Девяностые. Начало (12)

Главы из книги Игоря Широбокова «С Ельциным и без него, или Политическая шизофрения». 2007 год

Предыдущие публикации:

• Девяностые. Начало
• Девяностые. Начало (2)
• Девяностые. Начало (3)
• Девяностые. Начало (4)
• Девяностые. Начало (5)
• Девяностые. Начало (6)
• Девяностые. Начало (7)
• Девяностые. Начало (8)
• Девяностые. Начало (9)
• Девяностые. Начало (10)
• Девяностые. Начало (11)

Всех удивил на этом первом съезде наш Юрий Абрамович Ножиков. Радикальные демократические позиции у него вдруг сменились на прямо противоположные. Вот как он сам вспоминает этот момент в своей книге.

«...У меня положение сложное. Я знал Власова давно, работал с ним. Он представлял, конечно, консервативное крыло, я стоял на демократической платформе. Я говорил: «Александр Владимирович, ну сдвиньтесь влево – и вас выберут». Он никуда не сдвигается. Но у меня есть такая черта. Я не могу просто так отказаться, отбросить в сторону человека, тем более знающего, подготовленного, порядочного. Я проголосовал за Власова.

Никто не прошел – ни он, ни Ельцин. Коммунисты тогда вместо Власова выставили этого Полозкова, секретаря российской компартии. Ну, тут руки у меня были развязаны, голосовал за Ельцина. Он и победил – всего пятью голосами...»

Неувязочка получается. Выбирать между Власовым и Ельциным можно было только на заключительной, третьей фазе выборов. Если Юрий Абрамович голосовал за Власова, то когда же он успел отдать голос Ельцину? Ножиков был тертым политиком, и подобные шарады мне приходилось разбирать не раз. На том же съезде один из видных партийных руководителей сказал мне: «Что ты удивляешься метаморфозе с Ножиковым? Власов предложил ему стать своим заместителем...» Не знаю, насколько сильны были карьерные устремления, на Ножикова это не очень похоже, но политические маневры тут присутствовали.

Видя состав съезда, председатель облисполкома усомнился, что горластые демократы смогут как-то изменить существующие порядки. Значит, надо поддерживать власть, и результатами поименного голосования не раздражать вышестоящих – это потом аукнется не только на собственной карьере, но и на всей области... Такое объяснение неожиданному политическому зигзагу Ножикова не претендует на абсолютную истину, но, на мой взгляд, максимально приближается к ней.

Я упоминал здесь, что избиратели отправляли на съезд бойцов. Должен признать, я не оправдал таких ожиданий. Бойца из меня не получилось. Ни разу не хватал за горло оппонента, не выбрасывал с трибуны противников, так и не добился слова, а значит, и телекамерами замечен не был. На выступления записывался, но почему-то всегда оказывался двадцатым, сороковым или еще дальше – при том, что выступить с трибуны успевали максимум десять человек. Многим удавалось прорваться к микрофонам, установленным в проходах: они часами ждали своей очереди, кричали и размахивали руками, привлекая внимание председательствующего. И часто попадали в смешное положение. Акустика в зале была отвратительнейшая и, оторвавшись от своего места с наушником, депутат уже не слышал, о чем говорят остальные, за что голосуют. Бывало, вопрос давно решен, а депутат, проторчавший у микрофона, начинает, как глухарь на току, старую песню... Не умею я так, не могу переступить через себя.

Я верил, что очередность выступлений распределяет электронная система. Оказалось, это не совсем так. В мае над Иркутском пронесся ураган, причинивший немало бед: разрушены строения, порваны линии электропередач, выгорели дотла некоторые садоводства. Требовалась помощь правительства. Получив это сообщение, Ножиков стал пробиваться к трибуне. Записывался по электронной системе – бесполезно. Всей делегацией подписали письмо с требованием дать слово – тот же результат. Потом в фойе мы встретили Фильшина, тогда еще не зампреда российского правительства, а только союзного депутата.

– Геннадий Иннокентьевич, выручай. – Обратился к нему Ножиков. – Если я пойду по министерствам и госпланам, это займет уйму времени. Помощь требуется срочно. У тебя, наверняка, есть знакомые в секретариате, замолви словечко, пусть дадут слово для экстренного сообщения...

Фильшин словечко замолвил. Сразу после перерыва Юрия Абрамовича пригласили к трибуне...

В зале заседаний мы сидим, как школьники за тесными партами. Восемь-десять часов непрерывного сидения, изо дня в день, на протяжении полутора месяцев, в обстановке жесточайшего противостояния и ненависти – такая работа здоровья не прибавляла.

Впереди меня место Павла Имедоева, депутата от Усть-Ордынского округа, директора агрофирмы. Он ни с кем не общается, но в огромных количествах поглощает газеты, листки и брошюры демократического толка, распространяемые на съезде. Такого в Усть-Орде не прочитаешь. Павел молчит, но, судя по результатам голосования, стремительно сближается с реформаторским крылом съезда.

И так же стремительно отдаляется, отчуждается от меня Валерий Хайрюзов, летчик и писатель, с которым у нас всегда были добрые отношения. Теперь добра нет и в помине. Мне достается только засвинцовевший взгляд исподлобья, словно через прорезь прицела. Откуда такая ненависть? Совсем недавно он предлагал мне вместе разбрасывать из вертолета над городом предвыборные листовки. Нас ничего не разделяло. Я отказался только потому, что не было средств на печатание таких листовок, да и замусоривать город тоже бы не хотелось... Теперь я «дерьмократ» и «жульнарюга», как выражается в прессе Валерий и его единомышленники, жалуясь при этом, что газеты их травят, им не дают слова, средства массовой информации захвачены «продажными ельцинистами» и т. д. Жалобы и обвинения довольно странные, если разобраться. Большинство съезда настроено явно не демократически, почти все центральные газеты принадлежат партии – «Советская Россия», «Правда», «Сельская жизнь», «Рабочая трибуна», «Экономическая газета» и прочие, не говоря уж о радио и телевидении. О каком засилье речь? Разве могут составить конкуренцию этому мощному идеологическому фронту «Аргументы и факты» да «Московские новости»? Нет, раздражает само проявление инакомыслия в привычном море единомыслия, оно недопустимо, не имеет права на существование – по мнению сторонников старого режима. Для них даже Генеральный секретарь ЦК КПСС Горбачев, допустивший дозированную гласность, – заклятый враг.

Почему? Где и когда появилась та межа, разделившая нас и всю страну? Предполагаю, что наметил ее – не провел, а только наметил! – еще Никита Сергеевич Хрущев, осудивший культ личности (но не сталинизм в своей сути) на историческом двадцатом съезде. Был ли сталинистом Хайрюзов? Формально – конечно же, нет! А по своему миропониманию, мироощущению, несомненно, – да!

Помню, как поразили меня коллеги по «Комсомольской правде», вернувшиеся с комсомольского съезда из Северной Кореи. Ездили туда Геннадий Селезнев (ставший спикером Госдумы), Виктор Андриянов (в то время главный редактор «Трибуны») и еще кто-то из руководства газеты. Было это в середине восьмидесятых. Впечатления у них самые восторженные: везде идеальный порядок, на улицах ни единого пьяного или хулигана, даже ребятишки не галдят, все организованно трудятся и отдыхают, все переполнены счастьем и гордостью за мудрое руководство...

Я был там в восемьдесят втором обычным туристом, а не в составе официальной делегации, поэтому и угол зрения, наверное, оказался другим. Я увидел чудовищную, доведенную до гротеска, карикатуру на наше недавнее прошлое. Было смешно и жутко, противно и радостно (радостно, что этот кошмар мы уже пережили).

...Въезжаем в ночной Пхеньян. Залитые светом улицы. Блеск отмытых горячей водой с мылом тротуаров, ни соринки, ни пылинки. И – ни души. Ни единого освещенного окна. Боковым зрением отмечаю какое-то движение. Десятки серых теней рысцой минуют освещенный участок и растворяются в темноте, как поток мышей. Это рабочие ночной смены спешат на подземный завод. Промышленность здесь преимущественно военная и запрятана глубоко... Театры, кинотеатры, танцплощадки, кафе, рестораны отсутствуют или закрыты – вплоть до победы над Южной Кореей... Днем на улицах не видно привычного оживления и многолюдности – все работают или сидят по домам, изучают идеи Чу-Чхе и труды великого Ким Ер Сена. Редкие прохожие, завидев иностранцев, предупредительно сворачивают, боясь встречаться с нами даже взглядом. Не слышно детского смеха и гомона, школьники с аккуратными ранцами деловито и дисциплинированно спешат по домам после уроков. Самым усердным из них наставники предоставили честь славить Вождя. На центральной площади, под окнами нашей гостиницы, с пяти утра и до позднего вечера тысячи пионеров отрабатывают сложные фигуры и построения, скандируют здравицы – у Кормчего через месяц день рождения. На подступах к площади дежурят машины с красными крестами и временами кого-то увозят: не всякий детский организм выдерживает такой марафон...

Портрета вождя нет только в туалетах... Чудовищный бронзовый колосс с протянутой по-ленински рукой: оказавшись у подножия, не дотягиваешь ростом до его ботинка. А ведь он еще жив и правит... Помпезный музей революции. В первом зале картина во всю стену: пятилетний Ким целится из рогатки в глаз японскому завоевателю – это называется началом революционной борьбы в Корее... В остальных залах нет даже фотографий, только картины с одним и тем же персонажем...

В музее победы, наоборот, очень много экспонатов: самолеты, танки, пушки, всевозможная техника и оружие. Все исключительно наше, советское. Тут я убедился, что идеи Чу-Чхе (опоры на собственные силы) застилают не только сознание, но и глаза. «Нет, – убеждают экскурсоводы, – это все корейское, произведено на наших заводах под мудрым руководством Ким Ер Сена!» И хоть бы спинами, что ли, прикрывали таблички российских заводов на «тридцатьчетверках», «ильюшинах», «катюшах»...

То же самое в магазинах. В обычных, для народа, можно увидеть только матерчатые тапочки, резиновые сапоги и эмалированные тазы. Для интуристов в специальных магазинах ассортимент побогаче: рижские транзисторы «Спидола», обувь от «Красного Октября», фотоаппараты «Киев» и прочий советский ширпотреб. «Покупайте, – радужно улыбаются продавцы и гиды. – Отличное корейское качество, произведено трудовым народом под мудрым руководством...»

Такая вот счастливая страна коммунистического процветания, нищенского равенства и единомыслия. Может, кто-то и мечтает так жить, но меня увольте... На этой меже, на этом водоразделе мы и разошлись, выбирая единственно правильный путь для России. Меня далеко не устраивала та колдобистая, разухабистая дорога, на которую повернула страна в девяностых, но и возвращаться на бетонный плац в стройные шеренги я не считал возможным. Всегда лучше идти, а не маршировать на месте за колючей проволокой.

***

Вспомнив Павла Имедоева, молча проникавшегося либеральными ценностями, я вновь как бы ощущаю затылком тот кошмар, который находился сзади. Вроде бы ничего особенного, там размещалась делегация Калмыцкой АССР. Но за мной оказался совершенно отвязанный «калмык» – Бабичев Владимир Степанович, первый заместитель заведующего Орготделом ЦК КПСС. Как он попал в Калмыкию? Как все партийные руководители – искал депутатства подальше от вольнодумных городов, там, где поглуше, где по велению начальства могли избрать хоть яловую корову. Внешне импозантный, одетый с иголочки, он вел себя хуже, чем пьяный извозчик. Свистел, орал, топал ногами, матерился, брызгал слюной – такой у него был рефлекс на всякое выступление неугодного депутата, а самым сильным раздражителем служил Ельцин, тут он впадал в транс, переходя на визг. Однако, я заметил, при таком необузданном темпераменте Бабичев не терял головы, темперамент был вообще ни при чем – Владимир Степанович отрабатывал шумовые эффекты и пытался «завести» зал. То и дело к нему подходили мальчики в аккуратных костюмах с непроницаемыми лицами, передавали записки, уносили ответы – Бабичев работал. По какому ведомству служили аккуратные мальчики и какую работу исполнял замзавотделом, можно было не гадать: на Старой площади и Лубянке делали все возможное, чтобы сорвать съезд, не допустить избрания Ельцина...

• Расскажите об этом своим друзьям!