Он не умел по другому

24 апреля мы будем поминать родителей, отправимся на могилы родных людей. А я помяну отца ещё и словом.

Помню, в раннем детстве меня деревенские обзывали «инженером». Это из-за отца. Пока мои родители мыкались в городе по съёмным квартирам и пропадали с весны до поздней осени в экспедициях, я жил у бабушки в деревне. И появление отца на деревенской улице было, конечно, явлением. Чёрная шинель, белая рубашка, галстук, запонки, отутюженные брюки – он был как выходец из другого мира. Он сам, родившийся и выросший в деревеньке Романово Заларинского района, не позволял себе небрежности в одежде, был во всём аккуратен и даже педантичен. Звание геолога обязывало. Профессия, которая была его религией, стала и второй его натурой. На протяжении всей жизни он вёл дневник – и не только в полевых маршрутах – куда записывал изменения погоды, природные явления, всяческие заботы дня и задачи на будущее. При сборах на рыбалку или на дачу также тщательно составлял список необходимых вещей. Привычка! Попробуй-ка при сборах в экспедицию забыть какую-то мелочь, спички, соль или компас, к примеру – всё, трагедия! Потом за сотни километров сбегать в магазин не так-то просто...

Бывало, меня и укоряли отцом. В пятом, кажется, классе учительница устроила мне выволочку при всех: «Как же так получается, что ты семью свою позоришь? Портрет твоего отца на главной площади города установлен, а ты с уроков сбежал и троечку за диктант получил, не стыдно?!» Съездил я на сквер Кирова и увидел большой портрет папы в галерее передовиков области. Он тогда открыл месторождение силлиманитов на Китое, которое сулило большие перспективы для алюминиевой промышленности. Крупнейшие месторождения известны в Шри-Ланке, Кении, Мьянме, Индии. Используется минерал для получения огнеупоров, кремний-алюминиевых сплавов и глинозёмов. Прозрачные кристаллы считаются драгоценными камнями и ценятся ювелирами. Лежит это богатство пока нетронутым, алюминщики предпочитают получать глинозём из бокситов.

Мне довелось два сезона отработать с отцом в качестве маршрутного рабочего. В летние каникулы после восьмого и девятого классов. Я тогда подумывал о геологии, но, подозреваю, папа брал меня в поле, чтобы выбить из моей головы эту геологическую дурь. Доставалось мне по полной, много больше, чем студентам-практикантам. Лямки моего рюкзака порой лопались от тяжести образцов, а отец всё нагружал и нагружал меня, отбивая образцы свои молотком, а после маршрута мне полагалось ещё и костёр развести, и палатку поставить, и ужин приготовить – когда никаких сил не оставалось. Обидно было до слёз. Позже мне эта суровая закалка в жизни пригодилась. Но отец и себе не давал поблажек: можно бы и отдохнуть, и порыбачить – никто ведь в глухой тайге не гонит, не контролирует – но мой начальник партии не признавал выходных и расслабухи. Тридцатилетний начальник никогда не повышал голоса, но рабочие, бившие шурфы, слушались его беспрекословно – бывалые мужики, отмотавшие не один срок по лагерям. «Михалыч, всё будет путём!» – заверяли они отца после разбора каких-то неизбежных конфликтов.

Запредельные физические нагрузки в летний сезон, сидячая работа в зимний камеральный период и нервотрёпка по защите карт и запасов – этакие качели неизбежно расшатывают здоровье геологов. В сорок лет Иннокентия Михайловича прихватил обширный инфаркт. Вывозили из тайги вертолётом. Полевые сезоны закончились навсегда.

И вот тут обнаружилось, что отец, оказывается, заядлый рыбак. Это в глухой тайге, на богатейших реках некогда было закинуть удочку, а городская работа позволяла и на рыбалку махнуть, и огородничеством заняться, и библиотеку пополнять да перечитывать. Отец как-то не очень дружил с топором и рубанком, но зимними вечерами гнул крючки из швейных иголок, вязал мушки совершенно виртуозно. Особенно он любил подлёдный лов, не пропуская случая съездить осенью на Братское море и весной на Байкал за омулем. Пустой не возвращался.

Во время праздничных застолий было традицией уговорить Иннокентия Михайловича спеть. И вот он заводил красивым, сильным баритоном: «Гоп со смыком это буду я. Граждане, послушайте меня. Ремесло моё бродяжье, из тайги я не вылажу, и тайга скучает без меня...» До сих пор жалею, что не записал слова этой геологической баллады, которая насчитывала около восьмидесяти куплетов. Отец вспоминал их все без труда. А потом наступал черёд романсам, исполнял он их неподражаемо. И никто никогда не видел его пьяным или скандалящим.

А вот пенсия оказалась горькой. Он с огромной надеждой встретил перестройку и новых лидеров, всё ждал, что за красивыми словами последует новая жизнь. Не дождался. Геологию свернули в бараний рог, хозяевами жизни стали торгаши и бандиты. Звание инженера, интеллигента превратилось в обзывательное – как в послевоенной деревне. Последние свои годы первооткрыватель месторождений подрабатывал дворником, и на участке его всегда было чисто, ухоженно, основательно – а по другому он не умел.

P. S. Ветераны геологии просили меня поискать студенческие фото. Нашёл. На снимке четвёртый курс геологов университета. Отец – крайний справа в первом ряду. Может, кто-то из однокурсников узнает себя?