О превратностях цензуры

«В наше время главное украшение новогоднего стола—какое? Те-ле-ви-зор!» С этой истиной незабвенного почтальона Печкина из любимого всеми мультфильма не поспоришь. Особенно, если выбора у тебя нет. Когда, например, хворь или обстоятельства не выпускают из дома. Остаётся жевать и тупо пялиться в ящик. А там для нас приготовили самое праздничное и вкусненькое. Вроде бы. И действительно, когда крутят старые фильмы и старые песни—душа поёт. Но сколько можно смотреть чудную, магически притягательную ленту «С лёгким паром», приключения Шурика, уморительные превращения Ивана Васильевича и так далее… Десять, пятнадцать, двадцать раз? Список каждый продолжит многократно. Нового ничего нет, а если появляются разрекламированные продолжения любимых фильмов, то они выглядят как тошнотворные пародии. Почему? Что мешает?

С песнями ещё печальней. Слова и мелодии шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых петы и перепеты, но по-прежнему любимы. Они задевают какие-то сокровенные струны души и она поёт. А что могут затронуть такие междометия: ла-ла-ла, я тебе дала..—и по ушам—бум-бум-бум… И даже древняя чаровница Пугачёва своими «рождественскими вечерами» не может подарить ничего нового и стоящего. В чём причина?

Может быть, это мой диагноз—старческое брюзжание? Допускаю. У каждого возраста есть свои особенности и свои песни. Но всё же откровенную халтуру и мелкотравчатость можно определить всегда (если окончательно не ослеплен и не оглушен так называемой поп-культурой). Не буду оригинальным, если скажу, что нынешней массовой культурой правит рынок. Есть спрос— есть предложение, есть предложение—появляется спрос. Рыночные отношения в экономике за двадцать лет уже показали все свои «прелести», несомненные плюсы и сокрушительные минусы. К ним, худо-бедно, ещё можно приспособиться. С духовной пищей сложнее. Самое страшное в этой сфере то, что предложение формирует спрос, а не наоборот. Бизнесменам от культуры и развлечений нужно стричь, простите за грубость, бабло. Больше ничего не требуется. Зачем годами мучиться над книгой или сценарием, если можно нечто подобное сляпать за неделю? Есть неистребимый гипнотизм в примитиве. Многотысячные залы и стадионы рапсодиями Брамса не заведёшь. Два притопа, три прихлопа, ля-ля-ля, шайбу-шайбу!.. Вот и всё, что требуется. И ливень бабла организаторам с исполнителями.

Случилось страшное. У меня появилась ностальгия по трижды проклятой цензуре.

Надо ли объяснять, что это такое? Семидесятые. Вот дежурю я по номеру «молодёжки» в типографии. Время за полночь. Всё по графику. Полосы свёрстаны. И вдруг—цензор! «А эту полосу я не подпишу,-- объявляет почти радостно дама предпенсионного возраста,-- читайте, что себе позволяет этот стихоплёт: «…выйду Богу помолюсь…». И это в комсомольской газете! Нет, если отдел пропаганды завизирует, я возражать не буду…» Знает ведь старая кочерыжка, что в обкоме партии я никого уже не найду, да и толку… Других стихов у меня нету. Телефонов и квартир у наших молодых поэтов отродясь не было. Хоть вой, хоть плачь! Единственный обладатель телефона редактор Жаркой Василий Филиппыч, даёт мне такой нагоняй, что мама не горюй, обещая открутить мою пустую голову, если сорву график… Остаётся одно—изменить злосчастную строчку. Утоплюсь… охлонусь…удавлюсь…заявлюсь…подавлюсь… Всё не то! А часы тикают. И рабочие в цехах готовы съесть меня без соли и перца. Ладно, была- не была! Вычёркиваю окаянную строчку и пишу такой перл: «…выйду делом я займусь…». Типографская смена облегчённо вздыхает, а у меня вырывается горестный всхлип: сознаю ведь, не дурак, что опозорил поэта на весь союз писателей и утром он примчится бить мне морду…

А вот ещё, уже в «Комсомольской правде». Не последние чины в наших ВВС попросили меня рассказать об удивительном случае с девушкой, которая выжила в авиационной катастрофе, упав с высоты 7 тысяч метров. «Наши военные лётчики проходят хорошую подготовку, но часто им не хватает психологической закалки.—Так они объясняли свою просьбу.—Парень благополучно катапультировался, приземлился, а находим его: сидит под деревом целёхонький, обгорелая спичка зажата в пальцах, но—мёртвый. А у него ведь всё есть, от радиомаяка и рации до шоколада. И тут эта Лариса Савицкая: уцелела на фрагменте фюзеляжа, трое суток провела в осенней тайге, а сейчас жива и здорова!» Я, конечно, съездил к Ларисе в Благовещенск, познакомился с летунами из авиационного полка и детально поведал о чудесном спасении и стойкости девушки. Но вот закавыка. Трагедия произошла из-за того, что в пассажирский Ан-24 врезался на взлёте истребитель. Оба самолёта разлетелись на осколки. Невероятно, но за сутки здесь пролетал этот единственный пассажирский лайнер и попасть в него никакая теория вероятностей не допускала. Проще выйти в городе на улицу, пальнуть в небо не глядя, и подстрелить гуся. А у нас ведь самолёты в те времена не падали, а о военных и заикаться нельзя было. Цензура материал не пропустила. Но редакция очень хотела получить такую поучительную сенсацию и заставляла меня изобретать всё новые и новые варианты «столкновения в небесах». В конце концов, в разрешённой публикации Лариса у меня летела на самодельном планере, который в воздухе развалился… Очень много писем пришло, в которых читатели интересовались, не рухнул ли сам автор с дуба: какой самодельный планер на семикилометровой высоте, какие, к лешему, пассажирские кресла и прочая белиберда… Так драма превратилась в комедию.

Кроме цензуры государственной царствовала и цензура ведомственная. Как-то я целый месяц провёл в колонии для несовершеннолетних и написал большой очерк о её воспитанниках и воспитателях. Всё в рамках допустимого, почти благостно. Но зять Брежнева генерал Чурбанов категорически запретил публикацию. Без комментариев и мотивов, просто так. Пришлось ждать, пока Чурбанов сам не окажется в местах не столь отдалённых. Только после этого цензура дала добро.

Скажите, могу ли я испытывать тёплые чувства к этому социалистическому учреждению?

К цензуре в любом её виде? Но с годами змеёй подколодной подкрадывается мысль, что когда всё можно— начинается бардак, анархия и подмена ценностей. Творчество, если оно не вписано в систему рынка, нынче обречено на нищету и не может пробиться к зрителям, читателям, слушателям. Цензура бабла и гламура. Что ей противопоставить? Сформировать из чиновников комитет по нравственности или культуре? Будет то же самое, что раньше. Правда, надо отметить, что мат на телевидении благодаря новому закону звучит теперь реже, а вместо него слышим пи-пи. Иногда целые монологи состоят из одних пи-пи, сплошная пипистика. Но это лучше, чем слышать матерщину на улицах и даже в студенческих аудиториях из уст очаровательных девиц. Что ж, они следуют телевизионному «гламуру». А одним законом с этакой напастью не справиться. Нужно воспитывать внутреннюю культуру и самоцензуру у молодёжи. Впрочем, это легче сказать, чем сделать. А делать должны все, в том числе бабушки и дедушки. И наша газета, в частности.

Игорь Широбоков