правда, и мне перепадут какие-то крохи от его щедрот... А если я прикрою ладонями слабые побеги колючего инакомыслия от "горячей любви" вышестоящих, то моя помощь может оказаться действительно спасительной, ростки будущего гражданского общества выстоят. Так было в истории с байкальской трубой. Ну, прикрикивали, ну, сам товарищ Лигачев выговаривал главному редактору, но ведь выстояло байкальское движение! Да и сам я , как видишь, цел и невредим.

– Умер Сахаров. Что он значил для тебя?

– Не имею права на громкие слова. Когда Андрей Дмитриевич был загнан в Горький, я, как все "послушное" большинство, питался лишь газетной информацией о нем. Услышал я его, лишь когда он взошел на свою Голгофу – на трибуну съезда. Уже кричали "Распни его!" и топали ногами... Он остался непонятым, как Христос, как многие другие мыслители, учения которых благодарно подхватывали лишь после смерти. Теория конвергенции, правозащитное движение, отказ от насилия, модель Конституции – вот как много оставил Сахаров. В том числе и для меня.

– Тебе принадлежит одно из самых блестящих определений перестройки, из тех, что мне встречались – "возвращение к здравому смыслу". Но легко сказать... Вот ты с чего начал свое возвращение? А общество?

– Здравый смысл - это способность здраво мыслить. Надо лишь размотать идеологические бинты со своих извилин и ощутить себя здоровым человеком. Вот и все.

– Горбачев, например, соответствует образу человека, вернувшегося к здравому смыслу?

– Вполне и бесспорно. Вопрос в том, насколько он свободен в своих публичных суждениях и поступках, сидя на четырех креслах: председатель Верховного Совета, Генеральный секретарь, секретарь российского бюро, председатель Совета обороны? Мне кажется, что естественнее сидеть на одном стуле. Скажем, президентском...

– " Меняя профессию", журналист Широбоков работал воспитателем в детской колонии. Какие главные жизненные уроки принесло это перевоплощение?

– Еще я пробовал профессию оленевода в бригаде чукчей за Полярным кругом, работал рыбаком на Байкале – везде были свои жизненные уроки. Что касается колонии, то она вызвала грустные сравнения: все мы немножко тоже заключенные. Есть определенный комфорт в несвободе: весь распорядок жизни за тебя расписан, начальство знает, когда тебе встать, идти работать, есть, спать и т.д. Ни о чем не надо беспокоиться, ни за что не надо отвечать, все формально равны и одинаковы. Вот почему так велика рецидивная преступность – заключенный привыкает к несвободе. Наше общество привыкло к ней давно, поэтому так велико сопротивление радикальным мерам по освобождению от административно-командной неволи.

– Ты в конфликте с правоохранительными органами. В двух словах – о смысле его. Уверен ли ты в своей правоте?

– Не я в конфликте с органами, а они – со мной. Я изложил в статье свой взгляд на незащищенность человека, пострадавшего от бюрократизма и бездушия правовой машины. На примерах из Иркутской области показал, что круговую поруку порождает непрофессионализм, безответственность отдельных работников. Областная прокуратура и УВД подали дело так , что я оскорбляю ВЕСЬ коллектив прокуратуры, ВЕСЬ коллектив милиции. Т.е. сделали из меня своего врага, хотя я выступаю за укрепление органов правопорядка, за очищение их рядов. Видимо, это попытка ничего не менять в существующей системе и навсегда отвадить журналистов "совать свой нос в чужой вопрос". Поэтому дело приобретает политическую окраску: надо ли нам строить правовое государство, надо ли развивать гласность.

Еще раз обозначу свою позицию. Я выступаю и борюсь всегда "за" – за права и защищенность граждан, за создание правового государства, за соблюдение этических норм во всех профессиональных сферах. При этом я не могу запретить кому-то бороться против меня и считать меня врагом. Это личное дело каждого.

– Ты утверждаешь, что надо бороться только "за". Но ведь всякая борьба за что-либо означает борьбу "против".

– Да, утверждаю. Борьба "за" – созидательна. Борьба "против" – разрушительна и всегда вызывает ожесточение , а в конечном счете, и саморазрушение. Не буду напоминать, к чему приводят войны. Вспомни из своей журналистской практики, к чему приводит борьба двух соседей или двух группировок в учреждении – это коммунальный кошмар... Если выступаем, к примеру, за безопасность движения, то создаем условия для транспорта и пешеходов. Если же боремся против нарушителей, то вначале создаем условия для нарушений( скажем, ставим неприметный дорожный знак или запрещаем переход в самом многолюдном месте), а потом отлавливаем провинившихся. А к чему приводит борьба с природой? А с классовыми врагами? С пьянством, наконец?

Мы построили в своем сознании модель мира и самой жизни на порочном основании: дескать, жизнь – это борьба. Всего со всем. Начиная с молекулярного уровня и кончая международными отношениями. Такую примитивную, удобную для понимания и верования картинку подтверждали наука, идеология, образ жизни, запертые наглухо ворота государства. И только сегодня начинает пробиваться понимание , что мир неизмеримо сложнее, что держится он не на взаимоуничтожении, а на взаимодействии, сосуществовании, взаимосвязи всего живого и сущего.

Поняв это, надо начинать строить жизнь на других основаниях. Не хватать, не отбирать, не завоевывать, – но давать. Непременное правило: давать, чтобы получать от других, от природы, от жизни. Я опять возвращаюсь к старым истинам, к Библии: да не оскудеет рука дающего...дающему да воздастся по трудам его.

– Ты часто утверждаешь, что нам надо по-новому, на других основаниях строить взаимоотношения с природой. Но люди уже устали от подобных деклараций, поэтому давай конкретнее: что делать?

– Помогать природе. Идеальная модель сотрудничества заложена в пчеловодстве: помогая цветению жизни, обустраивая пасеку, мы получаем ценнейший мёд, а пчелы опыляют растения... У нас под боком бесценное сокровище – байкальская вода. Так позаботимся о ее чистоте. В будущем она может дать такие дивиденды, которые несравнимы с тюменской нефтью и бодайбинским золотом. А лес? Мы же крупнейшие в мире владельцы природных богатств, только не можем по-хозяйски ими распорядиться. Нужны жесткая экономическая ответственность за насилие над природой, платное природопользование, поощрение вкладов в природу.

– Ты вновь выдвинут кандидатом в депутаты – на этот раз в российские. Я лично по большому счету убежден: журналистам не место у власти. Не в этом их глубинная социальная миссия... Если большинство значимых российских гуманитариев (а их, включая заметных журналистов, не так, увы, много) займутся политикой, некому будет составлять столь необходимую нравственную оппозицию режиму: каким бы он ни был – гуманным ли, антинародным ли, – нравственная оппозиция нужна. Вступив в борьбу за депутатский мандат, ты взялся не за свое дело – прокомментируй такую вот точку зрения.

– В журналистике я тоже занимаюсь не своим делом. И мне мучительно стыдно, что не могу помочь всем, кто ко мне обращается. Ради них и решаюсь претендовать на столь ответственное "не свое дело" в российском Совете.

– Попробую сам себе попротиворечить. Как избиратель, буду голосовать за тебя, потому что ориентируюсь не на "программу" с набором невыполнимых или явно спекулятивных обещаний, а на личность – на ее взгляды, на жизненную философию. Но ведь среди избирателей – люди, ожидающие конкретных действий... Что скажешь им?

– Им говорю, что ожидать от меня колбасы или комбикорма не следует.

– Позволь еще вопрос не как коллеге-журналисту, не как кандидату в депутаты. К каким жизненным выводам приходит мужчина твоего образа жизни к сорока годам?

– О некоторых выводах я сказал. К сорока годам приходит ответственность. Двое сыновей продолжают мою жизнь: один отслужил в армии и учится в Новосибирском университете, другой– семиклассник. Жизнь моя будет напрасной, если они начнут стыдиться своего отца и своего Отечества.

Вести из Иркутска

...Я имею совершенно точные сведения, что агрессивно- послушное большинство съезда постоянно обрабатывается психотронным оружием направленного действия. Причем сами руководители, партсекретари, генералы и красные директора от его воздействия ограждены специальной обработкой, которую проходят на Старой площади. Предупредите Бориса Николаевича– заговорщики имеют планы облучить всех демократов съезда. Мы, Всевышний и супруга моя Одигитрия, постараемся не допустить этого, но и вам всем, народным избранникам, надо быть начеку!

В Иркутске коммуно-сионисты начали перекрашиваться в коммуно-патриотов, чему может служить примером председатель горисполкома Говорин. После мессы в синагоге он одевает форму казачьего есаула и отправляется сеять смуту в винных очередях. Имею точные сведения, что наши заговорщики во главе с Говориным и Титаренко облучают заразными изотопами продуктовые талоны. Я не пью и не курю, но приходиться пользоваться талонами на мыло, сахар и пр. Неужели и от них отказаться? Решаем этот вопрос с Одигитрией. Я пытался убедить мужиков в очереди за водкой выбросить эти зараженные бумажки, но был не понят и побит. Вы, как Генерал-Стратег, догадываетесь, чьи это происки? Ничего, Бог их накажет.

Не смею приказывать, но даю наказ: Вы там побыстрее переводите страну на рыночную экономику, покончите, наконец, с унизительной и заразной талонно-распределительной системой. Уберите очереди, спецпайки, пусть во всех магазинах будет изобилие дешевых товаров и продуктов. Все ведь должны понять, что только демократия и свобода слова могут покончить с нищетой и спекуляцией. Вам выпала великая миссия и Мы, Всевышний, вас не оставим и не забудем...

Цели наши совпадали – избавиться от талонной системы, идеологизированной затратной экономики и еще много от чего, но средства были иными. Во всяком случае, психотронные излучатели мы не искали, хотя и возле Кремля толпилось немало единомышленников "Всевышнего" с транспарантами соответствующего содержания.

Съезд начался и продолжался в атмосфере жесткого, остервенелого противостояния. Депутаты поделились на непримиримых коммунистов и демократов, а все вместе мы могли неожиданно объединиться против союзных властей за российскую державность.

СЪЕЗД – КОГО ХОЧЕШЬ СЪЕСТ

По Конституции Съезд народных депутатов был высшим органом государственной власти, он мог принять к рассмотрению и решить любой вопрос, вплоть до объявления войны и переименования земного шара в земной блин.

Итак, 16 мая 1990 года. Съезд открывает и ведет председатель Центральной избирательной комиссии Василий Иванович Казаков. (Сам, кстати, не являясь депутатом, но такова норма Конституции). Надо отдать должное, в этот раз не было затяжных здравиц в честь руководства КПСС, время пришло другое, и составители речи это учли. Я, как старательный ученик, законспектировал основные тезисы выступления. Вот они.

" ...Товарищи депутаты! В общих выборах 4 марта приняли участие 77 процентов избирателей. Это очень высокая активность, если учесть, что впервые не выдавались удостоверения для голосования, не были организованы избирательные участки в аэропортах, на вокзалах, в больницах, санаториях, да и понуждения к голосованию фактически не было.

Выборы проходили в условиях социально-политической и экономической напряженности в стране, недовольства избирателей нарушением основополагающего принципа социализма – каждому по труду, снижением жизненного уровня значительных слоев населения, необоснованным ростом доходов других.

В многочисленной почте, поступившей в избирательную комиссию, отмечалась медленная отдача от проводимых экономических преобразований, слабое прогнозирование их последствий, медлительность в признании и устранении уже выявленных ошибок. При одобрении стратегических решений отмечаются недостатки в тактике их реализации, что вызвало недовольство или отчуждение части общества, а также бюджетные трудности. Это относится к борьбе с пьянством, развитию кооперативного движения, проведению некоторых этапов экономической реформы, излишнему ослаблению монополии внешней торговли...

Товарищи депутаты! По состоянию на сегодня избрано 1059 депутатов, свободными остаются пока 9 мандатов. А в целом депутатский корпус, к сожалению, не отражает социального состава нашего общества. Так, избрано женщин только 5,3 процента, рабочих – 5,6 процента, рядовых колхозников – 6 человек, 1 студент. Лишь 16 депутатов старше 60 лет!

Остановлюсь только еще на двух моментах. В составе депутатов РСФСР подавляющее большинство – 93,9 процента избраны впервые, что потребует, видимо, некоторого времени для овладения ими практикой депутатской деятельности. Членов КПСС и кандидатов в члены КПСС избрано 86,3 процента. Конечно, в условиях развития политических взглядов эта цифра еще не говорит о безоговорочной поддержке линии партии. Но интересен тот факт, что 75 процентов баллотировавшихся первых секретарей обкомов КПСС и председателей облисполкомов получили доверие избирателей. И это в условиях беспрецедентной агитации против аппарата. Как видите, лица, подчеркивающие верность коммунистическим идеалам, пользуются поддержкой избирателей.

...Партия, вся страна, готовятся к историческому XXVIII съезду КПСС, который определит стратегию движения к гуманному, демократическому социализму. Партия открыла прямую дорогу Советам по установлению подлинного народовластия..."

Об экономическом кризисе и недовольстве народа председательствующий мог бы не говорить – депутаты о положении в стране знали лучше. Продовольственные, мыльные и прочие талоны, давно и крепко обжившие матушку-Россию, докатились, наконец, до Москвы, мгновенно превратив ее из красавицы-столицы в неопрятную и зловонную старуху. Магазины зияли пустыми полками, тротуары и газоны закупорены уличными торговцами и нищими. Мусор не убирается. На Лубянке, под окнами КГБ, среди бела дня, я наблюдал такую картинку: из "четверки" с откинутой дверцей багажника лупят из автомата по настигающей "девятке". Прохожие даже не останавливаются – привыкли к таким мелочам жизни...

Социальный состав съезда, о чем сетовал Казаков, не был слепком общества, но, думается мне, отражал его чаяния, надежды и заблуждения. Избиратели на этот раз посылали своих представителей не для дружного "одобрямса", но принимать законы и сражаться за их интересы. Вот почему оказалось мало рабочих и колхозников, женщин и пожилых людей. Делалась ставка на бойцов. Научных сотрудников и преподавателей ВУЗов оказалось небывало много – 20 процентов. Они умели профессионально "держать" большую аудиторию, аргументированно отстаивать свою (или чужую) точку зрения. По прежнему самой монолитной и многочисленной казалась армия партийно-советских работников, четверть от всех депутатов. Но они, как правило, не умели выступать без бумажки, а их "верность коммунистическим идеалам" была лишь мифом. Стоило стране шагнуть в рынок, как они моментально стали президентами компаний, представителями крупнейших фирм – самыми настоящими "акулами капитализма". Да и что далеко ходить: наш Юрий Абрамович Ножиков, председатель облисполкома и член бюро обкома КПСС, формально числясь в партийной элите, на предвыборных собраниях так долбал коммунистический режим, что у меня, "демократа", уши в трубочку сворачивались!

Все было неоднозначно и неустойчиво.

Тем не менее работа съезда проходила между двумя полюсами сильнейшего идеологического напряжения – демократами и коммунистами. Первая сшибка произошла по кандидатуре Чикина, знаковой фигуре ортодоксальных коммунистов. Вот как это происходило (согласно стенограмме съезда).

Депутат (не представился): По избранию председателя Редакционной комиссии. С учетом предъявляемых к этому товарищу требований мы от имени депутации Читинской области вносим предложение избрать председателем этой комиссии Чикина Валентина Васильевича, хорошо известного всем главного редактора газеты "Советская Россия".

Председательствующий: Ваше предложение я записал.

Муравьев И.В., аспирант Воронежского политехнического института: ...Мы в перерыве рассмотрели список кандидатов в Редакционную комиссию и считаем, что в такую важную комиссию должны входить люди, которые отличаются непредвзятостью взглядов, могут найти компромисс и отразить в материалах съезда различные точки зрения. В связи с этим мы считаем, что Чикин Валентин Васильевич, главный редактор газеты " Советская Россия", не должен входить в эту комиссию, потому что эта газета отличается тенденциозностью и односторонностью своих взглядов. Не следует забывать, что именно в этой газете появился известный теперь во всем мире манифест антиперестроечных сил. Я имею в виду письмо Нины Андреевой. (Аплодисменты.)

Председательствующий: Товарищи, я просил не аплодировать.

Муравьев И.В.: Поэтому мы от имени депутатской группы "Смена" вносим на голосование вопрос об исключении Чикина из списков Редакционной комиссии.

Кибирев Б.Г., второй секретарь Краснодарского крайкома КПСС.: ...Пользуясь случаем, хочу поддержать кандидатуру Чикина, главного редактора газеты "Советская Россия", в состав Редакционной комиссии и порекомендовать членам Редакционной комиссии избрать его председателем.

Председательствующий: ...поступил отвод кандидатуры товарища Чикина. Прежде чем продолжать, надо решить этот вопрос. Первое предложение было включить товарища Чикина в состав комиссии. Я ставлю на голосование. (Оживление в зале)

Вы считаете– неправильно? ( Оживление в зале.)

Давайте по-другому: кто за то, чтобы не включать кандидатуру товарища Чикина в состав комиссии? Прошу голосовать за отвод. (Оживление в зале.)

Теперь не согласна вторая сторона. Так я понял?

Товарищи правильно говорят: ставить вопросы на голосование надо в порядке поступления. Первым было предложение включить его кандидатуру в список. Давайте голосовать за это предложение, а потом проголосуем, кто против.

Результаты голосования
Кворум для принятия решения....................535
Проголосовало "за".......................................521
Проголосовало "против"...............................397
Воздержалось.................................................19
Решение не принято.

Но чтобы не было споров – кто за второе предложение: чтобы отвести его кандидатуру? Часть товарищей настаивает.

Депутат (не представился): У меня просьба к председателю: как можно четче формулировать вопрос, за который голосуем, иначе не ясно, когда мы голосуем "за", а когда – "против".

Председательствующий: Я сказал четко: за то, чтобы оставить товарища Чикина в списке.
Если не возражаете, проголосуем за отвод товарища Чикина. Не хотите? Нет.
Тогда решение принято: товарищ Чикин остается в списке.

Депутат (не представился): Вы нас запутали. Мы, сидящие в зале, решили, что товарищ Чикин включен в состав Редакционной комиссии. Поэтому я прошу поставить вопрос на повторное голосование.

Председательствующий: Давайте поставим, я не возражаю, если кто-то не понял. У нас два варианта: первый – оставить товарища Чикина в составе комиссии и второй – мы его выводим. Ставится первый вариант. Кто за то, чтобы товарищ Чикин входил в состав комиссии, прошу еще раз проголосовать.

Результаты голосования
Кворум для принятия решения...........................535
Проголосовало"за"...............................................524
Проголосовало "против".....................................422
Воздержалось.......................................................14
Решение не принято. (Аплодисменты.)

Я не совсем понимаю аплодисменты. 524 – это большинство? Нет? Тогда я прошу группу, которая занимается электроникой, объяснить, почему при большинстве 524 решение не принято?

Филиппов П.С., научный редактор журнала "Эко": Уважаемые депутаты! Уважаемый председательствующий! По действующему законодательству, мы обязаны принимать решения большинством от полного состава съезда народных депутатов. Вы два раза поставили на голосование этот вопрос, и два раза зал вынес свой вердикт.

Председательствующий: Хорошо. Я поставлю сейчас на голосование вопрос об отводе кандидатуры Чикина, и что вы скажете на это?

Я хотел еще пояснить, что у нас регламент пока не утвержден. Товарищи начинают считать большинство от 1068 депутатов, но зарегистрировано только 1057. Нужно обсудить эту проблему?

Воротников В.И., Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР: Электроника работает очень четко и правильно. Решение не принято. Поэтому съезд вправе требовать, чтобы Вы прекратили обсуждение этого вопроса и исключили товарища Чикина из состава редакционной комиссии. (Аплодисменты.)

Председательствующий: Кто настаивает на другом решении?

Лучинский Ю.М., заведующий юридической консультацией молодежного центра "Альфа", г. Ленинград:

Тут представители и правого крыла и левого крыла призывают к эффективной работе. Но разве можно работать вопреки Конституции, с таким председательствующим? Товарищи, ведь это не работа, это посмешище для 150-миллионной страны. Я прошу поставить на голосование вопрос о выражении недоверия председательствующему и затем – вопрос об избрании рабочего президиума.

Председательствующий: Как поступим? Уже голосовали и назад возвращаться не будем. Хорошо. Я ставлю вопрос о том, насколько мы будем увеличивать число членов редакционной комиссии. Было 43 человека, теперь 42, предложено ввести еще 7 человек.

Депутат (не представился): Я в перерыве позвонил домой, мне дочка говорит: "Папа, зачем же ты так сурово с председательствующим?" И призвала меня быть поласковее. Вы понимаете, сейчас нервы просто не выдерживают. Я не хочу крови – выводить Вас из президиума и нарушать Конституцию. Я просто к Вам обращаюсь еще раз: будьте повнимательнее к залу, реагируйте на все. Даже Виталий Иванович Воротников – и тот Вас перещеголял!

Председательствующий: Я не уверен, что он прав, потому что у нас нет 1068 депутатов!

Рассказов В.П., доцент кафедры экономики и управления производством Северного высшего технического училища, г.Северодвинск: Товарищи депутаты, мы ведем совершенно беспредметный разговор: 524 умножить на 2 – это 1048, а зарегистрировано 1057 депутатов, следовательно, проголосовало "за" менее 50 процентов, и нечего тут обсуждать. Поэтому правильно на табло: решение не принято. Спасибо.

Председательствующий: Давайте все-таки определим основу...

Нет, уважаемый читатель, это не миниатюра Жванецкого, это все же стенограмма первого дня Первого Съезда народных депутатов РСФСР. Я ее привел, чтобы вы хоть отчасти представили атмосферу зала и накал страстей, не прекращающийся ни на минуту. При этом невинные ремарки –"оживление в зале"– означали крики, топот, свист, а иногда и мордобой. Все было не так смешно, как может показаться. Председательствующий временами выглядел беспомощным и даже слабоумным, но не надо обольщаться: он из последних сил выполнял установку, данную реакционной частью партийного руководства. Протащить Чикина – это проба сил, попытка реванша и возвращения утраченных позиций. Не удалось. Номенклатура поднаторела в казуистике формулировок, регламентных тонкостях и надеялась обкатанными приемами запутать, замотать съезд и добиться своих решений. Но горластые "демократы" намертво вцеплялись в хвост замысловатых формулировок и не отцеплялись до тех пор, пока подвох не становился очевиден даже для идиотов и не отваливался в результате голосования... Силы были примерно равные, надо было настраиваться на долгую, изнуряющую борьбу.

Устроители съезда рассчитывали провести его за три дня. А длился он... без малого полтора месяца – с 16 мая по 22 июня.

Предстояло избрать Председателя Верховного Совета, Председателя Совета министров, принять Декларацию о суверенитете России, внести поправки в Конституцию. На фоне этих масштабных задач вопрос о Чикине казался мелким, незначительным эпизодом. Основная интрига закручивалась вокруг выборов председателя Верховного Совета РСФСР. Здесь наметились три основных претендента: лидер ортодоксальных коммунистов И.К. Полозков, Председатель Совета Министров РСФСР А.В. Власов и, конечно, Б.Н. Ельцин.

Полозков даже внешне не вызывал симпатий, а его большевизм не мог не отторгаться умеренными депутатами. Сложнее было с Власовым. Несомненно, он представлял партноменклатуру, но как хозяйственник и умеренный политик, вполне мог перетянуть к себе большинство голосов депутатов. Поэтому было важно заставить правительство отчитаться: в условиях разрухи и полной бесправности России в рамках СССР: глава исполнительной власти выглядел бы достаточно жалко. Этот сценарий "Демократическая Россия" проводила настойчиво и упорно, сделав ставку на Ельцина.

И тут сценаристы со Старой площади (где располагался ЦК КПСС) в очередной раз просчитались. Они решили предотвратить принятие Декларации о суверенитете республики и дебаты по отчету правительства, поставив в повестку дня доклад " О социально - экономическом положении РСФСР. О суверенитете РСФСР" - как программу вновь избранного правительства. Но известно: кто за двумя зайцами погонится... Российским коммунистам нужна была трибуна для критики не только Власова (чтобы расчистить дорогу Полозкову), но и ненавистного им Горбачева. А Декларацией о суверенитете необходимо было заявить о праве создать свою, российскую коммунистическую партию, КГБ, многие другие атрибуты государственности и власти. Так невольно объединили коммунистов и демократов.

Обращаюсь еще раз к стенограмме съезда.

Председательствующий: Товарищи! Я напоминаю, что в той повестке дня, которую мы обсуждали и которая предложена президиуму совещанием, стоял вариант доклада "О социально-экономическом положении РСФСР, о суверенитете РСФСР". Имелось ввиду, что не будут по каждым направлениям отдельные доклады. (Шум в зале.)

Морозов К.А., секретарь парткома госплемзавода "Пролетарий" Вязниковского района: Я предлагаю, как и другие депутаты, включить вопрос о суверенитете России и о новом Союзном договоре. В обсуждении этого вопроса выработать Декларацию о суверенитете России, а не доклад. И включить в повестку дня еще один вопрос - о механизме народовластия в РСФСР. (Аплодисменты.)

Председательствующий: Товарищи! Я еще раз говорю, что мы имели ввиду один доклад "О социально - экономическом положении РСФСР. О суверенитете РСФСР". Почему возникают новые варианты?

Депутат (не представился): Товарищи, председательствующий никак не хочет нас понимать! Мы не настаиваем на докладе о суверенитете. Мы настаиваем на том, чтобы принять Декларацию о суверенитете Российской федерации. (Аплодисменты.)

Председательствующий: Если мы примем предложения, которые были внесены, у нас будет 7 докладов (шум в зале). Не можем мы так работать. Поэтому я предлагаю сейчас дать слово товарищу Грачеву для объявлений, минут на 10, затем у нас по регламенту перерыв с 14 до 16 часов, и после перерыва вернемся к этим вопросам. Согласны? (шум в зале).

Слово представляется товарищу Грачеву (шум в зале). Товарищи, у нас есть регламент, и мы должны им руководствоваться. Я прошу депутатов сесть на места (шум в зале). Пожалуйста, товарищ Грачев.

Грачев: Товарищи! ( Шум в зале, продолжительное захлопывание.)

Председательствующий: Товарищи, что будем делать? Предложите, что вы хотите? ( шум, продолжительное захлопывание)...

Блохин А.В., главный энергетик Щелковского государственного биокомбината: Товарищи! В конце - концов я категорически призываю товарища председательствующего уважать зал и немедленно реализовать принцип "кончай болтать – начинай работать" и до перерыва проголосовать две вещи. Включить в повестку дня вопрос о суверенитете России и о новом Союзном договоре. И второй вопрос, который неоднократно не ставят на голосование, – это о том, чтобы в зале после перерыва был флаг РСФСР (шум в зале, бурные аплодисменты).

Председательствующий: Товарищи, прошу присесть (шум в зале, выкрики). Я не понимаю, почему вы шумите (шум в зале, выкрики). У нас есть в повестке дня этот пункт. Если вы хотите, чтобы мы его переставили местами, так и скажите. (шум в зале, выкрики). Я вам его еще раз прочитаю, прошу послушать (шум в зале, выкрики).
Товарищи, я еще раз предлагаю послушать (шум в зале, выкрики).

Депутат (не представился): Уважаемый председательствующий! Сколько Вы будете испытывать наше терпение и терпение миллионов наших избирателей! Немедленно нужно ставить вопрос о голосовании, либо я предлагаю немедленно ставить вопрос о снятии председательствующего (бурные аплодисменты).

Председательствующий: Товарищи, я еще раз прошу минуту внимания (шум в зале).
У нас этот пункт есть. Если вы хотите, чтобы мы сейчас его включили, давайте ставьте.
В той повестке, которая представлена, этот пункт идет следующим. Вы хотите, чтобы мы их переставили?

Из зала. Да!

Председательствующий: Так и давайте говорить. Зачем же накалять страсти? Пожалуйста.

Депутат (не представился): Есть предложение провести это голосование в режиме "поименное".

Председательствующий: Хорошо. Значит, я ставлю вопрос так, что пункт о суверенитете РСФСР и новом Союзном договоре, который стоял под № 11, будет идти сразу после избрания Председателя Совмина. Так?

Из зала. Нет!

Председательствующий: Как "нет"?..

Сказка про белого бычка повторяется... И так до бесконечности. По каждому вопросу, по каждому пункту, по каждой запятой... При этом надо иметь ввиду, что стенографические отрывки, которые я привел, отражали еще не сам съезд, а только прелюдию к нему: на этом этапе лишь формировались комиссии и комитеты, повестка дня и регламент. Результаты хорошо известны: решения съезда опубликованы, самые ожесточенные дебаты транслировались по телевидению, я же ставил задачу показать те незаметные "мелочи", которые составляли причину будущих последствий.

Была своя предыстория и у главной интриги съезда – выборов Председателя.

Уже в конце марта девяностого, когда определился основной список депутатов, нам из Новосибирска пришли телеграммы с приглашением приехать и обсудить результаты выборов, определиться с платформой только что объявившегося Движения "Демократическая Россия". По сообщениям в центральной печати было ясно, что Движение зародилось в Межрегиональной депутатской группе Союзного съезда и оно будет развивать демократические, реформаторские начинания. На собрании нашей иркутской группы мы с Геннадием Алексеевым объявили, что едем в Новосибирск и пригласили коллег поехать с нами. Коллеги отказались, не рискнули. Поехать в Новосибирск означало не просто поездку, мы уезжали из КПСС в другой лагерь.

На той демократической тусовке отметились Сергей Бабурин, Владимир Исправников, Сергей Носовец, Анатолий Манохин, остальных не помню. Разногласий у нас не было, все решили войти в "Демократическую Россию" и, конечно, поддерживать Ельцина (позже Бабурин станет видным лидером парламентской оппозиции Ельцину, Исправников станет заместителем Хасбулатова и его верным соратником, нас с Манохиным назначат представителями Президента, а Носовец войдет в правительство).

Перед съездом и во время его работы собирались в высотке на Калининском проспекте, где обосновались союзные "межрегионалы". Послушав неистовых ораторов, я, помню, подумал тогда: еще немного, и накал борьбы переместится от демократов и коммунистов к противостоянию москвичей и ленинградцев... Амбициозность, жажда власти, стремление первенствовать – всего в них было в избытке, с перебором. Провинциалам в этом столичном котле неутоленных страстей было не очень уютно. Но что делать – идея превыше всего, приходилось терпеть. Одним из первых встал вопрос о Председателе Верховного Совета. Назывались известные имена: Николай Травкин, Михаил Бочаров, Александр Собчак, Татьяна Корягина... (последняя была на слуху многочисленными публикациями по радикальной экономической реформе). Однако, заглавной фигурой был Борис Николаевич, который стал для всего народа символом борьбы с партократией, этаким бесстрашным и благородным Робин Гудом в российском исполнении. Да, – пеняли ему, – надо избавляться от обкомовских замашек, быть живее, учиться грамотно выступать перед аудиторией... Претензий к Ельцину могло быть много, но совершенно немыслимо было бы упрекнуть его в нерешительности, неспособности драться и наступать (мне казалось, что Бориса Николаевича надо иногда как раз сдерживать). Однако, ультрареволюционерам так не казалось. Татьяна Корягина, едва не порвав юбку широченными шагами, взошла на сцену и заявила Ельцину, срываясь на крик: "Я снимаю свою кандидатуру. Но если Вы, предупреждаю, не свернете голову Горбачеву, я сама вот этими вот руками сверну шею Вам!..". Хрупкая, невысокая женщина... Потом мы обедали в буфете и я с ужасом наблюдал, как она самозабвенно, с наслаждением садиста, терзает и рвет несчастную сосиску – сразу поверилось, что так она растерзает любого, кто встанет на пути. Такими, наверное, и были бомбистки - революционерки прошлого века, рвавшие в клочья царей и "прислужников престола"...

Справедливости ради надо заметить, что таких оголтелых радикалов в "Демократической России" было не больше и не меньше, чем в других фракциях, просто они всегда заметнее – как хулиган в автобусе. Демороссы отстаивали общечеловеческие ценности, рыночную модель экономики, интеграцию в мировое сообщество, но при этом сознавали, что политика – это искусство возможного, и не лезли на пролом. Порой даже, на мой взгляд, перестраховывались. Как-то мне с группой коллег поручили редактировать одно из первых обращений "ДемРоссии" к съезду. Олег Попцов, Николай Травкин и Сергей Филатов настояли (а я оказался в меньшинстве), чтобы из текста были убраны такие термины, как предпринимательство, рыночная экономика, президент, парламент – дабы не отпугивать депутатов... Это опасение не было беспочвенным, во всяком случае, народные избранники в "Демократическую Россию" не ломились. Группа "ДР" насчитывала на съезде всего 66 человек, в то время как "Коммунисты России" объединяли 355 депутатов. Меня тоже не все устраивало в этой фракции, но, как говорится, назвался груздем – полезай в кузов и не скачи по разным лукошкам...

В пору выборов председателя атмосфера противостояния накалилась до предела. И не только в зале заседаний. Сразу возле гостиницы и на всем пути до Кремля депутаты шли сквозь строй разгоряченных пикетчиков. "Только Ельцин спасет Россию!", "Власова – в президенты Якутии!", "Полозков – надежда трудового народа!" – плакаты не только держали в руках, ими еще и норовили лупить по головам. А так как у тебя на лбу не написана политическая принадлежность, то коммунист мог пострадать от бесноватых бабушек с кумачовыми лозунгами, а демократ – от яростных ельцинистов...

Ельцин, Власов, Полозков. Власов перед первым голосованием неожиданно снимает свою кандидатуру – коммунисты делают ставку на Полозкова. Никто не набирает большинства. Повторные выборы. Полозков набирает 458 голосов, Ельцин – 503. Требуемого большинства нет. Третья попытка. На этот раз берет самоотвод Полозков и в борьбу вступает Власов. И вот, наконец, 29 мая, на утреннем заседании председатель счетной комиссии объявляет результаты: Власов Александр Владимирович – "за" – 467, "против" – 570; Ельцин Борис Николаевич – "за" – 535, "против" – 502... Дочитать не дают. Буря ликования. Как следует из стенограммы – " Бурные, продолжительные аплодисменты. Депутаты стоя приветствуют избрание Председателя Верховного Совета РСФСР". Хотя, если вдуматься, победа весьма относительная, Ельцина поддержала чуть большая половина съезда, а, значит, и депутатский корпус, и страна продолжают оставаться в расколотом состоянии. И это – на долгие годы...

Всех удивил на этом первом съезде наш Юрий Абрамович Ножиков. Радикальные демократические позиции у него вдруг сменились на прямо противоположные. Вот как он сам вспоминает этот момент в своей книге.

"...У меня положение сложное. Я знал Власова давно, работал с ним. Он представлял, конечно, консервативное крыло, я стоял на демократической платформе. Я говорил: "Александр Владимирович, ну сдвиньтесь влево – и вас выберут." Он никуда не сдвигается. Но у меня есть такая черта. Я не могу просто так отказаться, отбросить в сторону человека, тем более знающего, подготовленного, порядочного. Я проголосовал за Власова.

Никто не прошел – ни он, ни Ельцин. Коммунисты тогда вместо Власова выставили этого Полозкова, секретаря российской компартии. Ну, тут руки у меня были развязаны, голосовал за Ельцина. Он и победил – всего пятью голосами..."

Неувязочка получается. Выбирать между Власовым и Ельциным можно было только на заключительной, третьей фазе выборов. Если Юрий Абрамович голосовал за Власова, то когда же он успел отдать голос Ельцину? Ножиков был тертым политиком и подобные шарады мне приходилось разбирать не раз. На том же съезде один из видных партийных руководителей сказал мне: "Что ты удивляешься метаморфозе с Ножиковым? Власов предложил ему стать своим заместителем..." Не знаю, насколько сильны были карьерные устремления, на Ножикова это не очень похоже, но политические маневры тут присутствовали.

Видя состав съезда, председатель облисполкома усомнился, что горластые демократы смогут как-то изменить существующие порядки. Значит, надо поддерживать власть, и результатами поименного голосования не раздражать вышестоящих – это потом аукнется не только на собственной карьере, но и на всей области... Такое объяснение неожиданному политическому зигзагу Ножикова не претендует на абсолютную истину, но, на мой взгляд, максимально приближается к ней.

Я упоминал здесь, что избиратели отправляли на съезд бойцов. Должен признать, я не оправдал таких ожиданий. Бойца из меня не получилось. Ни разу не хватал за горло оппонента, не выбрасывал с трибуны противников, так и не добился слова, а значит и телекамерами замечен не был. На выступления записывался, но почему-то всегда оказывался двадцатым, сороковым или еще дальше – при том, что выступить с трибуны успевали максимум десять человек. Многим удавалось прорваться к микрофонам, установленным в проходах: они часами ждали своей очереди, кричали и размахивали руками, привлекая внимание председательствующего. И часто попадали в смешное положение. Акустика в зале была отвратительнейшая и, оторвавшись от своего места с наушником, депутат уже не слышал, о чем говорят остальные, за что голосуют. Бывало, вопрос давно решен, а депутат, проторчавший у микрофона, начинает, как глухарь на току, старую песню... Не умею я так, не могу переступить через себя.

Я верил, что очередность выступлений распределяет электронная система. Оказалось, это не совсем так. В мае над Иркутском пронесся ураган, причинивший немало бед: разрушены строения, порваны линии электропередач, выгорели дотла некоторые садоводства. Требовалась помощь правительства. Получив это сообщение, Ножиков стал пробиваться к трибуне. Записывался по электронной системе – бесполезно. Всей делегацией подписали письмо с требованием дать слово – тот же результат. Потом в фойе мы встретили Фильшина, тогда еще не зампреда российского правительства, а только союзного депутата.

– Геннадий Иннокентьевич, выручай. – Обратился к нему Ножиков. – Если я пойду по министерствам и госпланам, это займет уйму времени. Помощь требуется срочно. У тебя, наверняка, есть знакомые в Секретариате, замолви словечко, пусть дадут слово для экстренного сообщения...

Фильшин словечко замолвил. Сразу после перерыва Юрия Абрамовича пригласили к трибуне...

В зале заседаний мы сидим как школьники за тесными партами. Восемь-десять часов непрерывного сидения, изо дня в день, на протяжении полутора месяцев, в обстановке жесточайшего противостояния и ненависти – такая работа здоровья не прибавляла.

Впереди меня место Павла Имедоева, депутата от Усть-Ордынского округа, директора агрофирмы. Он ни с кем не общается, но в огромных количествах поглощает газеты, листки и брошюры демократического толка, распространяемые на съезде. Такого в Усть-Орде не прочитаешь. Павел молчит, но судя по результатам голосования, стремительно сближается с реформаторским крылом съезда.

И также стремительно отдаляется, отчуждается от меня Валерий Хайрюзов, летчик и писатель, с которым у нас всегда были добрые отношения. Теперь добра нет и в помине. Мне достается только засвинцовевший взгляд исподлобья, словно через прорезь прицела. Откуда такая ненависть? Совсем недавно он предлагал мне вместе разбрасывать из вертолета над городом предвыборные листовки. Нас ничего не разделяло. Я отказался только потому, что не было средств на печатание таких листовок , да и замусоривать город тоже бы не хотелось... Теперь я "дерьмократ" и "жульнарюга", как выражается в прессе Валерий и его единомышленники, жалуясь при этом, что газеты их травят, им не дают слова, средства массовой информации захвачены "продажными ельцинистами" и т.д. Жалобы и обвинения довольно странные, если разобраться. Большинство съезда настроено явно не демократически, почти все центральные газеты принадлежат партии – "Советская Россия", "Правда", "Сельская жизнь", " Рабочая трибуна", "Экономическая газета" и прочие, не говоря уж о радио и телевидении. О каком засилье речь? Разве могут составить конкуренцию этому мощному идеологическому фронту "Аргументы и факты" да "Московские новости" ? Нет, раздражает само проявление инакомыслия в привычном море единомыслия, оно недопустимо, не имеет права на существование – по мнению сторонников старого режима. Для них даже Генеральный секретарь ЦК КПСС Горбачев, допустивший дозированную гласность – заклятый враг.

Почему? Где и когда появилась та межа, разделившая нас и всю страну? Предполагаю, что наметил ее – не провел, а только наметил! – еще Никита Сергеевич Хрущев, осудивший культ личности (но не сталинизм в своей сути) на историческом двадцатом съезде. Был ли сталинистом Хайрюзов? Формально – конечно же, нет! А по своему миропониманию, мироощущению несомненно – да!

Помню, как поразили меня коллеги по "Комсомольской правде", вернувшиеся с комсомольского съезда из Северной Кореи. Ездили туда Геннадий Селезнев (ставший спикером Госдумы), Виктор Андриянов (в то время главный редактор "Трибуны") и еще кто-то из руководства газеты. Было это в середине восьмидесятых. Впечатления у них самые восторженные: везде идеальный порядок, на улицах ни единого пьяного или хулигана, даже ребятишки не галдят, все организованно трудятся и отдыхают, все переполнены счастьем и гордостью за мудрое руководство...

У меня же от Северной Кореи остались самые тягостные воспоминания. Был я там в восемьдесят втором обычным туристом, а не в составе официальной делегации, поэтому и угол зрения, наверное, оказался другим. Я увидел чудовищную, доведенную до гротеска, карикатуру на наше недавнее прошлое. Было смешно и жутко, противно и радостно (радостно, что этот кошмар мы уже пережили).

...Въезжаем в ночной Пхеньян. Залитые светом улицы. Блеск отмытых горячей водой с мылом тротуаров, ни соринки, ни пылинки. И – ни души. Ни единого освещенного окна. Боковым зрением отмечаю какое-то движение. Десятки серых теней рысцой минуют освещенный участок и растворяются в темноте, как поток мышей. Это рабочие ночной смены спешат на подземный завод. Промышленность здесь преимущественно военная и запрятана глубоко... Театры, кинотеатры, танцплощадки, кафе, рестораны отсутствуют или закрыты – вплоть до победы над Южной Кореей... Днем на улицах не видно привычного оживления и многолюдности – все работают или сидят по домам, изучают идеи Чу-Чхе и труды великого Ким Ер Сена. Редкие прохожие, завидев иностранцев, предупредительно сворачивают, боясь встречаться с нами даже взглядом. Не слышно детского смеха и гомона, школьники с аккуратными ранцами деловито и дисциплинированно спешат по домам после уроков. Самым усердным из них наставники предоставили честь славить Вождя. На центральной площади, под окнами нашей гостиницы, с пяти утра и до позднего вечера тысячи пионеров отрабатывают сложные фигуры и построения, скандируют здравицы – у Кормчего через месяц день рождения. На подступах к площади дежурят машины с красными крестами, и временами кого-то увозят: не всякий детский организм выдерживает такой марафон...

Портрета вождя нет только в туалетах... Чудовищный бронзовый колосс с протянутой по-ленински рукой: оказавшись у подножия, не дотягиваешь ростом до его ботинка. А ведь он еще жив и правит... Помпезный музей революции. В первом зале картина во всю стену: пятилетний Ким целится из рогатки в глаз японскому завоевателю – это называется началом революционной борьбы в Корее... В остальных залах нет даже фотографий, только картины с одним и тем же персонажем...

В музее Победы, наоборот, очень много экспонатов: самолеты, танки, пушки, всевозможная техника и оружие. Все исключительно наше, советское. Тут я убедился, что идеи Чу-Чхе (опоры на собственные силы) застилают не только сознание, но и глаза. "Нет, – убеждают экскурсоводы, – это все корейское, произведено на наших заводах под мудрым руководством Ким Ер Сена!". И хоть бы спинами, что ли, прикрывали таблички российских заводов на "тридцатьчетверках", "ильюшинах", "Катюшах"...

То же самое в магазинах. В обычных, для народа, можно увидеть только матерчатые тапочки, резиновые сапоги и эмалированные тазы. Для интуристов в специальных магазинах ассортимент побогаче: рижские транзисторы "Спидола", обувь от "Красного Октября", фотоаппараты "Киев" и прочий советский ширпотреб. "Покупайте, – Радужно улыбаются продавцы и гиды, – Отличное корейское качество, произведено трудовым народом под мудрым руководством..."

Такая вот счастливая страна коммунистического процветания, нищенского равенства и единомыслия. Может кто-то и мечтает так жить, но меня увольте... На этой меже, на этом водоразделе мы и разошлись, выбирая единственно правильный путь для России. Меня далеко не устраивала та колдобистая, разухабистая дорога, на которую повернула страна в девяностых, но и возвращаться на бетонный плац в стройные шеренги я не считал возможным. Всегда лучше идти, а не маршировать на месте за колючей проволокой.

Вспомнив Павла Имедоева, молча проникавшегося либеральными ценностями , я вновь как бы ощущаю затылком тот кошмар, который находился сзади. Вроде бы ничего особенного, там размещалась делегация Калмыцкой АССР. Но за мной оказался совершенно отвязанный "калмык" – Бабичев Владимир Степанович, первый заместитель заведующего Орготделом ЦК КПСС. Как он попал в Калмыкию? Как все партийные руководители – искал депутатства подальше от вольнодумных городов, там, где поглуше, где по велению начальства могли избрать хоть яловую корову. Внешне импозантный, одетый с иголочки, он вел себя хуже, чем пьяный извозчик. Свистел, орал, топал ногами, матерился, брызгал слюной – такой у него был рефлекс на всякое выступление неугодного депутата, а самым сильным раздражителем служил Ельцин, тут он впадал в транс, переходя на визг. Однако, я заметил, при таком необузданном темпераменте Бабичев не терял головы, темперамент был вообще не при чем – Владимир Степанович отрабатывал шумовые эффекты и пытался "завести" зал. То и дело к нему подходили мальчики в аккуратных костюмах с непроницаемыми лицами, передавали записки, уносили ответы – Бабичев работал. По какому ведомству служили аккуратные мальчики и какую работу исполнял замзавотделом можно было не гадать: на Старой площади и Лубянке делали все возможное, чтобы сорвать съезд, не допустить избрания Ельцина...

Я пытался утихомирить буйного соседа и вежливо, и не очень – ничего не помогало. Он смотрел невидящими глазами, как будто перед ним было пустое место. Ну, не драться же!.. И какая-то пружина во мне лопнула. Увезли с заседания на "Скорой" с предъинфарктным состоянием...

Когда лежал в ЦКБ, из дома сообщили, что ограбили квартиру. Залезли через окно – первый этаж. В комнатах все перевернуто, не тронули только кабинет. Ущерб оценили в 15 тысяч рублей. (Через год на эти деньги можно было купить бутылку водки). Позже, вернувшись в Иркутск, я обнаружил, что из "нетронутого" кабинета исчезли диктофон с кассетами, фотоаппарат с пленками, некоторые рабочие блокноты. Был задержан какой-то солдатик-дезертир, а организатора, того, кто и шарил профессионально в кабинете, конечно, не нашли... Нет, Бабичев тут не при чем, это аукалась мне судебная тяжба с прокуратурой и УВД.

Забегая вперед, скажу, что с Бабичевым у меня связано еще одно сильное потрясение. Став представителем Президента, я сразу и безоговорочно поддержал организацию Движения "Наш дом – Россия" и даже вошел в его Политсовет. Считал тогда, что центристское, реформаторское движение, поддерживающее Президента, России просто необходимо. Приезжаю в Москву на первое организационное заседание и кого же вижу в президиуме – его, родного, Владимира Степановича Бабичева! Он – правая рука Черномырдина в Правительстве, он – руководитель Исполкома движения "Наш дом – Россия"... Первым побуждением было немедленно покинуть зал и этих "домовых". Ну, не мог я поверить, хоть убейте, в чудесное преображение! Как говорится, "черного кобеля не отмоешь добела"... Потом подумалось: а можно ли их делить на черных, белых, красных – они не имеют окраски, они служат власти, любой. Хорошо это или плохо – не тебе судить, надо принимать эту данность. Я остался. И расстался с последними романтическими взглядами на власть и политику. Спасибо, Владимир Степанович!

К сорока годам я все же набрался какой-то житейской мудрости и потому всеми силами сдерживал в себе ожесточенность. Потому и работать пошел в Комиссию по культуре. Вот какими соображениями я тогда руководствовался.

Не хватайтесь за пистолеты, пожалуйста!
( Газета "Наш Байкал", ноябрь 1990 г.)

Один из вождей гитлеровского рейха любил поигрывать эффектной фразой: "При слове КУЛЬТУРА я хватаюсь за пистолет..." Наши вожди таких фраз не произносили, но выжженое пространство культуры в наших городах и селах, в наших душах и умах свидетельствует о том, что мы на ниве уничтожения и разрушения обогнали всех и вся.

По этой причине я и пошел работать в Комиссию по культуре Верховного Совета РСФСР, ибо убежден: в культуре – начало всех начал. Никакая экономическая реформа не спасет наше истерзанное общество без возрождения высокой культуры.

К большому сожалению, у многих поколений советских людей выработалось устойчивое представление, что работник культуры – это человек, играющий на арфе или баяне, рисующий картины или снимающийся в кино, а само понятие культуры отождествляется лишь с искусством, ставшим уделом богемы и подозрительной для широких масс интеллигенции. Спору нет, без искусства не обойтись, это важнейшая составляющая духовной жизни. Но – далеко не единственная. В моем понимании культура – это жизненный бульон, определенная среда, система ценностей человеческого бытия. Если такое толкование расходится с каноническими определениями – не судите строго – я сознательно не стал заглядывать в энциклопедии и словари.

Не открою америк, если скажу, что нам как воздуха сегодня не хватает и культуры быта, и культуры производства, и культуры воспитания, и культуры политической (в том числе парламентской) – культуры настоящей, культуры всего и во всем.

Очередной раз убедился в этом на российском съезде народных депутатов, когда сошлись лоб в лоб "Демократическая Россия" и "Коммунисты России". Нетерпение и нетерпимость были обоюдными. Съезд то и дело попадал в настоящие патовые ситуации. И ничего удивительного – мы все воспитаны на борьбе, в такой жизненной среде выросли.

К сожалению, газеты не заметили одного знаменательного, на мой взгляд, события, когда от блока "Демократическая Россия" (куда входит и автор этих строк) откололась фракция "левых радикалов", заявившая, что они не согласны с "соглашательской" политикой демократического блока и переходят к решительной борьбе с "Коммунистами России"... Чего-чего, а борьбы на депутатском форуме и без того хватало: на оплеуху справа немедленно следовала ответная слева, съезд топтался на месте, а оба блока стремительно теряли своих потенциальных сторонников. Происходило саморазрушение, как, впрочем, во всякой борьбе против кого-либо или чего-либо (примером может служить и наше истерзанное непримиримой борьбой общество)... Итак, с момента раскола левое меньшинство схватилось с меньшинством правым, освободив абсолютное большинство депутатов для созидательной работы. И появилась надежда.

Пока только надежда. Ситуация в России драматическая. Старая власть сходит со сцены, а новая еще не выбралась из пеленок. Законы не действуют. Тотальный дефицит. Растерянность, обнищание, одичание...

А ведь сравнительно недавно наш знаменитый соотечественник Миклухо-Маклай прививал папуасам Новой Гвинеи зачатки цивилизованности и культуры. Ныне, похоже, Новая Гвинея может поделиться с бывшей великой державой некоторыми своими достижениями...

Да, мы осуществили проект века – построили "самый лучший строй в отдельно взятой стране". Да, мы разлили вокруг рукотворное идеологическое море, объявив себя неким сказочным островом Чунга-Чанга, где всем живется с каждой пятилеткой все чудеснее и сытнее. Единственной помехой были только иноземцы с их хищным империалистическим оскалом да недобитые их пособники из числа сограждан. Став новыми папуасами, мы неутомимо строгали ядерные дубинки против иноземцев, а с внутренними врагами успешно справлялись голыми руками, одним именем народа.

Но вот грянула, объявилась со старой площади перестройка – и зачастили чужеземцы к нашему берегу обетованному, выбрасывая толпам папуасов блестящие безделушки в обмен на природные богатства острова. И мы сразу затосковали, захотели жить не хуже, захотели пользоваться такими же "видаками" и "тойотами", есть такую же колбасу, а не талоны на нее... И почему-то единогласно сообразили, что всего достигнем и станем не хуже других, если изберем новый Совет при новом Вожде. Совет заседает, годы идут, игрушек с колбасой не прибавляется...

Совет, как выяснилось, не умеет производить автомобили и колбасу, а способен только заседать и бороться – в чем поднаторели за долгие годы и все остальные островитяне. Совет издает законы, но островитяне привыкли уважать не законы, а власть. И коли власть слаба, то по островитянским обычаям ей не грех скрутить голову, потребовав сильной власти. Очередная вспышка каннибализма на чудесном острове вряд ли насытит его обитателей, а если и насытит за счет сокращения поголовья едоков и бесплатной рабочей силы ГУЛАГа, то ненадолго!Так что же делать? Может, отойти от старых привычек и поучиться у тех, кто умеет производить такие соблазнительные вещи и вкусные продукты? И осушить ради этого идеологическое море – чтобы воссоединиться со всем человечеством, с мировой экономикой, с мировой культурой? Великий гуманист Андрей Дмитриевич Сахаров умер под улюлюканье союзного съезда с заветом о конвергенции на устах. Это иностранное слово как раз и подразумевает постепенное осушение всех идеологических топей и морей, разделяющих две системы, означает сближение путей, форм собственности и государственности.

Но провозгласить легче, чем сделать. Выращивая в лабораториях различные культуры бактерий и растений (заметьте – культуры!), ученые знают, что те могут существовать только в определенной среде, в определенном жизненном растворе. Культура и есть та среда, тот раствор, в котором живет и развивается человечество. Мы, обособившись от всего мира, создали в нашей "пробирке" беспрецедентную культуру, перенасытив раствор дрожжами ненависти, зависти и ожесточенной борьбы. Десятки лет, миллионы жизней, сотни миллиардов рублей были затрачены на этот проект века, который несравним по масштабам с последними авантюрами по развороту рек и другими дорогостоящими затеями. Стараниями партийных функционеров, карательных органов, ученых, писателей, журналистов, композиторов, педагогов было привито целым поколениям людей черно-белое восприятие мира, простое и ясное: жизнь – борьба, где сражаются насмерть и пожирают друг друга биологические виды (да здравствует Дарвин!), противостоящие классы (да здравствуют Маркс-Ленин-Сталин!). Не только партийные структуры, но все научные институты, все образование и искусство, вся экономика работали на создание и поддержание этой культуры противостояния и нетерпимости. Дорогостоящий проект блестяще осуществлен, создан новый тип человека – " хомо советикус". Да, он агрессивен и непримирим, не желает поступаться принципами и в каждом инакомыслящем видит непримиримого врага. Сейчас, при смене режима, следуя старой комиссарской логике, его следует вычистить, как чуждый элемент, с помощью каких-нибудь новоявленных "троек". Но – стоп! – этот кровавый путь наши деды уже проходили. Навоевались и наборолись так, что последующие поколения будут с содроганием вспоминать нашу семидесятилетнюю вакханалию, кровавое пятно в истории человечества.

Мне кажется, что наши радикалы – как правые, так и левые – торопятся скорее выплеснуть из социальной пробирки сложнейшую, неповторимую и противоречивую культуру. Левые – чтобы единым махом перескочить с островной жизни на западный материк. Правые – чтобы разом избавиться от чужеродных разлагающих элементов и добиться сталинской "чистоты". Но те и другие могут выплеснуть с водой и ребенка, саму жизнь. Библейский Моисей при Исходе из Египта сорок лет водил свое племя по пустыне, дожидаясь, пока вымрет старое поколение с психологией рабов и народится новое – для новой жизни на земле обетованной. У нас нет этих сорока лет и некуда уводить россиян со своей Родины. У нас единственный выход – последовательно и решительно вытеснять дрожжи насилия, замутившие культурный раствор, растить молодое поколение на общечеловеческих ценностях и лучших традициях своего народа, свободными и предприимчивыми, воспринимающими мир, как единое целое, как сложное взаимодействие всего живого и сущего на Земле.

Как осуществить благие пожелания и не мостить ими дорогу в известные места?

Безусловно, талантливая молодежь должна поступать в лучшие университеты мира и по возвращении создавать свои научные и педагогические школы (как это практиковалось столетие назад в царской России). Безусловно, искусство, литература, образование должны быть освобождены от разорительных налогов, ведомственного диктата и остаточного принципа финансирования. Безусловно, нам предстоит спасать библиотеки, памятники архитектуры, храмы и т.д. Безусловно, мы должны усвоить общечеловеческие ценности, провозглашаемые христианством, буддизмом, мусульманством. (А может быть, как раз в России, на драматическом стыке Запада с Востоком возникнет обновленная мировая культура, вобравшая в себя духовные заповеди православия и космическое мировосприятие буддизма?)

А у нас в Комиссии начинается работа над проектами законов о культуре, о налогообложении, о библиотечном деле, об охране памятников и т.д. Но можно ли культуру вырастить из одних законов? Ждем помощников, сторонников, подвижников – работы хватит всем на многие десятилетия.»

Статья не бесспорна. Есть в ней и наивное стремление переделать мир, и чрезмерное упование на общечеловеческие ценности, и определенная назидательность. Но мне тогда было необходимо объясниться перед избирателями, почему я не пошел в Комитет по правопорядку – сражаться с преступностью, или в Комиссию по социальной политике – защищать права неимущих, или, наконец, в Комитет по охране природы – драться за Байкал... Свою позицию я объяснил.

А работалось в Комиссии очень хорошо. Подобрался прекрасный коллектив. Тон задавал председатель, Федор Дмитриевич Поленов – бывший капитан дальнего плаванья, поэт, внук знаменитого русского живописца. Огромное обаяние бывалого и образованнейшего человека исходило от него. Коньком Федора Дмитриевича было музейное дело и сохранение национального наследия. Ему было что спасать: тысячи шедевров зодчества, старинные усадьбы, дворцы превращались в руины, растаскивались и безжалостно разрушались. В том числе и знаменитое Поленово, созданное великим дедом.

Всегда было интересно общаться с внешне невозмутимым философом Павлом Дмитриевичем Курицыным. Он считал своим долгом спасти от разрушения Кижи в родной Карелии.

Олега Басилашвили особо представлять нет нужды. Он и в жизни оказался таким же милым, интеллигентным и чуть наивным человеком, каким представал перед зрителями в большинстве своих фильмов.

А тем временем политическая температура в стране и на съезде неудержимо накалялась. Появилась даже "шкала температур", по которой замерялись политические пристрастия регионов и отдельных депутатов. Голосование с абсолютно демократических, реформаторских позиций означало +100, с противоположных позиций, соответственно, –100. Я не доходил в сумме до точки кипения, но и ниже + 85 не опускался. Вот как я комментировал карту политических температур в той же газете "Наш Байкал".

Когда термометр зашкаливает

Рискованное дело определять среднюю температуру. Как в том анекдоте о больнице, где один больной умер, другой в горячечном бреду, а среднестатистическая температура остается нормальной. Чего уж говорить о политическом самочувствии огромной республики, где ситуация меняется каждые сутки! Составители карты политических температур России руководствовались объективными, казалось бы, показателями – результатами поименного голосования на первом съезде народных депутатов РСФСР – но сколько с той, летней поры воды утекло, сколько парадоксов обнаруживается сегодня на "карте"!

Да, с горечью надо признать, что иркутская команда оказалась консервативнее самого съезда и не выбрала бы Ельцина председателем Верховного Совета, не утвердила бы целый ряд прогрессивных законов. Да, некоторые наши депутаты из последних сил "тащили" Полозкова и Власова, свято исполняли партийные указания – кто по должности, кто по убеждению. Но Бог им судья, история покажет, кто был прав. Я не хочу строить баррикады и делить моих земляков на "наших" и " не наших", на демократов и консерваторов. Надо понять тех осторожных сибиряков из глубинки, которых отпугивал левый край "Демократической России" своими резкими, воинственными оценками и поступками. В таком пугающем хаосе, без достаточной информированности и политической подготовки им привычнее было уцепиться за авторитетную руку, скажем, секретаря обкома – как детям, впервые попавшим в оглушающую толчею столичной улицы.

Вот почему, наверное, температура Иркутской области оказалась –10 при среднероссийской +7, а по Усть-Ордынскому национальному округу опускалась до –77. Кстати, "полюс холода" зарегистрирован на читинской территории, в Агинском автономном округе:–100! В то время, как холодный Магадан показал +80, Чукотка +38, Сахалин +33, Ямало-Ненецкий автономный округ +53 и т.д. Зато в традиционно жарких областях оказалась северная температура: Ставрополь –72, Махачкала –55, Астрахань –46, Оренбург –42 и т.д. Такие парадоксы, очевидно, не зависят от географического положения, что подтверждает впечатляющий перепад температур в ленинградском регионе: город Ленинград раскалился до +87, а Ленинградская область показала –43, перепад почти космический– 130 градусов!

Над парадоксами политических температур можно думать (хотя иногда достаточно поглядеть на должности людей, избранных депутатами), но некоторые из них уже явно не соответствуют действительности. Какой политический холод может быть в Туве, где раздаются выстрелы, откуда тянутся вереницы беженцев? Или в Якутии, громко объявившей себя союзной республикой, или в Бурятии, заявившей о своем суверенитете? Температура там имеет националистическую окраску, а это жар более примитивный и опасный. Ясно, что замеры делались на поверхности, когда в глубине кипела раскаленная магма, готовая порвать недра разрушительными извержениями...

Изменились, мне кажется, и нынешние члены Верховного Совета РСФСР. Еще недавно наиболее одиозные из них яростно выступали против Ельцина. Но вот Борис Николаевич стал их начальником, и бывшие оппозиционеры уже не смеют ему возражать, послушно голосуют за его предложения. Появился "хозяин", хозяина надо слушаться... Можно менять законы, но не так просто изменить рабскую психологию и монархическое сознание, которое формировалось у россиян на протяжении столетий...

Это одна застарелая болезнь. А другая беда заключается в том, что Россия оказалась единственной республикой, в плоть и мозг которой вживлена центральная власть распадающейся ныне империи. Союзная власть не уступает ни пяди своего господства и безраздельного владения, суверенитет и законы российского парламента остаются только литературными упражнениями. У великой России нет собственного бюджета, валюты, союзные ведомства по-прежнему безраздельно владеют ее лесами, реками, нефтью и газом, золотом и алмазами, а в конечном итоге, – и людьми. При существующем фондовом распределении ресурсов центр "отвалил" российскому Госснабу аж... 0,7% союзных фондов. Вот на этом, мол, и стройте свой суверенитет!.. Кремль – сердцевина Москвы и России, но российским депутатам вход в него запрещен...Президиум Верховного Совета РСФСР после очередной "случайной" аварии с Ельциным обращается к генеральному директору Горьковского автомобильного завода с просьбой выделить для своего председателя бронированный правительственный автомобиль. "Не знаю и знать не хочу ваш совет и вашего Ельцина, – отвечает генеральный, – обращайтесь в КГБ"... Российский парламент утверждает программу перехода к рынку, а союзное правительство в это время осуществляет свою необъявленную программу, планово повышая закупочные цены на сельхозпродукты. Розничные цены взлетают вверх, народ проклинает всех депутатов и все правительства... На каждый российский закон, рожденный в тяжелых муках, следует запрещающий Указ союзного Президента...

На этом безрадостном фоне избиратели звереют и правеют, с тоской вспоминая скудный достаток застойных времен, а их избранники- депутаты левеют, на свой шкуре испытав жесткую хватку союзного центра. Воистину, самая смирная и преданная собака начнет кусаться, если ее методически бить и не давать пищи...

Кажется обретает реальность высказанное в шутку на союзном съезде предложение Валентина Григорьевича Распутина: "А не выйти ли России из состава Союза?" Еще немного, и другого пути просто не останется. Верховный Совет России воздерживается от прямой конфронтации, до последнего надеется найти компромиссные решения, найти согласие с союзной властью и ведомствами. Сила новой российской власти – в поддержке народа. И его терпение не безгранично.

Заключая, можно сказать, что нынешняя политическая температура повсеместно достигла точки кипения. Ситуация революционная: верховная власть в сложившихся условиях не может ничего изменить, а народ не хочет жить в нищете и унижении. Но срок Верховным Советом нашей республики назван: если до первого ноября согласие не будет достигнуто, российское государство пойдет своим путем. И тогда СССР рискует остаться союзом среднеазиатских республик.
Москва ( по телефону)

Перечитывая эту корреспонденцию, я заново ощущаю растущее напряжение той поры. Дни Советского Союза в прежнем виде сочтены. Уже разбежались республики Прибалтики, Молдавия, Грузия, Азербайджан... Все надежды – на подписание Союзного Договора, который бы сшил распадающиеся куски империи единой международной политикой, денежной системой, обороной, охраной границ, транспортной и энергетической системами... Увы, Союзный договор не состоялся, состоялся путч, окончательно похоронивший все надежды сохранить СССР.

Так что популярный миф о том, как три пьяных президента в Беловежской пуще развалили могучий Союз не имеет ничего общего с действительностью. Они лишь констатировали свершившийся факт.

Но вводили войска в Москву не только путчисты. Первым это сделал Горбачев – накануне третьего, внеочередного российского съезда. Всенародный Референдум тогда высказался за введение поста Президента России. В свою очередь шесть членов Президиума Верховного Совета – Горячева, Исаков, Исаев, Вешняков, Абдулатипов, Сыроватко – подписали письмо с требованием освободить Ельцина от должности Председателя Верховного Совета, а 29 депутатов, входящих в блок "Коммунисты России", потребовали от Президента СССР защитить их от "грубого давления москвичей". Съезд состоялся по требованию коммунистов с целью сместить Ельцина – и войска вокруг Кремля, на улицах столицы должны были послужить весомым аргументом. Но вышло иначе.

Вот какой материал поместила "Восточно-Сибирская правда" по окончании съезда 8 июня 91 года (до путча оставалось два месяца).

Москва. Кремль. Третий внеочередной съезд. Депутат Широбоков проголосовал за:
1. приостановление запрета на митинги, демонстрации и шествия в Москве,
2. приостановление работы съезда вплоть до отмены неконституционных решений кабинета министров и Президента СССР,
3. внесение в повестку дня вопроса о шахтерских забастовках,
4. внесение в повестку дня вопроса " О референдуме в РСФСР и реализации его итогов",
5. включение в повестку дня вопроса о Президенте РСФСР,
6. включение в повестку дня вопроса " Декрет о власти",
7. предоставление слова представителям шахтеров Кузбасса,
8. принятие в целом постановления о перераспределении полномочий между высшими государственными органами РСФСР для осуществления антикризисных мер и выполнения решений съездов народных депутатов России.
Общий рейтинг Широбокова на этом съезде выражается цифрой 93 со знаком плюс. Это значит, что голосует Игорь Широбоков явно с демократических позиций. Кому нравится, может выразиться иначе: "с так называемых демократических". Ну, а чтобы читателю не запутаться, приведем для сравнения рейтинги хорошо известных вам российских депутатов: В.Аксючиц (94), О.Попцов (100), А.Политковский (100), Н.Травкин (90), Г.Якунин (95). (Названы те, что наиболее известны и наиболее близки по рейтингу к Игорю Широбокову). Близкий рейтинг из иркутской депутации у Г.Алексеева (98), А.Закопырина (93), Г.Кондобаева (95), Л.Крестьянинова (82), Г.Хорошилова (97).

О том, насколько это точный показатель депутатского настроя, сам Игорь Широбоков сказал так:

– Все пункты, по которым определяется рейтинг, – политические. Поэтому он как раз отражает "правизну" или "левизну" взглядов, и только. Во всяком случае, более точного барометра никто пока не придумал.

Вопрос. Считается, что самыми значительными событиями на Внеочередном съезде было решение о перераспределении полномочий, образование депутатской группы "Коммунисты за демократию" и принципиальное определение по вопросу о президентстве в России. Вы согласны?

– Согласен, что это стало содержанием съезда. Но многое стояло за его скобками. Съезд мог вообще не состояться. Никак нельзя забыть той страшной ситуации, в которой проходила московская манифестация. Это надо было видеть собственными глазами!

Мы, депутаты, в разные места пошли: одна группа на Калининский проспект, другая – на Тверскую, третья – на Арбатскую площадь...

И народ, и депутаты, и сам Горбачев, и войска – все оказались в жуткой ситуации.

Президент заявил, что кровопролитие будет равносильно его политической смерти. А среди тех, кто распоряжался войсками, было много как раз в этом заинтересованных, что накалило обстановку до предела.

К центру были стянуты салютные пушки, водометы. В переулках стояли автобусы, а в них сидели ребята с автоматами, ожидая приказа.

И когда мы цепочкой, ограждая толпу, стояли... Представьте ситуацию: многотысячная масса напирает, стоит кому-то крикнуть, подхлестнуть толпу – и пошла мясорубка!.. Чудом удалось этого избежать.
Пережив такую драму, группы "Левый центр", "Смена", "Коммунисты за демократию" заявили на съезде, что не поддерживают лозунга об отставке Горбачева. Потому что явственно увидели: этим воспользуются третьи силы. Более прогрессивный Президент после этой отставки не придет.

Вопрос. А параллельно "Коммунисты России" вели компанию по смещению с поста председателя Ельцина. Так ведь задумывался съезд?

– Задумывать-то они задумывали, но что могло в этом случае получиться? Если бы Ельцин под таким давлением был смещен, то он тут же, причем с венцом великомученика, стал бы уже неоспоримым кандидатом в Президенты России. Да он просто на белом коне на этот пост бы въехал, под всеобщее народное "ура".

Вопрос. А что получилось?

– А получилось, что он взял на себя дополнительные полномочия, а значит, и дополнительную ответственность за весь тот хаос и нищету, что породило союзное правительство. На выборах с подачи коммунистов ему будут пенять и за эти чужие грехи.

Вопрос. А сколько их, "Коммунистов России"?

– Около трехсот было. Сейчас меньше. Но есть еще блок "Россия" – те, кто не хочет с одиозными функционерами объединяться, но имеют близкие к ним взгляды. Суть их в сохранении правления КПСС, в том, что если существующие структуры слегка модернизировать, жизнь пойдет вперед сама – и экономика, и политика...

А новая программа нашего правительства ориентирована уже только на Россию. И, наверное, она все-таки приведет к выходу из этого тупика. Быть заложницей Союза, которого фактически сейчас уже не существует, России дальше просто опасно. Да и вообще неправильно с одной колодкой подходить ко всем республикам. И внутри России разгосударствление тоже надо осуществлять с учетом, что условия проживания разные, национальные традиции разные. Есть за Полярным кругом оленьи пастбища, и есть черноземье Кубани. Есть Сибирь, где никогда не было помещичьего уклада. Нельзя все равнять. Нельзя одинаковыми способами разгосударствлять авиационный завод и ремонтную мастерскую или парикмахерскую. В каждом случае нужен свой подход.

Вопрос. А наши политики все не могут договориться по принципиальным, основополагающим вопросам, и очень зыбок компромисс с Центром. Может, действительно, единственный способ прийти к согласию – " круглый стол"? Но вот депутат России Иван Васильевич Федосеев, например, категорически против таких переговоров, считает, что это дело партий, а не правительств. Да и съезд в целом проголосовал против.

– Иван Васильевич не поменял профессию, и поэтому ему пришлось менять взгляды. В силу своего высокого положения в руководстве союзного КГБ он просто вынужден защищать интересы центрального правительства, а не России. А в противостоянии Центр – республики у РСФСР самое невыигрышное положение. Ведь так привычно считать, что "Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь". Стань и Россия свободной республикой – понятие Центр превращается во что-то мифическое...

Вопрос. Поможет ли России стать свободной введение президентства?

– Если президентский пост не превратится в надутый шарик. Вот получил президентство Горбачев. Но на местах не было для осуществления президентской власти никаких структур, ведь советы всех уровней – власть законодательная. И Горбачев заметался. И не случайно он стал просить дополнительных полномочий, и не случайно повернулся к структурам партийным. Ведь они пронизывают все сверху до низу, очень крепкая конструкция. Вот пока это все работало – оно и тащило на себе экономику. Как Генсеку, Михаилу Сергеевичу, пирамида эта была подвластна. Как Президенту – нет. Очень бы не хотелось, чтобы Президент России стал вот таким президентом без опор.

Вопрос. Но ведь у Горбачева этих "опор" нет и сегодня. Значит, остается ему либо по-прежнему оставаться и Генеральным секретарем со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо принять вариант Ельцина и стать главой Совета Федерации, Президентом-координатором?

– В нашей стране сейчас Президенту не стоило бы оставаться Генеральным секретарем. Да это вскоре будет уже просто невозможно. Ну, а координатором он мог бы быть не только для республик, но также в их отношениях с внешним миром. У него все же громадный международный авторитет.

Вопрос. К сожалению, такое впечатление, что наше верховное руководство умеет заниматься долго и серьезно только одним делом – дележом власти: удержать, передать, перераспределить...

– Мы вообще не тем занимаемся. Обносились до дыр. И вот трясем этими заплатами, пытаясь всем все раздать. А возьмите Японию. Там ни земли, ни ресурсов, ничего нет. Один человек на голой земле – вот с чего начинался рынок. Делить было нечего. И единственное, что сделали – освободили человека. И он все создал.
И нам надо человека освободить, развивать, вкладывать средства в образование, культуру, науку, смотреть, что делается в мире, обмениваться специалистами. У нас же кругом – некомпетентность!

Вопрос. И в депутатском корпусе?

– А в депутатском корпусе это особенно непростительно, хотя в наших условиях и понятно.

Вопрос. Интересно, как чувствует себя в роли депутата человек нашей профессии?

– Плохо. Правда, когда идет работа над законопроектами и нужно изложить их суть по-человечески, наши знания годятся. Приходится перо прикладывать. Но когда втягиваешься в позиционный спор, в драку, профессиональные свои достоинства неизбежно теряешь. Вообще-то, я считаю, журналисту не нужно быть ни "левым" ни "правым", а по возможности беспристрастно отслеживать события, наблюдать. В этом смысле долгое пребывание в парламенте может нашего брата дисквалифицировать.

Записала О. Баталина.

Здесь не совсем внятно рассказано о московском противостоянии, чуть было не окончившимся трагедией. Горбачеву тогда сообщили, что демократы собираются... штурмовать Кремль. Как в средние века. Зачем?! Да, был заявлен митинг в поддержку демократических реформ, но не более того. Кремль окружили бронированной техникой и войсками. Мне довелось быть на Калининском проспекте, где складывалась самая опасная ситуация. Десятки тысяч людей втягиваются в проспект, надеясь пройти шествием на Манежную площадь, но проспект превращен в мешок: боковые улочки перекрыты автобусами с автоматчиками, а выход на Манежную перегорожен военными тягачами. Мы стоим цепочкой возле этих тягачей, сдерживая все усиливающийся напор. Прекрасно сознаем, что качнись многотысячная масса вперед (а для этого достаточно одного провокационного выкрика) – и сотни людей будут размазаны о грузовики, как масло о хлеб. Спасло то, что депутаты от "Демократической России" пользовались тогда в Москве непререкаемым авторитетом. Мы разделились: часть товарищей бегом кинулась в "хвост" манифестации и им удалось убедить, увлечь за собой людскую массу. "Хвост" превратился в "голову" и людской поток повернул к площади Маяковского... Михаил Полторанин, ставший тогда министром печати и шедший со мной рядом, поделился последней новостью: в Кремле обсуждают план, как сбить российский искусственный спутник, транслировавший "Радио России"... Война?

Еще та манифестация запомнилась многотысячным скандированием: "Горбачев – уходи! Горбачев – уходи!.." Я молчал. Было стыдно подхватывать это ликование, шагать в этой толпе. Когда стало ясно, что столкновений и кровопролития удалось избежать, я, улучив момент, выбрался из разгоряченного столпотворения и отправился в гостиницу. На душе было муторно...

Память действует избирательно, но трудно понять, почему в непрерывном потоке жизни она высвечивает одни эпизоды и затушевывает другие, не менее значимые.

Запомнился Жириновский – тогда еще худощавый и никому неизвестный лидер неизвестной партии. Он был гостем съезда, но в зале почти не появлялся, развлекая журналистов в фойе. Для пишущей и снимающей братии он был находкой: слушать многочасовые рутинные дебаты было настоящей пыткой, а тут Владимир Вольфович дает бесплатное представление... Либеральный лидер нашел самый короткий путь к известности: журналисты буквально корчились и плакали от смеха вокруг него, а что-то из перлов потешного гостя съезда стало попадать в ежедневные телевизионные и газетные обзоры. Так начал лепиться нынешний образ самого экзотического российского политика...

Врезался в память депутат Челноков. Он был из московской команды "Демроссии" и выделялся из всех выбритым дынеобразным черепом, а также необузданным темпераментом и настырностью. Как только в зале начинало попахивать скандалом или возможностью его, агрессивный череп выпрыгивал из рядов, как поплавок и уже маячил у микрофона или мчался к трибуне кого-нибудь с нее стаскивать, а то и просто подраться. На первых съездах он прослыл ярым антикоммунистом, а потом неожиданно стал едва ли не рупором коммунистов и с той же прыткостью нападал на демократов. Но несмотря на свою экстравагантность, Челноков был не одинок, челноковщина расцвела буйным цветом, когда Верховный Совет возглавил Руслан Хасбулатов. Тот умел разделять и властвовать, приближать к себе снисходительной лестью или уничтожать высокомерной язвительностью...

Забавно проявлялась реакция Василия Даниловича Попова, моего коллеги по национально-территориальному округу. Завидя бородатое лицо, правая рука Попова непроизвольно скользила к бедру, где когда-то располагалась кобура – в свое время он служил охранником в Гулаге, а бородатые у него олицетворялись с ненавистными демократами... Кстати, по предложению нашей делегации Василий Данилович был избран в Верховный Совет, потом должна была произойти ротация и его место занимал я. Собственно, из этих соображений я и остался в Москве, все равно половину срока, два с половиной года, надо было проработать в Верховном Совете. Таков был регламент съезда. Но прошло два с половиной года, и наши коммунисты меня в Верховный Совет не допустили, наплевав на все процедурные нормы. А Василий Данилович продолжал оставаться председателем совхоза и на депутатские сессии наведывался лишь от случая к случаю...

Надо пояснить, что депутаты тогда делились как бы на четыре ранга. Народный депутат приезжал только на заседания съезда и продолжал трудиться по своей специальности. Депутат, работающий на постоянной основе в одной из комиссий или комитетов, жил в Москве и получал зарплату в Белом доме. Ступенькой выше стоял член Верховного Совета, он голосовал за законы, принимаемые между съездами. И, наконец, высший ранг – член Президиума Верховного Совета. В Президиум входили заместители председателя, председатели комитетов и комиссий, а также руководители фракций. Такое вот равенство среди равных. Я оставался на второй ступеньке депутатской иерархии пока работал в Верховном Совете.

Запомнился и один праздничный день, когда съезд проголосовал за новое название страны. Аббревиатура РСФСР уже не соответствовала реалиям дня и съезд постановил: быть России! Это был первый и последний случай, когда коммунисты и демократы обнимались, радуясь за свою державу, получившую достойное имя. Увы, на следующее утро очухались автономные республики и устроили бойкот (Россия пугала их "имперским" названием). Они и добились поправки: отныне официальное название страны – Российская Федерация.

Надо вспомнить и о путчах, они вошли в историю, без них судьба России могла бы сложиться по иному. Оба раза я не попадал в эпицентр событий. И в августе девяносто первого, и в октябре девяносто третьего находился в отпуске (потом даже побаивался отлучаться на отдых – а вдруг опять "запучит", чем черт не шутит!..)

Девятнадцатого августа на Аршане (курортный поселок в Бурятии) выдалась необычная для окончания лета жара. И выдалась необычная для этих мест рыбалка. Хариуз клевал как сумасшедший в порожистой Кынгарге, где я раньше и человека с удочкой не встречал. Пошли со знакомым на авось, а наловили целый таз рыбы. А к вечеру обрушился ливень со штормовым ветром, мы едва добрались до дому, промокнув до нитки. Электричество отключили, вечер коротали при керосиновых лампах. Утром двадцатого прибежала соседка: "Переворот в Москве! Гляньте телевизор!.." Глянули. Крутят "Лебединое озеро", застывшие лица путчистов с дрожащими руками... Жутко. Надо как-то возвращаться в Иркутск. И тут, как на грех, перед выездом из двора, где мы жили в избушке друга, два "Камаза" ссыпали гравий. Пока расчищали лопатами проезд, день прошел. Выехать удалось только двадцать первого. Я гнал свою "Ниву" и гадал: где арестуют, у поста ГАИ на въезде в город или дома? То, что прежде всего возьмутся за российских депутатов сомнений не вызывало. Не остановили, не арестовали. В городе первым делом – к Ножикову. Приемная забита взбудораженными "демократами". Телефоны работают, как ни в чем не бывало.

– Юрий Абрамович, как обстановка? Я в Вашем распоряжении.

– Обстановка... Балаган какой-то. Областной ГКЧП я создавать отказался, передал Указы Ельцина по радио. Исполком на стороне Президента. КГБ – в боевой стойке, они и заварили эту кашу. Военный округ ждет распоряжений, но против гражданского населения выступать не будет. У нас терпимо, справимся. А ты поезжай-ка в Москву, там надо помогать Президенту.

... Улицы на подступах к Белому дому еще перекрыты для транспорта. Я иду по набережной, но кажется, что пробираюсь через знакомые кадры кинохроники в день Победы. Такого ликования я не видел и, наверное, уже не увижу. По дороге меня десятки раз расцеловали незнакомые люди. Слезы счастья на лицах, смех, песни... Чуть досадно – я гость на этом празднике победы, я не был на баррикадах... Зайти в знакомый подъезд не успеваю: выскакивают ребята из фракции "Смена".

– Кто свободен? Толпа на Лубянке начинает громить КГБ!..

Вскакиваем в военные грузовики и несемся к площади Дзержинского. В кузове почему-то нет скамеек, ехать приходится на корточках, держась друг за друга и сваливаясь в кучу малу на крутых поворотах... На площади настроение воинственное: уже накинута веревка на памятник железному Феликсу, кто-то призывает сейчас же брать штурмом здание КГБ. Убеждаем толпу не горячиться: многотонный памятник закреплен над станцией метро, и если свалить его, то могут обрушиться перекрытия и пострадают люди... Уговоры действуют слабо, люди опьянены легко доставшейся победой и рвутся добить ослабевшего врага, перед которым всю жизнь трепетали. Несколько остудил страсти Гавриил Попов, тогда мэр Москвы.

– Мне понятен ваш пыл. – Сказал он. – Но опыт всех восстаний и революций показывает, что первыми бросаются громить тайную полицию и контрразведку их секретные агенты – чтобы уничтожить изобличающие документы. Не поддавайтесь провокаторам, присмотритесь, кто кричит громче всех...

Крикуны попритихли. Штурм здания не состоялся. А вот памятник ночью все же снесли, правда, со всеми предосторожностями, консультируясь со специалистами. Толпа жаждала не только зрелищ, но и жертв...

В октябре девяносто третьего мы с женой отдыхали в Сочи, но пробыли там только неделю – грянул расстрел Белого дома. Конечно, трагедия назревала, не свалилась с неба, но никто не ожидал, что дело дойдет до стрельбы из танков. Уверен, такого исхода не ждал и Ельцин. Шли бесконечные переговоры, долго и надрывно работала согласительная комиссия при Патриархе – ничего не помогало. Верховный Совет, вконец разойдясь с Президентом по разные стороны баррикад, стоял на старом большевистском лозунге "Вся власть Советам!", не желая сдавать ни пяди этой власти.

Помнится, еще накануне выборов, когда лозунг был чрезвычайно популярен в массах, в Иркутске проходила депутатская учеба, организованная методологами школы Щедровицкого. Название этого семинара было очень характерным: " Вся? Власть? Советам?". Сплошные вопросительные знаки остужали горячие головы и ставили вопрос по существу. Власти ведь у Советов, что бы там не декларировалось, никогда не было и не могло быть. Они только в необходимых случаях утверждали решения партии и правительства. Вся? Подминая под себя исполнительную и судебную? Даже самые лучшие и передовые рабочие, учителя, общественные деятели, имеющие семь пядей во лбу и справедливо избранные, не смогут компетентно распоряжаться финансами, командовать армией, выносить судебные решения и т.д. Власть? Но я убежден, что для власти недостаточно одной лишь воли и решительности. Власть это механизм, обладающий действенными финансовыми, кадровыми, законодательными, административными и силовыми рычагами. Советам? История знала немало диктаторов, узурпировавших всю власть, но толпа приобретала скоротечную власть лишь во время стихийных погромов, на большее она не способна.

Съезд исправно отменял указы Президента и решения правительства, согласовывал назначения на ключевые государственные посты. Депутаты делали это с легкостью необыкновенной, не отвечая за последствия и собираясь в Москве от случая к случаю. Воинствующий непрофессионализм всевластного съезда сбивал работу государственных органов, вел страну к хаосу. Президент предложил распустить съезд и приступить к выборам профессионально работающего парламента. Верховный Совет под водительством Хасбулатова взбунтовался...

...На экране телевизора застыла белая глыба российского парламента. Из окон верхних этажей ползет черный дым. Победа над мятежниками? Но она горька и черна, как тот дым, а настроение вовсе не победное. Победивших нет, есть только проигравшие. Мы не выдержали испытание демократией, не доросли – и Президент, и Верховный Совет...

Постоянно звоню в Иркутск. Мой специалист-эксперт Владимир Германович Татарников сообщает, что областной Совет делает гневные заявления, депутаты возмущены, но никаких конкретных шагов они предпринять не смогут. Ситуация под контролем. Похоже, Владимир Германович даже рад моему отсутствию: он терпеть не может скромного названия своей должности и теперь объявляет себя исполняющим обязанности представителя Президента, замечая между прочим, что самого представителя в решающий момент как всегда нет на месте... Для меня главное, что он толковый юрист, а все остальное второстепенно– идеальных людей , увы, не существует. Да и возразить нечего: меня действительно нет на месте, так уж распоряжается судьба или обстоятельства.

Билетов на самолет нет. Кассирша раздраженно отбрасывает мое депутатское удостоверение: "Что вы мне тут суете?! Кончилось ваше время, навоевались! Довели страну... "От былого почитания не осталось и следа, депутатский значок лучше не нацеплять – могут и в лицо плюнуть. При этом неважно, к какому лагерю ты принадлежишь, каких взглядов придерживаешься... Танки расстреляли и прежние демократические иллюзии, и прежние Советы, и прежнего Ельцина.

Добравшись до Москвы, я сразу был подхвачен кипучей деятельностью в Контрольном управлении Администрации Президента. Мы с коллегами спешно готовили проекты указов и распоряжений Президента, надеясь, что теперь-то, когда не стало консервативного съезда, реформы в России пойдут, как по маслу. Увы, наши потуги в нормотворчестве оказались невостребованными. Враг был повержен, а Борис Николаевич будто впал в ступор, потеряв привычного противника. С кем теперь драться? Ленин когда-то говаривал: "Главное – ввязаться в драку, а после разберемся..." Кажется, этой тактики придерживался и наш Президент. Он прирожденный кулачный боец: ошеломить, навязать противнику ближний бой, отколошматить его, а потом долго и тупо соображать – а ради чего, что делать дальше? Распоряжаться своими победами Ельцин не умел...

ПОЛНОМОЧНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ

Дорогой Игорь Иннокентьевич! Жаль не сумел лично поздравить Вас с назначением божественным посланником Президента по протекции Нашей с Императрицей Одигитрией. Ваша секретарша вызвала охрану, которая грубо вышвырнула меня из Серого дома. Имею точные сведения, что секретарша работает на КГБ, Моссад и масонскую ложу. Предупреждаю Вас об этом и надеюсь, что Вы избавитесь от вражеского агента.

Путем мощных операций и движений Мы фактически стабилизировали ситуацию на Востоке. Но надо еще взять под контроль их тайные силы здесь и лаборатории, через которые они отравляют меня, могут отравить Вас и Б.Н. Ельцина. Надо быть молотом, а не наковальней. Награда – жизнь в плотном мире. Я вижу теперь явно кризисное положение с управлением в России. Без помощи Бога здесь фактически уже ничего сделать нельзя. И президент Ельцин, и все мы, вплоть до Правительства, попали в тяжелое положение. Они сильно упускают третий фактор формулы успеха: 1. Потенциал (сбор сил); 2. Разумная воля; 3. Умение тактики (тактичность). Вместо почерка стимуляции положительных сил – акцент на подавление отрицательного. А это чревато общей деморализацией. Банда Парагвайцев-коммунистов села на материалы, на детсадик 151 и В.Чумака, и все сокрушают, видя, что им пришел конец.

Поэтому срочно необходимо финансирование, сравнимое с государственным бюджетом (так как Мы делаем больше любого государства). Перечислять следует на наш счет в банке "Финист". Деньги требуются на покупку кроликов, строительство, проектирование и реконструкцию. Если Мы и академия заработаем на этих операциях, то появятся деньги и на армию, и на объединения Юга с Западом, и на материальную поддержку Вас и Б.Н. Ельцина. Сразу же делаю счет на Вас, а также Алексию II, РПЦ и другим Персонам. Это более из прибылей, но пойдут дотации при получении первых средств. Наши силы столько времени работали самоотверженно, на истощение! А я сильно задолжал, т.к. инфляция. Прошу, чтобы охрана обл.администрации опять не схватила меня и не срывала погоны. Надеюсь на содействие. С уважением, Всевышний.

Мой корреспондент, нацепив огромные бумажные звезды на плечи, беспрепятственно проникает в здание областной администрации, но сильно пугает своим видом секретарш и потому неизбежно выдворяется охраной. В его посланиях все явственнее звучат рыночные мотивы и обещания поделиться деньгами – время наступило такое, надо выживать...

А я уже не только депутат, но и Полномочный Представитель Президента России в Иркутской области. Вот как произошло это назначение.

Конец августа девяносто первого. Путч провалился. Я в своем кабинете на восьмом этаже Белого дома. В Комиссии дела складываются неплохо, законы продвигаются, я осваиваюсь в Москве – работать здесь предстоит еще четыре года. Но человек предполагает, а... Только что заказал машину ехать в аэропорт встречать жену с сыном, они перебираются ко мне на время депутатства. Звонок поймал меня уже на выходе, у дверей. Администрация Президента, просят срочно зайти (тогда Ельцин располагался тут же, в здании Верховного Совета). Как обухом по голове – предложение возвращаться в Иркутск Представителем Президента.

Лестно, конечно, но делаю робкие попытки отбиться.

– У меня же нет опыта административной работы...

– Очень хорошо. Такой опыт был бы даже вреден.

– Я не юрист, не экономист...

– Неважно.

– Есть другие, более подходящие депутаты (называю на вскидку своих коллег из области, которые поддерживали демократические реформы – Алексеева, Закопырина, Полещука, Хорошилова, Кондобаева...)

– Рекомендацию учтем, но пока остановились на Вас. Обстановку в стране знаете, долго раздумывать некогда. Согласны?

– Да.

Обстановку я знаю, время едва ли не военное. Союз рушится, республики разбегаются, коммунисты грозят реваншем, кругом разруха и анархия...

Приезжаю в Домодедово и объявляю своим о неожиданной рокировке: они – в Москву, а мне – собираться обратно...

Еще с месяц длились проверки-перепроверки и согласования, а в октябре был подписан Указ о назначении.

В Иркутск я вернулся, словно в другой город. Нет, улицы остались прежними, но политический окрас изменился неузнаваемо. Появились незнакомые и очень влиятельные предприниматели, депутатские группы, чиновники, а знакомые всему городу правдолюбцы-демократы кучковались теперь под красными флагами. Я не ждал теплого приема от партийных функционеров, а вот настороженно- отчужденное отношение администрации Ножикова и бывших соратников по демократическому лагерю, не скрою, удручало. Свой среди чужих, чужой среди своих... Позднее я узнал, что Юрий Абрамович настойчиво рекомендовал Администрации Президента свои кандидатуры из "демократов", активно поддержавших его во время путча. Выходит, из-за меня Ножиков не смог выполнить свои обязательства перед людьми, а у тех, в свою очередь, не состоялись карьерные устремления. Но разбираться в симпатиях-антипатиях, как это любят делать девушки, было некогда – предстояло срочно налаживать работу структуры, которой доселе не было в России, начинать с нуля, с чистого листа.

Первым делом предстояло получить служебное помещение и связь. С этим особых проблем не возникло: по настоянию Москвы нас, представителей, сделали преемниками первых секретарей и я получил соответствующий кабинет со всеми потрохами. Следующая задача – кадры. Исходя из функциональных обязанностей, мне предстояло добиваться соответствия законодательных и нормотворческих актов областных властей российскому законодательству, Конституции и Указам Президента. Стало быть, необходим юридический блок. Нужно было постоянно отслеживать и анализировать экономические процессы, ход реформы. Отсюда еще один блок – экономический. Наконец, надлежало координировать работу правоохранительных органов и силовых структур. Это силовой блок. Вычертив такой функциональный механизм, "трехцилиндровый" двигатель, осталось лишь подобрать специалистов. Может возникнуть вопрос: а где же четвертый "цилиндр", то бишь, политическое направление, ведь фигура Представителя рассматривалась, как прежде всего политическая? Отвечу так. Самодостаточной я ее не считал и определял для себя политику как искусство возможного, как результат слаженных действий первых трех направлений. Немаловажно и то, что в штатном расписании предусматривалось только три специалиста-эксперта.

Первый блок сразу взял на себя Владимир Германович Татарников, опытный юрист, бывший судья, который уже числился моим помощником по депутатской деятельности.

За экономику взялась Анна Николаевна Ерш, ранее работавшая в институте региональной экономики у Фильшина. Это было время дикой приватизации, «прихватизации», как окрестили ее в народе, и работы Анне Николаевне хватало. Цепкая и настырная, она вцеплялась в обнаруженные нарушения, как репей и не успокаивалась, пока прокуратура или арбитражный суд не ставили точку на деле. Разбирательства длились месяцами и годами. Бывало, мы «не мытьем, так катаньем» добивались результатов, а бывало, что наши протесты, представления, возражения отбрасывали, как ненужный хлам…

Увы, полномочия представителей Президента, прописанные в специальном «Положении», были куцыми, как хвост воробья. Мы не имели права «отдавать распоряжения, обязательные для исполнения на территории», не имели права « вмешиваться в деятельность исполнительных и законодательных органов власти», зато могли вволю протестовать и возражать (а захотят ли к этим воплям прислушиваться, Администрацию Президента не волновало). Всякая власть действует тремя рычагами: административным, кадровым, финансовым, и отсутствие хотя бы одного, останавливает весь механизм. У нас в руках не имелось ничего, за исключением удостоверения и телефона правительственной связи, т.е. мы были безвластны, кто бы что ни говорил. Правда, в «Положении» выделялась одна обязывающая строчка — «координирует деятельность правоохранительных органов и силовых структур» — но в ней было заложено изрядное лукавство. Функции координации с соответствующими полномочиями возлагались на прокуратуру и она не собиралась от них отказываться. К тому же в ведомственных инструкциях соответствующих министерств напрочь отсутствовало какое-либо упоминание о представителях президента…

Поэтому работать с органами должен был человек для системы знакомый и авторитетный. Долгое время с этим не везло, пока в наш коллектив не пришел Анатолий Павлович Капустенский. Бывший начальник областного УВД, начинавший простым «опером», он знал все хитрости и тайные пружины правоохранительной системы и «навешать лапшу на уши» бывшие коллеги ему даже не пытались.

Альбина Алексеевна Лудикова была секретарем или, по-современному, офис-менеджером. Редко можно встретить таких преданных делу и влюбленных в компьютер людей.

Вот вся моя команда из четырех человек. Работать нам пришлось в пору острого политического противостояния. На каждом съезде народных депутатов ставился вопрос « О ликвидации института представителей президента» и решение принималось. Выйдя на перерыв в курилку, мы благодарили своих коллег: «Спасибо, хоть не физически ликвидировали…». Наши оппоненты «шуткой на шутку» отвечали: «Ничего, придет время и для физической…». Мы почему-то служили очень сильным раздражителем. По действующей Конституции Президент имел право создавать свои структуры, поэтому решения съездов были заведомо неправомочными, но депутатам был ненавистен сам Президент и они продолжали отыгрываться на нас. По принципу — «не догоню, так хоть согреюсь». Областной Совет народных депутатов, по численности едва ли не равный нынешней Государственной Думе, принимал решение съезда к исполнению. Обычно, являлась делегация, деловито осматривала помещение и распоряжалась: «Мебель вынести, телефоны отключить, двери опломбировать!». Но здание принадлежало областной администрации, а Ножиков не хотел ссориться с Президентом, и страсти понемногу угасали… Впрочем, у Юрия Абрамовича не всегда были безоблачные отношения с Кремлем, тогда тучи сгущались не на шутку. Назрел момент, когда я пошел проситься на постой в штаб воздушной армии. К счастью, до такого политического убежища под военной крышей дело все же не дошло.

У меня были и остаются хорошие отношения с Юрием Абрамовичем Ножиковым, но во время работы случается всякое, жизнь свела нас не для обмена комплиментами. В начале девяностых Президент назначал и главу администрации региона, и представителя Президента, что было не совсем логично. Оба были как бы представителями Президента, но один управлял областью или краем, а другой за ним присматривал. Причем, Кремль в те времена больше волновало не экономическое благополучие территории, а политическая благонадежность наместников. Что скрывать, были среди моих коллег яр-р-ые демократы, которые с головой бросились в политический сыск и разоблачительные войны с исполнительной властью, повсюду отыскивая коммунистические заговоры и происки. Меня такая стезя не прельщала, я не мог унизиться до того, чтобы подглядывать за Ножиковым. Поэтому первая моя аналитическая записка в администрацию Президента была не о политической обстановке в области и лояльности властей, а о необходимости перепрофилирования БЦБК и финансировании науки.

Был, впрочем, смысл и в одновременном существовании двух «представителей», если бы один руководил вверенной ему территорией и заботился о ее процветании, а другой направлял работу федеральных органов и отвечал за соблюдение российского законодательства. Увы, правительство, зависимое от Президента и всемогущего Съезда, не хотело добровольно делиться хоть частью своих полномочий на местах, рулить всем и вся нужно было непременно из Москвы, а у Президента не хватало политической воли, чтобы изменить существовавший порядок (Путин позднее его изменит, создав федеральные округа).

Юрий Абрамович много работал, окна его кабинета светились до полуночи, а то и далеко за полночь. Как-то нужно было срочно согласовать с Москвой один неотложный вопрос и мы с ним накручивали телефоны «ВЧ» до часу ночи, но везде получали лишь вежливые ответы секретарш и помощников: «вышел… на совещании…принимает делегацию…». Мы разъехались по домам, и Ножиков продолжал дозваниваться по правительственному телефону из своего коттеджа. Переговорить удалось только в пятом часу утра. Чтобы уснуть, он принимает снотворное, а в половине девятого уже нужно быть на работе, когда усыпляющее действие таблеток еще не прошло. Естественно, выглядит не лучшим образом, тем более, что есть и другие проблемы со здоровьем. Злые языки стали распускать нелепые слухи: Ножиков – тайный алкоголик и всегда по утрам с похмелья, Ножиков — наркоман, прочно сидит на игле и т.д. Им бы такой чудовищный режим работы и непомерный груз ответственности, тут и тридцатилетнему небо с овчинку покажется! Да, образ жизни не назовешь здоровым: на спорт нет времени, отдыхать не умеет, даже снять стресс и расслабиться с традиционной рюмкой водки не может — алкоголь не выносит. Сегодня — в Москву, завтра — обратно, прямо из аэропорта — на административный совет, поздно ночью — совещание… Сутки разлетаются как стекляшки калейдоскопа: не поймешь, где утро и вечер, где начало и конец бесконечным заботам.

Вечно по-мальчишески взъерошенный и непоседливый, первый в России постсоветский губернатор набирался терпения всех выслушать, не доводя обсуждение до базара, и лишь затем высказывал свое мнение, которое могло быть и компромиссным, и непримиримо жестким — в зависимости от обстоятельств. Строитель по образованию и профессии, прошедший школу могучего Братскгэсстроя, он еще был и прирожденным политиком. Выросший в детском доме, он воспитал в себе вкус и чутье к настоящей, серьезной литературе и классической музыке. А самое важное и непреходящее — он был и остается человеком чести, грязь к нему не прилипает, как бы ни старались некоторые доброхоты.

Все ли получалось? Нет, конечно. Не может человек, будь хоть семи пядей во лбу, одинаково разбираться во всех отраслях хозяйства. Скажем, в соседнем Красноярском крае, главой администрации был назначен Аркадий Филимонович Вепрев, директор знаменитого на всю страну совхоза «Назаровский». Ясно, что приоритетом в своей деятельности Вепрев выбрал сохранение и развитие аграрного сектора. Сейчас Красноярский край везет в Иркутскую область зерно, муку, мясо, молоко, а на иркутских полях, давно заброшенных хлеборобами, буйно цветут сорняки… Соседи заложили хорошую базу, поддержав собственных сельхозпроизводителей, в Иркутске увлеклись переработкой — по существу, надстройкой. За счет внешнеэкономической деятельности и полученных от Президента льгот были закуплены современные линии по производству колбасных изделий, пива, молочных продуктов. Прилавки магазинов в самые критические годы удалось заполнить качественными продуктами местного изготовления, которые были значительно дешевле импортных. Голода удалось избежать.

Перерабатывающая надстройка процветала, а базовая отрасль, производящая для нее сырье, тем временем гнила и разваливалась. Кризис был неизбежен. Диспаритет цен, отсутствие внятной аграрной политики (не только в области , а во всей России) убивают сельское хозяйство медленно и неуклонно по сей день. Потребление фуражного зерна в стране сократилось в десятки раз из-за умирающего животноводства, а правительство твердит о небывалом подъеме, позволяющем теперь не ввозить, а экспортировать пшеницу…

Добившись в пору либерализации цен и внешней торговли разрешения на беспошлинную торговлю, администрация должна была наладить и соответствующий контроль за вывозимым лесом, алюминием, мазутом и т.д. Этого не произошло. Мне регулярно поступали сводки, из которых, однако, ничего невозможно было понять. Миллионы кубометров леса — туда, сотни тысяч банок консервов — обратно. Тысячи тонн алюминия – туда, несколько штук перерабатывающих линий — обратно. Вот так вот: шило — на мыло, рубашку — на пряжку… А что сколько стоит — «тайна сия великая есть». Вероятно, из этой «тайны» произрастали вокруг Иркутска кирпичные особняки и разбегались по улицам «навороченные» джипы…

Юрий Абрамович отделывался общими фразами: он не может вникать в каждую мелочь, за внешнеэкономические связи отвечает Васильев, тот только начал работать и скоро контроль наладит… Подписывал же все распоряжения о вывозе сырья первый заместитель губернатора Владимир Кузьмич Яковенко, ему Ножиков доверял всецело.

В это время губернатор занят был нешуточной схваткой с Москвой за права региона. Указ Президента о приватизации энергосистем и включение их в РАО ЕЭС России Ножиков запретил исполнять на территории области, как противоречащий Конституции. Я в своих отчетах и аналитических записках поддерживал позицию губернатора, чем тоже вызывал сильное раздражение в Администрации Президента. Строптивых не любят. Энергетика была становым хребтом всей экономики области, дешевое электричество позволяло работать алюминиевым заводам, всей промышленности, а это шло во благо не только области, населению, но и стране. В тяжбах и спорах дошли до Конституционного суда, а он подтвердил законность притязаний администрации области.

Другим «яблоком раздора» было подписание Федеративного договора, по которому разграничивались права регионов и центра. Существовавший проект закреплял неравенство субъектов федерации: «первосортными» считались республики, наделенные еще Горбачевым «союзным статусом», «второсортными» оказывались края и области, а вовсе «третьесортными» — национальные округа. Ножиков дрался за равенство и Договор подписал с оговоркой о включении протокола, предусматривающего совместное ведение природными ресурсами и собственностью, право издавать областные законы при отсутствии федеративных и т.д. И в этом демарше я поддерживал Юрия Абрамовича, прекрасно сознавая, чем мне грозит такое непослушание.

А вот с хаосом в экспортно-импортных операциях я мириться не мог и просил Контрольное управление (представители Президента входили в его структуру) навести какой-то порядок. Мои просьбы долго оставались без ответа, но вдруг в Иркутск из «родного» ведомства нагрянула большая комиссия. Они работали в наших кабинетах, мы им поставляли имевшиеся материалы. Примерно через неделю председатель комиссии сказал мне: «Нас срочно отзывают в Москву, поэтому окончательный текст подготовить не успели, только черновик. С ним и познакомим губернатора. Сам он к нарушениям не причастен, а вот первый заместитель и заместитель по внешнеэкономической деятельности оставили визы на всех распоряжениях по сомнительным сделкам. Будем подключать прокуратуру». Чтобы не быть голословным, приведу некоторые выдержки из информации, подготовленной комиссией:

«…Распоряжением правительства Российской Федерации от 10.02.92 № 265-р Иркутской области была установлена на 1992 год экспортная квота на стратегически важные сырьевые товары без уплаты пошлин с использованием всех вырученных средств на закупку продовольствия и медикаментов на бартерной основе. Общая стоимость выделенных ресурсов составляет 540-550 млн. долларов США.

Руководство администрации области, поручив покупку продовольствия и медикаментов 63 коммерческим структурам, не организовало контроль за их импортом, а также за экспортом сырья и материалов по выделенным квотам.

По этой причине в прошлом году из Иркутской области поставлено продукции на экспорт, по оценке администрации, на 266 млн. долларов США, а ввезено на 214 млн. долларов. При этом продовольствия закуплено только на 150 млн. долларов, что почти в 2,5 раза меньше, чем предполагалось, а поставки лекарственных средств практически сорваны.

Сибирская акционерная торгово-экономическая компания «Сатэк», например, отправила на экспорт в течение прошлого года нефтепродукты и минеральные удобрения на сумму 16,6 млн. долларов, а взамен в область ввезла продовольствия только на 7,2 млн. долларов. Недопоставлено 347 тонн говядины, 16,5 тыс. тонн сахара, 40 тонн мясных консервов и 13 тыс. тонн зерна на сумму более чем 5 млн. долларов, хотя сроки исполнения контрактов уже истекли. И такие примеры не единичны.

…На приобретение медикаментов администрацией области было выделено 11 млн. долларов, а фактически поставки составили лишь на 1,4 млн. долларов. В то же время область обеспечена медикаментами только на 70% от потребности.

…Выборочной проверкой только 10 заключенных экспортных контрактов установлено, что упущенная выгода за счет занижения коммерческими структурами цен при продаже 132 тыс. тонн нефтепродуктов составляет более 5,6 млн. долларов США, а валютные потери от завышения цен на продовольствие по 22 проверенным контрактам составили около 10 млн. долларов США.

…Фактически без разрешения Центрального Банка России открывались счета в иностранных банках для российских хозяйствующих субъектов, вырученные валютные средства в Россию не поступали. Выборочной проверкой установлено, что ряд экспортеров области незаконно разместили в иностранных банках более 9 млн. долларов за поставленные в прошлом году инопартнерам пиломатериал и целлюлозу.

Акционерное общество «Сибинторг» с июля 1992 года реализовало по трем контрактам в Монголии нефтепродукты на 4,1 млн. долларов для закупки сахара и мяса. Вместо этого монгольской стороной валютные средства были переведены во Францию, якобы для приобретения указанной продукции. В результате область до настоящего времени не получила ни валюты, ни продовольствия. Подобные примеры носят массовый характер…»

Как видите, не копейки терялись — миллионы долларов, не на граммы обвешивали население ушлые фирмачи — на тысячи тонн продовольствия. Справка должна была стать основой для серьезнейшего расследования в прокуратуре. Но вместо этого последовал Указ Президента об отстранении Ножикова с занимаемой должности…

Город гудел. «Серый дом» напоминал растревоженный улей. Юрий Абрамович прибегал ко мне по четыре раза на дню: взъерошенный, до крайнего предела взвинченный, с красными глазами. Нервный разговор сводился к нескольким вопросам: зачем я вызвал комиссию?; чей это был заказ?; какие выводы сделали проверяющие?; какой компромат накопали?.. Я отвечал, что комиссию не вызывал, заказа не было и не могло быть, а с предварительной справкой мы оба были ознакомлены… Чувствовалось, что Юрий Абрамович мне не верит, подозревая в плетении хитрых интриг против него.

Вскоре я стоял перед депутатами на чрезвычайной сессии областного Совета и отвечал по существу на те же вопросы. «Нарушения были выявлены?» — добиваются депутаты. «Да, — отвечаю, — был упущен контроль за внешнеэкономической деятельностью…». Ножиков вне себя. «Ах, так меня какие-то представители обвиняют! Прокурор области! Начальник УВД! Начальник РУБОП! Начальник ФСБ! Отвечайте прямо: есть у вас против меня материалы?» Встают по очереди, отвечают по-военному четко: «Никак нет!» Иного и быть не могло. Зная Ножикова, никто и предположить не мог в его действиях корыстных мотивов. А я выглядел тупым злодеем, коварным «засланцем» московских политиков…

Для меня это был «театр абсурда», но он был необходим — депутаты единодушно подтвердили полномочия главы администрации. Интрига же, по всем законам театрального действия, пряталась еще глубже. Спустя несколько лет мне удалось выяснить, что далеко не последнюю роль в этом чрезвычайном собрании играл человек, который и затребовал в Иркутск комиссию Контрольного управления…Впрочем, целился он вовсе не в Ножикова…

Я в тот же день вылетел в Москву — разобраться, что же, черт возьми, происходит! Нашел инспекторов, проводивших проверку. Они поведали, что в авральном порядке по приказу начальства ночью готовили справку, но уже утром обнаружили, что кто-то успел внести в нее «существенные коррективы». Да уж, про коррективы мягко сказано: в Иркутске я видел один текст, а в Москве читаю нечто незнакомое. Фамилия Яковенко, украшавшая каждый абзац иркутского варианта, в Москве бесследно исчезла, а Ножиков стал единственной фигурой сего документа. А коли не стало бывшего главного фигуранта, то вместе с ним ушли из справки и выявленные нарушения во внешнеэкономической сфере. Зато единственный эпизод, связанный с Ножиковым, был раздут до государственного преступления.

Я знал предысторию этого дела. Вначале предприниматели с Урала появились у меня с весьма заманчивым предложением. У них есть лом циркониевых труб, у Иркутской области — льготы по внешней торговле. Они продают этот лом через Иркутскую область, в результате чего областной бюджет получает существенную прибыль в валюте. Я им ответил, что такие дела не в моей компетенции и ходатайствовать за них перед главой администрации я не стану — Ножиков не любит, когда кто-то лоббирует коммерческие интересы… Если цирконий имеет ограничения к вывозу, то к Юрию Абрамовичу лучше придти с визами от соответствующих министерств и ведомств. То же самое им сказал и Ножиков: будут разрешения от правительственных органов — будет и его подпись. Все разрешения и визы коммерсанты в Москве получили. Ножиков подпись поставил. Цирконий продали. Позже выяснилось — незаконно.

С проверяющими из Контрольного управления мы обсуждали эту ситуацию и вполне резонно рассудили, что ответственность лежит целиком на государственных структурах: министерстве внешнеэкономических связей, министерстве экономики и торговой палате. За их действия глава областной администрации отвечать не может и не должен. Но Президент России уже высказал недовольство слишком независимым иркутским губернатором и ведомство Филатова (глава президентской администрации), взяло под козырек, решив, что для устранения строптивого любые средства будут хороши, в том числе и пресловутый цирконий…

В администрации Президента со мной завели осторожный разговор о возможности назначения Яковенко главой администрации области…

Я ожидал чего угодно, только не такого изощренного финта. Уверен, что и Владимир Кузьмич Яковенко не знал о подковерных интригах Кремля — он был боец, а не интриган. Первый заместитель имел мужицкую, строительную закваску: мог быть грубым, циничным, не упускал своей выгоды, мог послать куда подальше и самого губернатора — но всегда в лицо, не прячась за чужие спины… У меня, наверное, глаза вылезли из орбит…

— Что происходит? – спрашиваю ошарашенно. Только неопределенная, снисходительная улыбка в ответ.

—Мне можно писать заявление?

—О чем?

—Об отставке.

—Никогда не следует забегать вперед…

С этим напутствием — не забегать вперед — я и выкатился из кабинета, понимая, что теперь мне добровольно уйти не дадут, снимут, как и губернатора.

Но все изменилось едва ли не на следующий день. Президент извинился перед Ножиковым, Указ был отменен, инцидент исчерпан. Все довольны, все смеются. Но смеяться не хотелось: противно, знаете ли, чувствовать себя пешкой в чужой игре…

Много позже я прочитал в книге воспоминаний В.Яковенко об этих днях и от души порадовался, что не ошибся — Владимир Кузьмич вел себя достойно, а по иному и быть не могло. Он вылетел в Москву на день раньше меня, и вот как описывает решающую встречу с Филатовым, главой президентской администрации:

«…Он говорит: «Ладно, давай заходи». Мы сели с ним за стол. Он в свое кресло, я за приставной столик. И вдруг он с ходу: «Что ты его защищаешь. Он же против Ельцина выступает. И потом, мы тебя хотим назначить. Бери себе область и езжай работать».

Я ему сказал дословно следующее: «Во-первых, Ножиков всегда поддерживает Ельцина, во-вторых, сравнивать меня с Ножиковым, все равно, что сравнивать Иисуса Христа с российским патриархом. Я со своей работой справляюсь, но такого опыта и авторитета, как у Юрия Абрамовича, у меня нет».

… При мне нажимает кнопку в отдел, который готовил постановление о снятии Ножикова: «У вас там указ президентский по Ножикову еще кажется не подписан, принесите мне его в кабинет».

Приносят указ. Указ подписан Ельциным, но на нем нет номера. Значит, указ еще не зарегистрировали и не опубликовали. Филатов указ в руках держит и у мужика, который принес его, спрашивает: у нас, мол, на Ножикова что-нибудь серьезное есть?

Тот плечами пожимает, дескать, нет ничего.

Филатов указ в руках крутит и спрашивает сам себя: «Так, может, можно обойтись строгачем…»

Так и порешили. На следующий день решение отменили… В общем, какую-то пользу мой вояж принес. Надеюсь, и историкам будет интересно узнать механизм кремлевской кухни, один из эпизодов чиновничьей игры.»

До сих пор много темных пятен в этой истории, и я не уверен, что со временем они прояснятся. Ну, раскопают историки какие-то любопытные бумажки, сличат подписи и даты, но это будут лишь следы на снегу, не более — и загонщики давно ушли, и зайцы разбежались…

Надо сказать, что Яковенко — не та фигура, о которой можно упомянуть мимоходом и пройти дальше. Это масштабная, цельная и, в то же время, очень неоднозначная личность. Оценивая шесть лет работы на посту Представителя, я должен признать, что все они прошли под знаком борьбы с Владимиром Кузьмичом Яковенко. Не с ним лично, а с его решениями и распоряжениями как первого заместителя губернатора области.

Столкнулись мы с ним вскоре после моего назначения, тогда он еще был председателем комитета по экономической реформе областного Совета. Заканчивалась сессия и вел ее почему-то Яковенко. Я взял слово, чтобы представиться депутатам и заодно высказал свое мнение по только что принятому законодательному акту о лесопользовании в области. Меня смущало, что и заготовка леса, и переработка, и вывоз отданы на откуп районным администрациям, а функции контроля и лесовосстановления практически отсутствуют. Все это приведет к хищнической вырубке лесов и коррупции на уровне районных властей (прошли годы, и я вижу, что был полностью прав тогда — положение в лесном хозяйстве становится катастрофическим, за счет нашей тайги богатеют китайцы, организованная преступность и местные чиновники). Владимир Кузьмич беспардонно прервал меня и начал «ставить на место». По тональности это напоминало разнос в строительной бытовке, который устроил прораб нерадивому рабочему. Какое имеет право такой-сякой вмешиваться и оценивать работу всенародно избранных депутатов?! Что за учитель выискался?! Почему не потрудился передать свои замечания до обсуждения проекта?!.. Следом , как водится, дружно навалились «всенародно избранные». Я сказал, что хотел и поблагодарил зал за «теплую» встречу, а выстоять, по крайней мере внешне, удалось лишь благодаря пройденной съездовской школе — там доводилось слышать и не такое облаивание.

Конечно, симпатией я после этого эпизода к Яковенко, мягко говоря, не проникся. Но обиду загнал поглубже, постарался забыть о ней, на государственной службе личные симпатии- антипатии проявляться не должны. А через несколько лет мое отношение к Владимиру Кузьмичу совершенно изменилось, хотя мы оставались непримиримыми оппонентами.

Как-то в доверительной беседе Ножиков сказал мне: «Знаешь, были в моей работе и ошибки, и заблуждения, но одно достижение неоспоримо. Самая крупная моя победа… это приход в администрацию Яковенко». Владимир Кузьмич был по существу председателем областного правительства, а Юрий Абрамович, соответственно, президентом. Все хозяйственные, финансовые дела вез на себе первый заместитель. В те смутные времена он был незаменим. Для него не существовало преград, по правовому бездорожью он шел, как бульдозер, ломая все на своем пути, а противников душил, как волкодав. Его боялись, ему безропотно подчинялись, его ненавидели… Но при всем при том такую организаторскую мощь и деловую хватку невозможно было не уважать. Ножиков на работе — и в «сером доме» суета продолжается до поздней ночи. Зайдешь, бывало, к губернатору по пустяковому вопросу, а задержишься на полчаса и дольше: надо ему и пофилософствовать, и стратегические вопросы обсудить, и поспорить, выйдешь — а твой пустяковый вопрос так и остался нерешенным. Когда губернатор отсутствовал, его первый зам ровно в шесть, как и положено, спускался к машине и ехал домой. Здание пустело. А что штаны протирать — все вопросы решены, все дела окончены…

Мне казалось, что Ножиков чересчур передоверяется своему заместителю, чересчур оберегает его. Но в своей книге Юрий Абрамович дает Яковенко довольно беспристрастную оценку. Вот что он пишет:

«…У него было два бога — работа и деньги. На производстве, вдали от бюрократических кабинетов, он привык к быстрым решениям. Он не размазывал кашу по тарелке. И не оглядывался. Правда, у его быстрых решений были свои недостатки. Он не обеспечивал им тылы, не рассчитывал последствий. К тому же быстрые решения – не всегда самые лучшие…Манера у Яковенко была не очень демократичная. Он двигал свои решения силой. По иному власть действовать и не может. Власть без силы — не власть. Но есть пределы. Он переступал их нередко, и приходилось унимать…

Он никогда не уходил от проблем и вопросов, постоянно объяснялся с Законодательным собранием и рубил напрямую то, что думал. Говорил он резко, грубо, даже по-хамски. Это — от строительной специфики, а она – от манеры первых выдвиженцев, которые заменяли знания горячим словом…На него постоянно жаловались, обвиняли в разных грехах и требовали, чтобы я разобрался, Но не мог же я просто так прийти к человеку — хоть к Яковенко, хоть к кому другому – и, не имея документов, что он такой-сякой, немазаный. Я запрашивал не один раз прокуратуру, УВД, ФСБ. Они отвечали, что у них ничего на Яковенко нет. Просили только: Юрий Абрамович, придержите, слишком размахивает шашкой…

Да, у Яковенко была собственность. Он сказал об этом сразу, как пришел в администрацию. Чтобы потом не упрекали. Он сказал, что передал ее в управление сыну, но отказываться от нее не собирается. Что я думаю об этом? Я думаю, что губернатор не может иметь собственности — чтобы не влияла на его решения. Ну, а первый вице… Пусть имеет — если опять же не проводит каких-то решений в пользу этой собственности. Я отслеживал — и ничего такого за Яковенко не находил. Он мужик умный — под меч закона не попадал…».

Я привел пространную цитату из Ножикова: тут есть, над чем подумать, ее даже можно трактовать, как катрены Нострадамуса — и так, и эдак…

А возвращаясь к первой стычке с Владимиром Кузьмичом, я должен сказать, что извлек из нее хороший урок. Критиковать принятое решение, особенно коллективное — дело неблагодарное и часто бесполезное, поезд, как говорится уже ушел; гораздо полезнее и продуктивнее включаться в работу на стадии подготовки документа. Так мы и поступали позднее, подключаясь к разработке наиболее важных проектов Законодательного собрания. С распоряжениями Яковенко было сложнее, он их принимал единолично и, как говорилось, оглядываться назад не любил. А сзади вечно висел этот «вредный» представитель президента, который отлавливал распоряжения и постановления, писал на них протесты, отправлял в прокуратуру, а то и в Москву. Конечно, Широбоков сильно раздражал.

Надо бы прояснить вопрос и о правоохранительных органах, у которых, «никогда ничего не было на администрацию и ее чиновников». Мне они как раз подбрасывали немало компромата в аналитических записках и справках, но всегда и непременно предваряя изложенное фразой — «по оперативным данным…». Две бабы посплетничали о ком-то на базаре — это уже «оперативные данные». Для того, чтобы они стали фактами, их надо проверять и перепроверять, а для того чтобы назвать их уголовно наказуемыми деяниями, имеющими судебную перспективу, к ним надо еще и подвести мощную доказательную базу. При этом придется беспокоить больших людей, обострять с ними отношения, изымать документацию… А вдруг — пустышка, и «оперативные данные» яйца выеденного не стоят?

Как правило, справки такие и подписывались оперативными работниками, а не начальством. Что мне с ними делать — у меня следственного аппарата нет… Не буду же я писать в Москву: по слухам, такой–то замешен в том-то и том-то… Идти на опасное обострение с местными властями правоохранительные ведомства не рискуют, а в случае чего — они же сигнализировали представителю президента… Такие вот игры. Слухов полно, «все всё знают», «око государево» бездействует…

Очень своеобразное это самое массовое средство массовой информации — слухи. Ему доверяют больше, чем официальным источникам: мол, «дыма без огня не бывает» и « люди зря говорить не станут». Тут нет цензуры и редакторов — каждый сам себе редактор и сочинитель, потому и доверия больше. На голом месте слухи не рождаются, это достоверно — убедился на собственном опыте, когда народная молва стала доносить подробности моей жизни. Я даже стал коллекционировать слухи о себе, каждый раз разгадывая занятные ребусы — откуда что появилось.

Узнал, например, что получаю я сто миллионов рублей (это когда в начале девяностых все стали миллионерами). Почему сто миллионов? Наверное, для ровного счета, чтоб не мелочиться. На самом деле зарплата моя была примерно в тридцать раз меньше и в переводе на валюту составляла 200 долларов. Но директора акционированных предприятий стали назначать тогда себе, любимым, жалованье, соизмеримое с зарплатой зарубежных менеджеров: работали по старому, а получали по новому — в тысячах долларов… Обыватель же рассуждал «логически»: не может представитель президента зарабатывать меньше какого-нибудь директора чаеразвесочной фабрики…

Затем друзья(!) поздравили с приобретением бухты на Малом море. Какой бухты?! «Не прибедняйся, — говорят, — база отдыха Мандархан, построек много, местечко славное — нас специально водили, все показали…». А ведь действительно, был я в Мандархане с семьей и с коллегой из Усть-Орды, сняли мы на пять дней два щитовых домика. Этого оказалось достаточно, чтобы «пошел дым».

Точно также приятели сына возили его в поселок Молодежный к «нашему» коттеджу, чтобы он хотя бы на месте перестал отпираться, ведь «все знают, чей это дом». Трехэтажный особняк с башенками, кирпичная ограда — мы бы неплохо там разместились всемером, если бы кто-то поменял такой коттедж на нашу квартиру на первом этаже в Свердловском районе… (Мы ее позже разменяли на трех и двухкомнатные квартиры в Октябрьском районе). А откуда особняк? Видимо, из мечты — всю жизнь хотел жить в отдельном доме, за городом. На всякий случай взял участок: а вдруг, ипотека разовьется, а вдруг долгосрочное кредитование заработает… Но время шло, а реальных возможностей не хватало даже на фундамент. От участка пришлось отказаться. Но молва дом построила, и даже поселила нас в нем. Большое спасибо народным сказителям за заботу!..

Миф о сказочной даче я, признаюсь, создал сам. Когда меня спрашивали, я говорил: «О-о, у меня там все есть — дом, гараж, баня, сарай, лес, огород, сад, лужайки…». При этом надо было уточнять, что все богатство размещается на… четырех сотках. Типовой домик 4 на 5 метров, дощатый гараж, две грядки. Сосны я отказался вырубать, за что едва не исключили из садоводства — мне надлежало «выполнять продовольственную программу». Вообще, это безобразие я считаю главным преступлением социализма. У нас что, земли в Сибири не хватало? Почему четыре, а не десять, двадцать соток или целый гектар? Почему теплица и даже погреб, не говоря уж о доме, должны быть строго определенного размера? Какую мораль я нарушу, если не люблю быть грязным, если стану париться в собственной бане (строительство их в садоводствах строжайше запрещалось)? В Иркутском горисполкоме, насколько мне известно, хотели пойти еще дальше: готовилось постановление, запрещающее въезжать в садоводства на автомобилях. Приехал, поставил машину на платной автостоянке в полутора километрах от дачи, а потом пешечком — «на пользу экологии и собственного здоровья»…Слава Богу, перестройка не дала свершиться этому идиотизму «во имя человека, во благо человека»! Государство всеми силами поддерживало социалистический феодализм, не позволяя людям иметь хоть какую-то собственность. Клетушка в панельной «хрущебе» на одном конце города, гаражный кооператив – в другом, клочок земли в садоводстве, клочок земли под посадку картофеля… Если собрать эти разрозненные клочки и квадратные метры, то получался бы на каждого вполне приличный участок для своего дома. Дайте еще ссуды, побеспокойтесь о простейших коммуникациях — и народ бы строился, разводил сады и огороды, дети приучались бы к труду, а не балдели по подъездам… Нет, нельзя, собственность делает человека независимым, а это для ортодоксальных коммунистов было страшнее чумы.

Ладно, я отвлекся. Мое «изобилие» на четырех сотках, конечно же, породило легенду об огромном доме с оранжереей и зимним садом, парке на нескольких гектарах и прочих буржуйских излишествах.

Забавно было слышать, как один «знающий» человек уверял собеседников, что я давно, оказывается, живу в Австрии, и неплохо там устроился. Моя попытка возразить чуть не окончилась мордобоем – посчитали приспешником «этих ворюг от власти»… Соображаю: почему поселили в Австрию, я там ни разу не был… И догадываюсь: в Австрии работает торговым представителем Геннадий Иннокентьевич Фильшин. Такой же бывший депутат, с таким же отчеством — чем не Широбоков?

А сравнительно недавно, когда уже ушел в отставку, «порадовала» жену старая знакомая:

- Тяжело, небось, тебе теперь?

- Почему?

- Ну, одной-то куковать…

- ?!..

- Ну, как мужа-то схоронила…

Так вот я и в коттедже поселился, и в Австрию эмигрировал, и умереть успел. Последняя новость не очень радует, но, если верить приметам — может, долго жить буду? «Похороны» мои состоялись тоже не просто так: в конце девяностых ушли из этой жизни брат и отец. Некрологи в газетах были, фамилия та же — для «знатоков» оснований более, чем достаточно…

Это довольно пространное описание слухов я привел к тому, чтобы показать, насколько надежны и основательны «оперативные данные». Дыму, зачастую, много, а вместо огня — светящаяся гнилушка…

С Владимиром Кузьмичём у нас были принципиально разные и непримиримые позиции по АО «Лензолото» и освоению месторождения рудного золота «Сухой лог», по созданию АО «Финпром», по строительству аэропорта «Иркутск — новый», по перепрофилированию Байкальского ЦБК и ряду других вопросов, которые сегодня уже не припомнить.

С просьбой о помощи ко мне обратились старательские артели. Они добывали до 70% всего золота, которое шло в зачет объединению «Лензолото». При этом монополист принимал у старателей драгоценный металл по 70 рублей за грамм, а сдавал государству уже по 508 рублей. Почувствуйте, как говорится, разницу… Артели требовали равных условий, как предписывал Закон «О предприятиях и предпринимательской деятельности», добивались возможности сдавать золото государству напрямую, без посредников. В ответ ершистых старателей лишили лицензий на недропользование и потребовали выкупать у государственных объединений технику, которая испокон веков на заработанные старательские деньги приобреталась. Промывочный сезон срывался, многие артели под угрозой разорения заключали контракты на добычу золота с развивающимися странами Латинской Америки и Африки… А России развиваться не надо, России золото не нужно?

Переписка с правительством, разными ведомствами и структурами заняла несколько томов. И ситуацию удалось разрешить подписанием правительственного постановления «О мерах по содействию частной инициативе в горнодобывающей промышленности». А следом — другая напасть. Началась приватизация «Лензолото» с прицелом на освоение крупнейшего в России месторождения «Сухой лог». При этом был допущен целый букет нарушений: регистрировалось закрытое акционерное общество, а не открытое, как предписывалось законодательством, коллектив из приватизации исключался, область тоже оставалась в стороне, зато появлялся равноправный акционер в лице австралийской фирмы «Стар технолоджи лимитед», зарегистрированной в оффшорной зоне на каких-то островах… Битва была нешуточной. Мы добивались, чтобы освоение Сухого лога проводилось силами Российских инвесторов и на законных основаниях. Яковенко поддерживал «Лензолото» и «Стар». Кстати время прошло, а капиталы австралийской фирмы так и не дошли до Бодайбинского района. Да и «был ли мальчик»?

Еще одно любимое детище Кузьмича — АО «Финпром». Полное название: «Государственная финансово-промышленная компания». Тонкость здесь в том, что «государственная» заведена в кавычки. А создано акционерное общество, чтобы аккумулировать финансовые средства и другие ресурсы в интересах области. Привлекаются государственные средства. Но — в акционерное общество. Но — государственное лишь в кавычках… Мы с В.Игнатенко, председателем Областного Совета, пытались остановить «бульдозер» на пути к строительству сомнительного сооружения, но — тщетно. Оставалось писать протесты в прокуратуру и Администрацию Президента, «ябедничать» — как выражался Яковенко. Вот выдержки из справки:

«…АО «Финпром» было зарегистрировано 30 апреля 1993 года с уставным капиталом 900 млн. рублей в нарушение ст.6 и 12 Закона «О предприятиях и предпринимательской деятельности» за счет имущества, находящегося в областной собственности и финансовых активов области. В нарушение ст. 7 и 9 Закона РФ «О конкуренции и ограничении монополистической деятельности на товарных рынках» администрация Иркутской области прокручивает через «Финпром» бюджетные и внебюджетные средства. Так, распоряжением первого заместителя главы администрации за счет дивидендов СП «Игирма-Тайрику» перечислено «Финпрому» 120835 тыс. рублей, затем передано 503,7 млн. рублей и 800 тыс. долларов, а также все облигации государственного валютного займа на сумму валютных средств областного валютного фонда и финансовые средства от экспортно-импортных операций на сумму 350 млн. рублей. «Финпрому» выделен беспроцентный кредит на сумму 110 тыс. долларов и кредит на сумму 80 млрд. рублей с процентной ставкой, равной 1/3 от ставки Центробанка. В нарушение Указа Президента «Финпрому» передается государственная доля акций приватизированных предприятий, а также средства от приватизации, нежилые помещения, находящиеся в областной собственности, и многое другое.

Акционерное общество выступает одновременно генеральным заказчиком и подрядчиком строительства международного аэропорта «Иркутск-новый», сооружение которого недопустимо на выбранной площадке из соображений безопасности и секретности. Тем не менее договор на строительство уже заключен с фирмой International Airoport Consorcium…».

Я получил заключение ФСБ, Министерства обороны, разговаривал с секретарем Совета безопасности, облетел с военными выбранную площадку на вертолете — вывод однозначный: строить нельзя. Современные технические средства позволяют с такого расстояния считывать важную информацию, а для переноса стратегических объектов у России нет средств. Казалось бы, вопрос ясен. Однако, первый заместитель не привык отступать. Работа не то, чтобы кипела, но лес под взлетные полосы «Финпром» продолжал вырубать. Яковенко показал мне и официальные документы: Министерство обороны выбор площадки согласовало… Я глазам своим не верил. Не может быть! Но прояснить историю с этим согласованием мне так и не довелось — ушел в отставку.

Насколько мне известно, со сменой руководства в стране и области вопрос о строительстве международного аэропорта на спорной площадке больше не поднимался, а «Финпром» после громких скандалов «почил в бозе».

О перепрофилировании Байкальского целлюлозно-бумажного комбината я довольно подробно писал в предыдущей книге «Урочище Енхок», поэтому повторяться не буду. Достаточно много пришлось работать над Законом «О Байкале», по Постановлению Правительства о перепрофилировании БЦБК от 2 декабря 1992 года, встречаться с Е.Гайдаром, проводить согласительные комиссии в комитете по экологии, писать статьи в центральные газеты, выступать по российскому телевидению. В Иркутске радикальные экологи и общественники требовали немедленного закрытия комбината, (что было неприемлемо не только по экономическим, но и экологическим соображениям — очистные сооружения БЦБК обслуживали всю инфраструктуру немаленького города и без них все коммунальные и промышленные отходы хлынули бы в озеро), другая же позиция заключалась в том, чтобы не мешать работе комбината, приносящему области устойчивую валютную выручку. Как человек сугубо прагматичный, Яковенко придерживался, конечно же, последней точки зрения, а с этой позицией приходилось бороться. Я же полагал, что думая о будущем, а не только о сегодняшнем дне, целлюлозное производство с берегов Байкала необходимо убирать непременно, но действовать надо продуманно и комплексно, без кавалерийских шашек. Владимир Кузьмич, возможно, думал точно так же, но вечно голодный областной бюджет ежедневно требовал подкормки и диктовал свои условия поведения…

Я считаю себя человеком неконфликтным (допускаю, что не все с этим согласятся), а писать приходится о конфликтах — возможно, потому, что они являются пружиной последующих действий и поступков. Политика, как правило, из таких пружин и конструируется. Если врага нет — его следует придумать, это наилучшим образом объединяет команду и, как сейчас выражаются, электорат. Ближайшее окружение надо разделять, чтобы всецело над ним властвовать. Не обойтись без системы сдержек и противовесов, обострений и послаблений… Все это известно с древнейших времен и вполне откровенно сформулировано Макиавелли еще в средневековье. Ничего не изменилось с тех пор.

Если дела в области складывались неплохо, то это заслуга мудрого руководства, если не ладились — происки Москвы. Я же представлял в области Кремль — со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Ладно, политические маневры понять можно, без них, порой, не обойтись. Но когда противостояние становится устойчивой потребностью, когда часть целого провоцирует цепную реакцию распада — это уже опасно. А такие симптомы в областной администрации стали проявляться все чаще. Приведу один эпизод, говорящий о многом.

Я был по должности назначен членом Военного Совета Забайкальского пограничного округа. Штаб располагался в Чите, а охраняемая граница растянулась почти на четыре тысячи километров, от Благовещенска до Барнаула. Отношения с соседями — Китаем и Монголией — в новых экономических и политических условиях выстраивались непросто, требовали иных подходов. Проблем у пограничников хватало. Командующий округом Виктор Петрович Войтенко при наших встречах недоумевал: «Вот ведь какой парадокс получается. Вы у нас единственный гражданский Член Военного Совета, и как раз с вашей Иркутской администрацией мы не можем найти общего языка. Я даже с губернатором встретиться не могу. Другие президенты и губернаторы сами ищут встречи, а тут… как сопредельное недружественное государство… Тяжко Вам там приходится, представляю…»

Что мне оставалось? «Будем пытаться. — Отвечал я. — Не мытьем, так катаньем. Ведь что-то их должно прошибить. Ведь в России живут…». Пограничники обслуживали в области международные рейсы в двух аэропортах и на железной дороге. Помощи — никакой. Назревал даже вопрос, чтобы снять пограничный контроль и тем самым закрыть международные рейсы через Иркутск. Но запугать команду губернатора и такой мрачной перспективой не удавалось. «Пусть попробуют! Пусть только сунутся!» — звучало в ответ на мои увещевания. Как будто речь шла о неприятельских войсках. И — никаких встреч с командующим. Генерал-лейтенант Войтенко так и не переступил губернаторского порога.

Соседние области брали шефство над пограничными заставами, помогали их отстраивать и обустраивать, готовили для мальчишек в зеленых фуражках концерты и продуктовые посылки. В 300 километрах от Иркутска расположилась застава в Мондах. В советские времена через этот пограничный переход бесконечным потоком шли из Монголии фуры со скотом — маршрут кратчайший и отработанный. А еще Монды открывали заманчивую перспективу для развития туризма. Маршрут «озеро Байкал — озеро Хубсугул» через богатую минеральными источниками Тункинскую долину мог привлечь немало отечественных и зарубежных туристов. Но пограничный переход не имел элементарных условий, там и пограничникам приходилось несладко на пронизывающем ветрами высокогорье, а о туристах и говорить нечего. «Интурист» брался решить эту задачу и построить все необходимое, от области только требовалось выделить деляну для заготовки леса. Как и следовало ожидать, эта вовсе не обременительная схема помощи была с негодованием отвергнута. Возможно, только потому, что исходила от меня…

Вскоре наступила и кульминация. Самолет командующего приземлился в аэропорту, а губернатор в очередной раз под благовидными предлогами уклонился от встречи. Тогда я быстро организовал поездку в Монды журналистов, театра пантомимы при «Байкальском клубе» и нескольких женщин из комитета солдатских матерей. Это был первый шаг к установлению шефства над заставой. И первый блин не вышел комом, поездка, по общему признанию, удалась.

Но оценка администрации была другой. По возвращении я был затребован к губернатору. Срочно, немедленно, едва ли не под конвоем. Разнос был показательным, при заместителях. Юрий Абрамович не говорил, а кричал, что не позволит…, что он знает, как обделываются такие дела…, что он будет привлекать меня к уголовной ответственности… За что? За какие «дела»? Понять было невозможно. Тут явно присутствовала какая-то подоплека, искаженная информация, поданная «ближайшим окружением» — истинных причин происходящего абсурда я так и не уяснил. Но кульминация заключалась не в угрозах и обвинениях, а в реплике, которую произнес заместитель губернатора В.Баландин, отвечавший за правоохранительный блок и работу с армией. Когда я стал говорить какие-то банальности, что мы все живем в России и охрана ее границ наша общая забота, вот тогда-то Баландин и произнес под молчаливое согласие собравшихся: «Мы не в России живем. Мы живем в Иркутской области».

Страшные слова. Это начиналась «чеченизация» сознания, распад страны. Не какой-то бомж на рынке высказался, а заместитель губернатора, в кабинете губернатора. Это был и приговор Ельцину, расписавшемуся в бессилии остановить безудержную «суверенизацию» регионов. Да и мне — как его представителю…

В 1996 году началась яростная борьба за президентское кресло. Я был в команде действующего Президента не только из-за своей должности, но и потому, что уверился в грядущих переменах, которые были провозглашены в Указе, о котором речь впереди. Писал статьи, выступал по радио, пропагандировал Указ и намерения Президента на встречах с избирателями.

Оказалось, что зря. Президент обманул меня. Указ был всего лишь предвыборным ходом, даже не самого Ельцина, а его команды. Никто всерьез ни о каких переменах не думал.

Это станет понятным из моего выступления на 111 съезде общественно-политического движения «Наш дом — Россия» весной 1998 года. Я уже ушел в отставку и, возможно, это была последняя попытка докричаться, быть услышанным.

Увы, и на этот раз получить слова с трибуны не удалось — «не дошла очередь». Текст выступления пришлось передать в секретариат, получив заверения, что Черномырдин его обязательно прочтет и выступление непременно будет опубликовано в документах съезда.

Конечно же, уважаемый Виктор Степанович прочитать не удосужился, к публикации текст тоже не допустили, несмотря на клятвенные заверения. Другие проблемы волновали Черномырдина и Бабичева. Но для меня несостоявшееся выступление имело принципиальное значение, поэтому приведу его здесь полностью:

«Уважаемые коллеги! К сожалению, я повторю в чем-то Жириновского, напомнив, как и он, о забытом Указе Президента России от 1.04.96 г. №440 «О концепции перехода Российской Федерации к устойчивому развитию». Было даже выпущено Постановление Правительства, в котором расписывались необходимые поручения министерствам и ведомствам. Оба документа разослали на места, но не опубликовали, как положено, в «Российской газете». С этого и начались странности.

Уважаемый Виктор Степанович, напомню, я уже высказывал свою обеспокоенность по поводу этих стратегических документов Борису Николаевичу и Вам в мае 1996 года во время подписания Договора о разграничении полномочий с Иркутской областью.

Президент нахмурил брови и произнес: «это, понимаешь, непорядок, со стратегией надо работать и необходимо наладить контроль за исполнением…»

Вы, как я выяснил тогда, о собственном постановлении вообще запамятовали. Понимаю напряжение тех дней — шла труднейшая компания по выборам Президента. Понимаю также теперь, что «устойчивое развитие» — это был козырь, выдернутый у Сибирского академгородка и коммунистов, в политической борьбе. Козырь-то выдернули, привлекли на свою сторону немало сторонников, а после выборов выплеснули вместе с прочей политической шелухой. Выплеснули ребенка — уверяю Вас!

Напомню, сам термин «устойчивое развитие» появился после всемирной конференции ООН по окружающей среде и развитию (Рио-де-Жанейро, 1992 год) и стал чрезвычайно популярным в научной среде (и не только!) А вывод в Рио-де-Жанейро был сделан тревожный: при существующих социально-экономических системах (капитализм, социализм) человечество стремительно движется к трагическому концу. Поэтому срочно, незамедлительно требуются новые модели общественного и хозяйственного устройства, устойчивое развитие.

Имеется ввиду и экологическая, и экономическая, и социальная устойчивость.

Нельзя считать общество устойчивым, когда оно разделено на «красных» и «белых», богатых и нищих, работающих и безработных, грамотных и безграмотных, «своих» и «чужих» по национальному или религиозному признакам. Нельзя считать жизнь устойчивой, когда ради экономической выгоды вырубаются под корень реликтовые леса, когда травятся ядовитыми отходами реки, моря и атмосфера. Нельзя считать мир устойчивым, когда одни народы живут за счет эксплуатации других, когда одни имеют все блага цивилизации, а другие начисто лишены их.

Мы назвали свое движение: «Наш дом — Россия». Название обязывает ко многому. Нельзя жить в доме и разбирать на дрова полы и крышу, нельзя вместе с тараканами вымораживать детей. А именно так сейчас и происходит. Дом надо обустраивать, чтобы всем жилось в тепле и достатке, в мире и согласии, с уверенностью в завтрашнем дне.

Это и есть устойчивое развитие, Это есть готовая программа нашего движения. Не надо изобретать велосипедов, не надо тужиться над «национальной идеей» — надо лишь развить и доработать то, о чем громогласно заявлено государством в 1996 году.

Это стратегия национального примирения, предлагающая двигаться вперед без экономической несвободы социализма и без социальной разобщенности капитализма, жить по средствам, не грабя будущее детей, не отбрасывая, а перенимая опыт и культуру всех поколений.

Иначе говоря, от социализма предлагается взять все лучшее: принципы коллективизма и социальной защищенности, бесплатное образование и медицину, государственное регулирование основополагающих отраслей экономики, долгосрочное планирование, все лучшие традиции народа.

От капитализма: свободу предпринимательства, свободу слова и правовую защищенность граждан, конкуренцию, рыночные регуляторы экономики, культуру производства и т.д.

Абсурдно слепо копировать чужой опыт, абсурдно перечеркивать собственную историю — сделать это просто невозможно. За короткий срок россияне убедились в «прелестях» необузданного рынка: обнищание стариков, агрессивный индивидуализм, преступность, беспризорность детей, наркомания, правовой беспредел – все эти неизбежные издержки «дикого» капитализма нам миновать не удается.

А ведь у России есть все возможности перехода на новый этап развития. Это неисчислимые природные ресурсы, многовековая культура, фундаментальная индустриальная база, высокий (пока еще!) образовательный уровень населения. Немаловажно и то, что имеется еще значительный государственный сектор экономики, способный обеспечить опережающий прорыв передовым технологиям (космическая и авиационная промышленность, энергетика, электроника и т.д.)

А если говорить о приоритетах, то на первое место надо поставить интеллектуальный ресурс. Чем богата Япония? Гора Фудзияма да треска в океане, а всего остального она добилась интеллектуальным ресурсом своего народа, его трудолюбием, превратив маленькое островное государство в мировой центр высоких технологий. У нас же сегодня интеллект в лучшем случае остается невостребованным, а в худшем — просто уничтожается нищетой образования и науки.

Устойчивое развитие должно стать знаменем Движения. Ради чего? — ответ предельно ясен. Что делать? – тоже достаточно понятно. А вот как делать? – самая сложная задача.

Представляется, что необходимо будет создать правовые основы, регулирующие экономические механизмы природопользования. Предстоит установить систему стимулирования хозяйственной деятельности, ответственной за социальные и экологические результаты. Биосфера должна восприниматься уже не как поставщик сырья, а как фундамент Жизни. Должна быть проведена оценка хозяйственной емкости локальных и региональных экосистем страны, определение допустимого на них антропогенного воздействия.

В соответствии с принципами устойчивого развития предстоит выработать комплекс мер по сохранению жизни и здоровья человека, решению демографических проблем, изменению структуры потребления и уменьшению огромных различий в доходах граждан.

Одним из основных условий перехода к новой парадигме развития является обеспечение прав и свобод граждан, предполагающее формирование открытого общества, системными элементами которого являются: правовое государство, рыночное хозяйство, гражданское общество. Особое место здесь должно принадлежать молодежи, которой гарантируется безопасное будущее.

Переход к устойчивому развитию предполагает ряд ограничений, следовать которым будет нелегко, особенно на первых порах. Не обойтись без оздоровления и модернизации предприятий на уже освоенных и экологически устойчивых территориях. Предстоит отказаться от любых проектов, которые наносят невосполнимый ущерб природе и здоровью населения. Должна быть наработана система оценок и критериев, а также мер ответственности за их нарушение. При этом все показатели должны отражать качество жизни людей, уровень экономического развития и экологического благополучия.

Основными показателями качества жизни должны стать: ее продолжительность, состояние здоровья в разных возрастных группах, экологическая обстановка, рождаемость, уровень знаний, доход (исчисляемый валовым внутренним продуктом на душу населения), уровень занятости, степень реализации прав человека, криминогенная обстановка и т.д. Не обойтись и без новых основополагающих понятий, таких, как: природоемкость хозяйства, уровень потребления природных ресурсов, уровень устойчивости экосистемы при воздействии промышленности (на единицу конечной продукции) и т.д.

Особо хотелось бы сказать о Байкале. Без него у России нет будущего. По некоторым подсчетам наш «Колодец планеты» содержит до 70% всех запасов чистой питьевой поверхностной воды Земли.

Воздух и вода — основные условия для жизни. Но если воздух укутывает равномерно всю планету и принадлежит всем, то основные запасы питьевой воды сосредоточены в России. Это ее бесценное достояние, это, если хотите, ее Божественный промысел. Да, у России много богатств: нефть и газ, уголь и железные руды, золото и алмазы — но все они исчерпаемы, невосполнимы. Они когда-то кончатся, как медяки в кармане у пьяницы. А вода Байкала — постоянно возобновляемый природный ресурс, вечный ресурс, уникальная природная фабрика по очищению и производству питьевой воды.

Поэтому существование опасных производств вблизи озера надо считать безумием, которое дальше терпеть невозможно. Работу целлюлозного комбината на берегах Байкала мировое сообщество должно расценивать как испытание ядерного оружия в атмосфере. Угроза отравления воздуха планеты ничем не лучше, чем угроза отравления «Колодца планеты», запасов питьевой воды. И если раньше деятельность БЦБК связывали только с интересами всемогущих оборонных и лесопромышленных ведомств в Москве, то сегодня все активнее проявляется местное экономическое лоббирование. Источник валюты (крайне ненадежный, кстати) становится важнее источника жизни. Вот такое порочное сознание, расточительное отношение к жизненным ценностям и призвано преломить устойчивое развитие.

К сожалению, федеральная власть еще далека от этого понимания. Указ по устойчивому развитию заблокирован, перепрофилирование БЦБК оттягивается на неопределенное время, Закон о Байкале принят Государственной Думой, но не подписан Президентом (закон все же был вскоре подписан, однако никак не регламентировал деятельность целлюлозников - прим. автора). Значительнее сдвиги на международном уровне: Байкал объявлен памятником природного наследия ЮНЕСКО, Всемирный банк выдает гранты на сохранение биоразнообразия сибирского моря. Но, как и следовало ожидать, все эти гранты не видят в биоразнообразии человека, живущего на Байкале, он — как бы лишний в биологической цепочке. Убежден, задача — видеть человека — должна стоять перед российским государством и правительством.

Спасибо за внимание».

Что добавить к этому?

Президент обманул меня. А я продолжил цепную реакцию обмана. Писал, разъяснял — и кто-то мне верил, наверное. Может, последний раз верил… Мы объяснялись с Президентом недолго, несколько минут, но их хватило вполне. Борис Николаевич басил какие-то дежурные фразы о непорядке, о необходимости контроля, при этом вроде бы смотрел на меня, но меня не видел. Оловянные, застывшие глаза, смотрящие в пустоту… Вот тогда я впервые подумал об отставке.

Это был другой Ельцин. Обрюзгший, уставший, равнодушный, пресытившийся непомерной властью. Первый Ельцин, «наш Ельцин», был совсем иным. Вот он движется по Кремлевскому дворцу как ледокол среди человеческого прибоя, всегда выше на голову окружающих, далеко не маленьких людей — такому по силам сокрушить все льды тоталитаризма. Вот он возвышается глыбищей на съездовской трибуне — и не найдется таких сил, чтобы сокрушить его. Вот приглашает соратников к себе после очередного демарша коммунистов: « Ребята, что делать будем?» — простой, доступный, демократичный… Сейчас я понимаю, что мы видели его таким, каким хотели видеть, творили из него кумира — но таков уж менталитет российского народа. Пели с энтузиазмом одно: «никто не даст нам избавленья, ни Бог , ни Царь и не Герой», но на пьедестал всегда тащили непорочного Героя, Богочеловека. А потом с таким же энтузиазмом проклинали его и свергали…

Что бы ни говорили, а Борис Николаевич был прирожденный боец. Иногда он вел себя, как слон в посудной лавке, но от бойца и не ждут изящества. Размахнись рука, раззудись плечо… — ждали такого богатыря. И получили его. Ведь пытался действовать по иному Горбачев, старался вести реформы осторожно и последовательно, близко к китайскому варианту, — не получилось. Не китайцы мы, терпения и терпимости не хватает. Герой должен идти напролом, рубить головы направо и налево, тогда народ его обожает и рукоплещет ему. Стоит остановиться, задуматься — аркан ему на шею и с глаз долой!

Горбачев сам взрастил себе Ельцина, начав перестройку с объявления гласности, перевернув пласты сокрытой от глаз истории. Мудрый Дэн начал в Китае с экономики, раздав землю крестьянам и оставив в неприкосновенности все коммунистические молитвы. Китайцы ринулись работать. Мы, ужаснувшись открытым пластам истории, принялись ожесточенно свое поле вытаптывать. Содрогнулись от увиденного-услышанного, стали озираться в поисках врага. Для одних он обнаружился в тех, кто все это сотворил в недавней истории, для других — в тех, кто все эти безобразия перевернул и показал. Ситуация гражданской войны. Вновь пошло разделение или, на медицинском языке, шизофрения, «баррикады» выстраивались едва ли не в каждой семье: бабушка могла объявить себя демократкой, сын — коммунистом, внук — патриотом. Или наоборот. Слава Богу, не дошло до настоящих баррикад. Видимо, Россия исчерпала свой лимит насилия и кровопролития, история на повторном витке, как и положено, обернулась не трагедией, а фарсом.

Мой отец, известный геолог, первооткрыватель нескольких месторождений, вынужден был на пенсии подрабатывать дворником. В своем унижении он обвинял коммунистический режим, клеймил его почем зря, пенял мне, что, мы, демократы, нерешительно вытравляем эту «заразу». Мне было больно за отца, и я испытывал не меньшее унижение, что на свою скудную зарплату не могу ничего поправить. «Когда же, наконец, мы будем жить лучше?!» — его вопрос с каждым годом звучал все настойчивее и требовательнее. «Знаешь, пап, мы будем жить лучше, когда сами станем другими, когда перестанем гадить в собственном подъезде и начнем мыть окна каждую неделю…». Он не понимал, он считал, что «те, наверху», обязаны наладить жизнь народа сей же момент. Но я уже убедился, что «наверху» точно так же, как и «внизу». В панельной «депутатской» московской многоэтажке лифты были загажены точно так же, как в любом иркутском доме. Царапали похабные надписи и поджигали кнопки в лифтах не инопланетяне, а дети «народных избранников». Что они могли волшебным образом наладить? Культуру? Самосознание? Традиции?

Обычный путь во власть: школа—завод—армия—институт—мастер—начальник цеха— директор завода— депутат— министр. Не наследный принц, не дворянский сын, такой же как все, но народ, подтолкнув своего выдвиженца «на верх», сразу же перестает считать его за своего, зачисляет в отдельную касту, живущую как бы на другой планете. «Инопланетяне» всемогущи, у них все по- другому, они не знают, как мы тут мучаемся, на земле , а если узнают, то обязательно помогут… И пишут челобитные Президенту, хотя пустяковый вопрос вполне по силам мастеру из ЖЭУ. Но мастер не решит, он свой, он такой же, он не хочет работать, а там, на верху, обязаны заботиться о нас, должны знать, как мы тут мучаемся… Гремучая смесь российского крепостничества, азиатского чинопочитания, западного протестантизма. Не евразийское сознание, но азиопское. И пока мы другими не станем, так и будем жить в этой самой Азиопе.

Когда Ельцин стал другим? Мне кажется, что он был и остается первым секретарем обкома партии. В другие времена из него бы мог получиться Степан Разин — сила, удаль, кураж вполне былинные. В наши времена получился Президент — такой, каким его хотели видеть. А рухнул он в один момент, разительно изменившись физически, постарев на десять лет — когда грохнули залпы по Белому дому. Нелегко далось ему это решение. И не дай Бог никому стоять перед таким выбором!

Другое дело, что все ситуации и проблемы мы создаем себе сами, а потом ищем виновных. Не надо их искать. В труднейшем, драматическом 1993 году, все мы — и Ельцин, и Хасбулатов, и истерическая старушка с красным флагом, и бородатый «патриот» с хоругвями — шли, подталкивали друг друга к трагической развязке.

Борис Николаевич еще в 91-ом году, став Президентом России, сразу после августовского путча начал перетягивать в свои структуры соратников из депутатского корпуса. Только в представители президента на местах было рекрутировано около 60 депутатов. А еще назначались главы администраций, члены правительства и министры, формировалась Администрация Президента — все из той же, зачастую, депутатской обоймы…

С чем остался прореженный Верховный Совет: обиженные коммунисты, националисты, радикалы всех мастей, охочие до потрясений и жаждущие реванша. Хрупкий баланс был мгновенно и необратимо нарушен. Ничем не лучше была и экономическая реальность за стенами Белого дома: став в одночасье нищими «миллионерами», люди проклинали реформы, власть, политиков и грозили баррикадами; армия, потеряв всяческие ориентиры и былое финансирование, ждала любого внятного приказа, откуда бы он ни последовал…

А Президент весь этот год вынужден был отступать и лавировать под натиском хасбулатовского Верховного Совета. Пришлось расстаться с Бурбулисом и Полтораниным, самыми последовательными демократами – их «крови» требовала оппозиция. Затем дошла очередь и до главного реформатора Гайдара. На VIII съезде главой правительства был избран Черномырдин. Реформы «зависли», в этом удручающем состоянии они находятся и по сей день… Были реабилитированы и освобождены из Лефортово августовские путчисты, вновь обрела легитимность распущенная в 91-м году российская компартия. Демократические победы, рухнувшие на Ельцина в девяносто первом и никак им не закрепленные, теперь уплывали из рук, контрнаступление разворачивалось по всем фронтам.

Непримиримая оппозиция вынудила-таки Президента с трибуны съезда обратиться напрямую к народу. Это был сильный и неожиданный ход — я видел, как изменился в лице и заерзал в председательском кресле Руслан Имранович Хасбулатов. Борис Николаевич объявил о своем намерении провести референдум, который и решит судьбу Конституции, съезда народных депутатов, Президента и страны в целом… Диалог со съездом исчерпан. Завершая выступление, Ельцину бы сказать, что любое волеизлияние народа он выполнит неукоснительно, но президент решил тут же нокаутировать, обескровить ненавистный съезд — предложил своим соратникам покинуть зал заседаний и собраться в Грановитой палате… Выходя, я отметил, что к дверям потекли не реки и речушки, а жалкие ручейки депутатов: многие то ли не сориентировались, то ли испугались последствий. Кворум не был сорван, съезд продолжал работать. Потерпев поражение в кремлевском дворце (от своих же!), президент в лучших традициях большевистских вождей ринулся к пролетариату — на завод имени Лихачева. Рабочий класс принял Бориса Николаевича без особого энтузиазма, хотя формально и поддержал…

Оставалась надежда на всероссийский референдум. Но это механизм громоздкий, неповоротливый, его так сразу не провернешь… А у съезда было орудие немедленного действия с иностранным именем — импичмент. И Хасбулатов немедленно изготовил его к стрельбе на поражение. Депутатам раздали бюллетени — дабы не связываться с хитроумной электроникой. В ожидании результатов вдруг закурили даже некурящие депутаты. Прибавилось работы медпункту. Журналисты носились по фойе, как угорелые, захлебываясь от противоречивых предчувствий. И вот… За отстранение Президента России от власти проголосовало 617 депутатов — совсем немного не хватило до абсолютного большинства. Импичмент не прошел. Ничья. Пули просвистели мимо…

Любопытные воспоминания оставил в газете «Русский Востокъ» известный иркутский оппозиционер и националист Александр Новиков:

«В годовщину захвата власти в Москве сионистскими оккупантами важно проанализировать причины временного поражения национально-освободительных сил и сделать из этого надлежащие выводы на будущее. Надо заметить, что пресловутый Указ №1400 не был для патриотов Иркутска неожиданным, мобилизационная готовность была объявлена задолго до появления Ельцина на экране телевидения ночью 22 сентября.

Известно было, какое значение в планах мировой закулисы отводится Иркутску, как середине России, где удобнее всего переломить ей хребет. В Облсовете среди депутатов ходил секретный документ антирусских сил, где местная агентура предупреждалась из Москвы, что особое внимание в предстоящей схватке за власть надо уделить Сибири и Дальнему Востоку, ибо там могут появиться очаги сопротивления. Кстати, загрязнение Байкала и превращение его в зловонное болото — также входит и давно в планы оккупантов, т.к. чистый Байкал — это источник огромной духовной силы России и ее народа.

Придя в серый дом в третьем часу ночи 22-го сентября в кабинете Ножикова я нашел депутатов Облсовета С.Паюка, А.Романова, В.Макарова, В.Кокорина, Г.Дмитриева, тогдашнего председателя Облсовета В.Игнатенко, руководителей УВД, МБ, зама Ножикова — В.Баландина. По репликам и увертливым ответам Ножикова стало ясно, что он зловещим замыслам Ельцина противиться не будет, на съезд народных депутатов в Москву не поедет…

В первые два-три дня поведение Игнатенко в отличие от залегшего на дно Ножикова, было выигрышным. Была созвана сессия Облсовета, принято правильное решение. Мне, в частности, пришлось, войдя в редакционную комиссию, противостоять там демократам П.Воронину, В.Ломтадзе и И.Калиниченко. Подготовленный проект решения А.Романов уже на заседании усилил и отредактировал таким образом, что потом его в осажденном Белом доме выдавали за образец, а другие регионы повторяли… Не аплодировали принятому документу на съезде народных депутатов России только отсутствующие народные депутаты-дезертиры: Ножиков, Широбоков, Кондобаев, Алексеев и др. Для того, чтобы депутаты Облсовета не поддались парализующему страху и отчаянию, пришлось остро и инициативно выступать на сессии в компании Н.Меринова, А.Романова, и С.Паюка…

Нам удалось через местное радио и телевидение организовать выступление прибывших из Москвы депутатов В.Спирина и Г.Никольской, установить регулярную связь с Москвой и другими регионами, местные чекисты высказались в защиту Конституции. Чувствовалось, что чаши весов заколебались, еще бы два-три дня и осажденные получили бы реальную поддержку регионов. Не хватило совсем малого, но преступно недоработали все и каждый из патриотов. Не смог Муха (тогда глава администрации Новосибирской области - прим. автора) организовать в Новосибирске место для работы законного правительства и ВС, побоялся вернуться в Москву В.Спирин, препоручив ответственность хрупкой женщине Г.Никольской. Не хватило выдержки, умения и хладнокровия у Р.Хасбулатова и А. Руцкого.

В итоге ползучая оккупация России получила дальнейшее развитие…»

Судя по выражениям, комментировать которые не хочется, намерения у «патриотов» были серьезные. А если прибавить к ним высказывания генералов Макашова, Руцкого, Баркашова и прочих «ястребов», то станет и вовсе страшно.

Политическая обстановка накалялась с каждым днем. Ельцин всячески форсировал проведение референдума, сознавая, что идет ва-банк и рискует всем. И вот 25 апреля референдум состоялся. Результат превзошел самые оптимистические ожидания: первого Президента России поддержали 60% россиян. В стороне от этой победы не были и мы, представители в регионах. Работа велась огромная. Надо было неустанно, просто и доступно объяснять людям суть реформ и баталий на политической арене, дискутировать с коммунистами и псевдопатриотами. К сожалению, сами прорабы реформ не всегда были понятны простым людям. Чмокающий Гайдар с его монетаристскими заумными терминами, не менее академичный и нудно-скрипучий Бурбулис, откровенно лакейского пошиба Носовец и прочие члены команды своим появлением на телеэкранах начали вызывать аллергию… Но как бы там ни было — победили.

Президент получил поддержку народа и конституционное право действовать от его имени. Мы были уверены, что Борис Николаевич незамедлительно проведет кадровые перестановки и, самое важное, распустит съезд и Верховный Совет, назначив выборы в Государственную Думу.

Увы, наш «богатырь» опять задремал на печке. Все кадры, лукаво подмигивающие направо и налево, остались на своих местах. Принятие Конституции утонуло в бесконечных прениях Конституционного собрания. Вместо реформ продолжалось строительство финансовых «пирамид» и скупка за бесценок государственной собственности. Верховный Совет, оправившись от шока и получив передышку, начал готовить очередное контрнаступление, завершившееся «окаянными днями» октября. (воистину, какой-то роковой месяц для России!).

По моим наблюдениям, интеллигенция и пресса именно с той поры начали дистанцироваться от Ельцина. Кредит доверия первому Президенту России стремительно таял.

А Борис Николаевич, упиваясь победой, то разъезжал по стране, как Генеральный секретарь, то забирался на отдых в свои резиденции.

Между тем, Верховный Совет уже сформировал будущую модель государственной власти: президент — Руцкой, вице-президент — Травкин, председатель правительства — Скоков, министр иностранных дел — Хасбулатов, министр экономики — Явлинский… Несколько неожиданный и не очень страшный по персоналиям расклад, но, на мой взгляд, он был чисто декоративным — за фасадом стояли другие, более влиятельные и мощные силы…

Похоже, спецслужбы вели свою игру, дожидаясь неизбежной заварухи и рассчитывая по-своему воспользоваться ее результатами. И агентуры было полно в Белом доме, и каждый уголок там, наверняка, прослушивался — так что все планы «повстанцев» не могли быть тайной. Тем не менее, лишь журналисты кричали о близкой катастрофе, но от них кремлевские чиновники отмахивались, как от надоедливых мух, рассчитывая на профессионалов из «компетентных органов». «Ничего не вижу, ничего не слышу…» — под эту песенку бдительных стражей безопасности президент и руководители его администрации, правительственные чины разъехались на воскресенье 3 октября по служебным дачам. О начавшихся штурмах Останкино и московской мэрии они узнавали из телевизионных новостей… Удивительный расслабон! Но он кому-то был нужен…

Натура Ельцина выпирала даже в незначительных эпизодах. Уже после сердечного шунтирования и нелегких выборов, заметно одряхлевший Борис Николаевич, напутствует только что назначенного премьер-министром Примакова (сюжет идет по всем телеканалам):

— Ну вот, — произносит президент при заключительном рукопожатии, — задачи определены, цели, как говорится, поставлены…

Примаков торопится продолжить:

— …И за работу!

Ельцин держит паузу, потом рубит:

— И — в бой!

А бой и работа — вещи несколько разные. «И вечный бой, покой нам только снится» — куда же денется Борис Николаевич от советского наследия и собственного характера!?

На выборы 96 года Ельцин шел больным, изрядно потяжелевшим и усталым. Да и сама избирательная компания оставила болезненный привкус. Знаменитые «коробки из-под ксерокса», в которых выносились «куда-то» килограммы долларов, совершенно оголтелая и «бесплатно» ныряющая в почтовые ящики газета «Не дай Бог!», разухабистые концерты на стадионах «Голосуй, а то проиграешь!» и прочая дорогостоящая клюква… Но другим претендентом был Зюганов — ну, не за это же коммунистическое чудо голосовать!..

После выборов все чаще стали поговаривать о «семье» и приближенных олигархах, о взятках в администрации президента и в правительстве. Представлять такого президента и такую команду становилось в некоторые моменты просто стыдно. Я оправдывался тем, что представляю не Ельцина, не личность, а главу государства. Спасательным кругом служил мне Закон о государственной службе, который четко расписывал права и обязанности государственного служащего. Но и здесь действовали двойные стандарты. Закон запрещал госслужащим заниматься политической деятельностью и участвовать в избирательных компаниях, но с представителя президента спрашивали прежде всего за результаты выборов. Отвечать за то, чем не имеешь права заниматься — это, знаете ли, задачка для шизофреников. А как озаглавлена эта книжка? То-то же… Заниматься приходилось — втихую, не засвечиваясь, — и даже получать за это благодарности от Президента…

Двойные стандарты становились правилом поведения. Скажем, выходит Указ о присвоении представителю президента классного чина Действительного государственного советника 3 класса. С ума свихнуться — такая величина. В табели о рангах этот чин соответствует званию генерала армии или адмирала флота. А следом идет указание, по которому без согласования с Москвой я не могу принять на работу или уволить даже секретаршу. И мне отныне надлежит вести переписку и обращаться только в соответствующее управление администрации Президента. Но тогда бы и название должности изменить: представитель управления… Отныне какая-то девчушка в сером здании на Старой площади будет сортировать мои сообщения , решая, что из них включать в обзор для начальства, а что выбросить в корзину… А ведь в Москву летели не конфетные фантики — в письмах и шифротелеграммах заключались человеческие судьбы, кричащие проблемы, совершенно секретные сведения об армейских частях и оборонном потенциале…

В очередной раз появившись в Москве весной 97 года, я все это и выложил начальнику нашего управления в Администрации Антону Федорову. Отношения у нас были не только формальными, как-никак оба были депутатами, начинали вместе тянуть лямку представителей. Франтоватый Антон, раскуривая неизменную трубку, спокойно произнес:

— Невозможно работать — не работай. Пиши заявление.

— Ну, и напишу!

— Ну, и пиши!..

Заявление написал, не особенно огорчаясь. И соображая задним числом, что меня выманили на него, как пескаря на крючок с наживкой. Видать, достал я там всех своим недовольством и своеволием. Как говорится: «была без радости любовь — разлука будет без печали…»

В Иркутске о предстоящей отставке не распространялся: на фоне выборов губернатора этот поступок претенденты могли бы как-то использовать.

Так уж получилось, что в отставку мы с Юрием Абрамовичем ушли чуть ли не одновременно и журналисты поспешили связать эти события. Дескать, представитель президента не входил в команду нового губернатора и потому поспешил оставить должность. Надеюсь, терпеливый читатель, осиливший книгу до этих строк, составил для себя вполне определенное мнение, что я вообще не входил ни в какие команды и никогда не был «чьим-то человеком». Более того, если «старому» губернатору я лишь досаждал какими-то возражениями и юридическими спорами, то в карьере «нового» я принимал непосредственное участие. В пору, когда мэры назначались Президентом России, пришлось затратить немало сил и времени на то, чтобы предложенную мной кандидатуру Говорина согласовали депутаты городского Совета. Добиться этого удалось только после нескольких заходов и депутаты-демократы со мной всерьез рассорились — они были против Говорина.

Заявление об отставке Ножикова стало громом среди ясного неба. Встречаемся. «Юрий Абрамович, как это понимать?». «Так и понимать. — Отвечает устало. — Никаких политических маневров тут нет. Понимаешь, здоровье уже не то…». «А еще?..» — добиваюсь я. «Да, есть еще соображения. Сейчас в области обстановка стабильная и я хочу этим воспользоваться. После моей отставки выборы будут досрочными, и оппозиция не успеет развернуться. Я еще один срок не потяну физически, а при моем отсутствии вся избирательная компания будет строиться исключительно на критике прежней администрации, и достойно им ответить уже будет некому. Таких собак навешают!.. У меня к тебе просьба: переговори предварительно с Говориным, пусть готовится к выборам. Только его вижу достойным кандидатом…»

С Борисом Александровичем потолковали тем же вечером. Он был, мягко говоря, не в восторге. « Как можно верить таким уловкам?! — Поразился моей наивности мэр города. — Знаю я эти хитрости: показать наживку, выманить сильных претендентов, а потом вновь самому баллотироваться. По просьбе трудящихся. А я весь по уши в дерьме. Нет, благодарю покорно, не на того напали!» Я верил губернатору, хотел верить, но все же червячок сомнения точил: эти самые «просьбы трудящихся» шли в администрацию валом. Учителя из Братска даже телеграфировали, что согласны еще год не получать зарплату, лишь бы родной и единственный Юрий Абрамович не покидал их… Ну, почему бы не уступить слезным просьбам трудящихся?..

Ножиков принял решение и отступать не собирался. Как я говорил, он был человеком чести. Позже мне было стыдно за свои сомнения. А с Говориным пришлось встречаться еще не один раз, уговаривать и убеждать вместе с Ножиковым, прежде чем тот решился вступить в борьбу за губернаторское кресло.

Борис Александрович уверенно победил и произошло это 27 июля, в мой день рождения. Был повод поднять рюмку и порадоваться успеху. Я с легким сердцем ушел в отпуск, зная, что за это время поспеет Указ Президента и в свой кабинет на четвертом этаже «серого» дома я уже не вернусь.

Сейчас читаю на сайте «Кто есть кто в Иркутске» краткую характеристику своей деятельности той поры и не могу с ней согласиться (впрочем, кто же из чиновников может согласиться со своей критической оценкой?!). Тем не менее, рискну все же оспорить некоторые тезисы. Вот как я представлен в иркутском Интернете:

«…С сентября 1991 года по август 1997 года представителем (с ноября 1996 года — полномочным представителем) Президента в Иркутской области являлся Игорь Широбоков. До этого с марта 1990 года он был народным депутатом РФ, членом фракции «Демократическая Россия». Участник первой демократической волны, Широбоков в своей деятельности придерживался амплуа «наблюдателя», а не «наместника». Будучи тесно связанным с местными элитами, он предпочитал взаимодействовать, а не конфликтовать с губернатором Юрием Ножиковым. Основным продуктом работы Игоря Широбокова были аналитические записки в Администрацию Президента о различных аспектах ситуации в Иркутской области. Публичная деятельность представителя президента свелась к минимуму, даже созданный Широбоковым в 1994 году «Байкальский клуб» не смог выйти за рамки одной из элитарных общественных организаций.

С одной стороны, вокруг Широбокова не было потенциального очага междоусобицы, с другой — его размеренность, переходящая в откровенную пассивность, не способствовала росту авторитета представителя Президента среди партий и других общественных организаций, считающих себя реформаторскими. Так, Широбокову не удалось консолидировать демократические организации региона перед выборами в Государственную Думу 1993 года. На следующих выборах в 1995 году он вообще не играл заметной роли, хотя и оказывал поддержку списку кандидатов от движения «Наш дом — Россия».

После вторых выборов губернатора области Игорь Широбоков, не являясь человеком Бориса Говорина, добровольно ушел в отставку, постепенно возвращаясь к писательской и журналистской деятельности.»

Все верно, я действительно предпочитаю не конфликтовать, а взаимодействовать — с кем бы то ни было. И как раз с губернатором, к сожалению, это взаимодействие не всегда получалось — о чем в пределах возможного я уже поведал в этой книге. Другое дело — конфликты не выносились на публику… И одними аналитическими записками дело не ограничивалось. Я заглянул в отчет за 1993 год и обнаружил, что за прошедший год мне пришлось оспорить и отменить 10 постановлений губернатора. Как правило, Ножиков соглашался с отмеченными нарушениями и приводил документ в соответствие с федеральным законодательством, но иногда приходилось подключать прокуратуру. Пришлось даже оспаривать решения депутатского корпуса. Так, председатель облсовета по моему представлению не подписал принятое сессией решение об увеличении должностных окладов, нарушающее Постановление Правительства. Если это «бесконфликтность», то желающие могут для эксперимента поконфликтовать с действующим губернатором и оспорить хотя бы запятую в его решениях. Уверяю, мало не покажется…

Не буду спорить с «размеренностью, переходящей в откровенную пассивность» — со стороны виднее. Но «консолидировать демократические организации» пока никому не удавалось: там все первые, все лидеры и вожди. Легче тараканов приучить ходить строем. Возьмите «Демократическую Россию», «Выбор России», «Яблоко», «Союз правых сил» — с кем и когда им удавалось объединиться? На изломе девяностых вообще не было никаких демократических сил, была оппозиция правящему режиму КПСС, которая после крушения противника взорвалась и разлетелась на тысячи мелких осколков. И этот калейдоскоп из националистических, монархических, анархических, религиозных и прочих окрасок — консолидировать? Благодарю покорно…

Несколько слов о публичности. В наше время она означает прежде всего появление на телевизионном экране. С 1995 года я был каким-то таинственным «ластиком» стерт с этих экранов (тогда как раз усилились позиции В.К.Яковенко и обострились мои конфликты с исполнительной властью). Доходило до того, что веду какое-то совещание в своем кабинете, телевизионщики его аккуратно записывают, но вечером я гляжу этот сюжет и не нахожу себя, даже нет упоминания о Представителе Президента… Телевизионное пространство тогда стало окончательно управляемым и контролируемым, потому мне места в нем не находилось.

О своей отставке я уже рассказал, и повторяться не стоит. Во всяком случае, с Говориным она никак не связана.

А вот с «Байкальским клубом» упрек принимаю полностью. То, что созданное мной общественное объединение не сумело развиться — целиком и полностью моя вина. Развитие требовало денег, и немалых. Надо было либо зарабатывать самим, либо просить у богатых. Коммерсант из меня никудышный, а просить не умею, не могу. Наверное, это гордыня — один из худших человеческих пороков по Евангелию. Она подводила меня не только в публичной, но и в обычной жизни. Увы…

Началось «постепенное возвращение к писательской и журналистской деятельности». Все так. Но возвращение это оказалось непростым…

СВОБОДЕН!

Ощущение было сродни тому, какое я испытывал возвращаясь из тундры после «погружения» в профессию оленевода к привычной городской жизни и работе. Правда, на этот раз моя акция «журналист меняет профессию» затянулась на долгих семь лет, и возвращался я в другую действительность, где прежней моей профессии фактически не существовало.

Газеты изменились неузнаваемо. Если раньше над редакциями домокловым мечом висели обкомы, райкомы, парткомы и непреодолимая цензура, то теперь все средства массовой информации подсели на финансовую иглу. А эта зависимость беспощаднее и жестче партийной. Часть изданий прижалась к властным структурам и добывала денежку на существование тошнотворным верноподданичеством. Другая часть нашла опекунов среди олигархов или бандитов, старательно выполняя политические заказы и отстреливая неугодных. Не нашедшие «хозяев» вынуждены были пробиваться чернухой, порнухой и рекламой. Так в какую журналистику возвращаться?

В Российском государстве жизнь человеческая никогда не представляла хоть какой-то ценности — и при царском режиме, и при партийном, и в «неокапиталистической» действительности. «Гвозди бы делать из этих людей» — высказался в свое время советский поэт, не догадываясь, что его «рационализаторское» предложение давным-давно освоено и внедрено в практику. Человеческую массу бросали на стройки века, мостили ею болота, испытывали ядерными взрывами и голодом, заваливали телами непреодолимые оборонительные сооружения (вроде линии Маннергейма), лишали имущества и права на жизнь— а он, русский человек, все еще жив, курилка! Жестко обузданные идеологией и цензурой партийные газеты как раз в этой презренной и никчемной человеческой жизни отыскали свою оппозиционную нишу — очерки о судьбах человеческих противостояли бесчеловечной традиции, поднимали самосознание и самоуважение людей. Читающая публика выражала свою признательность высокими подписками и уважением к пишущей братии. Иначе и быть не могло, все выстраивалось по жизненным законам: «что посеешь — то и пожнешь», что отдашь — то и получишь. В пору перестроечной эйфории многие даже признавались, что читать стало интереснее, чем жить… А когда стало «все дозволено» и слово превратилось в спекулятивный товар, человеческая жизнь и для прессы потеряла всякое значение. Редакторы газет цинично заявляли: «Этот пипл все схавает», а презираемый ими «пипл» платил той же монетой. Я такой же «пипл», то бишь народ, и с удивлением отмечаю в себе, что пропала и потребность читать периодику, и, тем более, этой периодике верить… Так в какую журналистику возвращаться?

То ли я потерял свое место в своей профессии, то ли профессия потеряла меня… Если сказать, что я спокойно и равнодушно принял такой итог, то это будет неправдой. Но и особой трагедии не было — я ведь собирался писать книги. Теперь эта возможность мне дана, сбылась мечта идиота.

Оказавшись наедине со своей свободой, которую еще называют и осознанной необходимостью, я засел за книгу. Одну — «Урочище Енхок» — написал и издал, всякая мелочевка не в счет, а эту, вторую книгу, заканчиваю, сбежав от свободы на должность специалиста в энергетическую компанию. Свобода оказалась непосильной ношей.

Поупражнявшись в словесности над клавиатурой компьютера, я отходил покурить к окну в кухне, откуда у нас открывается завораживающий вид на залив. Прежняя квартира была на первом этаже, там даже днем приходилось включать лампочки и пялиться из окна на стены соседних домов. А здесь — простор, свобода… На этом просторе постоянно наблюдаю самых свободных людей — бомжей. Пожалуй, у них свободы даже больше, чем у меня: свобода ночевать, где угодно (на чердаках, в подвалах, в колодцах теплотрасс), а питаться – в любое время и в любом месте (если мусорные баки полны). Но, Боже мой, какими тружениками им приходится быть! С раннего утра — тщательный обход и ревизия всех мусорных баков, проверка закутков и скамеек, где за ночь как грибы вырастают пустые бутылки. При этом соблюдается строгая иерархия, территориальная принадлежность и жесткое расписание. Изредка возникающие трудовые конфликты безжалостны и свирепы. Да, за все в этом мире надо платить, а разница в тарифах сути не меняет.

Чем же я отличаюсь от этих бродяг, чем моя свобода лучше? Нет у меня, как и у них, медицинского и пенсионного страхования, нет начальства и отчетности, нет и зарплаты. Но я занимаюсь творчеством! — пищит во мне интеллигентный протестант — я пишу для людей, я… А на кой ляд это твое творчество? — бесцеремонно обрывает оппонент, — кто его заказывал, кто просил, кому от него жить будет лучше?.. Ты собираешь слова-объедки этой паскудной жизни, бродяги собирают объедки натуральные — какая, в сущности, разница?..

Такие диалоги, слава Богу, не стали наваждением, они случались нечасто, но здорово омрачали жизнь. Все эти сомнения возникали от неуверенности в завтрашнем дне. Прошлое было со мной — есть что вспомнить, настоящее уже не весеннее, но вполне безоблачное, как день на исходе лета, а за горизонтом угадывалось, ворочалось что-то мрачное и холодное… Скажете, обычная боязнь старости-зимы? Да нет, что ее бояться! Зима неизбежна, как любое время года. Страшна незащищенность: когда ты голый на морозе, или в лодке без весел посреди моря…

Я написал книгу о Байкале. И почувствовал полной мерой, что значит быть литератором в наше время. Рабы и крепостные находились в лучшем положении: за свой труд они получали хотя бы пищу. Невозможно представить, чтобы работник пришел и сказал: «Хозяин, я вам поле вспахал. Вот вам деньги за мою работу…» А писатель приходит к издателю и говорит: «Я тут год работал и книгу написал. Вот вам деньги за мою работу — печатайте, продавайте…» Чтобы писать книги, надо быть очень состоятельным человеком. Или стать машиной по производству сериалов, обзаведясь фирменным клеймом: Донцова, Маринина, Бушков, Фрай и т.д. В последнем случае даже гонорары появятся, но, увы, надо превратиться в пишущую машинку… В конце семидесятых стал для меня открытием Сергей Алексеев. В «Нашем современнике» или в «Новом мире» — сейчас не помню точно — был опубликован его великолепный роман «Рой». Ну вот, — уверился я, — родился новый Шолохов или, по крайней мере, Айтматов… Сегодня Сергей Алексеев гонит по несколько романов в год из серии русских «фэнтэзи». И не от хорошей жизни такая скоропись — просто «кушать хочица».

Интеллектуальный труд — если он не направлен на куплю-продажу — потерял в России всякую ценность. Убедился в этом еще раз, когда рукопись этой неизданной книги я отдал в иркутскую газету «Восточно-Сибирские вести». Публикации шли с апреля по август, и я рассчитывал на неплохой, по провинциальным меркам, гонорар (который обговаривался с главным редактором). Но директор Владимир Матиенко, бывший секретарь обкома комсомола и бывший зам. губернатора, сделав круглые глаза, заявил, что о гонораре речи быть не может, я должен еще сказать спасибо, что «за так» опубликовали… Такое «кидалово», эксплуатацию бесплатного труда, использовали многие бизнесмены, за что и заслужили непримиримую «любовь» народную. А обманутые ученые рванули за океан, неугомонные изобретатели спились, беллетристика превратилась во что-то непотребное — какое будущее ожидает страну? От мрачных предчувствий можно спятить, но все же появляются признаки просветления. Растут конкурсы в ВУЗы, образование обретает былую ценность, проходит пресловутое «преклонение перед Западом», в театрах — аншлаги. Может и впрямь временное помутнение проходит, шизофрения не стала хронической? Хочется в это верить, надо надеяться на лучшее, необходимо любить жизнь, людей и Родину. Эта триада — Вера, Надежда, Любовь — освещала человеческую жизнь столетиями и тысячелетиями. И в третьем тысячелетии она должна вывести нас к свету. Мы — мельчайшие клетки единого организма, но, забывая об этом, порой презираем страну, ненавидим окружающих. Когда клетки отторгают целое — на медицинском языке такой процесс называется диагнозом. Организм болен, метастазы бунтующих клеток стремительно разрушают его…

Историю России можно рассматривать и как историю хронической болезни. У русского народа всегда хватало сил и воли отражать внешнюю агрессию, но не хватало иммунитета против внутренней хвори. Спроси американца про жизнь и дела — он ослепит торжествующей улыбкой: «Всё о,кей!». А мы в лучшем случае кисло ответим: «Ничего… Так себе… Спасибо, хреново…» или начнем ныть и жаловаться на судьбу: здоровье ни к чёрту, дети — паразиты, сослуживцы — сволочи, начальство — кретины, зарплата — нищенская, в правительстве — ворье… Этот стон у нас песней зовется, что-то вроде тысячелетнего национального гимна. Известно, когда ожидаешь только плохое — хорошего не получишь. Постоянное недовольство и напряжение приводит к смене элит и отторжению чужеродных клеток. Недовольство и напряжение формирует творческая интеллигенция — вот почему «поэт в России больше, чем поэт». Взрастив и взлелеяв раковую опухоль, творцы передают ее новой элите с отточенными скальпелями. И начинается: опричнина, семибоярщина, стрелецкие бунты, никонианские расколы, революционные и классовые зачистки. Кровь льется реками, хирурги режут решительно и с запасом. Так и жили — от операции до операции. Последняя смена элит, похоже, обойдется всего лишь химиотерапией, а хорошо ли это, мы еще не определились. Но уже слышны стоны: «нет порядка, нет политической воли, где решительные действия…» — привыкли к радикальному скальпелю. Опять повод для недовольства, опять стоны и жалобы. И нет конца кружению…

А может быть, потому и нет нынче спроса на побуждающее Слово, что нация устала побуждаться и возбуждаться, ей не нужны новые пророки? Время покажет…

Союз писателей распался на множество враждующих между собой группировок. Вполне бандитских — если судить по лексике и тональности словесных разборок. Всенародные идолы и мудрецы вдруг стали обычными паханами, выполняющими волю своей братвы. При этом все спасают Россию. Спасает Россию классик деревенской прозы Валентин Распутин, обличает, клеймит врагов. Заниматься литературой некогда. И некогда поехать на похороны писателя и солдата Виктора Астафьева, которому не хотелось и не моглось членствовать в писательских союзах и клубах, просиживать время в президиумах патриотических сходок — служение литературе, человеческому характеру в ней, не отпускало Виктора Петровича до последней минуты жизни. Бывшие друзья не простили ему независимости, самобытности, не простили за отказ стать в их строй спасителей России. Но что ему их прощение? Пройдя кровь, грязь, гной, ужас настоящей войны, он ушел в бессмертие одиноким солдатом, как и подобает писателю. Писатели строем не ходят.

После выхода «Урочища Енхок» меня тоже кое-кто начал называть писателем, с чем я решительно не согласен. Звание это надо заслужить. И вовсе не членством в каком-то союзе. И вовсе не выправкой в строю единомышленников. Возможно, я напишу еще несколько книг и не вляпаюсь в какой-то союз заклятых друзей, но вряд ли успею заслужить высокое звание. Времени маловато и время чересчур сложное. Успеть бы хоть что-то понять для себя…

Как все устроено в этом мире?

Редкий человек не задавался этими загадками бытия. Согласно некоторым философским воззрениям, в основе всего лежат три простых вселенских закона. Вот они.

Верх равен низу. Правое равно левому. Внутреннее равно внешнему. Эта триада и есть истина. Или Бог. Или Пустота, из которой все рождается...

Последнее время я долго думаю над этим и нахожу все больше доказательств универсальности законов мироздания. Они объясняют и космические явления, и устройство общества, и сермяжную кухонную склоку. Сознаю, что для неподготовленного читателя эти простые умопостроения покажутся слишком абстрактными, а для разъяснений потребуется слишком много времени. Но вот вам пример нашего первого съезда российских депутатов.

Верх равен низу. Избранные, так сказать, "внизу", на первых (и, возможно, последних) в истории России свободных демократических выборах, не замаранных грязными пиаровскими технологиями и подкупом, мы представляли из себя настоящий срез общества и не могли быть иными. В зале Большого Кремлевского дворца была сконцентрирована вся Россия, со всеми ее противоречиями, страстями, заблуждениями и достоинствами. Размытые на необъятных просторах, эти качества выпаривались в котле съезда до острой эссенции, до кристаллического состояния. Вытолкнутые "вверх", мы концентрированным осадком опускались "вниз" и пытались разогреть, распалить своих избирателей, привлечь на свою сторону, но российский народ оставался неизмеримо мудрее, чище, терпимее нас. Чем и спасся от неминуемой гражданской войны.

Правое равно левому. Назвавшись "демократами", часть депутатов считала себя "левыми" - согласно своему революционному самосознанию. Коммунистам, как правящему режиму, оставалась роль " правых". А вскоре все поменялось : коммунисты, как во всем мире, стали "левыми", а реформаторы "правыми". Какая, в сущности, разница? При этом некоторые одиозные фигуры из "демократов" стали рупорами "коммунистической оппозиции", а видные коммунистические деятели заняли ключевые посты в правительстве "реформаторов". Так мальчишки, играя в войну, попеременно называются то "красными", то "белыми", а суть игры от этого не меняется. Мы едины, мы часть целого — как бы себя не называли...

Внутреннее равно внешнему. Во внешнем мире мы видим и чувствуем только то, что есть внутри нас самих. Поэтому кто-то из нас в безобразном "копай-городе" у гостиницы "Россия" видел неприкрытую боль страны, а кто-то дешевый балаган. В сущности, это было и тем и другим одновременно.

Нетерпимость и нетерпение, вседозволенность и продажность, бурлившие на просторах России, были всего лишь отражением нас самих. Сужу по своей делегации. Обычные, неплохие ребята, поделившись на "красных" и "белых", "патриотов" и "западников", так увлеклись игрой, что изменились даже внешне. Тяжелая поступь, тяжелая набыченность, тяжелый, ненавидящий взгляд - тяжко им было нести этот груз ненависти и остервенелости на своих плечах. Кое-кто до сих пор не сбросил этот добровольный груз - и мне их по- человечески жаль... Но это были не просто искаженные физиономии отдельных людей — внутреннее равно внешнему! — это была физиономия народа. Напряжение в обществе все нарастало и грозило взрывом.

Взрыв произошел. И, слава Богу, только вверху. Его организовал и устроил, сам не желая того, Борис Николаевич Ельцин. После августовского путча в 1991 году первый Президент России стал подтягивать в свои структуры единомышленников из Верховного Совета. В массовом порядке депутаты назначались представителями Президента на местах, главами администраций крупнейших регионов, им раздавались портфели в правительстве и в администрации Президента. Опора на своих - привычное дело... Но это была опора на одну ногу. Это напоминало срочный отзыв дипломатического корпуса из соседней страны, когда все аргументы исчерпаны и неизбежна война. Аргументы в спорах с Верховным Советом далеко не исчерпаны, они были нормальным явлением, но все сторонники Президента из Белого дома эвакуированы, как перед войной. Остались там далеко не сторонники и не соратники, причем жаждавшие реванша за недавние поражения. Равновесие нарушилось. Критическая масса на обоих полюсах исполнительной и законодательной власти достигла предела. По законам физики в таких случаях происходит ядерный взрыв. Он и произошел в верхах власти — российский парламент был расстрелян. Могло ли быть по-другому? Несомненно. Верховный Совет работал бы конструктивно и плодотворно, не соверши Ельцин эту стратегическую ошибку, а мы бы жили сейчас в другой стране. Я не верю, что Борис Николаевич предвидел такие последствия, организовав переток депутатов в исполнительную власть — всего лишь сказалась привычка к простым решениям и восприятие жизни, как вечного боя. И это тоже наше исконное, российское...

Впрочем, в истории не существует сослагательного наклонения: гадать, что было бы, если бы…— бесполезно, поезд уже ушел. Но варианты развития необходимо проецировать в будущее, делать выбор, учиться на своих и чужих ошибках.

Взглянув на жизнь через призму упомянутых законов, начинаешь по-другому воспринимать действительность, освобождаешься от панциря ожесточенности и убогой зашоренности. Мы ведь не ломовые лошади, чтобы покорно плестись по натоптанному пути, не замечая ничего вокруг. Но ладно бы только цензурные или мировоззренческие шоры, а то ведь еще липнет к глазам виртуальная теленапасть, заслоняя «голубым» экраном реальность. Телевизоры стали цветными, а их содержание — черным. Такое впечатление, что действует негласная цензура, не допускающая к телезрителям ничего светлого, доброго, человечного. Победителями различных шоу становятся самые подлые и жадные участники. Извращенцы с радостным ржанием хвалятся своими пристрастиями и ощущениями. И т.д., и т.п.

А еще лет пятнадцать назад было все наоборот. Только достижения. Никаких происшествий. «В СССР секса нет». В нынешнем разгуле чернухи можно искать чьи-то происки, кипеть праведным гневом. Но когда-то надо задуматься: а почему так происходит? Какие закономерности действуют?

Я могу легко спрогнозировать: нынешний чернушный перехлест скоро сменится «белым». Потому что в мире (а в России с особенной силой) действует Закон Маятника. Плюс меняется на минус, религиозность — на атеизм, диктатура — на разнузданную демократию, цензура — на вседозволенность… Чем дальше отклонен маятник в одну сторону, тем сильнее он качнется в противоположную. Своего пика цензура достигла в советские годы, сейчас мы наблюдаем пик вседозволенности. Значит, неизбежен возврат к недозволенности, правда, прежней силы он не достигнет — амплитуда маятника значительно сократится.

В устоявшихся цивилизациях маятник едва шевелится, как в массивных напольных часах. У нас же мотается, как в настенных ходиках с кукушкой. В чем тут дело? Национальный характер? Подростковый возраст социума? Географический размах и климатические условия? Устойчивость радикальных традиций? О загадках «русской души» написаны не тома, а целые библиотеки, поэтому и ответить односложно нельзя. Но такой феномен существует, и не считаться с ним невозможно. Особенно реформаторам, затевающим в исполинской стране любые перемены. Перед тем, как качнуть маятник, обязательно нужно заглянуть хотя бы в близкую историю, чтобы рассчитать траекторию последствий в будущем. Российский «маятник» имеет такой размах, что вполне может сдвинуть земную ось и целые континенты…

Искусство политики, искусство политика в том и заключаются, чтобы придать маятнику развития необходимую и скрупулезно выверенную амплитуду. Остановка — смерть, деградация, застой. Чрезмерный замах — разрушительные социальные катастрофы, бьющие по нескольким поколениям (мы сейчас испытываем на себе отголоски и последствия запредельного взмаха Октябрьской революции). Каждое явление, каждое действие несет в себе противоположное начало: женщина вынашивает мужчину, рождение несет в себе неизбежную смерть, всякая революция беременна контрреволюцией и т.д. Народная мудрость давно усвоила эти жизненные законы, ведь не зря же говорят: «Не было бы счастья — да несчастье помогло», «Нет худа без добра», «Не согрешишь — не покаешься», « Добрыми намереньями вымощена дорога в ад» и т.д. Усвоить бы эту мудрость еще и людям во власти, тем, кто принимает решения…

Вот и я, противореча себе, не удержался от кивка на верх, на власть. А ведь что внизу, то и наверху. Все, что мы видим снаружи — в конечном счете, есть отражение наших мыслей, чувств и представлений, это наше собственное зеркало. Внешний мир, страна в которой живем, показывают лишь то, что храним внутри, в душе и сердце. Принимая мир, Россию, людей – мы принимаем сами себя; отторгая – мы отторгаем часть себя, как руку или ногу, что неизбежно приносит боль, физическую или душевную. Прощая других, мы прощаемся с этими недостатками и пороками в самих себе… У прощения и прощания один корень.

Вот и мне пришла пора прощаться с читателями этих заметок. Прощать мне некого, никто передо мной ни в чем не виноват. Но, прощаясь, я прошу прощения у тех людей, кого, возможно, помянул здесь несправедливым или обидным словом. Простите, прощайте! Командировка во власть закончилась. Жизнь продолжается.