Коси, коса, пока роса!

Владимир Алексеевич Рак, художник, писатель, предприниматель, известен нашему читателю, как автор любопытной гипотезы о происхождении человеческой речи, о праязыке. Сегодня мы открываем его вам как мастера художественной прозы и представляем отрывок из его романа «Сибирь – медвежья сторонка».

В. А. Рак принят в Интернациональный Союз писателей, крупнейшую международную писательскую организацию, аккредитованную в Москве и работающую по самым современным стандартам. Издать его роман взялась именно эта организация. По национальности В.А. Рак – немец, по убеждениям и месту проживания – сибиряк. Его повести и рассказы, пронизанные сибирским колоритом, публикуются в Германии, и – на страницах нашей газеты.

***

Травы покосные

Вот он Коля, ещё совсем маленький, года четыре ему или пять; тогда дед с бабушкой взяли его на покос впервые. Долго ехали куда-то лесной дорогой на машине, а потом мимо начали проплывать широкие луга. На некоторых буйно росла трава, а некоторые были уже с проплешинами прокосов, и на них стояли высокие стога. Тогда дед показал ему пальцем в окно машины и сказал:

– Смотри, Николка, это покос, видишь, трава какая высокая, наверное, выше тебя ныне уродилась. Вот её мы и будем косить, а когда она высохнет, мы её в стога сложим, а потом свезём домой и нашу Зорьку будем кормить.

Николка смотрел во все глаза за окно, покос он видел в первый раз, поэтому и спросил деда:

– Дедушка, а что такое стóги, и почему покос называют покосом?

Все, кто был в машине, посмеялись тогда над ним, Коля даже обиделся. Только дедушка не смеялся, а начал объяснять:

– Стога надо говорить, а не стóги, покос потому называют так, что его косят косой, вот и покос выходит. А коса так называется потому, что похожа на длинную женскую косу.

– Деда, а вот ты часто говоришь насакать, рыбы мы мол, насакали много, как это насакали?

– Ну, это совсем просто, это значит, что рыбы так много, что её хоть саком греби, то есть сачком. Сачок­то знаш, что такое?

Николке нравилось расспрашивать дедушку обо всём, что только приходило ему в голову. Дед ему всё объяснял толково и никогда не злился, как другие взрослые.

За разговорами приехали и на свой, Думновский покос. Разгрузили всё из машины и первым делом начали строить шалаш, а бабушка развела костёр и подвесила на него чайник с водой. Колю бабушка накрыла с головой белой тряпочкой от жаркого солнца и комаров, которые тонко пищали. Он сидел в прозрачной тени развесистой берёзы и наблюдал за всем происходящим вокруг него. Вот человек пять, или шесть развязали косы, взяли их и начали друг за другом закашиваться в поляну.

Потом он помнил себя уже в шалаше, в нём было прохладно, пахло травой и дымком от костра. Комары в шалаш не залетали, потому что вход бабушка завесила белой марлей. Наверное, Николка заснул тогда, потому что, когда он выглянул из шалаша, все уже обедали. Его бабушка тоже позвала кушать, а потом вся компания сидела вокруг расстеленной клеёнки и, громко хлюпая, пила горячий чай из кружек. Здесь же за клеёнкой сидели два его брата, младший Славка и старший Дмитрий. Бабушка говорила, что они его дяди, а какие они дяди, они свои. Дядек на улице много ходит, а они братья. Парни только смеялись на это и не возражали.

Потом ему вспомнились и другие года, когда он ездил на покос. В один год ему доверяли собирать хворост для костра. В другой год ему бабушка доверила кашеварить и следить за чаем, а сама брала косу и не отставала от мужиков. Классе в шестом он ещё учился, когда дед купил ему косу малого номера – пятёрку и насадил её на косовище. В это лето Николка первый раз поехал на покос, уже ни каким-то там поварёнком, а настоящим заправским косцом. Конечно, косить у него сразу не очень-то получалось, но был он парнишкой настырным, а дедушка был рядом и подсказывал. Когда дед объяснил ему, что косить нужно не всем телом, а только руками, дело у него пошло на лад. Уже на второй день покоса дед Амос поставил его косить в одну шеренгу со всеми мужиками. А ещё… и он заснул, как всегда, на самом интересном месте...

Утром Николай проснулся сам, никто его не будил. На часах было семь часов утра, за окнами во всю мощь сияло солнышко. В доме уже никого не было. Николай оделся, быстро вышел во двор и умылся из рукомойника. Во дворе уже стояла дедушкина «Нива», её багажник до верха был загружен вещами, необходимыми на покосе.

Сенокосная страда

Доехали быстро, и началась привычная и давно известная работа. Разложить костёр, поставить на него чайник, а мужики в это время разбирали и точили косы. Балаган был ещё с того года в норме, его только немного подправили и добавили свежих берёзовых веток для запаха, да пару охапок травы накосили и бросили внутрь. Пока вытаскивали из машин да разбирали вещи, и чай подоспел. Расстелили клеёнку, и бабушка начала раскладывать на ней продукты, на этот раз лёгкие, к чаю. Все знали, плотно перед покосом наедаться не следует, но чаю нужно попить хорошо. Во время косьбы пить нельзя, силы не будет. Это было действительно так, Коля попил как-то и сам был не рад.

После чаепития дедушка сказал:

– Коси коса, пока роса, роса долой, косарь домой. С Богом, ребята, начнём, как говорится, помолясь, – при этом дедушка напоказ три раза перекрестился. – Николай, ты сегодня попервох идёшь, закашивайся через поляну, разваливай её надвое.

Для Николая это была честь, от первого косаря зависело, с какой скоростью пойдут следующие косцы. Коля заметил, как некоторые мужики одобрительно на него посмотрели. Поставив Николая первым, дедушка знал, что Коля охулки на руку не положит, он был в самой поре и косил не только хорошо, но и любил эту работу. Вторая цель была у деда в том, что свой человек понимает всю важность покоса и будет гнать свой прокос изо всех сил. И третье, что Амос имел в виду, парень вставший на прокос первым, в первый раз постарается не упасть лицом в грязь и выжмет из себя всё, что только может...

Николай набрал темп, дедушка выдал ему косу «девятку», из всех, какие у него были, эта была лучшей. Как говорили мужики – «литовка-огнёвка». Десять косарей оставляли, за собой прокос шириной не менее пятнадцати метров, на это было приятно смотреть. Работа шла очень поддатно, как говорил дед Амос. Косили без перекуров до самого обеда, остановки были, но только для того, чтобы поправить оселком косу. Только баба Таня вышла из ряда раньше, ей нужно было обед спроворить. Косьба – работа тяжёлая и кушать надо плотно. Сели обедать.

Бабушка заботливо, каким-то воркующим голосом говорила:

– Накладайте себе, ребята, не стесняйтесь, кушайте работнички удалы, всем всего хватат? Хорошенько кушайте, а то уханькаетесь, после обеда-то, у меня раньше времени. Я этого не могу допушать, ешьте ладом, щас баранина доспет свежа.

И ребята после трёхчасового покоса её не подводили. Вилки и ложки мелькали споро, мужики ели да похваливали её стол.

После обеда Амос объявил:

– Отдыхам полчаса и продолжим, Бог даст, сёдни свалим траву-то всю. Еслив что по мелочи останется, мы сами добьём по-тихому да не торопясь.

Мужики все были хорошо знакомы с тяжёлой работой и знали, что иногда достаточно вздремнуть пятнадцать минут, и ты снова бодрый...

Медвежья хватка

Амос начал рассказывать байку, так все называли его рассказы. Им верили, и не верили, но слушали.

– Давно это было, я тогда ишшо молодой был да бравый, вот, примерно, как Николай сейчас, только ишшо бравей. Мы тогда с моим отцом косили на этом же месте и примерно в тако ж время.

Все оживились и начали с места хихикать, мол, опять с отцом, и опять он бравый. Однако всё равно заинтересовались и потихоньку подтягивались ближе к рассказчику. Амос продолжал невозмутимо:

– Да­а­а... так же пообедали после покоса, мужики прилегли, человек пять нас тогда было, а я никак, не могу днём спать. Ну, ладно, надел я горбовик на спину, алюминиевый у нас был ведра на три, ишшо совсем новенький, да и пошёл к речке. Вон он, Коточик-то шумит, отсюда слышно. Решил я, значит, смородины горбовик насакать, пока отдыхам. Только пошёл, отец говорит, нож-то возьми, лес всё же, мало ли чё. Взял я нож, да и привесил на пояс за ножны, сам думаю, действительно, мало ли. А матушка моя Авдотья-то увидела, что я пошёл с горбовиком, да и говорит мне в спину: «Ты куды, мол, наладился?», – вишь, «куды» сказала, закудычила дорогу-то мне, а я не чухнул, иду себе да иду к лесу, на мамины слова только рукой махнул, не оборачиваясь. А обернуться надо было, да перекреститься, а я не вник. Ну, иду я вдоль кустов да иду, ягода в тот год рясна была, горстями можно было брать. Я и брал, наберу горсть, да и в горбовик, наберу и ссыпаю. Уже метров триста от табора отошёл и не заметил. Ягоды уж половину горбовика, наверно, набрал, чувствую уже тяжёленько за спиной-то у меня. Тут у меня мочажина по дороге образовалась, я обходить хотел сторонкой, и смотрю эта, а на мочажке след медвежий, да если мужскую ногу брать, так размер сорок восьмой, наверно, будет, да когти отпечатались длиной в палец. Трухнул я, паря, врать не буду, след-то свежий, и куча медвежьего навоза, как муравейник небольшой, за мочажиной ещё паром исходит. Ну, знать, только что был он тут. Я потихоньку, потихоньку давай зад пятки, уж развернуться хотел, да дай Бог ноги. Ан, нет!

Амос, как опытный рассказчик, сделал паузу, даже чаю налил в кружку и отхлебнул пару раз. Пауза привела мужиков в возбуждение, они наперебой требовали продолжения.

– Ну вот, бежать уж хотел, вдруг слышу удар сильный, со скрежетом железным о горбовик, я ажник пошатнулся. Сразу чухнул я – медведь, в таких случаях быстро сображашь. Я ишшо из­за спины смрад почуял его, это у него из пасти вонько шло. Чувствую, трясёт он меня за горбовик. У меня даже грешным делом мелькнуло в голове, он чё, совсем дурак, хочет у меня ягоду отобрать? А потом сообразил я, это он когтями застрял в алюминии и хочет их выташшить, когти-то. Откуда у меня што взялось, махом лямки-то освободил я с плеч, а пока высвобождал, в голове мелькат: догонит ведь, догонит ведь. Плечи-то освободились у меня от горбовика, и руки свободны, а у мишки-то нет. Выхватил я нож с пояса, и, не знаю, как, или в падении, или изловчился я, только медведю-то всё пузо распорол ножом. Бриткий нож-то был у меня. Вижу, у косолапого кишки наземь вывалились, а он всё когти высвободить не может. Да молча главно, от этого ишшо страшне.

Тут я пришёл в себя, да и ходу до табора, впервох бежал, а потом, думаю, переполошатся все, медведя-то уж нет, я и пошёл скорым шагом. К табору подхожу, а мама моя, как увидела нож в крове, ажник в обморок не хлопнулась. Вот, так быват в жизни, мужики, вишь мама-то не хотела, а закудыкала дорогу-то.

Мужики, сидевшие молча вкруг Амоса с открытыми ртами, понемногу зашевелились, постепенно отходили от оторопи.

Первой от Амосова рассказа пришла в себя баба Таня, она спросила его:

– Это, чо ли, правду ты рассказал, или придумываш страсти таки?

– А то ты шкуру медвежью дома не видела, ить она с черепом настоящим.

Народ заговорил враз, слышалось – да не может такого быть! А другой говорил, а почё не может, может! Вот я однова тоже в лес ходил… Всякие случаи рассказывать пытались, но друг друга не слушали…

Средь всеобщего гама Амос Харитонович скомандовал:

– Давай мужики! Косить пора, вон солнышко на вторую половину скоро перваливат. Пошли с Богом! Кольча, закашивайся на новой поляне.

И пошло, и поехало: «Вжиг-вжиииг, вжиг-вжиииг».

К девяти часам вечера с покосом было покончено, Николай не подкачал, ему приятно было идти с другого конца покоса и смотреть на ровную, как стол, кошенину. Конечно, работа впереди была ещё большая, через два-три дня, когда сено подвялится, его нужно будет сгрести и сложить в копны. Затем и копны эти сложить в пару зародов, а потом и вывезти домой на сеновал. Делов ещё много предстояло впереди, но самое главное было сделано. Теперь, лишь бы вёдро постояло хоть пять дней, а лучше недельку, пока зароды навьют. В зародах сено будет, так уж и дождь не страшен, бывало, только сложат люди сено в зароды – и непогода, дождь надолго зарядит. Так по снежному первопутку сено вывозить приходилось.

Весь трудовой народ собрался у костра, состояние у всех было несколько возбуждённым. Хоть и устали все, но чувство сделанной работы было приятным. Да и ужин предстоящий бодрил, все знали, что и угощенье будет, не то, что в обед с гулькин нос наливал Амос.

Амос Харитонович достал из багажника «Нивы» три бутылки «Столичной», как раз по бутылке на два человека. В этом деле, с выпивкой, следовало соблюсти баланс. Народ был весь деревенский, мало нальёшь, по деревне потом скажут – пожадничал, мол, Амос-то. Много поставишь, скажут: вот, споил всех мужиков хозяин-то покоса. Смех и грех, был с этой выпивкой.

Дальше всё, как водится; покушали, выпили сколько было припасено, да и поехали в деревню, но по заговорщицкому виду некоторых мужиков было заметно, что они на этом не угомонятся, и гулянье будет продолжено.

Думновы приехали домой, Амос отомкнул гараж и загнал в него машину, а Николай пошёл во двор отпирать ворота. Сразу всем нашлось дело, бабушка пошла запустить в стайку корову, а заодно и подоить её. Дед Амос пошёл заниматься остальным хозяйством, нужно было дать корм свиньям, обиходить телят, куриц. Николай в зимовейке разжигал печку, налаживал чай. Взялись дружненько, через час уже пили чай. Семейство сидело усталое, но сознание проделанной работы радовало. На душе у всех было полное умиротворение.

– А Николай-то у нас, как перваком браво шёл! Ты видела мать, как пёр он, словно трактор, мужики-то под конец через двадцать махов косы точили, запалились бедненьки. Молодец, сына, не подвёл нас! – сказал Амос внуку.

(Печатается с сокращениями)

• Расскажите об этом своим друзьям!