ЗДРАВСТВУЙТЕ!

ЖИЗНЬ НА ПЕНСИЮ
ПОДРОБНОСТИ
ДЛЯ ДУШИ
  • Развлечения онлайн
    • ИЗВИНИТЕ, РАЗДЕЛ В РАЗРАБОТКЕ
НА КАЛЕНДАРЕ
ОБЩЕНИЕ
ПАРТНЕРСТВО

«На мир смотрел удивленно и весело…»: памяти композитора Оскара Фельцмана
Александра АНДРЕЕВА   
23 Февраля 2023 г.
Изменить размер шрифта

1999 год. Москва. Самый центр столицы. Если идти по Тверской в сторону Кремля и, не доходя до главпочтамта, повернуть направо, вы попадете на небольшую тихую улочку – Газетный переулок. Во втором от угла доме, длинном сером, с множеством подъездов, и жил Оскар Борисович Фельцман.

«На мир смотрел удивленно и весело…»

Фельцман Оскар Борисович. Советский и российский композитор. Автор песен. Народный артист РСФСР. Орденоносец.

Оскар Фельцман появился на свет холодным февральским днем 1921 года. Родители – не музыканты. Мать Циля Абрамовна, как он сам говорил, домашняя хозяйка, отец – известный хирург-ортопед. Это благодаря ему, Борису Иосифовичу Фельцману, в Одессе в начале тридцатых годов появился детский санаторий для больных костным туберкулезом. Человек такой серьезной профессии музыку боготворил. Борис Иосифович мало того, что сам хорошо пел, профессионально играл на фортепиано и сына своего незримыми ниточками с детства привязал к миру мелодий. Он сумел его с ранних лет погрузить в атмосферу опер, балетов, симфонических концертов. В Одесской филармонии на всех концертах известных гастролеров сын сидел всегда рядом с ним. Этот дуэт не пропустил ни одного филармонического концерта. А уж когда родители поняли, что ребенку это нравится, мир звуков интересен – сделали все, чтобы вырастить из него музыканта… Учили его классической музыке. Видели в нем автора симфонических музыкальных произведений, дирижера симфонического оркестра. Так считали родители. Так считал великий композитор В. Я. Шебалин.

На встречу Оскар Борисович согласился сразу, чему наша съемочная группа была чрезвычайно рада. Мы еще зайти-то не успели, стоим у двери, которую хозяин придерживает, а нам сразу же вопрос:

  • – И как вы считаете, с чего мы начнем, как лучше сделать?

Не успеваю сказать с чего, как хозяин сам и отвечает:

  • – Таки я вам сам скажу с чего. Я уже все продумал. Идите за мной.

Следуем. Прошли мимо одной комнаты, миновали вторую, входим в третью. Узкое продолговатое помещение. Комод. На нем какие-то фигурки, мраморные безделушки. На стене – портрет хозяина в домашней вязаной кофте, моложе сегодняшних лет, грустный взгляд. Небольшой бюст хозяина. Главная мебель комнаты – рояль. Он стоит у окна. Расположен так, чтобы играющий на инструменте сидел спиной к окну, а свет падал на ноты. Очень удобно. На крышке инструмента, широком подоконнике, на стульях уютно устроились нотные альбомы. Их много. Кроме комода и рояля в комнате несколько стульев, столик, кресло. Оскар Борисович, не давая осмотреться, руководит дальше:

  • – Я вот тут сяду (сел за рояль). А вы – вот сюда (показал место рядом с собой). А теперь я скажу вам, с чего мы начнем беседу. А начать я предлагаю с песен. (Смотрит на меня – согласна ли? Киваю – хорошо.) Я хочу напомнить и зрителю, да и вам тоже, что я сочинил в свое время, тогда и говорить будет легче. Правильно я говорю? Или вы не согласны?

– Конечно, согласна.

Сел. Руки положил на клавиши. И полились мелодии. Одна за другой. Без пауз. Итак, у рояля композитор Оскар Борисович Фельцман. А в гостях у него Иркутское телевидение. Прерывается на секунду: «Подпевайте, мне так веселее…» Подпеваю. «Тот, кто рожден был у моря…», «Вышла мадьярка на берег Дуная…», «Расскажи-ка мне, дружок, что такое Манжерок…», «На тебе сошелся клином белый свет…». Пытаюсь вклиниться с вопросом. Не дает: «Подождите, это еще не все». И продолжает. «Я вас люблю, я думаю о вас и повторяю в мыслях ваше имя…», «Мир дому твоему…», «Я верю, друзья, караваны ракет…», «И никуда, никуда мне не деться от этого…». Снова пытаюсь прервать. Но тщетно. «Подождите, я еще не допел». И зазвучали «Ландыши, ландыши…», «Огромное небо, огромное небо, огромное небо одно на двоих…». Врезалось:

– Музыка прекрасная. Но ведь она требовала и такую же сильную поэзию. С кем же из поэтов вы соавторствовали, дружили?

  • – Вот это правильное слово – «дружил». Без дружбы не бывает качественного соавторства. Работа, конечно, прежде всего. Но дружить – великое дело… Они уже многие ушли из жизни: Сергей Островой, Роберт Рождественский, Евгений Долматовский, Михаил Матусовский… Со всеми был дружен. А если говорить о Роберте – так это вообще целая творческая эпоха. Да и жили мы в одном доме. В соседних подъездах. Вы же помните «Огромное небо»? Или «Какие старые слова, а как кружится голова…»? Это все с ним… Давайте перейдем в другую комнату. Там продолжим.

Перешли. Сели в кресла. Друг против друга.

  • – Задайте, пожалуйста, мне снова вопрос про поэтов.

Задала. Послушал еще раз. Задумался. Сидит, подперев подбородок ладонью. Говорит спокойно, словно вспоминает:

  • – Да… поэты… Так вот – без хороших слов ни одной хорошей песни написать нельзя. Примитивные люди так иногда рассуждают: написал хорошую мелодию, которая быстро запоминается, и достаточно. И все в порядке. Ничего подобного. И слова, и музыка должны соединиться. Должны быть равноценными. И у меня в жизни так и получалось. А с поэтом не просто дружить – единомышленником нужно стать. Только так. И каждая песня – это отдельная история: как появилась, почему, что явилось толчком… Взять хотя бы «Венок Дуная». Это же о дружбе народов: румыны, болгары, чехи… Я везде был в этих странах. «Венок Дуная» написан многие десятилетия назад с Евгением Долматовским. Мы должны были лететь с ним в Венгрию. И вот накануне отъезда ночью он мне звонит и диктует слова стихотворения. «Напиши мелодию». «Ты соображаешь, Женя, что говоришь? Ночь. У меня еще чемодан не уложен. Не могу». «Ну попробуй. Ты можешь…» Уговорил. В час ночи я сел за рояль. И верите, нет? Я писал ее столько времени, сколько она звучит в готовом виде: за три с половиной минуты. Понимаете? Прилетели мы с ним. И на первом же концерте Евгений говорит: «Спой ее». «Что спой? Это же никуда не годится и не пойдет. Это очень неудачная работа. Не буду петь». И не спел на первом концерте. Второй состоялся в Будапеште, столице. Хороший концертный зал. Здесь я ее исполнил. И уже тогда, когда пел только первый куплет, понял: получилось. Эта песня надолго. А когда мы давали концерты в других городах, с нами пел весь зал. Вместе с нами. Как выучили? Очень просто. После первого выступления ее часто крутили на венгерском радио. И люди успели выучить. Вот такая история «Венка…». Вообще, петь с залом у меня как-то неплохо получается. Был я как-то на гастролях в Нью-Йорке. На выступления музыкантов из России, как правило, приходят все американцы русского происхождения. Лет уж по сорок и более живут там. Так вы понимаете, все песни зал пел со мной. И на одном из выступлений присутствовал Исаак Стерн

(Исаак Стерн. Один из самых известных скрипачей двадцатого столетия. Дружил и ценил талант Д. Ойстраха. Личность в музыкальном мире неординарная, высокочтимая. - прим. МГ).

  • – Так вот, подходит ко мне после концерта Исаак Стерн и спрашивает: «Когда вы приехали в Нью-Йорк и сколько репетировали с залом?». Я был удивлен, если не обижен таким вопросом. «В Нью-Йорк прилетел вчера, поздно вечером. Вижу зрителей в зале первый раз. Ни с кем не знаком». «Да, но они так знают и поют ваши песни. Так не бывает. Зал вместе с композитором поет 15-20 песен!». Понимаете, какое впечатление это произвело на великого Стерна? А для нас – ничего. Обычное, рядовое. И не только со мной. И с Кобзоном, и с Трошиным часто зал поет. Нормально.

– Вы рассказали историю рождения песни «Венок Дуная». У вас с каждой работой связана своя история?

  • – Да нет, не с каждой, конечно. Но вот еще об одной рассказать? (Киваю – да.) Так вот… Как-то заходит Роберт и говорит: «Слушай, я в «Правде» небольшую заметку прочел. Два наших летчика совершили подвиг. Летели над городом. Поняли – с самолетом аварийная ситуация, вот-вот взорвется. Но они смогли дотянуть до пространства за пределами жилого массива. Самолет взорвался. Но город был спасен… Как считаешь, можно написать песню в память об этих пилотах?» – «Можно? Да не можно – нужно. Обязательно». Назавтра приносит стихи. Да вы их знаете, конечно.

Об этом,

товарищ,

не вспомнить нельзя.

В одной эскадрилье

служили друзья.

И было на службе

и в сердце у них

огромное небо, огромное небо,

огромное небо — одно на двоих…

  • Стихи мне очень понравились, впрочем, как и все, о чем писал Роберт. Да… понравились… Я сел к роялю. Он – рядом. Музыка родилась в его присутствии. Вообще-то, нужно отметить, что многие его песни писались так – он рядом. Его присутствие меня вдохновляло. Иногда он комментировал: «Вот-вот, это хорошо. То, что надо». – «Нет, – возражал я. (Тоже нечасто.) – По-моему, это не очень. Нужно еще поискать… Может, вот так?» И такая это была хорошая атмосфера, такое взаимопонимание, такое взаимное уважение…

– Как возникают такие добрые отношения, такая творческая дружба? Это можете объяснить?

  • – Как? Это у товарища Бога надо спросить. От него все, от Бога. Только так я вам скажу. (Помолчал. Показал пальцем вверх – к Нему вопросы.) Мне с Робертом было очень легко. Я человек немногословный. Он совсем немногословный. Просто мы хорошо понимали друг друга. А понимать другого – это милое дело.

– А с другими поэтами?

  • – Я уже называл вам Евгения Долматовского. Работал с ним успешно. Но в его присутствии ни одной вещи не сочинил. То же самое и с Мишей Матусовским – ни одной. А вот с поэтами Таничем и Шафераном – да. Они умели создать хорошую творческую атмосферу. В их присутствии родились «На тебе сошелся клином белый свет…» и «Где-то песня сочинилась…».

– Вы начинали в эпоху, когда еще были молоды, живы и писали много серьезной музыки – Прокофьев, Шебалин, Шостакович… Где-то ваши пути пересекались?

  • – Пересекались? Спрашиваете… И об этом скажу, но вначале вернемся в мое детство. Я ведь знаете, где родился и вырос? Не знаете? Отвечаю – в Одессе. Потрясающе музыкальный был город. Как там понимали и чувствовали музыку – это удивительно. Другого такого места – не знаю. А уж таких педагогов музыкальной школы, какие были в Одессе, – не сыскать нигде в мире. Это я вам говорю. И за свои слова – отвечаю. Нигде. Лучшие…

Столярский Петр Соломонович. Скрипач. Музыкант. Его имя известно и почитаемо во всем мире. Но не как скрипача его знают, а как педагога. Великого педагога. Он умел находить детей с врожденными музыкальными способностями, развивать этот дар, вывести ребенка в большой музыкальный мир, на международную концертную площадку. В его музыкальной школе начинали свою дорогу в искусство Л. Утесов и Е. Гилельс, Б. Гольштейн, Д. Ойстрах… Его ученики в 1937 году в Брюсселе на международном конкурсе скрипачей собрали все премии. Шесть премий из шести. Это был триумф. Это он, Петр Соломонович, в 1933 году основал первую в Советском Союзе музыкальную школу для одаренных детей. А через десять лет указом правительства она получила его имя – школа П. С. Столярского. Утесов называл это учебное заведение «школой бриллиантов». Это о Столярском писал Жак Тибо, всемирно известный скрипач, француз: «Один из величайших скрипичных педагогов. Его педагогика – то, чем должно гордиться мировое сообщество».

В эту школу, к этому педагогу в 1926 году привела своего сыночка Циля Абрамовна Фельцман. В этой школе, у этого педагога десять лет учился музыкальным азам юный Оскар.

  • – Вы меня спросили о встречах с великими музыкантами. Скажу так. Дмитрия Шостаковича я впервые увидел, а он меня, где-то в начале 30-х годов. Ему представили ребенка-вундеркинда. Играл для него то, чему успел научиться. Играл свое произведение – пьесу «Осень». Пройдет много лет, и мы будем жить в одном доме, встречаться в консерватории, беседовать. Это уже в Москве. А Шебалин – это же мой любимый педагог. Я в консерватории у него учился.

– Итак, школа Столярского, переезд в Москву – и вы студент лучшего музыкального учебного заведения в мире. Легко шла учеба?

  • – Старался очень. Много. Вступительные сдал на отлично. А потом так и пошло: все годы – отличник. Сталинский стипендиат. А это стипендия немалая – 500 рублей. Концертные туфли тогда на Арбате можно было купить за 60 рублей. А тут – 500. Я мог снимать комнату, жить не в общежитии, хорошо питаться. И вообще все было хорошо… Общался по жизни с Хачатуряном и Прокофьевым. Особенно душевные отношения у меня были с Арамом Хачатуряном. Все это грандиозные личности. Годы идут. Вырастают новые композиторы. Но таких, как Шостакович, Хачатурян, Прокофьев, пока нет. Нечасто столетия рождают такие имена. Рахманиновых и Стравинских тоже нет… Вы согласны?

Он очень необычно общается. Рассказывает. Если вы заметили, на вопрос отвечает вопросом. Часто уточняет, понятно ли мне то, о чем он сказал. С ним было интересно: и разговаривать, и слушать. Я беседовала с Легендой.

– По вашим наблюдениям, сегодня много хороших, талантливых композиторов?

  • – Не стоят на месте жизнь и время. Многое меняется. Хорошие? Талантливые? Попадаются. Но процент их крайне мал. А иногда их и композиторами-то назвать нельзя. Появилась какая-то совсем новая профессия. Люди, пишущие песни, не знают ни композиции, ни музыкальных форм, а иногда и нот. Полное отсутствие музыкального образования. А как без этого? Есть ребята талантливые. И им больше бы за роялем сидеть, учиться, приглядеться к тому, как работало старшее поколение. Возможно, тогда бы и было больше хорошей, настоящей музыки и песен. А они все по тусовкам ходят. За дорогими авто охотятся

– Вас учили классической музыке. В вас видели создателя крупных музыкальных форм – симфоний, кантат…

  • – Да. Так оно и есть. Так оно и было с первых лет. И в консерватории. И после.

– И как складывалось?

  • – Видите ли, окончание консерватории совпало с горькими, страшными событиями – война началась. Эвакуировали в Новосибирск. Там началась моя трудовая вахта. Для местной филармонии писал музыку. Заведовал музыкальной частью Белорусского государственного Еврейского театра. В Новосибирске было отделение Союза композиторов СССР, и меня, молодого, начинающего, назначили секретарем отделения. Много времени отдавалось этой работе. Писал музыку для Ленинградского Александринского театра – он тоже был эвакуирован в этот сибирский город. Короче, жил, работал, руководил. Но я уже сказал вам: все от Бога. Это он зачастую поворачивает наши мысли, желания и действия по своему разумению. Видимо, потому, что знает нас лучше, чем мы сами себя осознаем, наши способности, возможности. Так вот, по делам Союза композиторов часто приходилось ездить в командировки в соседние города. И вот одна из таких поездок состоялась в город Сталинск, Это тогда Сталинск, сегодня – Новокузнецк. Вечером коллега по Союзу предложил сходить в театр. Посмотреть музыкальный спектакль «Сильва». Московский театр оперетты был в Сталинске – тоже эвакуация. Случай? Да. Но он все во мне перевернул. Оперетту я увидел и услышал впервые. И я «заболел». Захотелось работать в этом жанре. И именно это писать, «легкую» музыку.

Одна из его первых оперетт «Синий платочек» была написана по рассказу В. Катаева. Опыт первый. Весьма неудачный. Провальный. Ругали. «Комсомольская правда» раскритиковала. Но Оскара это не огорчило. Нисколько. Не заставило остановиться. Он продолжал сочинять. К этому времени война закончилась. Он вернулся в Москву. И вскоре в том Московском театре оперетты, где он слушал «Сильву», состоялась премьера спектакля «Воздушный замок». Композитор-автор – Оскар Фельцман… Затем, с определенными перерывами, премьеры его оперетт «Тетка Чарлея», «Пусть гитара играет», «Старые дома» состоялись в других театрах, в том числе и в театре Станиславского и Немировича-Данченко.

– А когда ваша первая песня появилась?

  • – Вы помните 1954 год?

– Да, я училась в восьмом классе.

  • – Вы в восьмом классе, а у меня появилась запись первой песни «Теплоход». Исполнил ее Л. Утесов:…Теплоход уходит в море, теплоход! Свежий ветер сердцу вторит и поет: «Не печалься, дорогая, все пройдет!». Ее я считаю днем рождения песни.

Музыку он писал быстро, вдохновенно. Мелодия, рожденная за три-четыре минуты, вылетала в народ и жила десятилетия. Кого-то из поэтов он уже назвал. Я лишь дополню этот список: Л. Ошанин и А. Вознесенский, В. Харитонов и М. Танич, М. Рябинин и Н. Олев… В этот список можно внести всех поэтов советского периода и не ошибиться – с ним сотрудничали все. На произведения отдельно взятых авторов им созданы целые циклы. На стихи Инны Лиснянской и Марины Цветаевой, Юрия Гарина и Хаима Бялика – круг песен и романсов. В основу цикла «Песни былого» легли народные еврейские песни. Но мне почему-то особенно запомнились его произведения на поэзию Расула Гамзатова. Может быть, потому, что они чаще звучали. Может, потому, что услышала в исполнении Муслима Магомаева?

– Как с Расулом Гамзатовым работалось?

  • – Что вы! Восточный мудрец. Очень своеобразный. И вести себя с ним нужно было соответственно. Без панибратства. Но талант! Второго такого – нет. И время работы с ним считаю даром небес. Помните, есть в этом цикле песня «Разве тот мужчина?». Так вот, в первом варианте были только вопросы. После каждого куплета звучало: «Разве тот мужчина?».

…Кто любую звал голубкой

И за каждой бегал юбкой, –

Разве тот мужчина?

Кто готов подать нам стремя

И предать нас в то же время, –

Разве тот мужчина?..

  • Ну, и так далее… Звоню ему: «Слушай, Расул, все мне нравится – стихи, тема. Но кто же мужчина? Может, дописать стихи?». Выслушал. Согласился. И реакция была такая: «Позвони переводчику Якову Козловскому. Пусть напишет». Звоню Козловскому, объясняю, так, мол, и так. Надо сделать. Прошла неделя. Козловский отзванивается: «Оскар, мучаюсь, мучаюсь. Ничего не получается. Результат ноль. Позвони Расулу, пусть подстрочник напишет». Вы понимаете, я как связной между ними. Звоню Расулу. Он здесь же диктует: «Мужчина тот, кто смел, отважен, честью дорожит…» И только после этого Козловский смог дописать куплет к песне:

Тот мужчина, кто отважен

И душою не продажен,

Только тот мужчина!

У кого во имя чести

Голова всегда на месте,

Только тот мужчина!

  • Знаете, люди недалекие считают, что в переводном стихосложении автор вторичен. А вот переводчик – это главный. Ничего подобного. Не было бы Расула – кто бы знал переводчика? Очень люблю Гамзатова. Дружили. Были в гостях у него с женой в Махачкале частенько. А он у нас гостил. Вот так…

– Насколько охотно работали с вами эстрадники?

  • – Вы совершенно верно спрашиваете. Равноценными должны быть не только слова и музыка, но и исполнение. Все. Здесь мне тоже очень повезло. Утесов и Великанова, Бернес и Кристалинская, Пьеха и Сенчина, Магомаев и Гуляев… Все исполняли. И очень талантливо.

– Оскар Борисович, когда я готовилась к передаче и увидела такое разнообразие исполнителей, не смейтесь только, я попыталась расположить их в алфавитном порядке. И получилось – почти все буквы алфавита в этом списке. От Аллегровой до Хворостовского…

– Аллегрова пришла ко мне, когда я организовал ансамбль «Огни Москвы». Талантливая девочка. …В комнате, где мы сидим, была первая встреча с Иосифом Кобзоном. Худой, высокий, неважно одетый. Пришел сразу после армии: «Я хочу быть вам полезен. Хочу петь ваши песни». А он был певец номер один. И мы очень дружили. И так дружу и дружил со всеми – Ротару, Толкунова, Хиль…

– А Пугачева входит в этот список?

  • – Тут немножко не получилось. Я вам одну историю расскажу, любопытную. Исполнитель она, конечно, потрясающий. И с точки зрения вокала. И артистизм. Как-то звонит: «Я хочу исполнить вашу песню». «Хорошо. Замечательно». И вот мы встретились. Все обговорили. Уточнили. И она на фирме «Мелодия» записала. Проходит дня два, мне с фирмы звонят: «Оскар Борисович, придите, пожалуйста. Послушайте. Мы записали с Аллой вашу песню, но что-то понять не можем». Пришел. Послушал. Тоже ничего не понял. От моей работы остались лишь штрихи, намеки, отблески. Звоню: «Алла, мы же все уточнили». «Ну и что? Артист имеет право переделать…» Короче, с тех пор она моих песен не поет. Ей своих хватает. А у меня своих исполнителей. Разошлись.

– А кино? Приходилось писать музыку для экрана?

  • – Что я вам об этом отвечу… Мало. Очень мало. И похвастать я здесь ничем не могу. Было несколько фильмов. Один из них «Матрос с «Кометы». Там и песни мои прозвучали. Две. «Черное море мое» и «Какие старые слова». Валентина Толкунова потом ее с эстрады пела… А так, если что и было, не совсем удачно. В жизни ведь как? Каждому свое.

– Вы написали полторы тысячи песен. За сорок лет. Делю, умножаю, и у меня получается, что каждую неделю вы выдавали по песне. Каждая из них становилась шлягером. Я уж не говорю, что параллельно и оперетты появлялись, и балет для детей и юношества, и ансамбль создали, и на гастроли ездили… много еще чего. Отсюда вопрос: откуда такая работоспособность?

  • – Да что вы, в самом деле? Я уже вам сказал – не ко мне, к Богу. Ему вопрос. Правда, не забудьте сюда и маму с папой добавить. Их гены – все во мне… Думаю, маме со мной вначале было очень трудно. Ребенок же, пять лет. А здесь сиди и по клавишам целыми днями ударяй. Убегал. Капризничал. Заставляла. Если нужно – наказывала. Но все время рядом. Короче, училась вместе со мной. А уж потом, когда подрос, что-то понял – меня от инструмента было не оттащить. Музыка по-взрослому стала интересной. Вот так они учили меня много работать, усидчивости, дело до конца доводить. Вы спросили меня «откуда?». Бог и родители…

– У вас единственный сын Владимир. Вам с женой, при всей занятости, удалось вырастить музыканта?

  • – Если вы не знаете, так я вам скажу. Мой сын Владимир Фельцман – пианист знаменитый. Его во всем мире знают. В Америке живет, так случилось. Пожизненный профессор Нью-Йоркского университета, музыкального факультета. Быть пожизненным профессором – это уникальное дело.

Сказав это, он перевел разговор на другую тему.

Со своей первой женой Евгенией Петровной Кайдановской-Фельцман они прожили шесть десятков лет. Она тоже музыкант (ушла из жизни в 2000 году). Ребенок родился и рос в мире звуков, бесед о музыке. Учили с ранних лет. Не заставляли. Сам тянулся. Ему было всего 11 лет, а он уже дебютировал: выступал с оркестром Московской филармонии. Ему было 15 лет, когда он стал победителем Международного конкурса пианистов в Праге. Ему 19 лет. В Париже, на международном конкурсе Маргариты Лонг, он получает первую премию. Рано начал гастролировать по всему миру: Азия, Европа… И вдруг все обрывается. Было это в 1979 году. Гастроли прекратились. Публичные выступления в Союзе тоже. Он стал невыездным. Почему? Что случилось? Решил эмигрировать и озвучил это желание. Стал собирать документы. Причина? В консерватории женился на студентке из Америки. Получив диплом, она уезжала домой. А он, естественно, с ней.

  • – Что я вам скажу? Мы сейчас остались без выдающихся музыкантов. Вам понятно это или нет? Пойдите, посмотрите абонемент в консерваторию. Там вы не найдете наших великих. Они за рубежом… Я очень переживаю об этом, начиная с отъезда С. Растроповича… Губайдулина, абсолютно выдающийся композитор, Денисов, Шнитке… Они должны были жить здесь, наши граждане, и ездить по всему миру представлять Россию. Тут вам какие-то люди могут сказать, что у них была «зеленая улица», могли работать. Но это же неправда. Не-прав-да. Им укорачивали жизнь. И Губайдулина, и Шнитке в Германии. Шнитке – гений. Его музыка звучит в крупнейших концертных залах мира. И заметьте – никогда, нигде, ни одного слова плохого они не сказали о своей Родине, России. Только с уважением. Вот такие они люди. Высокие.

– Я недавно слушала интервью Губайдулиной и запомнила такую ее фразу: «Получается, надо было уехать из России, чтобы стать любимой».

  • – Она не совсем точно сказала, я считаю. Точнее, так: надо было уехать из России, чтобы Россия поняла масштаб одаренности этих людей. Так точнее, я считаю. У нас это часто так бывает.

Он не говорил о сыне. Просто сын незримо присутствовал в этой беседе. Был рядом.

– А бывает такое: кому-то по-хорошему позавидовали? Я имею в виду коллег-композиторов.

  • – Ни состязательности, ни зависти, ни белой, ни черной. Никогда. Не может быть завистливым человек, который много и хорошо работает, голова полна музыки, отличная техника. Понимаете? Он написал хорошо. А я знаю, что по-своему напишу не хуже, а, может, и лучше. А вот дружить! Да я уже говорил вам это. Одно грустно, друзей мало осталось. Ушли. Помню, с Богословским перезванивались каждый день. Аркаша Островский – в нашем доме жил. Как-то он мне звонит: «Слушай, полгода у меня лежат стихи «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу…». Ничего не могу написать. Может, у тебя сложится? Возьми, попробуй». Через полчаса перезваниваю: «Написал. Слушай». Он был в восторге: «Ну, надо же! А я полгода маялся». Бывало, я ему передавал: «Аркаша, не идет мелодия!» И он делал это лучше меня. А завидовать? Зависть – удел людей бесталанных, серых.

– Женщин замечаете?

  • – А почему нет? Если бы я не был влюбчивым, был сухарем, разве я смог бы написать столько песен о любви, о нежности? Конечно, нет! Умные, красивые – всегда увлекался. И что? Все увлекаются. Знаете, сколько романов было у Леонида Утесова? Да. Но у него еще была мудрая жена. Ни ссор, ни конфликтов у них не было…

– Скажите, кроме музыки что еще было в вашей жизни, на что еще уходило время?

  • – Я бы так сказал: времени хватило на все: друзья, быт, семья, женщины, дача… Люблю кусты пересаживать, граблями поработать, цветы поливать, но ничто от музыки не могло меня отвлечь. Устроен я так…

Стоим, беседуя, у комода. На нем я сразу заметила разнообразные фигурки из фарфора.

– Я правильно поняла, это сувениры из разных стран? Много путешествовали?

  • – Очень. Особенное впечатление от Канарских островов. Круглый год +30 градусов. Но никакой жары. Морской ветерок все глушит. А ночью +22. Как вам это нравится? И везде наши туристы. Везде поют мои «Ландыши», за которые ругали в прессе нещадно. Так вот – они поют мои песни. А если поют мои песни – значит, я в полном порядке: и в Чехии, и в Японии, и в США…

– А есть такое место, где вы хотели жить всегда – тепло, солнце?..

  • – Да что вы, в самом деле? Я могу жить везде, где захочу. Но нигде не хочу. Только вот здесь – в Москве, в Газетном переулке, в этой квартире. Короче – дома. Вы даже как-то легкомысленно мне этот вопрос задали. Или провоцируете специально? В какую бы страну ни приехал, сначала все хорошо, отдыхаю, но уже через неделю начинаю считать дни, когда домой. Жить хорошо только дома. А ездить – пожалуйста.

Сел за рояль. Пальцы бегают по клавишам. Дом наполнился мелодиями. Слушаем. Одна за другой: «Вальс при свечах», «Возвращение романса», «Черное море мое…», «Дочери, дочери», «Разве тот мужчина…». Началась встреча с песен. И ими же заканчивается. Кажется, уйди мы на цыпочках за дверь – даже не заметил бы. Нашла паузу. Начали прощаться.

  • – Что вы, на самом деле, «до свидания». А чай? Нет, пожалуйте на кухню.

Пили чай. Были вкусные с ветчиной бутерброды. Красное вино. Долго еще сидели. Говорили обо всем… На прощанье Оскар Борисович подарил нам свою книгу «Костюм от Фишмана и другое». Но не о костюме речь в ней, а о «Ее Величестве Музыке».

Вот такой была встреча с легендой, сочинителем песен, великим Оскаром Борисовичем Фельцманом. В одной из его песен, которую исполнила Аллегрова, есть слова: «На мир смотрел удивленно и весело…». Мне кажется, это о нем. Поэтому я и вынесла текст песни в название очерка.

Февраль подарил России композитора, февраль и забрал его в мир вечный. Он ушел, не дожив всего пятнадцать дней до своих 92 лет. Возможно, сегодняшний слушатель и не знает его имени, но песни его поет. Включите любую радиостанцию (а их развелось немерено), и вы обязательно услышите какую-то из его песен… Память о нем в этом, в его мелодиях.

  • Расскажите об этом своим друзьям!

Тэги:

У нас есть похожие статьи и новости: