НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-10-23-01-39-28
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
2024-10-30-02-03-53
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
2024-11-01-01-56-40
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
2024-10-22-05-40-03
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
2024-10-30-05-22-30
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.

Валенки

06 Января 2011 г.

alt

Лисьи увёртки мои не помогли – и в глаза заглядывала так жалостливо и проникновенно, что любой бы сдался – не выдержал.

Дед: – «Нет!» И на ухо шептала ласково, что он самый добрый, самый хороший.

Дед: – «Нет!»

Кремень бесчувственный. Не взял меня на базар! Идти, мол, шибко далеко, и обутки у меня не больно тёплые и справные, и на улице не лето – мороз да ещё с ветром. Короче, много отговорок нашёл. Осерчал даже, разворчался:

– Хватит уросить да вяньгать. Выгоду свою надоть иметь! От грошовой свечи и Москва сгорела. Покумекай – перемёрзнешь, тут хворь иль немочь кака и пристанет. Все каникулы просидишь кажен день в хате. Зачем тебе така оплошка – мы ить за тобой, как за крашеным яичком трясёмся. Отец твой вот-вот на порог нагрянет. Уже Хабаровск давно проехал. Чё нам скажет? Не уберегли, мол, как надоть не обихаживали. Садись-ка лучше за уроки, аль шаньги помоги тётке раскатывать. Рождество скоро! Вот тебе весь мой сказ.

Противно дед растопырил усы, дверью хлопнул так, что льдинка, намерзшая у порога, обломилась, и ушёл с Марфушкой.

(Отца ждала со смешанным чувством горечи и восторга. Боялась, что он заберёт меня насовсем от Марфы и Якова, которого называла то дедом, то папкой. Почти с годовалого возраста жила я с ними – с тех пор как мамочка моя родимая – Анна Ивановна – «подкинула» меня (Марфа – родная сестра моего отца) пока отец по морям ходил. Вот сейчас едет он с Камчатки – отпуск у него всегда через три года выпадает. Последний раз видела его сразу же после окончания войны, приезжал, как на Курилах с японцами отвоевался. Люблю его до щенячьего восторга, но от Якова с Марфушкой не уеду. Без них не житьё мне.)

* * *

А прошлым летом взяли меня на базар, когда Бурёнку ходили покупать. Издивовалась я на всё глядючи. Живности из соседних деревень понавозили на продажу всякой – и лошадей, и коров, и овец. Всё кругом мычит, кукарекает, поросята визжат, как скаженные. Особенно те, которых в мешки суют, уже купленных. Чуть поотдаль от «зоопарка» ряды пузатых бочек с калиной мочёной и брусникой выстроились. А меня ягода поразила – невиданная в наших лесах клубника. Лежит одним рядком в плоских ящичках – огромная, чуть не с ладошку, как кукла разрисованная румяная, но духу лесного приятного от неё никакого. Вроде не живая даже.

Марфушка тихонько объяснила, таинственно голос приглушив:

– Это в тайге, на хуторах живут ссыльные литовцы. Рассаду ягоды привезли с мест своих родных, но ни корешка, ни усика местным не дают. И не выпросишь ни за какие коврижки. Летом у них эта ягода – подспорье. Жить ведь и им надоть. Поэтому и дорога, не по нашим деньгам. Зато наша клубничка хоть мелковата и неказиста, но уж духмяна как и к сушке годна.

Ни одной ягодки на пробу мне не купили. Да и понятно! Дед торговался и присматривался к коровам, что на привязях в рядах на продажу стояли. И выбрал уже одну – белокожую, с чёрными пятнами по бокам и тёмной стрелкой по всему носу – Бурёнку. «Обнову» зацепили верёвкой и важно повели домой.

Кормилицей Бурёнушка стала – и молочко, и творожок, и сметанка стали у нас водиться. Ухаживали за ней – не ленились. А стайку, особенно зимой, утепляли как могли и чем могли. Вот и сейчас дед снег подгрёб под самый скат крыши. Окошечко, вырезанное почти под потолком, заткнул ветошкой. А на двери старое ватное одеяло для тепла накинул.

… Сено приходилось косить далеко. Помню, и меня на покос однажды взяли. В шалаше спали. Ночью иногда доносился рёв то-ли изюбря, то-ли другого какого большого зверя. Страшновато становилось… Зато днём можно было по кустам поскакать – грибов наломать. Росли здесь лисички оранжевые, завитые, как невиданные цветы, но запах их аптечный, какой-то медицинский, мне не нравился. Обабки жареные или в похлёбке вкусней были, хоть и темнели.

… Расчувствовалась что-то! Дед прав – за уроки надо браться! Сегодня история древнего мира – самая интересная для меня наука. Интересней сказок и всяких других выдумок. Правда, не меньший восторг вызывал и журнал «Вокруг света» (связку отец когда-то привёз). На чердаке их хранили. Все уже перечитала. Было и другое чтиво – путешествия, открытия. Когда-то отец ещё совсем молодой преподавал историю в каком-то училище Томска. Да бежать ему пришлось на самый край света – во Владивосток, когда узнал, что его отца, Николая Никифоровича, и брата старшего, Григория, арестовали как врагов народа.

… Но хватит думы думать. Историю выучила. Узнала про древнее государство Урарту, которое существовало и процветало в 5–6 веке до н. э.

Легенду вспомнила об ассирийской царице Шамиран (греки называли её Семирамида), которая построила город на восточном берегу озера Ван. Где-то я уже это читала. Литературу повторила. Хоть сейчас спроси – от зубов отлетит. А вот математику придётся списать у кого-нибудь.

Стрелки ходиков в кухне всё ближе подбираются к обеду. Торопиться надо, ещё и к Бурёнке заскочить – погладить, корочкой угостить и морковкой. Она мигом всё смякает. Так, всё сделала и домой незаметно шмыгнула.

Но всевидящая и всеслышащая бабушка Параскева (мама Марфушкина и отца моего родного) всё углядела – и тут же заворчала:

– Ишь, цаца кака. Летит из стайки, как скаженная. Воздух ей там не ндравится. А с чистого не воскреснешь и с грязного не треснешь. Избаловали совсем. Не приведи господь! Цаца и есть цаца. У других таки девки коров сами доють, а этой готовенькое молочко в кружке подавай. И по дому не допросисся чё сделать. Нет! Не любит робить. Вон хвикус пылью зарос. Книжки б только и читала. Умная больно. И в кого така уродилась?

К ворчанью бабы Параскевы я привыкла и к напраслинам её тоже. Правда, обидно. У фикуса вчера все листья до одного влажной тряпочкой протёрла.

Теперь самое главное для меня действо – катанки «утеплить», чтоб никто не заметил. Пятки-то все уж светятся. Бумаги надо напихать или сенца сунуть и придавить. Это я с вечера ещё обмозговала.

… Да вдруг кольцо железное на калитке брякнуло.

Неужто наши с базара вернулись? Что-то раненько. Видно, мороз поторопил. Так и есть – Марфушка с Яковом заявились. Дед ещё с порога скользнул по мне из под косматых бровей, вздохнул сокрушённо.

– Не повезло тебе, Дарья, не было сегодня катанок хороших. Все жидковаты, да косматы, да и выделка плохая. Придётся тебе сегодня, девица краса, в Марфушиных в школу сходить. К завтрашнему утру твои починить успею.

Схватил дед мои катанки и вытряхнул из них всё содержимое – полетела солома, ком бумаги вывалился и дыры во всей красе своей открылись миру.

Ну чисто коршун ухватила я свои катанки. Вцепилась обеими руками. Да дед сильнее оказался. А я орать, да причитать:

– Не пойду в школу. Засмеют. От них стайкой пахнет. Лучше в носках… Так и вылетела во двор, прихватив на лету портфель.

Дед меня уже у калитки перехватил, в хату притащил и к печке на лавку сунул.

Пришлось смириться. Отцом запугали:

Всё, мол, неслух, о тебе расскажем. Стыдоба какая! Скоро Рождество, праздник великий, а ты грешишь!

* * *

После ужина, как в кухне толокониться перестали, Яков достал с полки свой инструмент – жестяную коробку, где у него лежал кусок вара, моток дратвы, шило и две толстых иглы. Зажёг керосиновую десятилинейную лампу, очки на нос нацепил. Дратву крепко натёр варом, выкроил на пятку заплату и заходила игла вверх-вниз.

К утру на моих обутках появились новые «пятки». Дед снял катанки с печи тёплые, просушенные:

– Дарья, иди мерь. Походи пока в подшитых, глядишь, никто с тебя их не сымет.

– Дед, а почему здесь все говорят: «катанки», а не «валенки». Помнишь, как по радио одна певица пела: «Валенки, да валенки, не подшиты стареньки, если валенки подшить, можно к милому ходить».

Дед объяснил коротко, но толково:

– Что валенки, что катанки один хрен.

А я опять с вопросом: – А куда певица та делась. Что не поёт?

– Провинилась чем-то твоя певица. Рядом, говорят, где-то. То-ли в Решетах, в Тайшете, то-ли дальше где-то. Запретили петь ей. За каки грехи не знаю. Никто не знает. Да всё это пустое, зряшное.

– Дед, а мне слово «валенки» больше нравится. Уж такое оно уютное и мягкое.

– Называй как хочешь. Валенки, так валенки. Вреда не будет, – заявил дед. Бережно закрыл свою жестяную коробку с варом, суровыми нитками и положил на полку, в надёжное место. Хитро подмигнул голубым глазом из-под косматых бровей:

– Уберу подальше. Глядишь, ещё не раз мой струмент сгодится – валенки твои подшивать. Аккурат во-время нонче отпочинялся. Рождество сегодня как стемнеет, так и наступит. А вот завтра утречком пойдём на вокзал отца твово встречать. Ноги-то в тепле будут – не отморозишься.

  • Расскажите об этом своим друзьям!