«Сад моей памяти»: Солдат Великой Отечественной

Эта книга известного иркутского фотохудожника Александра Князева ещё не издана, но уже привлекла к себе любопытство многих. «Сад моей памяти» автор не просто написал, а сложил из фотографий и скупых воспоминаний. Получился цикл фотоэссе, где, кроме иркутян, вы встретитесь со многими интересными людьми... Читайте и смотрите!

Не зная, но помня своего отца, топтавшего ту войну и пешком, и ползком, и бегом... на передовой и в штрафбате по минному полю, мне трудно говорить слова перед лицом солдата на этой фотографии, солдата неизвестного... Каждый солдат той войны мне отцом приходится, и оттого я немею и теряю речь от одного его взгляда...

Ещё и потому я уступаю место на этой странице своему другу Арнольду Харитонову, его письмо живо и точно повествует о немилосердном горе той войны.

Они живут рядом с нами всю жизнь. Они всегда жили и живут в другой стране, которая называется Война.

Самые молодые из них старше меня всего на каких-нибудь десять лет. Но они неизмеримо старше – на целую войну. Значит, между нами – вечность.

Я помню, как они возвращались. В семью приходил праздник. Садились за столы, пили, пели... А фронтовик сидел между своими счастливый, в чистой рубахе, с блестящими глазами, пьяный не столько от вина, сколько от того, что он выжил. Уцелел. Пережил это страшное время. Один из тысяч.

Помню, как к моему дружку-якуту приехал дядя-фронтовик. Он, наверное, был совсем молодым, этот красивый черноголовый офицер с раскосыми глазами. На кителе блестели ордена и медали. Он много смеялся – блестели белые зубы. Когда же снял китель – обе руки заблестели от запястий до локтей: они были сплошь покрыты часами. Для меня, девятилетнего, это было весёлое зрелище – он снимал их с рук, как маленьких зверьков, и раздавал направо и налево. Может быть, ради этого момента он их и набрал. Но и после раздачи на столе осталась внушительная сверкающая и тикающая горка.

Набивать карманы часами на войне – плохо? Не знаю. Не мне судить. В той стране была другая мораль.

Было ещё такое страшное слово – «инвалиды». Даже в нашем маленьком северном городке их было много. «По Ярославской не ходи – там инвалиды», – говорила мне мама, но я все равно шёл именно по этой самой Ярославской. Там была какая-то столовая или пивнушка, где они собирались – кто без руки, кто без ноги, иной вообще обрубок на тележке с колёсиками. Они пили водку, громко разговаривали, пели, а потом начинали драться – почти каждый день. Дрались с криками, со стонами, со слезами, били друг друга кулаками, протезами и всем, что попадалось под руку. Милиция их разнимала и куда-то увозила.

Я только потом, много позже, с ужасом осознал, что часть каждого из этих людей где-то уже похоронена, зарыта в землю. Может быть, они никак не могли смириться с тем, что их руки, ноги лежат в чужой земле, а им уже никогда не побежать босиком по росной траве, не ударить по тугому мячу, не надеть хромовый сапожок, сдвинув его книзу лихой гармошкой.

Как это должно быть страшно – жить человеку, часть которого уже упокоилась в земле! Может быть, во сне она приходит к инвалиду – его крепкая, молодая нога, которая покоится где-то у Одера или Шпрее... Так к нам приходят навсегда ушедшие друзья и близкие.

Однажды я ночевал в бамовской заежке, где в одной комнате, кроме меня, спало ещё человек десять. Приехал я поздно, соседей рассмотреть не успел и сразу упал спать. Под утро же был разбужен криком, который раздался откуда-то из угла: «Впе-е-ерёд! В атаку!» Их другого угла разнеслось зычное «У-р-ра!» Два пожилых человека разом вскочили и кинулись бежать неведомо куда. Потом вдруг остановились, посмотрели вокруг дикими глазами и... поникшие, побрели обратно. Какой-то молодой здоровяк оторвал от подушки тяжёлую голову, пробурчал недовольно: «Чё, отцы, всё воюете?»

Солдаты сели на одну койку, закурили. «Ты на каком фронте был?» – услышал я, засыпая... Парень был прав, сам того не понимая – они все воюют. И будут воевать, пока живы.

«Мы за ценой не постоим!» – поётся в песне, написанной мудрым фронтовиком. И не стояли... Вспоминаю свою единственную встречу с генералом Белобородовым. Мы говорили с Афанасием Павлантьевичем долго, несколько часов. Генералу шёл девятый десяток. Время подумать о душе... Он вспоминал горькие часы и минуты войны... Как гнал своих солдат в студёную воду декабрьской Истры, потому что не мог иначе – такой был приказ, а приказы не обсуждаются... Как брали города – не всегда уменьем, часто и числом... Мука мученическая отражалась на лице старого солдата, который видел в жизни такое, чего простому смертному видеть – не дай Бог. «Много, ой, много народу отправил я на смерть, – говорил он горько, – можно было бы меньше». Наверное, можно было... Но опять же – не нам его судить.

Это они выпили до дна горькую чашу победы, это их радость и их неизбывное горе... Это с ними беседуют по ночам души павших друзей.

Они уходят. Их – всё меньше. Может быть, и там, в иных мирах, они вскакивают с криком «Вперёд, в атаку!» и вспоминают кровавые бои. Но, может быть, хотя бы там им дарован покой. Они его заслужили.

• Расскажите об этом своим друзьям!