Валенки |
06 Января 2011 г. |
Лисьи увёртки мои не помогли – и в глаза заглядывала так жалостливо и проникновенно, что любой бы сдался – не выдержал. Дед: – «Нет!» И на ухо шептала ласково, что он самый добрый, самый хороший. Дед: – «Нет!» Кремень бесчувственный. Не взял меня на базар! Идти, мол, шибко далеко, и обутки у меня не больно тёплые и справные, и на улице не лето – мороз да ещё с ветром. Короче, много отговорок нашёл. Осерчал даже, разворчался: – Хватит уросить да вяньгать. Выгоду свою надоть иметь! От грошовой свечи и Москва сгорела. Покумекай – перемёрзнешь, тут хворь иль немочь кака и пристанет. Все каникулы просидишь кажен день в хате. Зачем тебе така оплошка – мы ить за тобой, как за крашеным яичком трясёмся. Отец твой вот-вот на порог нагрянет. Уже Хабаровск давно проехал. Чё нам скажет? Не уберегли, мол, как надоть не обихаживали. Садись-ка лучше за уроки, аль шаньги помоги тётке раскатывать. Рождество скоро! Вот тебе весь мой сказ. Противно дед растопырил усы, дверью хлопнул так, что льдинка, намерзшая у порога, обломилась, и ушёл с Марфушкой. (Отца ждала со смешанным чувством горечи и восторга. Боялась, что он заберёт меня насовсем от Марфы и Якова, которого называла то дедом, то папкой. Почти с годовалого возраста жила я с ними – с тех пор как мамочка моя родимая – Анна Ивановна – «подкинула» меня (Марфа – родная сестра моего отца) пока отец по морям ходил. Вот сейчас едет он с Камчатки – отпуск у него всегда через три года выпадает. Последний раз видела его сразу же после окончания войны, приезжал, как на Курилах с японцами отвоевался. Люблю его до щенячьего восторга, но от Якова с Марфушкой не уеду. Без них не житьё мне.) * * * А прошлым летом взяли меня на базар, когда Бурёнку ходили покупать. Издивовалась я на всё глядючи. Живности из соседних деревень понавозили на продажу всякой – и лошадей, и коров, и овец. Всё кругом мычит, кукарекает, поросята визжат, как скаженные. Особенно те, которых в мешки суют, уже купленных. Чуть поотдаль от «зоопарка» ряды пузатых бочек с калиной мочёной и брусникой выстроились. А меня ягода поразила – невиданная в наших лесах клубника. Лежит одним рядком в плоских ящичках – огромная, чуть не с ладошку, как кукла разрисованная румяная, но духу лесного приятного от неё никакого. Вроде не живая даже. Марфушка тихонько объяснила, таинственно голос приглушив: – Это в тайге, на хуторах живут ссыльные литовцы. Рассаду ягоды привезли с мест своих родных, но ни корешка, ни усика местным не дают. И не выпросишь ни за какие коврижки. Летом у них эта ягода – подспорье. Жить ведь и им надоть. Поэтому и дорога, не по нашим деньгам. Зато наша клубничка хоть мелковата и неказиста, но уж духмяна как и к сушке годна. Ни одной ягодки на пробу мне не купили. Да и понятно! Дед торговался и присматривался к коровам, что на привязях в рядах на продажу стояли. И выбрал уже одну – белокожую, с чёрными пятнами по бокам и тёмной стрелкой по всему носу – Бурёнку. «Обнову» зацепили верёвкой и важно повели домой. Кормилицей Бурёнушка стала – и молочко, и творожок, и сметанка стали у нас водиться. Ухаживали за ней – не ленились. А стайку, особенно зимой, утепляли как могли и чем могли. Вот и сейчас дед снег подгрёб под самый скат крыши. Окошечко, вырезанное почти под потолком, заткнул ветошкой. А на двери старое ватное одеяло для тепла накинул. … Сено приходилось косить далеко. Помню, и меня на покос однажды взяли. В шалаше спали. Ночью иногда доносился рёв то-ли изюбря, то-ли другого какого большого зверя. Страшновато становилось… Зато днём можно было по кустам поскакать – грибов наломать. Росли здесь лисички оранжевые, завитые, как невиданные цветы, но запах их аптечный, какой-то медицинский, мне не нравился. Обабки жареные или в похлёбке вкусней были, хоть и темнели. … Расчувствовалась что-то! Дед прав – за уроки надо браться! Сегодня история древнего мира – самая интересная для меня наука. Интересней сказок и всяких других выдумок. Правда, не меньший восторг вызывал и журнал «Вокруг света» (связку отец когда-то привёз). На чердаке их хранили. Все уже перечитала. Было и другое чтиво – путешествия, открытия. Когда-то отец ещё совсем молодой преподавал историю в каком-то училище Томска. Да бежать ему пришлось на самый край света – во Владивосток, когда узнал, что его отца, Николая Никифоровича, и брата старшего, Григория, арестовали как врагов народа. … Но хватит думы думать. Историю выучила. Узнала про древнее государство Урарту, которое существовало и процветало в 5–6 веке до н. э. Легенду вспомнила об ассирийской царице Шамиран (греки называли её Семирамида), которая построила город на восточном берегу озера Ван. Где-то я уже это читала. Литературу повторила. Хоть сейчас спроси – от зубов отлетит. А вот математику придётся списать у кого-нибудь. Стрелки ходиков в кухне всё ближе подбираются к обеду. Торопиться надо, ещё и к Бурёнке заскочить – погладить, корочкой угостить и морковкой. Она мигом всё смякает. Так, всё сделала и домой незаметно шмыгнула. Но всевидящая и всеслышащая бабушка Параскева (мама Марфушкина и отца моего родного) всё углядела – и тут же заворчала: – Ишь, цаца кака. Летит из стайки, как скаженная. Воздух ей там не ндравится. А с чистого не воскреснешь и с грязного не треснешь. Избаловали совсем. Не приведи господь! Цаца и есть цаца. У других таки девки коров сами доють, а этой готовенькое молочко в кружке подавай. И по дому не допросисся чё сделать. Нет! Не любит робить. Вон хвикус пылью зарос. Книжки б только и читала. Умная больно. И в кого така уродилась? К ворчанью бабы Параскевы я привыкла и к напраслинам её тоже. Правда, обидно. У фикуса вчера все листья до одного влажной тряпочкой протёрла. Теперь самое главное для меня действо – катанки «утеплить», чтоб никто не заметил. Пятки-то все уж светятся. Бумаги надо напихать или сенца сунуть и придавить. Это я с вечера ещё обмозговала. … Да вдруг кольцо железное на калитке брякнуло. Неужто наши с базара вернулись? Что-то раненько. Видно, мороз поторопил. Так и есть – Марфушка с Яковом заявились. Дед ещё с порога скользнул по мне из под косматых бровей, вздохнул сокрушённо. – Не повезло тебе, Дарья, не было сегодня катанок хороших. Все жидковаты, да косматы, да и выделка плохая. Придётся тебе сегодня, девица краса, в Марфушиных в школу сходить. К завтрашнему утру твои починить успею. Схватил дед мои катанки и вытряхнул из них всё содержимое – полетела солома, ком бумаги вывалился и дыры во всей красе своей открылись миру. Ну чисто коршун ухватила я свои катанки. Вцепилась обеими руками. Да дед сильнее оказался. А я орать, да причитать: – Не пойду в школу. Засмеют. От них стайкой пахнет. Лучше в носках… Так и вылетела во двор, прихватив на лету портфель. Дед меня уже у калитки перехватил, в хату притащил и к печке на лавку сунул. Пришлось смириться. Отцом запугали: Всё, мол, неслух, о тебе расскажем. Стыдоба какая! Скоро Рождество, праздник великий, а ты грешишь! * * * После ужина, как в кухне толокониться перестали, Яков достал с полки свой инструмент – жестяную коробку, где у него лежал кусок вара, моток дратвы, шило и две толстых иглы. Зажёг керосиновую десятилинейную лампу, очки на нос нацепил. Дратву крепко натёр варом, выкроил на пятку заплату и заходила игла вверх-вниз. К утру на моих обутках появились новые «пятки». Дед снял катанки с печи тёплые, просушенные: – Дарья, иди мерь. Походи пока в подшитых, глядишь, никто с тебя их не сымет. – Дед, а почему здесь все говорят: «катанки», а не «валенки». Помнишь, как по радио одна певица пела: «Валенки, да валенки, не подшиты стареньки, если валенки подшить, можно к милому ходить». Дед объяснил коротко, но толково: – Что валенки, что катанки один хрен. А я опять с вопросом: – А куда певица та делась. Что не поёт? – Провинилась чем-то твоя певица. Рядом, говорят, где-то. То-ли в Решетах, в Тайшете, то-ли дальше где-то. Запретили петь ей. За каки грехи не знаю. Никто не знает. Да всё это пустое, зряшное. – Дед, а мне слово «валенки» больше нравится. Уж такое оно уютное и мягкое. – Называй как хочешь. Валенки, так валенки. Вреда не будет, – заявил дед. Бережно закрыл свою жестяную коробку с варом, суровыми нитками и положил на полку, в надёжное место. Хитро подмигнул голубым глазом из-под косматых бровей: – Уберу подальше. Глядишь, ещё не раз мой струмент сгодится – валенки твои подшивать. Аккурат во-время нонче отпочинялся. Рождество сегодня как стемнеет, так и наступит. А вот завтра утречком пойдём на вокзал отца твово встречать. Ноги-то в тепле будут – не отморозишься.
|
|