Мы продолжаем рубрику, которую ведет журналист, ныне сотрудник Регионального центра русского языка, фольклора и этнографии Зоя Горенко. Сегодня – рассказ о поездке в деревню Карам Казачинско-Ленского района.
Карам и его таикане
Кто из знакомых автора «Словаря говоров русских старожилов Байкальской Сибири» Галины Витальевны Афанасьевой-Медведевой не слышал про деревню Карам? Нет таких людей. Из всех трех с лишним тысяч населенных пунктов, изученных нашим директором, автором знаменитого «Словаря говоров русских старожилов Байкальской Сибири» Карам занимает в ее сердце особое место. Там, в отдаленном, изолированном от мира уголке, живут необыкновенные – неотформатированные «цивилизацией» люди со своими самобытными обычаями, поведением, неповторимыми речевыми оборотами. По крайней мере, так было еще 20 лет назад. Здесь Галина записала более сотни 90-минутных аудиокассет! Именно там жила знаменитая в фольклорных кругах баба Гутя, которая определила причину болезни своей подруги так: «Анька болет. А почему болет? Потому што пить не умет. Не пьеть, не пьеть, а потом как уыпьеть – вот и болет…» Бывший мэр района Николай Павлович Наумов да и прочие, не чуждые филологическому чувству общественные деятели сами туда порой ездили и гостей возили для услаждения слуха и отдохновения души. Ну, вот и наше с коллегами время пришло…
В отличие от прежних времен, когда в Карам добрались только по Киренге или зимой на санях, сегодня можно и по лесной дороге на машине. Дорога чудная, в небо уходящая, обрамленная тайгой. Бывают, конечно, нюансы, так сказать, но по сравнению с разбитой ковыктинской трассой, с которой мы свернули, это ничто.
А вот электричество в Караме по-прежнему вырабатывается «движком», то есть генератором, и подается порциями, хотя и крупными, чтобы холодильники не успели разморозиться. И сотовой связи нет, а вай-фай – в одном месте, и то кое-как. Так что сохранять самобытность возможности есть. Да только хранителей заметно поубавилось. Нет уже тех чудных бабушек, редки настоящие охотники. Рыболовов, правда, побольше. Мы и остановились у заядлой рыбачки, при этом преданного культуре человека, одно время и возглавлявшей местный очаг культуры, Татьяны Брусовой.
Рыбачка Таня
Так-то она, конечно, давным-давно Татьяна Валентиновна. Тем более что в садике воспитателем много лет работала, и депутатом была, и вообще уважаемый человек и в деревне, и в районе. Но большинство предпочитает называть ее Таней или тетей Таней. Ведь для всех она – своя, своя, своя. Для полноценного старожила ей не хватает разве что возраста. Но это дело наживное, и если наше дело подхватят молодые филологи-собиратели, то лет эдак через 10-15 Татьяна Брусова станет бесценным источником исторических, бытовых и всяких иных знаний. Достаточно сказать, что она принимала участие в региональных соревнованиях по гонкам на собачьих упряжках и победила. Именно она рассказала нам о том, как надо готовить тарак, предварительно угостив этим молочным напитком (типа ряженки). И о траве, которой снимают урос с ребятишек, и о всяких других травах и цветах. Таня – труженица-огородница, хозяйка, обеспечивающая продуктами свою многочисленную семью. А у нее четверо детей, два парня и две девки, и десять внуков. Нет, они, конечно, на шее не сидят, но без мамы-бабушки – никуда. Но главная страсть Татьяны – рыбалка. Об этом она рассказывает нам на берегу Лены, где мы с коллегами получаем уроки ужения.
– Да мы же с детства этим занимаемся. Раньше малявок этих ловили марлями, наловим – и в крышках из банок жарим! Мы с папой ездили по Киренге, сенокосили в верховьях, он меня посадит сзади, на моторе, я там болтаюсь, он мне рассказывает: здесь сохатый, здесь тот-то. Работал скотником в колхозе. У меня был «кораблик», на нем десять мушек – крючков, идешь посередине реки, а они ловятся – хайрюза. А ленка – вон на том берегу. Мы с Натальей, сестрой, закинем – и бегом в кусты. Там яма, и они в ней собираются, кинул удочку – и он все, зацепился, и мы бегом в кусты, чтоб его вытащить.
– А самая большая рыба какая у тебя была?
– А вот недавно тайменя поймала! А еще налима года четыре назад. Я там переплывала 19 мая, в день пионерии, переметы ставила – и 2200 попал мне налим, здоровый! А знаете, я как что поймаю – сразу хвастать иду! Тайменя поймала – поехала к зятю, он такой – ох, таймень?! Мне нравится, как они удивляются. А маленького тайменя я вот здесь поймала, вон там он плюхнул, а я тут стояла, забросила, и сразу – хоп! – закинула – и давай. Весной дело было на большой воде. А на настоящую рыбалку еду дальше, перетолкнусь на шесте – и туда. Там притока, вода тише.
Все добытое Таня сама же и до «потребителя» доводит. Готовит она отменно, о чем хорошо знают не только домочадцы, но и односельчане, с которыми она щедро делится, «хвастается»…
– Ой-ой, макса вкусная из него, печень налимья, ой, сколько ее. Ее разбивают ложкой, чтоб всем досталось. Варю одного налима с лучком и перчиком, ну, я люблю еще немножко картошки. Сама юшка вкусная. Вообще, самая вкусная уха из ерша. Их варят в марле, не чистят. Потом саму рыбу курицам или собакам, а из жидкости желе делают. Из ельцов тоже...
Ну, в общем, это можно слушать долго. А нам еще и посчастливилось кое-что попробовать. А потом наш «сталкер» повела нас по Караму, в самые заповедные места – к самым-самым «аксакалам». Первая из них – девяностопятилетняя Дарья Яковлевна Сафонова.
Сто жизней бабы Даши
Уже морально подготовленная дочерью Галиной, она ждет нас на лавочке, устремив невидящие глаза в только ей видимый мир.
– Баба Даша! – кричит ей в ухо Таня, соблюдая определенный тембр. – Тут к тебе приехала Галя! 20 лет назад у тебя была, книжку про тебя писала…
– Милые мои! – растроганно отзывается бабушка. – Не забыли! 96-й год пошел мине. Если б я глаза не потеряла… Ну, вот конь у меня (показывает клюку), я на него полностью надеюся, иногда брыкается, правда. Ну, я тут, от избы да до поварки, недалеко хожу…
После недолгого вступления Дарья Яковлевна сходу включает повествование, которое постоянно и беспрерывно проходит в ее памяти.
– Ой, что мне пришлось пережить… за день не расскажешь, что пришлось пережить. Три раза была я у смерти, совсем не думала, что буду жить.
Первый раз дрова я возила с лесу (я же мужской рукой числилась в колхозе). Ну и че, воз большой, наклала пилены дрова на него, дорога-то косогором если, я выйду – поддержу плечом воз-то. Вышла, а сани-то покатились, возом меня сшибло, и я улетела под горУ в снег. Лежала не знаю сколько. Очнулася, и мне кажется – мама стоит возле мене. Вот что, хоть вы как хотите, можете меня осуждать, вот мама стоит и говорит: «Ты подшевелись маленько, чтоб тебе руку хоть высвободить». И я пошевелилась, и правда – снег маленько осел. Теперь, говорит, ты руку тяни, там корень от второго дерева, ты за него поймашься и вылезешь». И так и было. Вижу маму – в какой она одежде, как че – вот вроде возле меня она стоит и мине подсказывает. Вылезла, коня развернула в другую сторону. Как конь-то уцелел, не упал?! Дрова эти стаскала, опять склала, налОжила воз этот, на поле-то выехала, вижу – меня искать идут, потеряли. Баушка Лисавета пошла искать…
А второй раз еще страшнее. Живот большой уже был, Галей. Мине дали почту возить в ДАлган, верхом на коне. Уже под осень слизко было. И спускаться надо под гору с хребта. А там снег-то таял, бежало и вымыло канаву. Конь шел, ноги-то скатнулись, в канаву улетел, а я вперед его через голову в канаву-то укатилась, с хребта-то. Сколь я лежала – не знаю. Очнулася – конь стоит. Че мне делать? До Далгана с километр, наверное, как-то надо добираться. Я вскарабкалась как-то на коня, поехала. Приехала к бабушке Марьяне, рассказываю, говорю, может, ночью придется рожать, вы уж мине помогите. А у самой слезы вот так бегут, бегут. Ну, дожила до утра. Утром надо же до Карама добираться. Думаю, я по этой дороге-то уже не поеду, объеду ее снизу и там выйду на дорогу. Опять переживаю – только бы мне далеко в лес не уехать, заблудюся. Ну, выехала, слава Богу, добралась до Карама.
А третий-то – на Ворове (это хребет за Ульканом), тоже нас там с мужем чуть не пришибло. А раньше там еще в лесу, когда Ферапонт еще маленький был, его отца медведь задрал. Он, этот Афанасий, побежал за водой к речке, и медведь на него налетел. Он его сразу сшиб, а дедушка-то сзади пришел, кричит на него (медведя): «Что, гад, сделал ты сироту-у, лучше бы меня сожрал!» Кричал на медведя. Потом четырех мужиков на хребте собрал, и они его застреляли.
Дарья Яковлевна вспомнила три своих «смерти». Но на самом деле по самому краешку жизни ей приходилось ходить гораздо больше. Ведь представить сегодня невозможно девчонку, ходящую с обозом по тайге, по полям, в лютые морозы!
– Говорю же, мужской рукой была я в колхозе, не хватало рабочей силы. Я в рейсы ходила до Качугу, на кОнях да на конях. Вот выходим с Карама до ХандЫ, с Ханды в МурИнью, с Муриньи в ТыркУ, до Муриньи по Киренге, в Муринье как в лес заехали – и по лесу, с Тырки в ЧивыкАн, с Чивыкана в ОчевУль, с Очевуля в Бутаково, с Бутаково уже в Качуг. В Качуге днюем, груз получим, и опять семь суток. Ну, че, одежды не было, всю дорогу пешком. Большие морозы были, кони-то идут, норки заложит у них, они – фр, фр! – фыркают. Старший остановит, вот идем, сосульки эти сбросаем, норки вычистим, ноги подобьешь, опять едешь. Всю дорогу пешком. Одежки не было! Сережка не раз мне говорил: «Ты, мама, закаленная!» На станке, у кого дохи были, на пол кинут, второй накроются. А на мне одна фуфайка да платочек. Я у железной печки просижу всю ночь…
Все это, конечно, не прошло бесследно для здоровья. А все же, слава Богу, добралась почти уже до вековой черты. А потому что – с песнЯми! Пели тогда все – считай что горе ли, радость ли…
– На КулИнье мы одни девчонки, и Романа Сверчинского отца дали нам, чтоб от медведя охранял. Он там все муравейники изроет. Мы поУжнам, выйдем на берег, как запоем! Там гора, от нее отдается… Ой.
Бабушка вспоминает песни сначала грустные, потом веселые, а под частушку «Пошла курица в аптеку и запела: ку-ка-ре-ку, дайте пудры и духов для приманки петухов» – пытается соскочить с кровати и сплясать. Но получается, к сожалению, только сидя... Но зато настроение вмиг повысилось!
Как и многие другие исконно посконные жители Карама, тем не менее коренной себя баба Даша не называет. А таикАнской. Туда, на ТаикАн, ушли когда-то ее отец и дядя и основали там новую деревню. Что, кстати, и спасло их от смерти. Именно в тот момент случился в Караме известный расстрел тех, кого бандиты посчитали коммунистами или активистами. А на Таикан местные жители послали нарочного, который успел предупредить, чтоб тамошние первопроходцы скрылись. Много-много бедственных и веселых приключений пришлось пережить таиканцам, прежде чем случилось очередное «переселение народов», и они в большей части оказались в Караме. Здесь же проживает и родная племянница Дарьи Яковлевны – Римма Кузьминична Антипина. Она и продолжила наши знакомства с карамчанами таиканского происхождения.
Две нужды – одна любовь
Об этом Римма Кузьминична с порога предупредила нас, чтоб мы не ошиблись, чего доброго:
– Я не карамска, в Таикане родилась, да, таиканска, как тетя Даша, она все Таикан вспоминат. Тетка моя родна. Меня тетки рОстили. Отец мой ушел на войну, мама замуж вышла, он раненый пришел, отчим-то. Сначала баба была, но она умерла, молода умерла, 50 лет, я осталася с теткам. Тетя Даша – старшая. У меня нога болит с детства, нарыв был и пять дыр образовалось, они уйдут на работу, меня на табуретку посадят, тряпку подложат, на другу табуретку хлеба положат и воды наллют и уйдут на день. Тетя Даша рассказывала: когда придем – ты на полу валяшься. Тетя Даша-то основна воспитательница моя. Я у ней сама любима племянница. Зажило. Лето прогнило, а к осени зажило, че-то привязывали. Я всю жизнь прохромала…
Тетки Римму любили, но одна за другой выходили замуж. И тогда ее «по эстафете» подхватил вернувшийся с войны их брат, ее дядя Тимофей. А когда подросла, случилось так, что родила она сыночка Саню. И тогда только чудесным образом приняла их в свой дом родная мать. Хотя отчим по-прежнему не был рад, мягко говоря. Но через три года за страдания и терпение вознаградил Господь Римму. Встретила она человека, с которым затем прожила долгую жизнь в редкостном согласии, да и не только с ним. Свекровку свою взамен матери крепко любила. Да и было за что.
–…С ТУколоньи Николай, мы с нем сошлись. Он нужда, я нужда, вот сошлись две нужды. У меня три плаття и Саня, а у него вообще ничего. Корову мне мать с отчимом отдали (я к ним привела). Ну, и стали мы с Николаем жить, у них избенка была. Мы потом давай с ним новую избенку строить, та-то падала. Он голый, я гола. Раньше в Таикан трусы женски не возили, только мужские, мы их надставляли и носили. Потом дети пошли, работали, мала-мала подживалися. У него мать тоже одна, бабушка-то Анна, еще трое детей, да еще племянницу (Марию Борисовну знаешь?), это она ее вырастила. Двоих братовых – Шуру и Костю – отдали в детдом. А четверых она ростила. Пока в ТУколонье жили, Николай не учился, он в 10 лет пошел в школу. Говорит: сшила ему трусишки, штанишки из платка, пока они были, он ходил, а порвались – перестал. Тетя Дуня удивлялась: «Как он выжил? Я почту возила, приеду с ТУколоньи, он в горне голый спит, чтоб теплее». А она работала, тоже за сеном едет, трусов, штанов нет, ноги, говорит, замотаю платкам, да еду по сено. Съездит, это километров 20 ночью, потом бежит в Далган, там Иван молол зерно, мякины этой наберет, намочит, крахмал этот, вот кашей этой их кормила. Как она их выходила, старушонка эта, маленька, согнута. Но мы с ней 40 лет прожили, померла она у меня, мы ее похоронили.
В колхоз имени Сталина Римма пошла после седьмого класса, и, как водится, делала все; и навоз возила, и снопы вязала, и «под кулям была». Но настоящим призванием, да, призванием, стала работа доярки. Она и до сих пор иногда просыпается с чувством, что ей надо идти на ферму.
– Я все стадо знала, кака чия, вот восемь доярок по 18 коров, и я всех до одной знала. У меня Березка, Фанта, Землянка была, Волга, Субботка, Воскреска. Всяки, всяки имена, даже Минтай была у Полины Макаровны. По цвету называют – Краснуля, Сивунька, Роза, Незабудка. Фанта вот желта была, привозна. Ягодка. Солдатка была – 23 февраля родилась. Бычок в Вербное воскресенье родился, дедушка его назвал Вербун. И он так понима, в поле пасется выйду, крикну: «Вербун!» Он бежит ко мне.
Характеры разные. Вот эта Фанта давала ведро молока, полное. Я заболела, пришла Люся. Я ей сразу сказала: «Садись с большим ведром, с маленьким не садись, и как поймала за титьку – не отпускай, так и дой. Потом вставай – уходи. Но рукам не маши и не разговаривай. Если начнешь разговаривать или рукам махать – вылетишь». Ну че, она и вылетела! Привозна была, большуча корова. Я под нее сразу под нетель села и вот так, как поймала титьку, и до старости доила ее. Привозна тоже Сунна была…
Дома три коровы были. Дочка корова была, вот смиренница. Не знаю, где лазила, занозку в титьку посадила, прямо вот таку черемОшину. Но в канал не попала, мимо как-то прошла, боком. Как ее вытащить? Николай Степанович, врач, приехал, я ее поймала – «Дочка, Дочка…», и он вытащил, потом промывал, не было ни крови, ниче…
По 200 литров за сутки доили. Когда колхоз разгоняли, Коля взял двух чахлых и одну мне, говорит: «Возьми, может, выходишь». Я взяла, Красуля она у меня была. Андрюшка мне ее на плече притащил, она не шла. Я ее выходила, правда, она отелилась только на четвертый год, без молока. Ну, а потом раздоилась и хорошо. От Красули 11 телят было, держала я ее… А с Таикана когда корову я привезла, она 19 раз телилась, а тоже первый раз на четвертый год. Вот столь она у нас жила! Хороша была корова, но комола…
О своем родном Таикане Римма Кузьминична при случае отправляется вспоминать к своей воспитательнице – тете Даше Сафоновой. Вместе, бывает, и новые года встречают. Песни поют. И пока звучат эти песни – родное село, построенное родителями и унесенное вихрем перестройки, продолжает жить.
